Текст книги "Заповедь любви"

В Афанасьевском монастыре

Несмотря на ранний час, монастырский двор был заполнен. Крестьяне соседних деревень, горожане, монахини и послушницы, паломники из дальних мест, нашедшие приют в монастырских гостиницах[40]40
  Монастырские гостиницы находились за дорогой, напротив юго-западной башни монастыря – каменная двухэтажная гостиница на 16 келий и две деревянные гостиницы с санно-каретным сараем и прочими службами. Рядом с ними было возведено двухэтажное здание богадельни, на втором этаже которого располагались больница и аптека. Больница была построена для монашествующих, но раз в неделю доктор вел прием (за счет монастыря) прихожан – кулигских крестьян, а аптекой пользовались все желающие.


[Закрыть], неспешной чередой заходили в Троицкий храм. Поражало обилие старых, немощных, болезненного вида людей. Особенно запомнился мужчина средних лет с черной окладистой бородой в алой атласной рубахе, выпущенной поверх галифе, несший на руках девочку лет семи-восьми. Глаза девочки были закрыты, лицо бледное, руки сложены на груди, лишь прерывистые всхлипы при дыхании говорили о том, что ребенок жив.

«Сегодня день Девяти мучеников кизикских[41]41
  День Девяти мучеников кизикских – в конце III века в городе Кизик (Малая Азия) были замучены и убиты за веру и проповедование девять мучеников: Феогнид, Руф, Антипатр, Феостих, Артема, Магн, Феодот, Фавмасий и Филимон. Их нетленные мощи исцеляют от болезней. Считается, что это самый благополучный день для лечения.


[Закрыть], – неожиданно вспомнилось мне. – Вот отчего в столь ранний час открыт доступ на территорию монастыря!»

На колокольне[42]42
  Колокольня Троицкой церкви. Общий вес одиннадцати колоколов составлял 12 тонн. Самый большой колокол весил 390 пудов 25 фунтов (6398 кг).
  «Последний раз был звон 3 (16 по новому стилю) января 1930 года к литургии, а в час дня все колокола поскидали и перебили» – пишет в своих записках архимандрит Павел Груздев.


[Закрыть] мощно ударил тяжелый праздничный колокол. Прошло не меньше минуты, прежде чем раздался второй удар. Потом удары зазвучали чаще, очищая души и зовя к молитве.

Внутри храма благодаря множеству окон и трем многоярусным паникадилам с лампадами было необычайно светло. Мое внимание привлек список (копия) чудотворного образа Тихвинской Божией Матери. Икона располагалась в центральном иконостасе рядом с иконой Святой Живоначальной Троицы и была украшена серебряной ризой с вызолоченным венцом в виде небольшой короны с драгоценными камнями. С первого взгляда список трудно было отличить от встреченной мной вчера на Волге мологской святыни. В какой-то момент я даже засомневался, все ли в порядке с моим рассудком – одна и та же икона, пребывающая в храме и одновременно следующая крестным ходом за много верст от него. Но, разглядев образ более пристально, увидел, что различия все же есть: на копии отсутствовала патина. Жаль, а я уже готов был поверить чуду пребывания святыни одновременно в нескольких местах.

Мы отстояли утреннюю службу, исповедались, причастились святых даров. На выходе из храма я вновь обратил внимание на мужчину с девочкой. Они стояли возле иконы «Скоропослушница». Мужчина что-то говорил девочке, она кивала в ответ головой и улыбалась. Обычный ребенок – ни болезненной бледности на лице, ни прерывистых всхлипов. Ну вот оно и чудо.

На монастырском дворе было вновь многолюдно. Умытые молитвами и благодатью церковной службы лица людей были светлыми, улыбчивыми. Вот так бы дружелюбно и с любовью смотрели люди друг на друга во всех уголках земли – какой отрадной стала бы наша жизнь!

– Знаешь что, – обернулся я к Васе, – я, пожалуй, никуда отсюда не пойду, останусь на недельку в гостинице при монастыре, буду исполнять какое-нибудь послушание.

– А как же сенокосилки и Александр Крилов? У тебя и так незапланированный выходной вышел, – попытался он отрезвить меня.

– Душа просит.

– Ну, душа душой, а мир земной тоже дар Божий. Каждому Богом дано свое предназначение. Исполнять его с усердием и прилежностью – вот в чем смысл жизни, и усладу для души надо искать только в этом.

– А если человеку открылось, что он не своим делом занимается, не по той тропе идет, что ж ему продолжать удаляться или все же вернуться к истокам и пойти тропой, изначально предназначенной Богом?

Вася задумался. Мы приближались к левому крылу западного корпуса монастыря.

– Я думаю, тебе надо побеседовать с игуменьей Кирой[43]43
  Игуменья Кира – в миру девица мещанского звания Ксения Яковлевна Шутова. Пострижена в монашество в 1893 году. Послушания проходила в сборе доброхотных подаяний. В 1896 году монахиня Кира определена в должность казначеи, а в 1901 году возведена в сан игуменьи. При ней особенно большое развитие получило сестринское рукоделие. За попечительство над церковно-приходской школой по ходатайству Училищного совета награждена в 1908 году наперсным крестом. 23 апреля 1917 года игуменья Кира скончалась, и ее тело нашло упокоение на монастырском кладбище.


[Закрыть], – наконец сказал он и пояснил: – Она и к Богу ближе нас грешных, и о земном радеет – многим помогла укрепиться духом.

– Найдет ли игуменья время для беседы?

– Она немного знает меня через Петра Антоновича Жукова[44]44
  Петр Антонович Жуков – даты жизни неизвестны, в 1860–1865 годах обучался в Императорской академии художеств (вольноприходящий ученик), где получил звание учителя рисования. Награжден медалями: в 1864 г. – вторая серебряная и в 1871 г. – малая поощрительная. Был приглашен в монастырь для совершенствования живописного мастерства монахинь, многие годы преподавал монахиням основы рисования. Входит в Реестр профессиональных художников Российской империи, СССР, «русского зарубежья», Российской Федерации и республик бывшего Советского Союза (XVIII–XXI вв.).


[Закрыть]. Представлю тебя ей, скажу, что хочешь пожить в гостинице при монастыре и внести свою лепту в механизацию труда на монастырских полях.

– Я хочу нести послушание – делать то, что она сочтет необходимым, а не то, чем я занимаюсь в миру, – возразил я.

– Ты говорил, что спроектированная тобой сенокосилка одна накосит за день столько сена, сколько десяти человекам косами за неделю не накосить. Мы подошли к подъезду и остановились. Я с грустью осознал, что Вася не понимает глубины происшедших со мной перемен и попытался еще раз все объяснить. Он протянул руку к дверной рукоятке, распахнул створку и сделал шаг назад, пропуская меня вперед себя.

– Позволь мне объясниться, – обернулся я к нему, остановившись в дверном проеме.

– В чем ты хочешь объясняться?

– Я не хочу заниматься тем, что отдаляет меня от Бога – вчерашний день перевернул мою жизнь. Я стал совершенно другим. Как ты не можешь этого понять?

– А как ты не можешь понять, что от Бога нас отдаляет не то, что мы делаем, а для кого – для себя или для Христа? – возвысил голос Вася.

– Ты что, Христа к сенокосилке привязываешь? – удивился я.

– Почему бы нет? Если твоя сенокосилка принесет доход монастырю, поможет накормить голодных, одеть нищих – значит, она принесет доход Христу, накормит и оденет Его. У монастыря около 200 десятин земли в разных местах уезда. Конечно, это не Сашка Крилов, у которого землицы немерено, но если ты жаждешь пожить и потрудиться при монастыре для Бога, то почему бы не делать это с максимальной эффективностью – заниматься тем, чему обучен?

Я не успел ответить, так как с лестницы неожиданно скатился Лешинька. Смеясь и размахивая над головой парой изящных женских сапожек, украшенных по голенищу орнаментом из мелкого бисера, он чуть не сбил меня с ног. Вася, отпустив рукоятку двери, отскочил в сторону, давая дорогу юродивому. Подпрыгивая, выкрикивая какие-то несвязанные слова, тот побежал вдоль корпуса к Святым воротам. Мы удивленно смотрели ему вслед, а когда снова повернулись лицами друг к другу, прямо перед нами оказалась стройная, миловидная лицом молодая монахиня. Вероятно, она подошла со стороны административного корпуса, пока мы глазели на Лешиньку. Опустив глаза долу и не имея другой возможности пройти в подъезд, монахиня молча проскользнула между нами, обдав запахом ладана и непередаваемым ощущением свежести. Она уже затворяла за собой дверь, как вдруг Вася окликнул ее:

– Оля[45]45
  Монахиня Ольга (Груздева) – родилась в 1884 году в семье крестьянина Боронишинской волости Мологского уезда Ивана Ивановича Груздева. Окончив один класс начальной школы, ушла на постоянное жительство в Мологский Афанасьевский монастырь, где была определена в живописное училище. В числе ее работ, помимо упомянутых здесь, вышитый бисером вид монастыря и две иконы для церкви Архистратига Михаила на Даче (Дача – филиал монастыря в 12 верстах от него, помимо церкви там был построен ряд жилых домов). При игуменье Иннокентии инокиня Ольга была удостоена пострижения в рясофор, в коем звании померла 4 сентября старого стиля 1926 года, похоронена на монастырском кладбище.


[Закрыть]?

Монахиня обернулась, подняла глаза и с удивлением тихо произнесла:

– Васютка?

– Оленька! Как ты похорошела!

– Не смущай, а то я покраснею.

Она снова на миг опустила глаза и, справившись с эмоциями, взглянула на Васю:

– А ты-то как возмужал – солидный отец семейства.

– Да, я женат, – с оттенком грусти признался Вася. – Жена в Петербурге, не смогла со мной поехать, Катенька приболела.

– Катенька – это дочь?

– Да.

– Поздравляю. Очень рада за вас.

Они стояли друг против друга в дверном проеме, смотрели друг другу в глаза и улыбались, уединившись от всего мира в только им известных воспоминаниях.

– Ах, извини, – вернулся к действительности Вася, тронул меня за локоть и представил молодой монахине: – Это мой друг, Михаил. Он хотел бы поговорить с матушкой по очень важному для него и монастыря делу.

– Здравствуйте, Михаил, – тихо произнесла Ольга и улыбнулась мне.

Я тоже улыбнулся:

– Здравствуйте, Оля.

– Матушка скоро подойдет в мастерскую. Я закончила вышивать картину, она желает взглянуть, как получилось. А пока вы можете пройти к Петру Антоновичу, он на днях спрашивал меня, есть ли какие вести из Питера от Васютки с Харитошей. Будет рад увидеть и Васю, и вас тоже. Вы ведь художник? – полуутвердительно спросила она, ища ответа в моих глазах.

– Нет, я не художник, но…

– Неважно, главное, вы добрый – я это увидела, а остальное второстепенно.

Она снова открыла захлопнувшуюся дверь подъезда и, приподнимая над ступеньками полы черной рясы, побежала по лестнице наверх.

– А можно нам на твою картину посмотреть? – крикнул я ей вдогонку.

– Если Петр Антонович позволит, – донеслось с площадки второго этажа.

В золотошвейной мастерской

Петр Антонович оказался благообразным старцем – мощный телом, с крупными чертами лица, с длинной, ниже груди, изрядно поседевшей бородой и такими же длинными, колечками ниспадавшими на плечи волосами. Одет он был в просторную, с широкими рукавами рясу темно-серого цвета. Нашли мы его в чеботарне за разговором с унизывающей чеботы бисером мастерицей. Облобызав троекратно сначала Василия, а затем и меня, Петр Антонович начал расспрашивать о Петербурге, о преподавателях Академии художеств, посетовал, что Васютка не привел с собой Харитошу (так он по-свойски называл Николая Харитонова). Из чеботарни мы прошли в живописную мастерскую, где Вася ввел мэтра живописи в курс моих проблем.

– Пойдемте в золотошвейную: матушка, пожалуй, уже там, вот и сговоритесь, – предложил Петр Антонович.

Золотошвейная мастерская располагалась рядом с чеботарней, на втором этаже, напротив иконописной мастерской. Петр Антонович негромко постучал в дверь, выждал пару секунд и открыл ее. Матушка Кира, Ольга и еще три монахини стояли перед вышитым шелком изображением преподобного Серафима Саровского, кормящего медведя. Небольшого роста согбенный старец в белом балахоне и с удивительно добрым лицом сидел возле своей кельи на поваленной ветром березе, протягивая кусочек хлеба выходящему из лесной чащи зверю. Вокруг головы старца сиял золотистый нимб. Возле ног лежал приоткрытый, наполненный хлебом холщовый мешочек. Громадные ели почтительно склоняли перед ним свои вершины. Все вокруг дышало миром и покоем. Медведь и человек – создания Божьи – не боялись друг друга, не собирались друг друга убивать. Кусочек рая на краю русской земли. Вышитая тончайшими шелковыми нитями картина играла красками, переливалась, оживала на свету от малейшего движения воздуха – чего невозможно добиться ни темперой, ни пастелью. Мы почтительно остановились на некотором расстоянии позади монахинь. Никто не произносил ни слова. Наконец матушка повернула к нам голову, подошла к Петру Антоновичу и поклонилась ему:

– Ваши мастерицы выше всяких похвал, спасибо вам за труды, наставления и неустанное попечение о них.

– Господь их наделил талантами, Господь их наставлял, Господь о них заботится, а мне лишь дозволено присутствовать при таинстве рождения чуда, – скромно отозвался Петр Антонович, почтительно склоняя голову и, выждав паузу, попросил матушку: – Не изволите ли одобрить начало еще одного труда?

Матушка Кира вопросительно взглянула на него.

Петр Антонович, привстав на цыпочки, протянул вверх руку, достал со стоявшего у стены шкафа сложенный рулоном пергамент, развернул его на свободном столе в центре мастерской и пригласил матушку:

– Извольте взглянуть.

Она подошла к развернутому пергаменту, на котором карандашом был нарисован эскиз плащаницы. На передней части композиции было изображено тело Иисуса Христа в высеченном в скале гробу, к которому припали Богородица, Иоанн Богослов, жены-мироносицы, а также тайные ученики Его – Иосиф Аримафейский и Никодим. Над ними парили два ангела, а по периметру рисунок окаймлял текст тропаря Великой субботы: «Благообразный Иосиф с древа снем пречистое тело Твое, плащаницею чистою обвив и благоуханьми во гробе нове покрыв, положи». И все это было испещрено множеством пометок о цветах и материале ниток, размерах и видах украшений, бесчисленным количеством малопонятных мне как неспециалисту символов и знаков.

Склонившись над эскизом и внимательно осмотрев его, матушка выпрямилась:

– Ионафана, вы с Досифеей[46]46
  Ионафана и Досифея заведовали золотошвейной мастерской. Ионафана была родом из мологской купеческой семьи.


[Закрыть] смотрели новый рисунок?

– Да, матушка, и находим все превосходным, – ответила одна из оставшихся стоять рядом с вышитой шелком картиной монахинь.

Игуменья повернулась к Петру Антоновичу и Ольге:

– Начинайте с Богом.

Они склонили головы. Она перекрестила их и повернулась к Васе:

– А как твои, Василий, успехи в Питере?

– Стараюсь, матушка.

– Ну, Бог в помощь.

– Благодарствую.

– Вы тоже художник? – перевела она взгляд на меня.

– Нет, я – друг Василия, пришел помолиться и покорно прошу вас найти для меня время выслушать рассказ о чудесах, свидетелем и участником которых мне довелось быть, а также дать совет и благословение.

– Меня ждут в школе. Можете проводить, по дороге и поговорим.

Разумеется, я согласился. Вася остался в живописной мастерской. Договорились с ним встретиться в церкви, на вечерней службе.

Рассказы матушки Киры

Мы вышли с матушкой игуменьей из подъезда и направились к Святым воротам. Я рассказал ей о той буре чувств и мыслей, которую вызвала во мне встреча с чудотворной иконой, о Лешиньке и его словах, о маленьком чуде в храме – преображенном, улыбающемся лице ребенка. Насколько возможно, постарался словами передать суть происшедшей со мной трансформации – осознании суетности всего мирского и утвердившегося в глубинах души ощущения своей причастности к некой неизменной, благостной, исполненной любви и радости силе, наполняющей этот мир, благодаря которой он поддерживается и живет. Поведал о растерянности, в которой пребывал сейчас мой разум, жаждущий подчиниться сердцу, но не ведающий, как практически теперь строить жизнь. Она внимательно, не перебивая, выслушала.

У Святых ворот к игуменье подошла одна из сестер, попросила благословить. Матушка благословила. Потом нас окружили кольцом пилигримы, прося благословений, советов. Она терпеливо, с неизменной едва заметной улыбкой на лице, поговорила со всеми, утешила, и только затем мы двинулись дальше. Школа, огороженная аккуратной кирпичной оградой, располагалась невдалеке по левую руку от нас, чуть в стороне от южного монастырского корпуса и граничила с монастырским кладбищем. На углах ограды стояли небольшие башни, гармонирующие по стилю с основными башнями монастыря. Некоторое время матушка хранила молчание. Я боялся, что отвлеченная общением с сестрами и пилигримами она забыла о том, что я ей говорил. Словно прочитав мои мысли, матушка улыбнулась и успокоила:

– Все, что говорится в стенах монастыря, слышно не только людям, но и ангелам невидимым – они не дадут ничего забыть и подскажут при случае.

Собравшись с мыслями, а может, следуя советам ангелов, она рассказала немного о Лешиньке.

– Лешиньку в монастыре давно знают. Мать его умерла при родах, а у младенца обнаружили врожденную болезнь мозга. Врачи предрекали, что ребенок не проживет и года. Его отец, Иван Матвеевич Клюкин[47]47
  В 1893 году мологским мещанином Иваном Матвеевичем Клюкиным пожертвовано в монастырь покосной земли 6 десятин 2350 кв. сажень, находящихся в Мологском уезде Веретейской волости при деревне Рыльбово. Дарственная запись и план имеются.


[Закрыть], молился о выздоровлении чада пред чудотворной иконой Тихвинской Богоматери, обещал даровать монастырю землю, просил, чтобы Богородица защитила слабого умом мальчика своим покровом. Младенец выжил и, как вскоре обнаружилось, оказался наделенным сердцем, исполненным любви, и даром предвидения. Я тогда исполняла послушание казначеи. Эту историю мне рассказала игуменья Августа и наказала, чтобы отныне и после ее смерти для Лешиньки и его брата Митрея был всегда свободный доступ на территорию монастыря, предлагались постель, пища, одежда, обувь – все необходимое для жизни и услады души.

Мы остановились около школьной ограды. Немного помолчав, она продолжила:

– Невозможно за короткое время рассказать обо всем, что предсказал Лешинька, что уже сбылось, а что ожидает своего часа. Я полностью доверяю ему. В том, что он сказал вам, есть своя светлая сторона – избрание вас хранителем и защитником чудотворного образа, и темная – прорицание о грядущей печали. Лет пятнадцать назад недалеко от Успенской церкви, на территории скотного двора из земли чудесным образом вырос надгробный камень, на котором была едва различимая надпись: «Сего монастыря инок Корнилий Беляницын погребен от сотворения мира 7120 г. октября 1-го дня». Мы оградили его перилами и укрыли, потом возвели часовню[48]48
  С 1612 года сохранился на территории монастыря надгробный камень с надписью: «Сего монастыря инок Корнилий Беляницын погребен от сотворения мира 7120 г. (1612 г.) октября 1-го дня». Причем долгие столетия надгробие инока Корнилия было сокрыто под землей, но в конце XIX – начале XX века показался из земли белый камень, который сперва был виден мало, потом начал показываться более и более и наконец стал виден весь. Вследствие такого необычного явления он был огорожен перилами и покрыт деревянной кровлею. Позднее здесь была выстроена часовня.


[Закрыть]. На днях Лешинька так сказал о том, что ему видится за этим фактом чудесного явления из земли древнего камня: «Иноки восстают, чтобы мы восстали. Волны ненависти поднимутся, и прекратится монастырь, как это было ранее»[49]49
  Изначально Афанасьевский монастырь был мужским. Датой упразднения мужского монастыря считается 1764 год, когда по манифесту Екатерины Второй «О секуляризации церковных недвижимых имуществ» было упразднено церковное землевладение в России, следствием чего явилось массовое закрытие монастырей (из 881 оставлено 385). Фактическая самоликвидация монастыря произошла лет на двадцать раньше вследствие естественного старения насельников. Так, из копии ревизской сказки за 1710 год видно, что в монастыре на тот момент обитало всего два старца.
  В 1795 году Екатерина Вторая удовлетворила прошение бургомистра Фомы Кузьмича Бушкова и городского головы Петра Тимофеевича Мальцева о возобновлении на месте упраздненного мужского – женского монастыря и подписала соответствующее разрешение. С того времени началось возрождение древней обители.


[Закрыть]. Он постоянно говорит о вздымающихся над Мологой волнах, о море слез… И вам он тоже говорил о море печали. Но вам он говорил и о сохранении святыни, а значит, и о надежде на возрождение.

В дверях школы показались священник и дьякон[50]50
  Священник – протоиерей Николай Иванович Розин рукоположен в сан священника в 1893 году. За многолетнюю службу законоучителем в школах награжден орденом Святой Анны третьей степени. Он также удостоен всех церковных наград. Диакон – Димитрий Михайлович Преображенский. Рукоположен в сан диакона в 1907 году.


[Закрыть], ведшие сегодня службу в Троицкой церкви. Молодой дьякон быстрым шагом направился к нам.

– Это за мной, – сказала матушка, – давайте продолжим разговор позже на скамеечке возле родника[51]51
  Родник находился за северным корпусом монастыря, к востоку от скотного двора, ближе к реке Мологе. Вода здесь была чистейшая и вкусная. К роднику совершались крестные ходы для освящения воды. Этим Божиим напитком пользовались все насельницы и священнослужители. Над родником было возведено легкое, обшитое тесом бревенчатое сооружение «с тремя дверями и итальянским окном».


[Закрыть]. В три часа дня подходит?

– Разумеется, – ответил я.

Она оставила меня одного и поспешила навстречу дьякону.

Ермолай и его пляски

Где находится родник, я не знал и только подумал о том, чтобы спросить дорогу у кого-нибудь из местных, как ко мне подошел паренек лет двадцати. Он был довольно прилично, не по-деревенски одет – в модном жилете с продетой в петлю серебряной цепочкой, при галстуке и в сапогах с «моршиной» Что-то в его продолговатом лице с пробивающимся под носом и на подбородке пушком мне показалось знакомым.

– Если не ошибаюсь, вы – Михаил Ефимович Кондаков из Петербурга? – спросил он, смешно расшаркиваясь калошей и стремясь при этом выглядеть достойно и независимо.

– Не ошибаетесь, – ответил я, пытаясь припомнить, где и при каких обстоятельствах мог с ним встречаться.

– Ермолай Ферапонтович Барыгин, – представился юноша и протянул мне руку.

– Здравствуйте, Ермолай Ферапонтович, – ответил я, подавая ему свою ладонь.

Он торопливо обхватил ее своими тонкими детскими пальцами:

– Покорнейше прошу извинить за вчерашнее.

– Ах, – после секундного замешательства догадался я, – вы племянник Александра Егоровича Крилова и должны были меня встретить на дебаркадере. Не так ли?

– Именно так-с, – подтвердил юноша. – Дядюшка уже сделал мне выговор за неисполнение наказа. Сегодня мне дан шанс оправдать себя. Прошу простить, сжалиться и поехать со мной к дядюшке – он ждет нас. Акварель тоже ждет.

Ермолай жестом показал на привязанную к коновязи невдалеке от монастырских ворот гнедую кобылу, впряженную в модную, необычную для наших северных краев бричку на высоких рессорах. Кобыла лениво пережевывала сено из подвязанного к ее морде холщового мешка и изредка помахивала хвостом, отгоняя еще не слишком назойливых мух. В бричке, запрокинув голову к солнцу так, что большая черная коса свисала до колесного обода, неподвижно и расслабленно полулежала девица в холщовом сарафане.

«Ба, да ведь это та самая певунья со звонким голоском, что вчера босиком отплясывала на волжском берегу, – пронеслось в голове. – А племянник Александра Егоровича, – догадался я, откуда мне знакомо его лицо, – балалаечник, который в новеньких сапожках отплясывал сначала перед этой девицей, а потом перед богатой пассажиркой. Вот как все поворачивается!»

Но так или иначе, ехать сегодня с Ермолаем в Ефаново[52]52
  Деревня Ефаново – расположена в двух верстах к югу от села Веретея, бывшего до революции волостным центром. В настоящее время входит в состав Веретейского сельского поселения Некоузского района Ярославской области.


[Закрыть] я не мог, о чем ему и сообщил.

– Мне от дядюшки попадет – ждет нас, – просительно загнусавил в ответ паренек.

– А я ждал вас вчера.

– Поверьте, моей вины в том нет. Я все объясню.

– Даже если объясните, не смогу сейчас поехать.

– А когда сможете?

– Не знаю.

– Мне все равно хотелось бы объясниться, чтобы не было непонимания.

Я промолчал – времени до встречи с игуменьей было достаточно. Вот только перекусить страсть как хотелось – с утра кроме просфоры, полученной при причастии, во рту ни маковой росинки.

– Пройдемте к бричке – у меня там молочко припасено, хлебушек, пирожки, – все тем же просительным тоном гнусавил юноша. – Винцо есть деревенское, если желаете.

«Как все сегодня ладно получается, – подумалось мне. – К игуменье не знал, как подойти, – она со мной первая заговорила. Забеспокоился, что ее другие люди отвлекают, – люди в сторону отошли. Под ложечкой от голода засосало – пирожки предлагают. Что ж, от даров судьбы не отказываются».

Мы подошли к бричке.

– Глаша! – окликнул Ермолай расслабившуюся под теплыми лучами девицу, – сходи к сестрице в монастырь, посудачьте о чем-нибудь полчасика, мы тут о делах поговорим.

Глаша открыла глаза, ойкнула, увидев меня и, оправив на себе платье, плавно сошла с брички на землю. В этот раз она была обута. Но что это за обувь – разношенные лыковые лапти, надетые поверх онучей. Правда, онучи были одного цвета и одной фактуры с платьем, что говорило о наличии у девицы вкуса.

Ермолай предложил мне устраиваться в бричке, отстегнул у лошади мешок с сеном, привязал его позади сидений, а мне подал из дорожного ящика корзину со снедью и посудой. Сам забрался на козлы, развернувшись ко мне лицом. Глаша, беспрестанно оглядываясь на нас, пошла к воротам монастыря.

Припасов в корзине хватило бы человек на пять. Я налил в алюминиевую кружку молока из большой трехлитровой бутыли, отломил ломоть ржаного хлеба и с удовольствием приступил к своему позднему завтраку.

Ермолай, собравшись с мыслями, начал свое оправдательное повествование издалека.

– Мои родители – люди бедные, а братьев да сестер одиннадцать человек. Прокормить такую ораву им было не под силу, вот и отдали меня в семью дядюшки – у Александра Егоровича-то с тетей Нюшей детей не было. Баловали меня поначалу. А как вырос, дядя корить стал, что не в его я масть пошел – жилки предпринимательской нет. За что меня корить, если баловал? Сам еще пацаненку балалайку подарил. Через нее я пляски да частушки полюбил, а потом и Глашу. Сказал о Глаше дяде, а он осерчал. У самого, говорит, в голове одни танцульки, и невесту – голодранку – под стать нашел! Тетушка за нас с Глашей заступаться стала, так он и на нее цыкнул. Я, говорит, думал приумножателя капиталов вырастить, а вырастил прожигателя. Помру – все пропляшут со своей лапотошницей, и тебе – это он тетеньке – куска хлеба не оставят. Сказал, что если я за ум не возьмусь, то лишит меня всякого наследства. Потом отошел немного и поручил, как последний шанс для оправдания, сразу два дела: вас встретить и Марфу Игнатьевну плясками да частушками восхитить, чтоб установить с ней более тесные отношения, привлечь и потом посвататься.

– Марфа Игнатьевна – это та дама с кружевным воротничком, перед которой ты вчера выплясывал, а потом в центр круга вывел? – поинтересовался я, вытирая платком губы.

– Она-с. Одним пароходом с вами прибыла. Я краешком глаза видел, что вы ждете меня на дебаркадере.

– Так чего ж не подошел?

– Я же говорю вам, даму обхаживал.

– Так эта дама почти вдвое тебя старше!

– Зато вдова-с, и землицы у нее поболее, чем у моего дяденьки. К тому же восемь десятин – по соседству с дяденькиной землей. Дяденька считает, что это хороший шанс пристроить меня, ибо Марфа Игнатьевна – баба хваткая, не позволит профукать капиталы.

– Значит, Глаша теперь побоку, – резюмировал я услышанное и сложил платочек в карман.

– Все зависит от вас.

– ???

– Если вы поедете сейчас со мной к дядюшке, допустите до дел и поможете проявить себя, то дядюшка, возможно, переменит свое мнение обо мне и позволит жениться на Глаше. Со своей стороны, смею вас заверить, что я переменился, стал человеком ответственным, на которого можно положиться и буду стараться во всем вам угодить.

– Какой же ты ответственный, если пустякового поручения не выполнил – не встретил меня на дебаркадере? Послал бы кого сказать – ждать или нет.

– Я же вам объяснял, что занят был – увлекал Марфу Игнатьевну. И к тому ж полагал, что вы тоже к нашему кругу подойдете. Все говорят, что я и плясун, и балалаечник от Бога – как же можно было мимо пройти? А когда увидел, что вы пропали, по всей Мологе потом искал.

– Глаша тебя любит?

– А как же!

– Давно ты с ней гуляешь?

– С год, пожалуй.

– И ты считаешь ответственным поведением обнадежить девицу, скомпрометировать своим гуляньем с ней, а потом в сторону увильнуть?

– Так я же еще не увильнул и не хочу этого делать – все зависит от вас!

Мне стало жалко и Глашу, и Александра Егоровича, и Марфу Игнатьевну; да и этого инфантильного юношу, который в двадцать лет не хотел и не умел распоряжаться своей жизнью, а значит, пока не захочет и не научится, был обречен обижаться на всех и на вся, попрекать других в собственных несчастьях и без конца перед всеми оправдываться. Незавидная судьба. Нравоучения тут бесполезны – разве что встряска хорошая. Но тряхнуть должно хорошо!

– Ладно, – подвел я черту. – Встречай меня у Святых ворот после вечерней службы. Обещаю определиться со своими планами.

– Давайте встретимся не у Святых ворот – они закрыты будут, а у выхода из Успенской церкви со стороны Подмонастырской слободы. Вечерняя служба в храме Успенья Божией Матери проходит, чтобы миряне на монастырский двор попусту не заходили, монахинь не беспокоили.

– Договорились, – согласился я, спрыгивая c брички на землю.