Текст книги "Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю"

Любопытно, что в Карпатах, издавна занятых русским племенем, мы встречаем иногда такие названия рек, как Альта, Унг (Юг) и Ясольда. (Шараневич. Географический обзор Карпатских путей. – Поздн. примеч.)

⁴⁴ Уже около 60 лет тому назад Эверс заметил о русских именах в договорах Олега и Игоря: «По причине великих разногласий (в рукописях) не решено еще, как они назывались собственно; ибо кто знает, какое чтение правильнее: Калар или Карла, Фарлафа или Вархова, Велмудр или Велмид, Вуефаст или Ибуехат? Если бы скандинавское происхождение руссов было доказано другими доказательствами, то следовало бы признать правильнейшими те, кои звучат наияснее по-скандинавски».

Надобно заметить, что розыски русских имен в норманнской истории и мифологии начались более 100 лет назад, прямо с предвзятой мыслью. Норманисты шли от того положения, что русь пришла из Скандинавии и, следовательно, имена ее должны быть скандинавские. Примеры сближений вначале были довольно отдаленные; Байер и Шлёцер, например, в параллель Аскольду ставили Аскеля, Олегу – Алека и пр. В 40-х годах нашего столетия эти сближения подвинулись несколько вперед, благодаря в особенности трудам г. Куника (Die Berufung). Но и тут в большинстве случаев все-таки отыскали только близкие имена, а не тождественные: для Олега Holgi, Аскольда – Хескульда и пр. Между тем серьезные изыскания о русских именах с точки зрения славянской ономастики начались недавно, по нашему мнению, не ранее г. Гедеонова.

Не надобно упускать из виду и того обстоятельства, что главная и все-таки скудная жатва для норманнских параллелей собрана в легендарных источниках, каковы скандинавские саги в передаче Саксона Грамматика и Снорро Стурлезона, то есть в произведениях значительно позднейших, чем эпоха договоров Олега и Игоря. И замечательно, что между известными историческими именами Скандинавии мы не находим соименников Олегу и Игорю, и наоборот, наиболее употребляемые исторические имена у скандинавов, каковы Гаральд, Эрих, Олаф, Эдмунд и др., совсем не встречаются в русских летописях. На существование некоторых общих имен у норманнов и славян до позднего времени указывают и сами скандинавские саги. Например, в саге Олава Тригвесона упоминаются дочери поморского князя Бурислава Гунгильда и Астрида. Те же имена и в той же саге встречаем в Норвегии.

⁴⁵ Г. Погодин приводит следующие слова Гельмольда: «Маркоманнами называются обыкновенные люди, отовсюду собранные, которые населяют марку. В славянской земле много марок, из которых не последняя наша Вагирская провинция, имеющая мужей сильных и опытных в битвах, как из датчан, так и из славян». И затем продолжает: «Чуть ли не в этом месте Гельмольда, сказал я еще в 1846 г., и чуть ли не в этом углу Варяжского моря заключается ключ к тайне происхождения варягов и Руси. Здесь соединяются вместе и славяне, и норманны, и вагры, и датчане, и варяги, и риустри, и россенгау. Если бы, кажется, одно слово сорвалось еще с языка у Гельмольда, то все бы нам стало ясно: но, вероятно, этого слова он не знал».

Какое слово тут подразумевает г. Погодин, мы не догадываемся; да едва ли догадывается и сам почтенный автор. Мы видим здесь простой, нехитрый дипломатический прием со стороны норманизма: указать на отдаленную мифическую возможность примирения, как выражается далее г. Погодин, «живых и мертвых, покойных и непокойных исследователей происхождения Руси, норманистов и славистов». То, что сказано в 1846 г., остается таким же парадоксом и в 1872-м. Да и какое примирение разных взглядов можно найти в Голштинии или Мекленбурге, когда вопрос поставлен таким образом: русь – пришлое или туземное племя? По нашему мнению, нечего и искать таинственный ключ к происхождению руси в каком-либо углу Варяжского моря, так как русь никогда и не приходила из-за этого моря, а с незапамятных времен жила между Днепром и Азовским морем. Народ, который до IX в. включительно известен у греко-латинских писателей под именем росс-алан, в том же IX в. у византийцев и в западных хрониках (Вертинских) является просто под именем рось. Что тут таинственного? Но если всякую легенду или всякий наивный домысел летописца принимать за исторический факт, тогда, действительно, происхождение народов и начало государств останется навсегда под покровом непроницаемого тумана таинственности.

А объяснять происхождение Русского государства немецкой маркой или украйной – разве это согласно сколько-нибудь с историей? Что же из того, что датчане или немцы пользовались славянской рознью и многих славян употребляли против их соплеменников? И мы на своих украйнах заставляли служить нам инородцев и против татарских орд употребляли служилых татар. Пограничная немецкая марка была военная колония, которая закрепляла инородную землю за немецкой нацией. Свою жизнь и силу эта украйна получила из центра, который постоянно и неуклонно сообщал ей свой цвет и свой характер. Только по прошествии столетий какая-либо марка, достаточно укрепившаяся, начинала несколько самостоятельное существование (как Бранденбург), не разрывая, однако, живых связей с прочими частями Германии и пользуясь их поддержкой в борьбе с инородцами. Так было во времена средневековой Германской империи. Итак, есть ли историческая возможность объяснять основание Русского государства какими-то сбродными дружинами и сравнивать его с немецкой маркой? Где же был центр, откуда исходило это таинственное движение сбродных дружин, покрывших всю Россию? Неужели в Голштинии? Стало быть, русь была не каким-либо известным народом, а чем-то межеумочным? Вот это-то нечто межеумочное и было призвано нашими предками для водворения порядка!

⁴⁶ Пусть крайний норманизм, вместо всех поверхностных разглагольствий и голословных уверений, попытается доказать сколько-нибудь научным образом хотя только одно из своих положений: что норманны плавали по Днепровским порогам ранее известий Константина Багрянородного. Мы говорим научным образом, то есть не одною только ссылкой на легендарные известия нашей летописи о варягах и варяго-руссах; ибо весь вопрос заключается в том, подтверждаются ли эти известия какими-либо свидетельствами несомненно историческими, а не баснословными.

Что варяги не плавали далее Ладоги, ясное доказательство тому находим, например, в договоре Новгорода с Готландом 1270 г. Здесь находится условие о русских лодочниках и ладьях, на которые перегружались товары, приходившие из-за моря и поднимались вверх по Волхову. Иногда они перегружались уже на Неве (см. соч. Андреевского. С. 25, 80, 100). В записках священника Виноградова («Рус. стар.» 1878. Август. С. 561) рассказано, что яхту, подаренную Александром I Аракчееву, тащили в Грузию мимо Волховских порогов, причем 500 человек тянули по 60 сажень в день по бревнам, смазанным салом. (Поздн. примеч.)

⁴⁷ Что такая форма нисколько не чужда русскому языку, на то указывают и теперь еще употребляемые слова вроде: глухандарь или глухандря, слепандря и т. и. Эти формы – остаток старины – существуют до сих пор, и вы из народного языка их никак не изгоните, а потому предложенная мною форма возможна. В таком темном вопросе, как название порогов, мы по необходимости должны вращаться только в сфере возможного, а никак не положительного. Если же иногда можно подыскать в немецких языках слово, близкое по звуку и даже по смыслу, вроде giallandi, то при родстве индоевропейских корней мы не находим ничего удивительного (притом это не повелительное наклонение). Кстати, укажем и на другое созвучие слову Геландри: Хиландра, сербский монастырь на Афоне. Для возможного объяснения порога Геландри укажем еще на глагол уландать, который, по словарю Даля, в Олонецкой губернии значит: выть, вопить, завывать. Последнее очень подходит к толкованию Константина Багрянородного: шум или гул порога.

⁴⁸ Какое чтение надобно предпочесть, Улворси или Улборси, мы не решаем; в старых славяно-русских названиях вместо бор встречается и вор, так: Ракобор или Раковор] следовательно, можно предположить и форму Вулниворс. (Так, мы говорим теперь тур, а прежде существовала форма туре.) На существование старинной формы боре или борз, преимущественно в применении к быстрому течению, может указывать и прилагательное борзый (р. Борзна, левый приток Десны). А что форма Вулборз возможна в славянском языке, то уже г. Юргевич указал на существование реки Волборза в Мазовии (приток Нерева) и на имя новгородского боярина XIII в. Воиборзова или Волборзова. Шафарик приводит древнеславянское имя Волбор (I. 96). В русской летописи встречается еще под 1169 г. имя южнорусского боярина Войбор; кроме того, в Вологодской губернии есть река Волбож (Шегрен. Зыряне. 300). Норманисты говорят, будто русские названия порогов противны славянскому языку. Во-первых, наш настоящий выговор значительно удалился от X в.; во-вторых, эти названия искажены; а в-третьих, если читать их так, как есть (не делая превращений вроде ул в холм), то они еще менее подходят к духу немецкого языка. Например, возьмем чтение Улборси; оно уже, конечно, будет напоминать не скандинавское holmfors, а скорее название кавказской горы Элбус или Элбрус. В славяно-русском языке, без сомнения, найдется более восточных звуков, чем в севернонемецком. Самое слово волна в древнерусском языке могло произноситься без в, то есть олно или улна; корень здесь, конечно, ул, так же как в древнескандинавском ula (готское cula). Кроме реки Улы мы имеем тот же корень в словах: улица, переулок, улей и т. п. В йотированной форме отсюда слово юла, юлить, означающее метаться, суетиться; что очень подходит к порогу. Боре, вероятно, находится в связи с корнем бор, откуда борьба; а ворс может быть сродни слову ворот. Укажу еще на слово ворозь, которое, по словарю Даля, в архангельском наречии означает мелкую снежную пыль, ворса пушок, ворох, ворошить. Следовательно, Улворси может значить или волноворот или косматую, пушистую волну.

⁴⁹ Древнейшая форма слова остров, по всей вероятности, была струе. По этому поводу укажем на свидетельство Герберштейна, что остров, образуемый рукавом Оки у Переславля-Рязанского, назывался Струб (кстати, норманисты читают у Константина Багрянородного Струбун вместо Струвун). А может быть, Струвун значит собственно «стремнистый» порог. От корня стры равно происходят и струя, и стремя.

⁵⁰ Мимоходом упоминаем, что на Южном берегу Крыма есть скалистый мыс Форос. Вероятно, это остаток греческих названий. Но на юге России встречается приток Дона Форасан. Это уже не греческое название.

⁵¹ В каком-либо углу России или в каком-нибудь письменном памятнике, может быть, со временем и отыщется слово айфар, если не в том же виде, то в измененном. А пока будем довольствоваться литовским ajwaros; норманизм оставался при одном прилагательном aefr, пока в голландском языке не отыскалось подходящее название. При известном переходе р в л не имеет ли сюда отношение встречающееся в летописях имя или прозвание новогородского боярина Айфала или Анфала в XIV в.? Вероятно, видоизменением его имени является и Афаил, один из устюжских князей (Труды Об. и. и д. Ч. III. Кн. I). В одном древнем календаре св. Нефан Анфал Айфал (Срезневского в Христ. древности. 1863. кн. 6, примеч. на с. 20). Вероятно, это русское имя по созвучию употреблялось вместо греческого Нефан.

В Жур. Мин. нар. пр. 1872, апрель, Я.К. Грот поместил филологическую заметку о словах аист и айфар (направленную в защиту норманистов против моей статьи «О мнимом призвании варягов»). При всем нашем уважении к издателю и биографу Державина, мы не согласны с его философскими выводами. В основу своего мнения автор кладет ту же предвзятую идею. «Что норманны ездили по Днепру в Царьград, – говорит он, – остается неопровержимым фактом; а в таком случае естественно было именовать пороги по-своему, переводя туземные названия на родной язык». Выше мы указали всю несостоятельность этой предвзятой идеи; но почти то же самое было уже сказано и в первой нашей статье, то есть что норманны не ездили и не могли ездить по Днепру прежде существования Русского государства; а когда получили возможность ездить, то русские названия уже существовали. Следовательно, надобно было прежде опровергнуть мои доказательства, а потом уже называть факт неопровержимым. У меня было сказано, что самый перевод названий порогов с славянского языка на скандинавский невероятен и что история не представляет нам аналогии: «Если можно найти тому примеры, то очень немногие и отнюдь не в таком количестве за раз и не в таком систематическом порядке». Г. Грот находит у меня противоречие, то есть что я в одно время и допускаю переводы и не допускаю, и приводит примеры вроде Медвежья Голова (Оденпе), Новгородок (Нейгаузен) и пр. Но именно подобные отдельные случаи, и притом относящиеся более к городам, мы имели в виду, делая свою оговорку. Чтоб опровергнуть наше положение, следовало представить для аналогии с Днепровскими порогами не отдельные случаи, а целую группу переводных географических названий, сосредоточенных в одной местности (да еще по возможности с повелительным наклонением). Не можем согласиться и с рассуждением почтенного автора о слове аист. Из его же заметки видно, что аист преимущественно водится в Южной России и ни на каком иностранном языке аистом не называется. Тем не менее автор говорит: «Из всего сказанного можно, кажется, с полною уверенностью заключить, что слово аист не русского происхождения. Не кроется ли в нем восточное начало? А выше он замечает об этом слове, что, судя по первой его букве, оно не может быть русским». Признаемся, мы решительно не видим, почему начальная буква а мешает ему быть русским? Почему оно должно быть восточного происхождения? Что значит собственно русское происхождение? Корни, то есть происхождение русских слов, изыскиваются не в одном только русском языке, а при сравнении их с другими славянскими и вообще с индоевропейскими. Например, слово Бог необъяснимо из одного русского языка; следует ли отсюда, что слово не русское? Форма аист нисколько не противна нашему уху; а приводимые автором варианты этого названия дают возможность решить, что оно не чужое, а свое собственное, славянское: в юго-западных губерниях аиста называют гайстер, а в словаре Линде он назван hajstra. (Польское hajstra, собственно, означает серую цаплю.) Если в слове гайстер сократить последний слог, то по требованию нашего уха надобно будет продолжить первый; получим гаистр; г как при дыхании иногда употребляется, иногда его не слышно: получим аистр. Следовательно, корень этого слова будет истр (с перегласовкой стры), корень весьма распространенный в русском и вообще в славянском языке. Буква р по духу нашего языка может пропадать в скором выговоре; например, у нас есть река Истра, а также река Иста или Истья. (По мнению П.А. Бессонова, асыть в слове неасыть есть то же, что аист, и тот же корень заключается в слове ястреб.)

Вообще существовавшая доселе у нас привычка толковать иностранным происхождением многие слова, как скоро они представляют какое-либо затруднение для своего объяснения, – эта привычка должна быть оставлена или значительно умерена, уже по тому самому, что весь лексический запас русского и вообще славянского языка далеко не приведен в известность.

Относительно названия одного из Петровых кораблей «Айфаром» надо сделать оговорку, что его голландское происхождение есть все-таки догадка, источники о том ясно не говорят. Рядом с «Айфаром» встречаем также и корабль «Аист», что совсем не голландское слово.

⁵² Их необъяснимость, однако, не избавляет филологов и историков от обязанности делать попытки для разъяснения. Для Леанти укажем на один остров, лежащий в порогах Днепра, именно Лантухов (о чем мимоходом упоминает и Лерберг). Для Напрези напоминаем название самой реки Днепра, которое произносилось и просто Непр. В греко-латинской передаче его старая форма была Danaper или Danapris; отбросив первый слог, получим Napris, и действительно, у Плано Карпини он назван Neper. Река Днепр имела в разное время у разных народов и различные названия. Так, в древнейший греческий период известий о Скифии она называлась Бористень; потом является под именем Днепра; но у кочевых народов, угров и печенегов, она именовалась Атель, Узу и Барух или Варух (Варов/). Это последнее название, может быть, скрывается и в имени порога Варуфорос; очевидно, оно происходит от того же корня, как Варучий или Вручий, и, конечно, перешло к печенегам от более ранних туземцев, то есть от русских. Отсюда можно заключить, что у русских вариантом Днепру или порожистой части его служило когда-то название Варучий, Варучий или Вручий. (В древней России были города Вручий и Баручь.) Что печенеги заимствовали это название от более ранних туземцев, показывают тут же рядом приведенные у Константина Багрянородного названия других рек: Кубу (Буг или Гупанис, в другом месте, именно на Кавказе, также перешедшие в Кубань), Труллос (Днестр или прежний Турас), Брутос (Прут), Серетос (Серет). Эти примеры подтверждают нашу мысль, что в вопросе о старых географических названиях филология шагу не может сделать без истории. Если бы, наоборот, филология употреблявшиеся печенегами названия отнесла к печенежскому языку и начала на этом основании строить выводы о народности печенегов, то что бы из этого вышло? Любопытно, что Турлос или Турла и до сих пор означает у турок Днестр.

Объяснение Напрези словом Напражье оказывается не совсем невероятно. Было слово Запорожье. Есть села Подпорожье и Порожье в Пудожском уезде (Барсова «География начальной летописи». С. 274). Укажем еще славянское имя поселения Набрезина около Адриатики. (Поздн. примеч.)

⁵³ Наиболее достоверный памятник нашей древней письменности, Русская правда, употребляет те же два племенных термина: Русин и Словении. Замечательно в этом отношении известное место о парусах в походе Олега на Царьград. Поход очевидно легендарный; так как подробности его сами по себе невероятны, а византийцы о нем совершенно молчат. (Крайний норманизм, наверное, воскликнет: «Как легендарный? А куда же вы денете Олегов договор с греками?» Как будто договор должен был заключаться не иначе, как после нападения на самый Константинополь!) Но обратим внимание на племена, участвовавшие в этом походе. Вначале перечисляется целая вереница народов; тут есть и варяги, и чудь, меря, хорваты, дулебы и пр., нет одной руси. Это упоминание о варягах и перечисление чуть ли не всех народов России, внезапно обратившихся в опытных, бесстрашных моряков, сделалось как бы обычным местом в летописи и должно быть отнесено или к позднейшим прибавкам, или просто к фигурным выражениям. Между тем в конце легенды говорится только о руси и славянах; первые повесили себе паруса из паволоки, а вторые из тонкого полотна. Без сомнения, эти два термина, русь и славяне, были в большом ходу у самих руссов, которые своим именем выделяли себя из массы подчиненных славян.

⁵⁴ Не говорим о теориях угро-хазарской, литовской, готской и славянобалтийской по отношению к небывалым варяго-руссам; каждая из этих теорий может выставить почти такую же сумму доводов, как и норманнская.

⁵⁵ Замечательно, к каким натяжкам и произвольным выводам приходили иногда даже наиболее ученые и добросовестные представители норманнской школы, приняв за несомненный исторический факт басню о призвании из-за моря небывалого народа варяго-руссов. Так, Шафарик, определяя эпоху заметок Баварского географа, говорит, что они написаны не ранее 866 г. (Славян, древн. Т. II. Кн. 3). И чем же он при этом руководствуется? Тем, что в них упоминается Русь, а она-де только в 862 г. призвана и, следовательно, только в 866 г. могла сделаться известной на Западе из посланий патриарха Фотия к восточным епископам! Таким образом, в науке было время, когда не басня о призвании подвергалась исторической критике, а, наоборот, исторические свидетельства проверялись на основании этой басни! Точно так же гадательны и некоторые другие соображения Шафарика о времени Баварского географа (например, его соображения о печенегах). По некоторым признакам, напротив, эпоху Баварского географа едва ли можно относить позднее первой половины IX в. (В этом убеждает, между прочим, соседство болгар с немцами в Паннонии.) Подобный пример употреблял А.А. Куник по отношению к другому географу, Равеннскому. Шафарик на его счет заметил, что он жил около 866 г., «а может быть, и несколько прежде». (Иречек в своей брошюре «Дорога в Константинополь» относит его к VIII в.) А г. Куник прямо поясняет, что он не мог писать ранее второй половины IX в., ибо у него упоминается о Русском государстве. (Если он писал именно в эту эпоху, то какой был бы отличный случай упомянуть о переходе руси из Скандинавии. Однако он не сделал на то ни малейшего намека.) Равеннский аноним употребляет при этом вместо русь ее сложное название роксалане; по словам г. Куника, это только пустое подражание древним писателям. Роксаланский народ, по его мнению, с появлением гуннов «исчез из истории». Доказательствам того, что роксалане не русь и что они исчезли, А.А. Куник посвятил целое особое исследование под заглавием: Pseudorussishe Roxalanen und ihre angebliche Herrschaft in Gardarik. Em Notum gegen Jacob Grimm und die Herausgeber der Antiquites Russes. (Bulletin hist. phil. de I’Acad. des Sciences, t. VII. № 1823.) Да простит нам автор, но мы находим, что доказательства эти состоят из ряда всякого рода исторических, этнографических и этимологических натяжек и предположений, весьма гадательных и сбивчивых. Между прочим, главным признаком того, что роксалане были не арийское, а какое-то монгольское племя, выставляются известия о их кочевом быте и конных набегах. Но какой же из арийских народов не прошел через кочевой быт? У какого народа, окруженного отчасти степной природой, не играли главную роль стада и табуны в известный период его развития? Автор этого исследования забывает расстояние девяти веков, в течение которых быт роксалан или руси должен был значительно измениться. Он вообще держится теории исчезания народов, которая основана на исчезании имен. Таким образом, многие народы-скифы будто бы уничтожились вместе с пропажей их имен. Мы же утверждаем, что меняются и путаются имена в исторических источниках, а народы остаются по большей части те же. В противном случае племена антов еще скорее роксалан исчезли с лица земли, потому что имя их, столь часто упоминаемое у писателей VI в., потом пропадает; по крайней мере, в этой форме оно почти не встречается у писателей позднейших. Впрочем, справедливость требует заметить, что упомянутое исследование А.А. Куника относится еще к эпохе 40-х годов, к эпохе его Die Berufung der Schwedi-scchen Rodsen, то есть к периоду увлечения и полного господства норманнской школы, то надобно было во что бы ни стало их устранить, то есть уверить, что они куда-то исчезли.

⁵⁶ С вопросом о письменности тесно связан и вопрос о начале нашего христианства. У нас повторяется обыкновенно летописный рассказ о введении христианской религии в России при Владимире Святом; тогда как это было только ее окончательное торжество над народной религией. Наша историография все еще держится летописного домысла, который приписывает варягам-иноземцам начало русского христианства, так же как и начало русской государственной жизни. В летописи по поводу киевской церкви Святого Илии при Игоре замечено: «мнози бо беша Варязи христиане». А далее, при Владимире, рассказывается известная легенда о двух мучениках-варягах. Но в этих известиях господствует все то же явное смешение руси с варягами. К счастью, мы имеем документальные свидетельства, которые восстанавливают истину, изобличая летописную редакцию в произвольных догадках и в ее стремлении всюду подставлять варягов. Во-первых, послание патриарха Фотия 866 г. говорит о крещении руссов, а не варягов. Во-вторых, Игорев договор прямо указывает на крещеную русь и совсем не упоминает о варягах. В-третьих, Константин Багрянородный под 946 г. упоминает о «крещеной руси», которая находилась на византийской службе (см.: De cerem. Aul. Byz.). В-четвертых, Лев Философ, современник нашего Олега, в своей росписи церковных кафедр помещает и Русскую епархию. В-пятых, папская булла 967 г. указывает на славянское богослужение у руссов. Очевидно, крещеная русь не со времен только Владимира Святого, а уже со времен патриарха Фотия имела Священное Писание на славянском языке; чего никак не могло быть, если б это были норманны, прямо пришедшие из Скандинавии. Потому-то и наши языческие князья (Олег, Игорь и Святослав) пользовались славянской, а не другой какой-либо письменностью для своих договоров.

⁵⁷ Латино-немецким хроникам совершенно соответствуют и средневековые эпические песни Германии, которые относятся к русским как к туземному народу Восточной Европы. Так, в «Нибелунгах» руссы (Rhizen) встречаются в войске Аттилы наряду с поляками и печенегами. Последнее имя указывает на редакцию приблизительно X или XI в. О языческих «диких руссах» Восточной Европы говорят и другие немецкие саги. См.: Die Dakische Konigs und Tempelburg auf des Polumna Trajana. Von los. Haupt. Wien, 1870. (Только его рассуждения об арийских и туранских племенах весьма слабы в научном отношении.)

⁵⁸ Чтобы объяснить арабские известия о Руси, норманисты предполагают невозможное: будто русь, в 860-х гг. пришедшая из Скандинавии, в несколько лет могла распространить свое имя и свои колонии на всю Юго-Восточную Европу до самой нижней Волги, где тотчас же они сделались известны арабам. Подобное предположение еще менее научно, чем то, по которому Западная Европа о существовании народа русь в Южной России узнала только в 866 г. из окружного послания патриарха Фотия к восточным епископам. А как нескоро доходили до арабов известия не только из России, но и с ближайших к ним берегов Каспийского моря, показывает следующий пример: Масуди в своих «Золотых Лугах» повествует о русском походе 913 г. в Каспийское море и прибавляет, что после того руссы не нападали более на эти страны. Он не знал еще об их походе 943 г., хотя книгу свою закончил несколькими годами спустя после этого вторичного нашествия и, следовательно, имел довольно времени исправить ошибку. (См.: Relations etc. par Charmoy, 300.)

⁵⁹ К археологическим доказательствам того, что русь не норманны, должно отнести отсутствие у нас камней с руническими письменами. Любопытно, что один из патриархов норманнской школы, Шлёцер, заметил: «Руны не найдены ни в какой европейской стране, кроме Скандинавии; только в Англии имеется их несколько; но едва ли они там древнее датского владычества» (Allgemeine Nordischc Geschichte. 591). Шлёцер не потрудился задать себе вопрос: если господство языческих норманнов оставило письменные следы в Англии, отчего же это господство никаких подобных следов не оставило на Руси? (Поздн. примеч.)

⁶⁰ Из моих заметок (в «Рус. архиве» 1873 г. № 4) по поводу статей Костомарова о преданиях Русской летописи и его теории возникновения Русского государства (напечатанных в «Вест. Евр.» 1879. № 1–3).

⁶¹ Предание об аварах или обрах наш летописец заключает словами: «Есть притча в Руси и до сего дне»: погибоша аки обре. Эта притча отзывается скорее церковнославянским или болгарским переводом, нежели народным русским языком. А выражение «до сего дня» повторяется в летописи кстати и некстати и есть также заимствованная привычка.

⁶² Это смешение Царьграда с Солунью подтверждается и неоднократными нападениями славян-болгар на Солунь в VI–VIII вв.; причем спасение города приписывалось обыкновенно святому Димитрию. О солунских легендах, относящихся сюда, см. статью преосв. Филарета в Чт. Об. и. и д. 1848. № 6.

⁶³ Выше мы приводим свои основания, по которым дошедшую до нас редакцию Повести временных лет полагаем не ранее второй половины XII в. Особенно укажем на азарских жидов, которые говорят Владимиру, что Бог отдал Иерусалим и землю их христианам. Сам автокр Повести не мог так выразиться: Святая земля была завоевана крестоносцами, так сказать, на его глазах, и, следовательно, он не мог не знать, что во времена Владимира христиане еще не владели ею. С этим моим указанием согласился и уважаемой памяти М.П. Погодин, который, как известно, не делал никаких уступок в данном вопросе («Борьба с новыми история, ересями». С. 358). Чтобы время завоевания Святой земли могло прийти в некоторое забвение у русских книжников, мы должны положить не менее 50 или 60 лет. А так как под 1187 г. Киевская летопись упоминает о новой потере Иерусалима, который был завоеван Саладином, то период, заключающийся между 1160 и 1187 гг., и может быть приблизительно назначен для того времени, когда произошла дошедшая до нас искаженная редакция сказания о призвании варягов, то есть когда в некоторых списках начальной летописи могло впервые появиться смешение руси с варягами.

⁶⁴ Есть еще мнение, которое в параллель с славяно-балтийской теорией указывает на славяно-дунайское происхождение призванных князей. См. Пассека «Общий очерк периода уделов» (Чт. Об. и. и др. 1868. Кн. 3).

⁶⁵ Что скифы составляли ветвь арийской семьи – это положение в настоящее время может считаться уже доказанным в науке, а нибуровское мнение об их монгольстве опровергнутым (после исследований Надеждина, Лиденера, Укерта, Цейса, Бергмана, Куно, Григорьева, после рассуждений о скифском языке Шифнера, Мюлленгофа и особенно после раскопок в Южной России). К скифам Восточной Европы принадлежали вообще народы германо-славяно-литовские. Царских скифов, то есть скифов по преимуществу, одни по разным соображениям относят к славянам, другие к готам. Впрочем, в эпоху геродотовскую языки готский, славянский и литовский, конечно, были так близки друг к другу, что находились еще на степени разных наречий одного и того же языка. Под именем сармат надобно разуметь преимущественно славяно-литовский отдел скифов. (Впоследствии названия скифов и сармат переносились и на народы угро-тюркские, то есть получили смысл еще более географический.)

⁶⁶ Объединительные стремления того и другого народа ясно выражаются в известиях Аммиана Марцеллина и Иорнада. Аммиан, писатель IV в., с особою силою говорит о многочисленности и воинственности аланского племени (которого передовою западною ветвью были россаланы). По его словам, алане подчинили себе многие народы и распространили на них свое имя. Он же перечисляет эти народы, но употребляет при том названия еще геродотовские, как то: невры, будины, гелоны, агатирсы, меланхлены и антропофаги. В этом перечислении, конечно, было преувеличение. С другой стороны, Иорнанд, писатель VI в., с явным пристрастием распространяется о могуществе готов и говорит, будто Германриху подвластны были, кроме готов, скифы, туиды (чудь), васинабронки (весь?), меренсы (меря), морденсимны (мордва), кары (карелы?), рокасы (русь), тадзаны, атуаль, навего, бубегенты, кольды, герулы, венеты (вятичи?) – одним словом, чуть не все народы Восточной Европы. Но интересно, что эти народы отчасти были ему известны под их живыми современными именами, а не под книжными названиями, повторяющимися со времен Геродота. Иорнанд как будто предупреждает нашу летопись, которая, перечисляя инородцев, «иже дань даю Руси», приводит тех же чудь, весь, мерю, мордву и пр. Как ни преувеличены эти известия Аммиана и Иорнанда, но они дают понять, что уже в те отдаленные времена история ясно намечала объем и состав будущего Русского государства. Что между готами и руссами шла исконная вражда за господство в Скифии, подтверждает предание, сообщенное тем же Иорданом: когда готы пришли на берега Черного моря, то должны были выдержать борьбу за свои новые жилища с сильным народом спалами. Последние были, конечно, то же, что палеи и спален классических писателей (Диодора и Плиния). В них мы узнаем наших полян (от них же и слова сполин или исполин), а следовательно, тех же россалан или руссов.