Текст книги "Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю"

Азовско-черноморским болгарам, разделенным на разные княжения и общины и притом жившим в равнинах и низменных местах, было труднее освободиться от хазарской зависимости, нежели аланским горцам, которые, по ясному смыслу Константинова известия, сосредоточены были под властью одного государя. Но на помощь болгарам явились соплеменные руссы. Целый ряд войн руси с хазарами, о котором вспоминает и наша летопись, очевидно, произошел не из-за радимичей и вятичей, а именно из-за боспорских или черных болгар. Окончательное освобождение последних от хазар и подчинение их руси совершились, по всем признакам, в период между 911 и 945 гг., то есть в период между договорами Олега и Игоря. В первом, то есть в Олеговом, договоре еще нет никаких статей относительно черных болгар и Корсунской земли; а в договоре Игоря поставлено условие, чтобы русский князь не пускал черных болгар воевать страну Корсунскую. Очевидно, в эпоху последнего договора черные болгары находились уже в вассальной зависимости не к хазарам, а к князю Киевскому. К этим боспорским болгарам, как известно, спасся Игорь с остатком своего флота в 941 г. Да и сам поход, по всей вероятности, был предпринят отсюда же, из Киммерийского Боспора. Он напал на вифинские берега Малой Азии; следовательно, путь его был тот же, о котором мы говорили при описании византийского посольства к туркам, в VI в.; то есть: он туда и обратно пересек Черное море в самом узком его месте, между Корсунем и Синопом.

Откуда взялось название таврических болгар «черными» в Игоревом договоре?

Очевидно, оно буквально переведено с греческого, так же как и весь договор. Замечательно, что и в византийских источниках оно встречается только в ту же самую эпоху, ни прежде ни после. А именно, черные болгары упоминаются только у Константина Багрянородного в его сочинении «Об управлении империей» и не более двух раз. В одном месте (которое приведено нами выше) он говорит, что из Днепра руссы отправляются в Черную Болгарию, Хазарию и Сирию. В другом месте Константин, по-видимому, хотел посвятить черным болгарам целую главу, которую и обозначил так: «О Черной Болгарии и Хазарии». Но, к великому сожалению, почему-то под этим заглавием он ограничился только следующими словами: «Булгария, которая называется Черною, может воевать хазар». То есть черных болгар, так же как и алан, византийское правительство в случае нужды могло вооружить против хазар. Следовательно, в это время, повторяем, и черные болгары, и аланы были уже независимы от хазар.

Два одновременных свидетельства, Игорева договора и Константина Багрянородного, относительно черных болгар, соседивших с Хазарией и Корсунской областью, окончательно уничтожают всякое сомнение, с одной стороны, в том, что гунны Прокопия (утургуры), пришедшие с Кубани и поселившиеся между Херсоном и Боспором, были не кто иные, как болгары, а с другой – что эти болгары существовали там еще в X в. Свидетельства эти подтверждают, что Русь Тмутараканская явилась на основе болгарской, то есть родственной славянской. Отсюда понятно, почему Константин Багрянородный, сообщивший такие драгоценные сведения о руссах, ничего не упоминает о Руси Черноморской или Тмутараканской. Дело в том, что эта область в его время у византийцев была известна под именем Черной Болгарии. А несколько ранее писатели VIII и IX вв., как мы знаем, называли ее Великой или Древней Болгарией. Название Черная, по всей вероятности, находится в связи с северным рукавом Кубани, который в настоящее время именуется Черной протокой. Г. Брун, в упомянутой выше статье, весьма правдоподобно отождествляет этот рукав с Константиновой рекой Харукуль, которая изливалась в Меотийское море с востока и славилась ловлей рыбы берзетикон. Это известие Константина совпадает с известием Феофана о том, что около (полуострова) Фанагорий в реке Куфис (то есть Кубани) ловилась булгарская рыба ксистос. Г. Брун эту рыбу считает за одну и ту же с Константиновой берзетикон; а слово Харакуль, по его мнению, следует читать Карагул, что и будет соответствовать названию Черная протока. Впрочем, и сама Кубань в нижнем своем течении отчасти называется Кара-Кубань; так же называется один из ее притоков с левой стороны. А что касается до того, будто Харакуль или Карагул есть турецкое название, то это еще вопрос (ибо у восточных славян встречаются названия рек, оканчивающихся на – гул; есть у них и слово карий, в смысле темный).

Высказанное нами положение, что Черная Болгария окончательно подчинилась руси в эпоху Игоря, находит себе некоторое подтверждение и в арабских известиях X в., а именно у тех писателей (Истахри и Хаукала), которые рядом с Киевом и Новгородом упоминают третье племя руси (артанию); последнее иначе и объяснить нельзя, как Черной Болгарией или Тмутараканью. Сюда же надобно отнести известия (Ибн-Даста и Мукадеси) о руси, живущей на лесистом, болотистом и нездоровом острове, под которым, очевидно, разумеется Фанагория или Тамань¹²⁸.

Не встречается ли у арабов этот край также и под своим собственным именем болгар?

Думаем, что встречается, хотя и сбивчиво. До сих пор все, что у арабских писателей говорится о болгарах, толкователи обыкновенно относили или к дунайским, или к камским. Но они упускали из виду существование третьей Болгарии, Кубанской, благодаря которой известия арабские иногда получают более смысла, чем имели его доселе. Например, Масуди в своих «Золотых лугах» говорит, что город Бургар лежит на берегу Азовского моря. Это место сильно затрудняло толкователей, и они прибегали к разным натяжкам для его объяснения (для примера см. Хвольсона «Ибн-Даста». С. 81). Но если возьмем в расчет черных болгар, то увидим, что под этим городом, вероятно, разумеется Таматарха. Тот же Масуди говорит, что болгары воюют греков, славян, хазар и турок. Толкователи думали, что он смешивает здесь дунайских болгар с камскими; но камские не могли воевать греков, а дунайские хазар; поэтому с большим вероятием можно предположить смешение дунайских не с камскими, а с черными или кубанскими. Это предположение будет совершенно согласно с приведенным выше и современным известием Константина Багрянородного, что черные болгары могут воевать хазар; а судя по Игореву договору, они воевали и греков, то есть корсунцев. Далее, некоторые черты болгарских нравов, приводимые у Масуди, также заставляют предполагать смешение дунайских не с камскими, а с черными. Бурджане, говорит он, суть язычники и не имеют священной книги; напротив того, у дунайских в это время уже процветала богословская литература, а камские были магометанами; между тем как черные только отчасти были христианами, а большинство, по всем признакам, коснело в язычестве. К последним, вероятно, относится известие, что когда умрет булгарин (конечно, знатный), то слуг его сожигают вместе с мертвецом или что у них есть большой храм, и покойника заключают в этом храме вместе с женой и слугами, которые и остаются там, пока умрут. В известии этом, конечно, есть неточности; но в общих чертах оно достоверно. Два способа погребения указывают, что у языческих болгар, с одной стороны, существовало сожжение, как у русских славян, а с другой – заключали жену и некоторых слуг в могилу покойника (которую надобно разуметь под словом храм или покой); в том и другом случаях над ними, конечно, насыпали курган¹²⁹. Второй способ погребения также существовал у языческих руссов, по ясному свидетельству Ибн-Дасты (Хвольсон. С. 40). Последнее еще более убеждает нас, что болгары Масуди в этом случае суть черные болгары, которые не только имели с руссами много общего в обычаях, но и находились в то время с ними в политическом единении. Далее, Масуди замечает, что бурджане не имеют ни золотой, ни серебряной монеты, а все их покупки и свадьбы оплачиваются коровами и овцами. Это известие подходит и к дунайским болгарам и к черным, но особенно к последним, а равно и к языческой руси. (Отсюда понятно, почему в древнерусском языке слово скот имело значение денег.) Наконец, в большом Словаре Якута сказано, что Булгария составляет область Хазарии и что мусульмане нападали на нее при халифе Османе. Это известие вошло в словарь, конечно, из более древнего источника. Толкователи видят здесь необъяснимую путаницу (см. о том у Гаркави, с. 20). Но вопрос решается очень просто существованием Черной или Кубанской Булгарии, тогда-то действительно входившей в состав хазарского государства.

По поводу арабских известий о болгарах обратим внимание людей компетентных на то место «Золотых Лугов» Масуди, где он описывает племена славян. «Из этих племен, – говорит он, – одно господствовало в древности над остальными; царь его именовался Маджак (Махак, Бабак?), а само племя называлось валинана. Этому племени прежде подчинялись все прочие славянские племена, ибо верховная власть была у него, и прочие цари ему повиновались». И несколько ниже: «Славяне составляют многие племена и многочисленные роды. Мы уже выше рассказали про царя, коему повиновались в прежнее время остальные цари их; это был Маджак, царь Валинаны, каковое племя есть одно из коренных поколений славянских и общепочитаемое между ними. Но впоследствии пошли раздоры между их племенами; порядок был нарушен; они разделились, и каждое племя избрало себе царя» (Relation de Masoudu, etc., par Charmoy, Bulletin de L’Academic. Vl-me serie,). Это любопытное место подвергалось различным толкованиям; но ни одно из них, очевидно, не попало на истину, за исключением самого имени Валинана, в котором с достоверностью узнают волынян. Все сказанное у Масуди об этом племени, по нашему мнению, замечательным образом совпадает, конечно в общих чертах, с историей болгарского народа, если припомним его первоначальные судьбы. Он был могуществен и страшен своим соседям, пока жил в Юго-Восточной Европе и не разделился, не рассеялся по разным странам. Разделившись, он потерял прежнюю силу и подпал отчасти под власть других народов. Имя его царя читается разным образом (о вариантах см. у Гаркави. С. 163); один из вариантов его, Бабак, не напоминает ли Батбая (иначе Баяна), который, по известию византийцев, властвовал когда-то над болгарами приазовскими? А имя валынян разве не в связи с Каспийским морем, которое в древней России известно было под названием Хвалынского или Валынского?

Имели ли какое отношение к болгарам наши волыняне, сказать трудно: некоторые племенные названия у славян повторялись и встречаются в совершенно различных местах (например, сербы или севера, друговичи, поляне и древляне). Но, принимая в расчет невозможность определить, где кончались угличи и начинались волыняне, а также некоторый антагонизм между Киевской Русью и Волынской, которые постоянно стремились к обособлению, можно допустить, что волынское племя, подобное угличам и тиверцам, было ветвью собственно не русского, а болгарского семейства или, по крайней мере, имело значительную болгарскую примесь. Тогда, пожалуй, мы придем к возможности уяснить несколько вопрос, откуда пошли два главных наречия русского языка, то есть откуда взялось наречие малорусское. Язык Киевской Руси, судя по письменным памятникам, мы можем отнести именно к наречию великорусскому, а не малорусскому. Предлагая свои догадки по этому вопросу, мы, конечно, еще не думаем о его решении, а указываем только на тот путь, который может впоследствии привести к некоторым более положительным выводам¹³⁰.

Итак, черные болгары являются в арабских известиях отчасти под собственным своим именем, но преимущественно под именем руси. Арабские известия о делении Руси на три части, Куяву, Славию и Артанию (или Артсанию), невозможно объяснить помимо Руси Азовско-Черноморской или Болгарской. Относительно первых двух все согласны, что тут разумеются Киев и Новгород; но толкования Артании Мордвой эрдзянами (Френ) или Биармией, то есть Пермью (Рено), не выдерживают ни малейшей критики. Да и незачем отыскивать ее где-нибудь на севере, когда сама летопись наша с конца X в. указывает на существование Руси Тмутараканской. А последняя, как мы доказываем, возникла на почве родственного нам племени, то есть черных болгар¹³¹. Арабские известия об этой части относятся к тому времени, когда имя руси уже сделалось славным и громким на Востоке после их известных походов в Каспийское море и после ударов, нанесенных ими хазарскому царству, и когда Черная Болгария была уже объединена с Русью под властью того могучего княжеского рода, который сидел в Киеве. Впрочем, и вообще имя русь гораздо более было распространено в те времена на востоке, нежели на западе: между тем как арабы указывают на поселения руссов в Италии, на их торговцев в Камской Болгарии и в Хазарии, прямо называя их руссами, византийцы отчасти продолжают именовать их скифами и особенно усвоивают им название тавроскифов.

Некоторые этнографические черты, сообщенные теми же арабскими известиями о руси-Артании, подтверждают наше предположение, что это край Азовско-Черноморский. А именно: руссы, там живущие, будто бы убивают всякого попавшего к ним иностранца; они ведут торговлю водяным путем и ничего не рассказывают про свои дела и товары. Судоходство, конечно, может указывать на приморское положение этой руси; а слухи о жестоком обращении ее с иноземцами сильно напоминают древние басни о таврах, которые приносили в жертву своей богине всякого иноземца, занесенного на берег. Баснословная примесь в этих арабских известиях несомненна, ибо, по другим арабским свидетельствам (например, Ибн-Дасты), руссы именно отличались гостеприимством. «Из Арты, – говорит Истархи, – вывозятся черные соболи, черные лисицы и свинец». Пушные меха были одним из главных предметов торговли у древних руссов; водились ли соболи и лисицы в самой стране черных болгар, трудно сказать; во всяком случае, Русь Черноморская получала их от своих более северных единоплеменников. То же можно сказать и о некоторых металлах, если последние не добывались в горах Крыма и соседнего Кавказа; кроме того, они могли вымениваться у греков, собственно у корсунцев, и потом продаваться русью в Хазарии и других восточных странах.

Мы сказали, что название черных болгар русью встречается по преимуществу у арабских писателей X в. Но его можно встретить и у византийцев. А именно в уставе императора Льва Философа (886–911) «О чине митрополичьих церквей, подлежащих патриарху Константинопольскому», в списке этих церквей находим на 61-м месте церковь русскую (Рсосяа), рядом со следующей за ней церковью аланскую; а далее, в числе архиепископий, подчиненных константинопольскому патриарху, находим на 29-м месте Боспор и на 39-м – Метраху (τα Μετραχα), то есть Таматарху или Тмутаракань, рядом с Готией, Сугдией и Фулой (Codini de officiis. Париж. Изд. Т. I. С. 379 и след.). О какой русской митрополии тут упоминается?

Едва ли под ней можно разуметь церковь собственно киевскую; скорее можно видеть здесь именно Черную Болгарию или Русь Азовско-Черноморскую. К этой-то Руси, вероятно, и относится известие Фотия о ее обращении в окружном послании 866 г. Трудно предположить здесь Киев, в котором во время Льва Философа княжил язычник Олег; не только киевский князь, но и вся дружина его была языческой, ибо в Олеговом договоре о крещеной руси не упоминается; последняя, а равно и христианский храм в Киеве, встречаются только со времени Игоря. (Оставляем в стороне легендарные лица Аскольда и Дира; а отдельные случаи обращения в Киеве до того времени, конечно, не могли составить особой митрополичьей церкви.) Поэтому мы вправе предложить вопрос: под именем России в уставе Льва Философа не следует ли разуметь соединенные Боспор и Таматарху? Не только у арабских писателей, но и в западных источниках встречаем иногда Боспор или Керчь под именем города Росия (например, в договоре генуэзцев с греками в 1170 г. См. в упомянутой статье г. Бруна. С. 132). Собственно боспорская церковь существовала по крайней мере с IV в., и упоминание Боспорской архиепископии рядом с Русской митрополией может быть объяснено тем, что Кодин приводил списки церквей, не различая строго времени, к которому относились эти списки. Титул архиепископии Боспорская церковь имела во времена более ранние; а в эпоху Льва Философа она могла быть повышена на степень митрополии с расширением своих пределов, то есть с соединением архиепископии Боспора и Таматархи в одну митрополию; подобный пример мы видим в соседних с ней архиепископиях Сугдейской и Фульской, которые были соединены в одну митрополию (см. о том у преосв. Макария: «История христианства до Владимира», с. 86). Херсон, Сугдея, Боспор и Таматарха были именно теми пунктами, откуда христианство постепенно распространилось между болгарскими племенами, жившими по обеим сторонам Боспорского пролива. А примеры их обращения мы уже видели в VI и VII вв.

Те черные болгары, которые исповедовали христианскую религию, по всей вероятности, получили богослужение на родном языке, а следовательно, уже имели перевод Священного Писания, по крайней мере наиболее необходимых богослужебных книг. Это предположение, совершенно согласное с духом греческой проповеди и с примерами других восточных народов, приводит нас к известному спорному месту из жития Константина Философа. Славянский апостол на пути своем к хазарам нашел в Корсуни Евангелие и Псалтирь, написанные русскими письменами. Теперь, когда мы знаем о существовании в те времена таврических и таманских болгар и не сомневаемся в их исконных связях с руссами, теперь мы не найдем ничего странного в этом известии, которое предыдущим исследователям казалось каким-то недоразумением. Очевидно, тут разумеется перевод Священного Писания на древнеболгарский язык, иначе называемый у нас церковнославянским. Почему же письмена в житии названы «русскими»? На этот вопрос можно отвечать двояко: или составитель жития употребил название русь, под которым черные болгары более были известны собственно в его время, приблизительно во второй половине X в.; или это название употреблялось для обозначения тех же болгар уже во второй половине IX в., то есть в эпоху Кирилла и Мефодия. Первое нам кажется вероятнее; но и второе было бы соответственно упомянутой выше «Русской митрополии» времен Льва Философа, которую мы также относим в страну черных болгар.

Но обратимся к самому сказанию о миссии Константина в Хазарию. Напомним содержание этого любопытного сказания по наиболее полному его житию, так называемому Паннонскому.

К императору византийскому пришли послы от хазар и сказали: «С одной стороны сарацины, с другой евреи стараются нас обратить в свою веру; просим у вас мужа, сведущего в книжном учении: если он переспорит евреев и сарацин, то мы примем вашу веру». Царь послал к ним Константина Философа. Последний отправился в путь и прибыл в Корсунь. Здесь он научился жидовскому языку и письму и перевел восемь частей грамматики. Тут жил некий самарянин, который дал ему свою книгу; философ с Божией помощью научился читать и самарянские книги; вследствие этого удивленный самарянин принял крещение. Константин нашел тут Евангелие и Псалтирь, написанные русскими письменами, и человека нашел, который говорил русским языком; беседуя с ним, он научился читать и говорить на этом языке. Потом, услыхав, что мощи святого Климента, папы римского (сосланного в Херсонес во время гонения на христиан при Траяне и утопленного здесь по его приказанию), все еще находятся в море, Константин, с помощью херсонского архиепископа и клира, предпринял труд отыскать мощи, сел на корабль и действительно нашел их.

Между тем хазарский воевода осадил какой-то христианский город. Узнав о том, философ отправился к этому воеводе и так подействовал на него своей проповедью, что тот обещал креститься и отступил от города. Вслед за тем на философа во время пути напали угры в тот час, когда он молился, и хотели его убить; но он не устрашился и продолжал свою молитву. Угры укротились, послушали его назидательных слов и отпустили невредимым со всеми спутниками. После того Константин сел на корабль и отправился в Хазарию по Меотийскому озеру, к Каспийским воротам Кавказских гор. Следуют прения о вере с хитрыми и лукавыми еврейскими учителями в присутствии хазарского кагана о Святой Троице, о воплощении Сына Божия, о Моисеевом законе обрезания, об иконопочитании и проч. Разумеется, Константин «перепрел», то есть победил своих противников. Каган дал своим людям позволение креститься; из них было окрещено двести человек. Сам каган, однако, ограничился похвалой Константину и благодарственным письмом царю византийскому. Вместо предложенных ему даров Константин испросил у кагана освобождения двадцати пленным грекам. После того он воротился в Корсунскую страну.

По соседству с этой страной лежала область Фульская, населенная каким-то племенем, хотя и принявшим уже христианскую веру, но все еще не покидавшим своих языческих обрядов и суеверий. Здесь стоял большой дуб, сросшийся с черешней; жители называли его Александром и совершали под его тенью свои языческие обряды; только женщинам было запрещено приближаться к заповедному дубу. Константин отправился в эту область и начал уговаривать жителей оставить идолопоклонство и предать дуб огню. Жители отвечали, что почитание дуба они наследовали от своих отцов и привыкли обращаться к нему в своих нуждах, особенно с молением о дожде; что если кто дерзнет коснуться его, то будет поражен смертью, и не будет им более дождя. Философ, взяв Евангелие, своим поучением наконец так подействовал на них, что старейшина сделал поклон и облабызал Евангелие; за ним последовали и другие. Константин роздал им зажженные свечи и с пением молитв повел их к дубу. Взяв топор, он ударил тридцать три раза по дубу; затем велел срубить его и сжечь. В ту же ночь Бог послал обильный дождь.

Мы указываем преимущественно на эти подробности, потому что они имеют важность для вопросов, нас занимающих; а между тем главное внимание сказания о путешествии Константина к хазарам посвящено прениям его с евреями. Тут прямо указано, что рассказ об этих прениях взят из книги Мефодия, который написал о них особое сочинение и разделил его на восемь глав. Тому же сочинению, конечно, принадлежат и указанные нами подробности о путешествии Кирилла в Корсунь и Хазарию, путешествии, в котором Мефодий сопутствовал своему брату. В то время, когда составлены были Паннонские жития обоих братьев, очевидно, деяния их сделались уже предметом легенды; так что нелегко выделить исторический элемент. Первое составление этих житий совершилось не ранее X в.; а редакция, в которой они дошли до нас, относится ко времени более позднему. Постараемся теперь определить те исторические данные, которые можно извлечь из сказания о хазарской миссии Кирилла.

Во-первых, само посольство хазарского кагана к византийскому императору с просьбой прислать учителя по вопросу о религии есть общий мотив для подобных сказаний. Но обыкновенно просьба о присылке учителей следует уже после принятия веры, собственно для утверждения в ней, и подобная просьба встречается не только в христианском мире, но и в мусульманском (например, у камских болгар по Ибн-Фадлану). А так как хазарские каганы уже с VIII в. исповедовали иудейскую религию, то в действительности едва ли они могли обращаться к императору с просьбой о присылке христианских миссионеров. Правда, между их подданными, по известию арабских писателей (впрочем, X в.), было много христиан; но и это обстоятельство едва ли могло побудить кагана к особой заботливости об успехах христианской религии. Результат миссии при хазарском дворе, очевидно, не был особенно блистательный; так как он ограничился крещением двухсот человек; причем сам каган не принял христианской веры. Поэтому в просьбе верховного хазарского кагана о присылке христианских проповедников мы сомневаемся. Но мы знаем, что христианская проповедь в странах Прикавказских была предметом постоянных забот и попечений со стороны византийского правительства. Примером этих попечений служит распространение христианства в Лазии (Мингрелии), Иверии (Грузии), Авазгии (Абхазии) и Зихии или соседней с Таманью части Кавказа. Мы знаем также примеры крещения у тех гуннов, которые позднее являются под именем черных болгар. Нет никакого сомнения, что византийское правительство неоднократно делало попытки обратить в христианство и народ хазарский. Но очевидно, оно встретило здесь сильное препятствие в лице иудейства, которое успело укрепиться при хазарском дворе в VIII в., то есть в том веке, когда греческая церковь была волнуема иконоборством и, следовательно, не могла сосредоточить свою энергию на борьбе с этим препятствием. Подобные соображения приводят нас к вопросам: куда, собственно, путешествовал Кирилл? Был ли он действительно у хазарского кагана, где-то подле Каспийских ворот, то есть около Дербента? Эти «Каспийские ворота Кавказских гор» не представляют ли здесь какого-либо позднейшего искажения, когда миссия Кирилла облеклась уже в легендарную форму? Может быть, Кирилл плавал Меотийским морем (и отчасти рекой Кубанью) просто к подошве Кавказских гор (около Дарьяльского пути), туда, где жило настоящее хазарское племя? Таким образом мы снова приходим к вопросу о двойственном составе хазарской народности и решаемся предположить, что Кирилл путешествовал не к тем турко-хазарам, которые жили около Каспийского моря и нижней Волги, а, собственно, к хазарам-черкесам. Он мог частью Меотийского моря приплыть в правый рукав Кубани, то есть в Черную протоку, и потом пробраться в Кабарду, причем, собственно, Кавказские ворота (Дарьяльские) в предании могли быть смешаны с воротами Каспийскими, то есть с Дербентом.

В языческой Черкесии в то время сталкивались проповедники трех соседних религий: иудейской, магометанской и христианской. Христианская религия проникла сюда, вероятно, еще в предыдущем веке, и очень может быть, что некоторые черкесские князья обратились к константинопольскому дворцу с просьбой прислать им учителей, которые могли бы утвердить их в вере и вступить в прения с проповедниками других религий, особенно с еврейскими раввинами; последние действовали тем настойчивее, что их поддерживал и сам верховный каган. Миссия Кирилла у черкесов могла быть гораздо успешнее, чем у каспийских турок: известно, что христианство потом действительно процветало в черкесских горах; чему явным свидетельством служат остатки христианских храмов.

Кроме черкесов кавказских, миссия эта могла быть связана с отношениями к черкесам таврическим. Известно, что в VII и VIII вв. хазары были господствующим народом в Крыму, который они завоевали, за исключением только южной его части. Владычество хазар-черкесов оставило здесь глубокие следы, особенно в географических названиях. Так, еще в XIII в. Крым назывался у генуэзцев Газарией, хотя владычество хазар здесь давно уже перешло в область преданий. Некоторые топографические имена показывают, что сюда когда-то направлялась хазарская колонизация, но не турецкая, а собственно черкесская – явление совершенно естественное при близких, соседственных отношениях Крыма и Кабарды. Таковы: замок Черкес-Кермен, развалины которого существуют недалеко от Бахчисарая; Черкес-Эли, деревня на реке Альме; Черкес, селение в Евпаторийском уезде, и другие названия разных урочищ, соединенные с именем черкесов¹³². Что в этих местах жили когда-то черкесы из племени хазар-кабарон, на это указывают и верховья реки Бельбека, именуемые Кабардою.

В житии Константина, как мы видели, упоминается какой-то хазарский вождь: он осадил христианский город, но уступил увещаниям проповедника и снял осаду. По всей вероятности, здесь идет речь о каком-либо хазарском или черкесском князе, находившемся в вассальных отношениях к верховному кагану. Мы имеем здесь намек на борьбу, которая шла в то время между местными племенами и пришлыми хазарскими дружинами. Не забудем, что вскоре потом, то есть в 864 г., мы встречаем уже руссов, предпринимавших поход на Византию, и, конечно, не без связи с Боспором Киммерийским, на берегах которого обитали их соплеменники болгары. Окончание этой борьбы и совершенное уничтожение хазарских владений в Крыму мы встречаем в начале XI в., когда, по известию Кедрена, соединенные греко-русские силы покорили страну хазар и взяли в плен их князя Георгия Чула. Последнее имя указывает на то, что эти хазары или часть их была в то время христианами.

В сказании о миссии Кирилла видна также историческая связь хазар-черкесов с уграми. Вслед за пребыванием его в стане хазарского вождя он попал было в руки угров. Эти кочевники, по всей вероятности, встречались тогда и в северной степной части Крыма или являлись сюда в качестве хазарских союзников и подручников именно для войны с греками, болгарами и руссами. Такие отношения совпадают с тем, что Константин Багрянородный сообщает о хазарском влиянии на угров и об их связях с хазаро-кабарами.

Далее, в житии упоминается какой-то язык или народ фульский, который уже принял христианскую веру, но еще так мало укрепился в ней, что продолжал совершать свои языческие обряды и жертвоприношения. Что это за фульский язык? Город Фулла встречается в жизнеописании епископа Иоанна Готского, который жил в VIII в. Потом в уставе Льва Философа о порядке церквей Фульская епархия приводится в числе архиепископий на 36-м месте, вслед за епархиями Готской и Сугдейской. Впоследствии в уставе императора Андроника встречается епархия Сугдейско-Фульская, то есть Сугдея и Фулла были соединены в одну митрополию. Все это ясно говорит, что Фулла находилась в соседстве Готии и Сугдеи (Судака), но положение ее мы можем определить только приблизительно¹³³. Итак, под фульским языком в житии Константина должно разуметь какое-то племя, обитавшее между Готией и Судаком. Это не могли быть сами готы, потому что они вели свое христианство по крайней мере с IV в.; у них упоминается особый епископ уже в первой половине VI в. Прокопий еще в то время засвидетельствовал о их благочестии и преданности православию; следовательно, трудно предположить, чтобы в IX в. они еще совершали языческие обряды и приносили жертвы под дубом. Это не могли быть хазары, ибо житие называет их своим именем и ясно отличает от других народов; притом хазары-черкесы если и жили в Крыму, то преимущественно в качестве дружин, рассеянных по городам и замкам, откуда они собирали дани с подчиненных туземцев. Остается предположить, что это была какая-либо часть все тех же черных болгар или гуннов, по известию Прокопия занимавших всю восточную полосу Крыма от Корсуни до Боспора. Мы уже приводили известия об их обращении в христианство в VI и VII вв. Разумеется, оно продолжало распространяться и в последующие века, и преимущественно по соседству с такими греческими центрами, как Корсунь и Сугдея. Эти языческие обряды у народа, еще не твердого в вере, и это поклонение дубу совершенно согласны как с общим ходом христианства у черных болгар в Крыму, так и вообще с языческой религией славян. Следовательно, в данном случае Кирилл и Мефодий, обращаясь к туземцам, могли показать свое знание славянского языка. Последнее обстоятельство приводит нас к вопросу об упомянутых в житии русских письменах, а также вообще к вопросу о письменах славян и переводе Священного Писания на церковнославянский язык.