Текст книги "Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю"

История не математика. Если б она имела дело только с величинами, точно определенными другими словами: если бы все летописцы, все известия передавали только одну истину и все были бы согласны между собой, тогда не было бы вопросов, а следовательно, и споров. Историческая критика была бы не нужна. Но так как этого почти никогда не бывает, то сличение данных и проверка их необходимы, чтобы восстановить истину. (Не только такие отдаленные и темные времена, как IX и X вв., но, если возьмем какую-либо эпоху позднейшую, даже современную, как трудно бывает иногда воспроизвести событие в настоящем его виде, вследствие разногласия и сбивчивости показаний!) В вопросах темных и запутанных споры и разнообразные теории неизбежны. Но приведем одно из главных положений исторической науки: в случае столкновения разных мнений о каком-либо событии должно получить преимущество то мнение, которое объясняет наибольшую сумму несомненно исторических фактов, имеющих отношение к данному событию или к данной эпохе. В подтверждение летописной легенды о призвании варяго-руссов и своей теории о происхождении руси из Скандинавии норманисты приводят разные свидетельства: но между этими свидетельствами нет ни одного несомненного. Укажем на них снова в коротких словах.

1. Из массы византийских свидетельств норманисты нашли в свою пользу одно неясное выражение: «русь, так называемые дромиты, из рода франков». Выражение это не имеет определенного значения; оно употреблено в смысле народа европейского, с чем согласны и сами норманисты (см.: Исслед. Погод. II, 51). И притом оно принадлежит не Константину Багрянородному, не Фотию или Льву Диакону, а продолжателям Феофана и Амартола! И что может значить это выражение в сравнении со многими другими указаниями византийцев, что русь народ скифский или тавроскифский? Можно ли говорить о франках после известных слов Льва Диакона, очевидца Руси Святославовой: «Тавроскифы, которые на своем языке именуют себя русь». Он же по поводу погребальных обрядов у руссов говорит, что эллинским таинствам научили их философы Анахарсис и Замолксис, и причисляет к тому же племени самого Ахиллеса. Ясно, что он считает тавроскифов или русь потомками древних скифов понтийских, то есть туземным народом Южной России. Между тем варангов византийцы никогда не называют скифским народом; не называют их и франками.

2. Из массы арабских свидетельств о руссах норманисты отыскали только одно выражение в свою пользу: «В 844 году язычники, именуемые русью, разграбили Севилью». Но это явная ошибка, как уже давно доказано, и умеренные норманисты не стоят за такое странное свидетельство (см. замеч. г. Куника на исслед. Гедеонова). Арабские писатели IX и X вв. имели до того темные понятия о географии и этнографии Северной Европы, что причисляли ее жителей к известному им ближайшему народу русь; а Балтийское море считали рукавом, соединяющим Черное море с Западным океаном, и потому слух о нападении каких-то северных варваров на Испанию аль-Катиб или его позднейший списатель отнес к руси, так как имя ее около того времени сделалось громким, вследствие набегов на берега Черного и Каспийского морей. (Туземцы Америки до сих пор для нас индийцы, вследствие географической ошибки Колумба.) Эта Севильская Русь теряет всякий смысл в ряду многих других арабских известий, указывающих на русь туземную и славянскую.

3. Из всех средневековых латинских хроник, упоминающих о руси, норманисты извлекли в свою пользу два свидетельства, Лиутпранда и Пруденция. Лиутпранд, епископ Кремонский, замечает о руссах, что это народ, живущий к северу от Константинополя между хазарами и булгарами, что греки по наружному качеству называют их руссами, а «мы, по положению страны, нордманнами». Опять выражение, не имеющее никакого определенного этнографического значения. Лиугпранд (или его отчим) получил сведения о руссах от византийцев, а последние причисляли русь к народам гиперборейским, то есть северным; следовательно, кремонский епископ передает тот же географический термин, только по-своему (по-ланго-бардски). Он совершенно повторяет византийцев, помещая русь между хазарами и болгарами, в соседстве печенегов и угров, и нисколько не указывает на Скандинавию. Аналогию с его «северными людьми» представляет наше выражение восток и восточные народы, хотя эти народы живут от нас к югу; но мы в этом случае переводим термин западноевропейский. (То же должно сказать о gentes Normannorum Венецианской хроники или о руссах 865 г.) Слова Лиутпранда о том, будто руссы получили свое название по наружному виду от греков, прямо противоречат греческим свидетельствам: Лев Диакон положительно говорит, что тавроскифы называют себя Рось на своем родном языке.

4. Известие Вертинских летописей (Пруденций) о руси «из племени свеонов», как мы говорили, невозможно толковать шведами: этого не допускает хаканский титул ее князя. Или само слово свеоны в то время не означало исключительно шведов (Южная Россия называлась в Средние века и Великой Скифией и Великой Швецией, Svithiod en mikla исландских саг), или это ошибка, недоразумение в самом источнике. Само отсутствие золотых византийских монет того времени в кладах Швеции противоречит существованию шведской руси.

5. Путь из варяг в Грецию, описанный в нашей летописи, нисколько не может подкрепить норманнскую теорию, ибо это описание относится не к IX, а к XI в. Константин Багрянородный, описывая тот же путь в X в., начинает его от Новгорода и о варангах ничего не упоминает. Приведенные им русские имена порогов не могут быть объясняемы из скандинавских языков исключительно. Норманны могли плавать по Днепру только после основания Русского государства, находясь в службе русских князей или под покровительством, следовательно, тогда, когда русские имена порогов уже существовали.

6. Некоторые имена первых князей и дружинников похожи на скандинавские. Это совершенно естественно при общности многих имен у славянских и германских народов, при долгом сожительстве готов и руссов (роксалан) в Восточной Европе, а также при исконном сожительстве готов и славян на южном берегу Балтийского моря. Но доказать, что они не только исключительно, но и преимущественно скандинавские, не могут никакие натяжки.

Вот и все доводы норманнской школы, заслуживающие сколько-нибудь внимания и набранные ею в течение более ста лет для подкрепления летописной басни о призвании варягов и своего мнения о происхождении руси из Скандинавии. Если принять в соображение столь часто встречающиеся в средневековых источниках ошибки, недоразумения и этнографическую запутанность, то надобно удивляться, что нашлось так мало свидетельств, которые норманисты могли бы обратить в свою пользу. Подобный подбор намеков и недоразумений, подкрепленный филологическими натяжками, можно составить для какой угодно теории⁵⁴. А что касается до высших соображений норманистов о том, будто наше древнее государственное устройство имеет норманнские черты, это совершенно произвольные толкования. Общие черты, конечно, найдутся; они неизбежны у всех европейских и даже неевропейских народов; но найдутся и отличия, которые, напротив, ясно указывают на наше славянство. Известно, что у германских народов развились преимущественно майорат и феодализм, а у славян право каждого сына на участие в отцовском наследии и оттуда удельная система. Наш порядок родового старшинства существовал у угров и до сих пор существует у турок; а у норманнов мы его не видим.

В параллель с доводами норманистов повторим вкратце те основания, на которых мы отвергаем легенду о призвании варягов, а главное, утверждаем туземное происхождение руси.

1. Невероятность призвания. История не представляет нам примеров, чтобы какой-либо народ (или союз народов) призывал для господства над собой другой народ и добровольно подчинялся чуждому игу.

2. Если можно найти некоторую аналогию для басни об иноземном происхождении руси, то аналогию только легендарную или литературную, так как история всех народов начинается мифами. Производить своих князей от знатных иноземных выходцев было в обычае и древних, и Средних веков. В Средние века, кроме того, в особенности был распространен обычай выводить народы из далекого мифического Севера.

3. Русь была не дружина только или незначительное племя, которое могло бы незаметно для истории в полном своем составе переселиться из Скандинавии в Россию. Это был многочисленный и сильный народ. Иначе невозможно объяснить его господствующее положение среди восточных славян, его обширные завоевания и походы, предпринимаемые в числе нескольких десятков тысяч. А если бы русь была только пришлая дружина, то неумолимая логика спрашивает: куда же бесследно девался русский народ в Скандинавии, то есть народ, из которого вышла эта дружина?

4. Существование в Восточной Европе многих рек с названием Рось, и в особенности такое же название Волги в древние времена. А известно, что народные имена часто находятся в непосредственной связи с именами рек.

5. Географическое распространение имени русь к концу IX в. от Ильменя до Нижней Волги делает совершенно невероятным его появление в Восточной Европе только во второй половине этого века. История не представляет тому ни малейшей аналогии. (Для примера укажем на Англию и Францию, имена которых распространились и укрепились за ними в течение столетий.)

6. Сарматский народ роксалане или росс-алане издавна жил между Азовским морем и Днепром. Известия о нем у греческих и латинских писателей, начиная со II в. до Р. Х., продолжаются до VI в. по Р. Х. включительно и подтверждаются еще знаменитыми Певтингеровыми таблицами или дорожной картой Римской империи. А в IX в. на тех же местах снова является в византийских известиях народ рос или рось, то есть является под своим односложным именем (россалане есть такое же сложное и более книжное, чем народное имя, как тавроскифы, англосаксы и т. п.). В этой простой форме он является в IX в. и у латинского писателя, именно у Пруденция (рось) и землеписца Баварского (Ruzzi); между тем как у другого латинского писателя того же IX в., у географа Равеннского, опять встречается сложная форма, то есть роксалане⁵⁵.

7. Название Пруссия есть то же, что Руссия или собственно Порусье (Borussia). Оно возникло, однако, независимо от нашей руси, ибо литовский народ пруссы в течение всех Средних веков не были даже соседями наших руссов. Это имя, по всей вероятности, также находится в связи с названиями рек (Неман иначе назывался Русь). Одно существование Пруссии ниспровергает всякую попытку выводить русь из Скандинавии; иначе пруссов надобно производить оттуда же. (О народе боруски, Borouscoi, в Восточной Европе упоминает уже Птолемей.)

8. Совершенное отсутствие названия русь между скандинавскими народами. Если и встречается у средневековых немецких хронистов (например, Дитмара и Саксона) название Rucia, Rusia (и Prusia), Ruscia (и Pruscia) на южном и юго-восточном берегу Балтийского моря, то оно относится или к славянским племенам (например, руянам), или к литовским (пруссы и жмудь).

9. Давнее существование Руси Угорской или Закарпатской; а также закрепление этого имени за Русью Галицкой или Червонной, которая сравнительно не очень долгое время принадлежала русским князьям. Такая крепость имени была бы невероятна, если б оно было не туземное, а пришлое.

10. Тяготение нашей первоначальной истории и самого имени русь к югу, а не к северу. Русью называли себя преимущественно обитатели Приднепровья, а новогородцы называли себя славянами. Русским называлось Черное море, а Варяжским Балтийское, что прямо указывает на совершенно различное географическое положение варягов и руссов. Из иностранных известий IX и X вв. чаще других название русь встречается именно на юго-востоке, то есть у арабских писателей.

11. Наши древнейшие документальные источники, договоры с греками, не делают ни малейшего намека, из которого можно было бы заподозрить иноземное происхождение руси; хотя первый договор (Олегов) относится к лицу, которое по смыслу летописной легенды прямо пришло из-за моря. Мало того, сама русь всегда относилась к варягам как к иноземцам и иноплеменникам; о чем свидетельствуют также официальные документы, например Русская правда.

12. Торговый характер руси и ее торговые сношения с Византией и Хазарией, имевшие, по несомненным свидетельствам, постоянный и договорами определенный характер уже во второй половине IX в., были бы непонятны, если бы русь была народом не туземным, а пришедшим в той же второй половине IX в. Притом норманны в этом веке совсем и не были известны в Европе как торговый народ.

13. Поклонение руссов славянским божествам, засвидетельствованное договорами с Византией. Только что прибывший народ, и притом господствующий, не мог тотчас же изменить своим богам и принять религию подчиненного племени.

14. Существование у них славянской письменности, доказанное славянским переводом тех же договоров. (У готских народов была уже своя письменность со времен Ульфилы⁵⁶.)

15. Отсутствие пришлой скандинавской стихии в русском языке; а также отсутствие всякой борьбы между русской и славянской народностью прежде их предполагаемого слияния. Если бы руссы были скандинавский народ, то они не могли так быстро превратиться в славян. Последнее окончательно невозможно, если возьмем еще в расчет известную стойкость немецкого племени, уступавшего, и притом весьма постепенно, только высшей (романской) цивилизации в Юго-Западной Европе. В истории нет примеров такого быстрого превращения; оно было бы противно всем политико– и естественно-историческим законам.

16. Совершенное отсутствие известий о призвании князей или о пришествии руси из Скандинавии (и вообще откуда бы то ни было) во всех иноземных источниках: византийских, немецких, арабских и скандинавских. Особенно важно умолчание о том Константина Багрянородного, который сообщил о руссах наибольшее количество сведений и сам лично входит в сношения со вторым поколением (якобы пришедших из Скандинавии) русских князей.

17. Византийцы нигде не смешивают русь с варягами. О варягах они упоминают только с XI в.; а о народе рось, под этим ее именем, говорят преимущественно со времени нападения ее на Константинополь в 865 г. Но и после того они продолжают именовать руссов скифами, тавроскифами, сарматами и т. п. Лев Диакон не только производит Русь от древних скифов и приурочивает ее к странам припонтийским, но и отождествляет ее с библейским народом росс.

18. Исландские саги, которым было бы естественнее всего говорить о необыкновенном счастии норманнов в Восточной Европе, ничего не знают ни о норманнском племени руссов, ни о Рюрике, ни о плавании норманнов по Днепру. Саги говорят о русских как о великом туземном народе Восточной Европы.

19. С отсутствием исторических свидетельств об этом плавании согласуется и физическая невозможность норманнских походов по Греческому водному пути прежде политического объединения Южной и Северной Руси. Русские имена Днепровских порогов, дошедшие до нас в искаженном виде, могут быть объяснены из языка славяно-русского с большей вероятностью, чем из языков скандинавских.

20. Латино-немецкие и латино-польские летописцы Средних веков (Дитмар, Адам, Галл, Гельмольд, Саксон и др.) также ничего не знают о норманнском народе руссов, а трактуют их как туземцев Восточной Европы. В известии Вертинских летописей спорным является выражение «из рода франков»; но хаканский титул, указывающий на соседство аваро-хазар и, несомненно, употреблявшийся южнорусскими князьями, не может подлежать спору. Следовательно, мы имеем западное (и вместе византийское) свидетельство о туземной руси в первой половине IX в.⁵⁷

21. Арабские свидетельства по большей части несогласимы с теорией норманнской руси, и, наоборот, они становятся совершенно понятны, как скоро русь признаем народом туземным. Русь и славяне у них являются почти нераздельно. Описанные ими обычаи руссов указывают также на славян (например, у Ибн-Фадлана сожжение жены с покойником, тризна или третья часть его имущества, отделявшаяся на погребальное пиршество, и т. д.). Между прочим, Хордадбег (в IX в.), говоря о русских купцах в Хазарии, прибавляет: «Они же суть племя из славян».

22. Появление во второй половине X в. Руси Тмутараканской необъяснимо без существования исконных русских поселений на берегах Азовского моря. (Да и с какой стати Скандинавам забираться на Тамань?) Без этой Азовско-Черноморской Руси необъяснимы: арабские известия X в., например Масуди; о руссах, живущих на берегу Русского моря и господствующих на этом море; арабское деление руси на три группы (Новгород, Киев и Артанию); отношения руси к Корсуню; походы на Кавказ и в Каспийское море, и пр.⁵⁸

23. Ни одно произведение русской словесности, несомненно принадлежащее дотатарской эпохе (собственно до XIII в.), кроме летописи, не знает ни варяга Рюрика, ни вообще призвания варяго-руссов.

24. Расстояние около 250 лет (даже по расчету норманистов) между призванием варягов и составлением нашей начальной летописи само по себе делает предание недостоверным; что и подтверждается его вполне легендарным оттенком (три брата, пришедшие откуда-то из-за моря и пр.), а также целым рядом других легенд, занесенных в нашу летопись (об апостоле Андрее, о хазарах, Аскольде и Дире, Олеге и Ольге и пр.).

25. Сопоставление северного сказания о трех братьях: Рюрике, Синеусе и Труворе – с южным сказанием о трех братьях: Кие, Щеке и Хориве, а также с литовским о Палемоне и его трех внуках и с другими подобными сказаниями не оставляет сомнения, что мы имеем дело с легендой.

26. Утрата древнейшей редакции Повести временных лет, вообще неисправная передача летописного текста списателями и продолжателями, разногласие дошедших до нас летописных сводов и сборников относительно варягов-руси и относительно легенды об Аскольде и Дире, а также разнообразные толкования имени русь, убеждают нас, что в первоначальном своем виде легенда о призвании князей не смешивала русь с варягами (и, по-видимому, не причисляла к варягам Аскольда и Дира).

27. Польские историки (особенно Длугош и Стрыйковский), имевшие под руками русские летописи, также не смешивают русь с варягами; они изображают ее народом туземным и старобытным, а Аскольда и Дира потомками Кия. Герберштейн, равно знакомый с русскими летописями, тоже различает русь от варягов. Эти писатели еще более подтверждают наше мнение, что первоначально летописная легенда имела только династический оттенок, то есть говорила о призвании князей из варягов, а существование народа варяго-руссов есть домысел более поздней редакции.

28. Совершенное отсутствие точных указаний на отечество призванных варягов в большинстве сводов и указание некоторых на Прусскую землю и род Августа также подтверждают, что первоначально легенда вообще имела в виду выставить происхождение своих князей от знаменитого иноземного рода – черта общая в подобных легендах и других народов.

29. Невероятное накопление весьма крупных событий и завоеваний в период времени, который летопись полагает между 859 и 912 гг., указывает на то, что ее начальная хронология составлена искусственно и произвольно. Легенда о нападении и признании варягов приурочена к 859 и 862 гг., очевидно, для того, чтоб объяснить нападение руси на Константинополь в 865 г., засвидетельствованное византийскими хрониками. Семидесятилетний возраст Игоря в эпоху его дальних походов и оставленный им малолетний сын также указывают на произвольность этой хронологии.

30. Были действительно обстоятельства, которые могли повлиять на образование и распространение легенды о призвании варяжских князей в Новгород.

a) Присутствие в Новгороде наемной варяжской дружины, которой начало, судя по летописи, можно возводить ко времени Олега.

b) Призвание варягов в Новгород Владимиром Святым и Ярославом I; завоевание с их помощью киевского стола; следовавшие затем родственные и дружеские связи с норманнами; присутствие некоторых принцев и знатных норманнов при киевском дворе.

c) Деятельные торговые связи Новгорода с Балтийским поморьем и особенно с Готским берегом (Готланд).

d) Обычай призывать князей, развившийся в Новгороде с XI в.; а в XII в. этот обычай отчасти разделяет и Киев.

e) Упадок и унижение Киева, начавшиеся со второй половины XII в., не могли не отозваться на летописном деле в самом Киеве.

f) Окончательное разъединение руси и наступившая татарская эпоха еще более замутили источники древнейшей истории и перепутали нити национальных преданий; тогда и возобладало смешение руси с варягами.

Можно было бы еще продолжить этот перечень доводов и сопоставление исторических данных. Например, можно еще обратиться к тем результатам, которые добыты раскопками могильных курганов в Южной России и которые в общей сумме подтверждают наши выводы. Но мы считаем и приведенного весьма достаточным для своего главного положения, то есть что русь была искони народом туземным и что она сама основала свое государство. А для тех, кто почему-либо не желает расстаться с варягами, все доказательства будут неубедительны⁵⁹.

Как и в первой статье, повторяем, что относительно некоторых соображений второстепенной важности мы можем ошибаться; но оттого не пострадает наше главное положение. Можно, например, вести прения о летописной легенде как о факте литературном, то есть продолжать вопрос об источниках и редакциях наших летописей, вопрос достаточно запутанный, вследствие их безличности и явной порчи. Но снова толковать об идеальном летописце, после всех трудов, ему посвященных; легенду о Рюрике подкреплять легендой об Аскольде и Дире и обратно; продолжать теорию Скандинавской руси на основании Хескульдов и Хольмфорсов; голословно повторять, что за норманнов стоят все известия иностранные и т. п., – значило бы плодить пустое словопрение.

Не находя опоры в своих прежних доказательствах, норманизм обратится, вероятно, к противному мнению с разнообразными вопросами и с требованиями объяснить немедленно все темные пункты начальной русской истории. Повторяем, что мы прежде всего желали обратить внимание русской науки в ту сторону, откуда она может ожидать действительного, а не призрачного разъяснения этой истории, и предлагаем оставить тот бесплодный путь, которым она доселе следовала. Вот уже около полутораста лет норманисты трактуют о руси, пришедшей из Скандинавии, и, однако, еще не нашли там этой руси. Они могут искать ее еще несколько столетий и все-таки не найдут, потому что там ее никогда не было. В науке (говорим собственно об истории) обыкновенно бывает так: если исходная точка зрения верна, то всякий новый труд, произведенный в том же направлении, увеличивает запас данных и прибавляет свету для разъяснения минувших веков. И наоборот, исходя из ложной точки зрения, труды хотя бы и талантливых ученых остаются почти бесплодны для положительного решения темных вопросов и приносят пользу, если можно так выразиться, отрицательную, то есть убеждают, что не в этом направлении надобно искать истины. Это именно и случилось у нас с норманнской школой: после ее полуторастолетней работы наша начальная история и наше происхождение оставались покрытыми тем же мраком неизвестности, как и во времена Байера, основателя этой школы. В результате мы доселе должны были довольствоваться только некоторыми легендами, предположениями и натяжками. С своей стороны, насколько возможно, мы стараемся разъяснить естественное, постепенное (не внезапное) происхождение Русского государства и русской национальности; по крайней мере надеемся, что переносим начало нашей истории на основание более прочное, более согласное с историческими законами.

К вопросу о летописных легендах и происхождении русского государственного быта⁶⁰

Возьмем известный рассказ об осаде Белгорода печенегами; причем жители, по совету мудрого старца, наливают в одну яму кисель, в другую медовую сыту и таким образом обманывают печенегов, которые надеялись взять их голодом. Г. Костомаров полагает, что в этом рассказе выразилось русское мнение о печенегах как о глупом народе. Но подобный рассказ принадлежит к тем легендарным мотивам, которые встречаются не только у новых, но и у древних народов. Так, Геродот в первой книге рассказывает о войне лидийского царя Алиата с городом Милетом; жители Милета, по совету Фразибула, собрали весь свой хлеб на площадь, и когда в город прибыл лидийский посол, то нашел граждан предававшимися на площади пиршеству и веселию. Следствие было то же самое: потеряв надежду взять Милет голодом, Алиат заключил мир. Нечто подобное встречаем мы в истории византийской. В конце X в. мятежный полководец Варда Склир, между прочим, осадил город Никею и хотел взять ее голодом. Мануил Комнин, начальник гарнизона, велел наполнить хлебные магазины песком, а сверху покрыть его мукой; потом показал их одному пленнику и отпустил его, поручив сказать Склиру, что тот напрасно надеется принудить к сдаче город, снабженный хлебом более чем на два года. И этой хитростью Комнин добился свободного пропуска вместе с гарнизоном (см. у Le Beau. VII. 416).

Вообще в русской летописи можно отыскать сходные черты заимствования из византийской письменности в большей степени, чем до сих пор полагалось.

Например, бросается в глаза известие нашей летописи, что Святослав взял на Дунае 80 городов. Почему же восемьдесят, ни более ни менее? Я полагаю, это число несколько объяснится, если сопоставить его с известием Прокопия о том, что Юстиниан построил вдоль дунайской границы 80 крепостей. Это число восьмидесяти дунайских городов, конечно, не раз повторялось у византийских и болгарских писателей. До какой степени наша начальная летопись была в зависимости от византийских хронографов, показывают походы руссов в Каспийское море. О них говорят арабы, а византийцы не упоминают, и русские летописцы ровно ничего не знают об этих походах, хотя по времени они были ближе к эпохе летописцев, чем предприятие 865 г. и сказочный поход Олега. Так мало домашних сведений имели наши летописцы даже о X в.!⁶¹

Теперь обращу внимание на сказочный поход Олега под Константинополь на 2000 кораблях. Рассказ о нем по наружности имеет все признаки народного предания. Г. Костомаров видит в нем даже следы песенного склада; числа сорок (по 40 человек на корабле) и двенадцать (по 12 гривен на ключ) суть обычная в наших песнях и сказках. Но откуда же взялось 2000 кораблей? Мы позволим себе сблизить эту легенду с греко-латинскими известиями о знаменитом походе скифов из стран Меотийских в Геллеспонт и Эгейское море, во второй половине III в. (Зосим, Синкел, Аммиан, Иордан). Варвары (по одним просто скифы, по другим готы, по третьим Герулы) разграбили многие города Греции, Фракии и Малой Азии и, между прочим, разрушили известный храм Дианы Эфесской. Подробности этого нашествия передаются разнообразно; некоторые писатели (например, Зосим) даже говорят не об одном, а об нескольких подобных походах; но замечательно, что число скифских кораблей определялось именно в 2000, о чем свидетельствует Аммиан. Итак, мы вправе предположить, что в нашем сказании о походе Олега скрывается историческая основа, занесенная путем книжным и вплетенная в народную легенду по поводу совершенно другой эпохи. Предположение свое мы можем подкрепить еще следующим сближением. По словам летописи, греки, испуганные приготовлениями Олега к приступу, предложили дань и вынесли ему брашно и вино, но Олег не принял последнего, ибо оно было приготовлено с отравой. «Это не Олег (сказали греки), а сам святой Димитрий, посланный на нас от Бога». Что это за сравнение Олега с святым Димитрием? – спросим мы. Почему Димитрий, а не Георгий или иной святой? Ключ к разгадке дает нам также Аммиан Марцеллин; он рассказывает, что во время упомянутого нашествия скифы между прочим осаждали и город Фессалонику, то есть Солунь. А известно, что в Солуни местночтимый святой был Димитрий. Очень может быть, что составилась местная солунская легенда о нашествии варваров «в дву тысячах кораблях». Святой Димитрий также занесен в легенду; ибо она, конечно, не затруднилась тем, что Димитрий жил немного позднее нашествия. А так как в Солунской области, в последующую эпоху, обитало много болгарских славян, то, вероятно, солунская легенда вошла и в болгарские переводные сборники, откуда с разными изменениями и переделками перешла и к нам⁶².

Мы, конечно, не отрицаем элемента народных преданий в русской начальной летописи о временах доярославовых; но думаем, что в настоящее время очень трудно провести границу между этими преданиями и собственными измышлениями наших старинных книжников, воспитавшихся под влиянием византийской письменности (переводной или оригинальной, это все равно).

Относительно летописного сказания об осаде Царьграда Олегом мы позволим себе еще следующую догадку. Может быть, повод к означенному сказанию о первом Олеге, наряду с его договорами, подан был Олегом Святославичем, который действительно плавал в Царьград, хотя в качестве изгнанника, а не завоевателя. Но последним обстоятельством легенда не затрудняется. Для нее достаточно и одного имени, чтоб измыслить целое событие. Не забудем, что Олег Святославич был один из тех князей, о которых наиболее говорили в Древней Руси. Он и весь род его имели своих поэтов-панегиристов, к которым принадлежит и автор Слова о полку Игореве. По всей вероятности, легенда об осаде Царьграда Олегом имеет оттенок черниговский, как легенда о призвании трех варягов оттенка новгородского; причем имя Рюрика выдвинулось наперед, может быть, не без связи с известным Рюриком Ростиславичем (о чем замечено выше). Мы усматриваем и другие примеры перенесения позднейших исторических лиц и событий в эпоху древнейшую или смешения тех и других. Так, в известной легенде о походе русского князя, так называемого Бравлина, на Сурож говорится, что он пришел из Новгорода. Предлагаем вопрос: к более древнему преданию о действительном нападении руссов на Сурож или Сугдею не примешали ль позднейшие описатели воспоминание о князе Тмутараканском Ростиславе, который действительно пришел в Тмутаракань прямо из Новгорода? Или воспоминание о князе Новогородском Владимире Ярославиче, который в 1043 г. предпринял морской поход на Византию? Последний князь, по всей вероятности, воевал с греками не только на Черном море, но и в Тавриде, где, как мы знаем, русские владения сходились с греческими. Любопытно, что византийские писатели (Скилица-Кедрен) называют Владимира Новогородского человеком раздражительного, беспокойного нрава; что вполне совпадает с толкованием имени русского князя Бравлин искажением слова «бранлив».