Текст книги "Заповедь любви"

Дядя и племянник

Через час с небольшим мы были в Ефаново в доме Александра Егоровича Крилова. Встретили нас радушно. После завтрака Ермолай забрался на печь отдохнуть, хозяйка прибрала стол, оставив посередине кринку с молоком, и мы с хозяином здесь же, за обеденным столом, перешли к разговору о делах.

Разговор получился непростой. Александр Егорович первым делом поинтересовался, удалось ли наладить производство сенокосилок с бензиновым двигателем, и если да, то какова будет их цена. Я объяснил ему причины, по которым решил временно отказаться от их продаж. Он был искренне удивлен, как можно отказываться от прибыли ради запаха медуницы и песни жаворонка. Для него представлялось диким и несерьезным соотносить механизацию деревенского труда с нравственностью, с бережным отношением к природе. И главное, он не видел ничего аморального в том, что в результате механизации труда богатые крестьяне приумножат свои капиталы, а бедные потеряют работу, станут еще беднее.

– Чтобы Россия не плелась в хвосте разных Америк, – возражал он, – нужна современная техника, нужна здоровая конкуренция, нужны лидеры, побуждающие других лучше думать, живее работать. Если лентяи, вместо того чтобы с большим усердием работать, начнут бунтовать, на то в государстве есть полиция и жандармерия – усмирим с Божьей помощью. Другое дело, если кто по болезни или немощи своей обнищает. Поддержать таких – святое дело. У нас в уезде все друг у друга на виду, сосед соседу завсегда помогает, и не из корысти, а по любви. И культура, и больницы, и образование поддерживаются за счет благотворителей. Библиотеки бесплатные созданы. У нас в Веретее богатейшая библиотека, в Лацком, в Брейтово. А сколько храмов построили! Монастыри за счет дарителей землями прирастают и молитвами благодарственными защищают страну нашу от всяких напастей. У нас все по-божески делается. Так что называйте цену!

Я ответил, что увеличивать пропасть между бедными и богатыми не только безнравственно, но и опасно для страны. Все государство наполнено смутьянами. Если в Мологском уезде их еще нет, то это дело времени. Напомнил, как совсем недавно депутаты в Думе бомбометателей защищали[67]67
  Основным предметом дебатов в Думе весной 1907 года был вопрос о принятии чрезвычайных мер против революционеров. Дума 17 мая 1907 года проголосовала против «незаконных действий» полиции. Такое неповиновение не устраивало правительство. Аппаратом министерства внутренних дел был подготовлен втайне от Думы проект нового избирательного закона. 1 июня 1907 года П. Столыпин потребовал отстранения от участия в заседаниях Думы 55 социал-демократов и лишения 16 из них депутатской неприкосновенности, обвинив их в подготовке к «ниспровержению государственного строя» и заговоре против царской семьи.


[Закрыть].

– Бомбометание уже не в чести, – покачивая головой, возразил Александр Егорович. – Я могу тебя свести с главным бомбометателем России, полжизни по тюрьмам скитавшимся. О Николае Александровиче Морозове[68]68
  Морозов Николай Александрович (1854–1946) – почетный член АН СССР, автор ряда работ по химии, физике, астрономии, математике, истории. Награжден двумя орденами Ленина и орденом Красной Звезды.
  С 1874 года участвовал в «хождении в народ», вел пропаганду среди крестьян. Был одним из руководителей организации «Земля и воля», участвовал в подготовке покушений на Александра II. Встречался с Карлом Марксом, который передал ему для перевода на русский язык несколько работ, в том числе «Манифест коммунистической партии». В 1881 году был арестован и осужден на пожизненное заключение.
  За время заключения выучил одиннадцать языков, написал множество научных работ.
  Неоднократно встречался с В. И. Лениным, но не разделял его взглядов на социалистическую революцию, был активным членом партии кадетов.
  После революции отошел от политической деятельности, посвятив себя науке.


[Закрыть] слышал?

Как не слышать? Он «ходил в народ», распространял запрещенную цензурой литературу, за хранение которой пострадал мой отец, был одним из организаторов нашумевшей в свое время «Народной воли», причем самым агрессивным. Если другие члены исполнительного комитета рассматривали террор как исключительный метод борьбы и в дальнейшем предусматривали отказ от него, то Морозов утверждал, что террор должен постоянно присутствовать в политической жизни России – чтоб власть шевелилась, не забывала о народе.

– Откуда у тебя такие знакомства? – с удивлением поинтересовался я.

– Так он наш, мологский. Имение у него недалеко отсюда – Борок. Прошлый год привез из Питера невесту, дочь генеральскую[69]69
  Ксения Алексеевна Морозова (урожденная Бориславская; 1880–1948) – российская журналистка, переводчица и мемуаристка.
  Окончила Екатерининский институт благородных девиц и фортепианное отделение Петербургской консерватории, выступала в Европе как пианистка. Писала сказки для детей. Перевела на русский язык произведения Кнута Гамсуна и Герберта Уэллса.
  В 1906 году познакомилась с Николаем Морозовым. 7 января 1907 г. они обвенчались. Брак оказался счастливым, но бездетным. Ксения Алексеевна занималась корреспонденцией мужа и помогала в опубликовании работ. В 1910 г. Морозов посвятил жене сборник стихов «Звездные песни».
  Морозовой принадлежит ряд статей и мемуарных очерков о своем муже.


[Закрыть], обвенчались. Большой учености человек. Реформы столыпинские поддерживает. О бомбах больше не думает, смотрит в будущее с оптимизмом. А ты вдвое моложе его и все чего-то боишься.

Я ответил, что мое решение твердое, предложил не тратить время попусту, а перейти к главному, ради чего мы сегодня встретились.

Александр Егорович тяжело вздохнул, но не стал перечить, достал документацию по участкам, рассказал о своих задумках, показал на плане место, где строится его новый дом, где будет конюшня, где двор.

Нашу беседу прервал приезд паренька из бригады, ведущей строительство дома. Александр Егорович оставил меня одного изучать бумаги, а сам вышел во двор побеседовать с пареньком и дать распоряжения по хозяйству. Только он закрыл дверь, как с печи свесилась голова Ермолая:

– Михаил Ефимович, – позвал он меня шепотом.

Я оторвался от бумаг и повернул к нему голову:

– Чего не спишь?

– Ко мне сейчас Богородица во сне приходила. По нашим с вами молитвам! Одной рукой Сына к груди прижимает, а в другой Глашину ладонь держит, и спускаются обе с небес. Волосы и одежды им ветер развевает. Я стою, снизу вверх на них с благоговением взираю. Подходят. Богородица ладонь Глаши вкладывает в мою ладонь. Сама как стояла, так, не поворачиваясь, и возносится с Сыном обратно на небо. Я на колени упал, слезами полный. Понял, что никакого Пашки у Глаши нет, а как очнулся, сразу мысль – откуда же тогда у нее в один день появились и платье дорогое, и разукрашенные бисером сапожки?

– Ну и что тебе думается?

– Думается, что Богородице верить надо, а вместе с Ней – и Глаше.

– В чем тогда проблема?

– Глаша говорила, что платье и сапожки к ней в окно влетели, когда она молоко за столом пила. Говорит, думала, это я бросил, потому и надела все на себя. А я не поверил про окно, решил, что это ей Пашка подарил, а она про окно нарочно придумала, чтобы посмеяться надо мной – я ведь окромя рябиновых бус ничем ее не одаривал. А с каких доходов мне щедрым было быть, если дядюшка с меня за каждую копейку отчет спрашивает? Теперь, выходит, это Богородица ей подарила.

– Выходит, так.

– Но уж больно странно! Зачем Она через окно-то метнула, а не по-солидному как-нибудь преподнесла?

– Уж так бы хорошо было – и ревностью не мучился, и боли бы не было, – поддакнул я в тон ему и переспросил:

– Так, что ли?

– Именно так.

– И продолжал бы, развлекаясь с Глашей, подумывать, не променять ли ее на Марфу Игнатьевну.

– Ой, действительно…

Мы замолчали. Я вспомнил о размахивавшем Глашиными сапожками Лешиньке. А может, и с платьем он как-то связан? Но я не стал приподнимать покров тайны – в любом случае без покровительства Богородицы чудесного преображения этого парня не произошло бы.

– Ну а теперь, – обратился я к Ермолаю, – когда знаешь, сколько боли бывает в любви, выбирай – Глаша или деньги вдовушки.

– Будто не знаете? В Мологу. В Мологу надо возвращаться! Не даст дяденька брички – пешком пойду. Глаша в слезах – медлить невозможно.

– Не боишься, дяденька осерчает, обратно не пустит, коль его ослушаешься?

– Не боюсь. Вот только тетенька плакать будет – любит меня.

– Тогда не руби сгоряча, а держи-ка иконку, – я протянул ему лестовку, – помолись Богородице, чтобы все с миром устроилось.

Он принял иконку, скрылся за занавесом на печи, и слышно было, как спешно и истово зашептал молитвы.

В сенях раздался стук сапог. Двери распахнулись.

– Ермолай! – крикнул с порога Александр Егорович. – Хватит дрыхнуть, слезай с печи – в Мологу за гвоздями и паклей надо ехать!

Ермолай в ту же секунду скатился вниз и вытянулся перед дяденькой во фрунт:

– Здравия желаю, Ваше высокоблагородие!

– Вот шут гороховый! – довольно заулыбался Александр Егорович и хлопнул племянника по плечу. – Жалую тебя за оперативность из улана в ефрейторы! Затем протянул ему исписанный карандашом лист бумаги:

– Накось, посмотри – все ли понятно?

Ермолай взял лист, бегло пробежал глазами написанное, сложил вчетверо и положил в нагрудный карман косоворотки:

– Не первый раз – все сделаю в лучшей форме.

– Возьми Гришкину телегу, поедешь на ней. Там про краску написано – смотри, чтобы хорошо закрыта была, а то расплещешь. Вези с Мологи сразу на дом, в Ефаново не заезжай. Мы с Михаилом Ефимовичем тоже сейчас едем на дом. Там и встретимся. К вечеру все вместе на бричке вернемся.

День прошел в осмотрах принадлежавшей Александру Егоровичу земли. В северной части участка, ближе к Горелово, находилось месторождение глины, а на юго-западе земля граничила с большим торфяным болотом. Поскольку о месторождении глины, со слов Александра Егоровича, я уже знал, то привез с собой документацию по технологическим схемам производства кирпича и прейскуранты от поставщиков на соответствующее оборудование. В течение дня сделал на участке необходимые замеры и продумал в общих чертах несколько вариантов строительства кирпичного завода, завода по производству торфяного брикета и небольшой электростанции, в качестве топлива на которой можно было бы использовать торфяной брикет. Для более детальной проработки мне необходим был рабочий кабинет дня на три-четыре. Поскольку в старом доме Александра Егоровича в Ефаново было тесновато, а новый еще только строился, я предложил ему отвезти меня в Лацкое[70]70
  Село Лацкое в начале ХХ века было крупным торговым центром, расположенным на полпути между Мологой и железнодорожной станцией Харино (Некоуз). До революции в Лацком было восемь двухэтажных чайных, трактир, пивная, «казенка», где торговали водкой, гостиница с заезжим двором. Имелись две бараночные пекарни, две кузницы, пять магазинов, механическая мельница. Село украшали две церкви: деревянная Казанской Божьей Матери на кладбище (в тридцатые годы ХХ века ее разобрали) и каменная Вознесения Господня, расположенная на горе в центре села. Здесь пересекаются сельские улицы, и здесь же была торговая площадь. В тридцатые годы ХХ века церковь использовали под склад, трепали лен под сводами храма, ремонтировали сельскохозяйственную технику. Сейчас церковь восстанавливается, в алтарной части начали проводиться богослужения.


[Закрыть] к моей названной сестре Софье, с которой мы предварительно списались о моем приезде – и погощу у сестры, и дело сделаю. Александр Егорович согласился, но с одним условием, что прежде познакомит меня со своим именитым соседом – Николаем Александровичем Морозовым. Я понял, что, несмотря на мой отказ, он еще не потерял надежды купить сенокосилки. Однако мне и самому было интересно познакомиться с легендарным бомбометателем, поэтому, поколебавшись, согласился.

Ближе к вечеру Ермолай привез из Мологи материалы для строителей. Александр Егорович принял от него отчет по затратам – остался доволен. Мы помогли разгрузить телегу, занести материалы в строящийся дом и тронулись в обратный путь. Ермолай правил лошадьми. Судя по его радостному лицу, он успел в Мологе свидеться с Глашей.

В Ефаново сделали остановку. Александр Егорович поручил племяннику остаться дома, заменить прогнившие доски на крыльце новыми, а сам занял его место на козлах. Я, забрав из горницы свою поклажу, вольготно в одиночестве раскинулся на мягком сиденье брички.

В гостях у Морозовых

Александр Егорович легко пошевелил вожжами, причмокнул языком. Бричка тронулась. Я, запрокинув голову, отрешенно смотрел на проплывающие в небе облака и слушал рассказы Александра Егоровича о нынешних хозяевах Борка. После смерти бывшего владельца барский дом со всем имуществом перешел в собственность его гражданской жены, Анны Васильевны Морозовой, земли и капитал были разделены между их детьми. По взаимному согласию новых владельцев усадьбой сейчас управлял брат Николая Морозова – Петр Александрович. К сожалению, с ним не удастся свидеться: неделю назад в Борке гостил Михаил Николаевич Журавлев[71]71
  Михаил Николаевич Журавлев (1840–1917) – купец, крупный промышленник и землевладелец, меценат, действительный статский советник, почетный член Рыбинского Биржевого комитета, почетный попечитель Рыбинского коммерческого училища, член благотворительных, просветительских и общественных обществ в Москве и Санкт-Петербурге. Состоял действующим членом правительственных комиссий по торговым и промышленным вопросам. Был одним из учредителей Общества содействия Русской Торговли и Промышленности. Кроме того, служил корреспондентом Главного управления Государственного коннозаводства.
  За деятельность на поприще общественного служения отечественной промышленности награжден орденами Святого Станислава 1-й и 2-й степеней, орденом Анны, орденом Святого Владимира 4-й и 3-й степеней.
  Имел землю и недвижимость в различных местах России, в том числе в Рыбинске, Мологе, Петербурге, Нижнем Новгороде.


[Закрыть], цыганский хор с собой на пароходе привозил, уговорил Петра Александровича выставить на ярмарке борковских скакунов – они когда-то большие барыши приносили[72]72
  Отец Николая Морозова, Петр Алексеевич Щепочкин, занимался разведением русских рысаков. В Борке были построены три конюшни, в которых содержалось более 100 лошадей. Он был членом Петербургского Бегового общества, которое владело всеми ипподромами в России. Доходы, получаемые от скачек, общество использовало для поощрения владельцев призовых лошадей. Лошади из Борковского коневодческого хозяйства были постоянными участниками самых престижных соревнований, всегда занимали призовые места и тут же на аукционе продавались по очень высокой цене.


[Закрыть]. Николай Александрович как раз в Борок с Питера вернулся, обещал брату приглядеть за хозяйством. Тот и укатил с Журавлевым в Нижний, а когда вернется – неизвестно. Откровенно говоря, управляющий из Николая Александровича неважный – строгости не хватает. Да и когда ему о хозяйстве думать, когда обо всей России думается. И то сказать, он теперь известный ученый, профессор. Познакомиться с ним считают за честь великие люди.

Монотонный голос Александра Егоровича, покачивание брички, облака, бессонная ночь, насыщенный заботами день привели к тому, что на какое-то время я провалился в сон. Перед мысленным взором возникли Ермолай, Глаша, желтые огоньки волчьих глаз и тотчас растворились в большой кринке молока, которую радушно протягивал мне Дмитрий Иванович Чернышев. По поверхности молока пошли круги. Из кринки вышла Алиса. Я протянул к ней руки. Она мягко отклонила их и с грустью произнесла:

– Я принадлежу революции, борьбе за освобождение женщин и пролетариата.

– Мы с тобой принадлежим друг другу и никому больше! – возразил я.

– Личное должно подчиняться интересам трудящихся классов, – прошептала она заученную где-то фразу, и на ее ресницах набухли капельки слез.

– Ты неправду говоришь! Ты обманываешь и меня, и себя! – закричал я.

Алиса повернулась спиной, склонила голову и медленно пошла от меня прочь по выложенной красными булыжниками уходящей в бесконечность тропе.

Я открыл глаза. Бричка по широкой четырехрядной аллее подъезжала к двухэтажному барскому дому.

– Тимошка! – окликнул Александр Егорович работавшего в парке паренька лет четырнадцати.

Тот неохотно, вразвалочку подошел к нам.

– Чего надо? Петра Александровича дома нет – уехал, а барыня еще после обеда не проснулась.

– Ты как разговариваешь? Аль не узнаешь? – возвысил голос Александр Егорович.

– Узнаю. Чай, не первый раз видимся. «Тимошка, доложи», «Тимошка, позови», «Тимошка, отнеси», «Тимошка, подсоби». От работы отвлекаете, а благодарности никакой.

– Вот пострел! – обернувшись ко мне, прокомментировал Александр Егорович. – Молоко на губах не обсохло, а уж во всем коммерцию ищет! – Он порылся ладонью в привязанном к поясу холстяном мешочке. Достал гривенник, повертел в раздумье меж пальцев, положил обратно, снова перевел взгляд на мальчугана. – В следующий раз леденцов привезу. Николай Александрович у себя?

– Во флигеле.

– Так сбегай, доложи, что я к нему столичного философа-изобретателя в гости привез.

Тимошка неспешно вытер о траву руки и пошел докладывать о нашем приезде.

Александр Егорович, спрыгнув с козел, отдал поводья вышедшему из барского дома лакею. Я тоже с удовольствием ступил на землю размять ноги.

Спустя некоторое время к нам быстрой энергичной походкой подошел мужчина средних лет в легкой белой рубашке, туго заправленной в брюки. Высокий лоб с короткими, откинутыми назад черными волосами, бородка клинышком, живой, проницательный взгляд.

Александр Егорович торопливо склонился перед ним в поклоне. Подошедший поспешил протянуть ему руку:

– Ты же знаешь, не люблю я поклонов.

– Привычка-с, – ответил Александр Егорович, выпрямляясь, пожал протянутую руку и, указывая на меня повернутой вверх ладонью, представил:

– Кондаков Михаил Ефимович, инженер, изобретатель из Петербурга, – сделав паузу, добавил: – Хочет, чтоб все крестьяне богатыми стали. Уговорил его заехать в Борок – думаю, вам любопытно будет познакомиться друг с другом.

Морозов с интересом взглянул на меня, протянул руку. Мы представились друг другу.

В дверях барского дома показалась стройная женщина примерно одних со мной лет, в строгом темном платье, с открытым лицом и густыми черными волосами, сложенными на голове в нечто, напоминавшее чалму суфия. Что-то в ее лице мне показалось знакомым. Мы определенно где-то уже встречались с ней. Но где? Когда?

– Николай, – позвала она Морозова. – На улице сыро. Накинь поверх рубашки пиджак или заходи с гостями в дом.

– Да, да, сейчас, – отозвался Николай Александрович.

Мы поднялись по ступенькам на крыльцо и зашли в просторные сени. Справа и слева от входа находился ряд дверей, прямо – широкая парадная лестница.

– Мой добрый гений, моя жена, Ксения Алексеевна, – представил Николай Александрович женщину.

Я шагнул к ней, секунду поколебавшись, нагнулся, намереваясь поцеловать пальчики. Она мягко пожала мою ладонь и высвободила свою, отведя руку за спину. Я назвал себя, учтиво склонив голову.

– Ксана, – попросил Николай Александрович жену, – покажи, пожалуйста, гостю дом, – и, повернувшись к нам, добавил: – Прошу извинить, должен вернуться в свой флигель – закончить работу. Встретимся чуть позже, через часик.

Он удалился.

– Я, если не возражаете, – обратился Александр Егорович к Ксении Алексеевне, – пройдусь к конюшням. Слышал, Шалая приплод принесла. Хотелось бы посмотреть жеребцов.

Ксения Алексеевна не возражала. Мы остались с ней вдвоем.

– На первом этаже у нас, сами видите, в фойе только-только обновили краску и обои, картины и мебель еще не принесены, поэтому ничего интересного нет, – сказала она и, обведя рукой по периметру помещения, перечислила: – За той дверью кладовая, там комната для прислуги, кухня с приспешнею, погреб. Предлагаю сразу пройти на второй этаж.

Мы поднялись по парадной лестнице.

Сейчас уже трудно вспомнить все увиденное в доме Морозовых. Зал с огромной бронзовой люстрой, большие от пола до потолка зеркала, мраморные столики с позолотой, диваны, кресла, стулья с резными спинками, обилие картин известных русских и европейских художников. Одна из комнат была сплошь увешана охотничьими и воинскими атрибутами: рыцарскими доспехами, старинными арбалетами, кинжалами с золотой арабской вязью, рапирами, медными трубами, рожками, дуэльными пистолетами, револьверами, бессчетным количеством ружей, винтовок. Ксения Алексеевна, раздвинув в стороны массивные шторы, на какое-то время задержалась возле окна, привлеченная чем-то происходящим во дворе. Я невольно присмотрелся к ней со стороны, и тут перед моим мысленным взором возникла картина недавнего прошлого.

Зима 1906 года. Прощальный концерт Мравиной[73]73
  Евгения Мравина, настоящее имя Евгения Константиновна Мравинская (1864–1914) – русская оперная певица (лирико-колоратурное сопрано), солистка Мариинского театра. Тетя дирижера Евгения Мравинского. Сводная сестра Александры Коллонтай (Домонтович).


[Закрыть] в Дворянском собрании Петербурга. Алиса достала где-то два билета и уговорила меня пойти. В антракте мы поднялись в одну из лож, и она представила меня своей старшей подруге Александре Михайловне Коллонтай[74]74
  Александра Михайловна Коллонтай, урожденная Домонтович (1872–1952) – русская революционерка, государственный деятель и дипломат, Чрезвычайный и Полномочный посол СССР. Член ВКП(б) с 1915 года, автор ряда книг и статей, многие из которых посвящены проблемам женского революционного движения. Награждена двумя орденами Трудового Красного Знамени и орденом Ленина.


[Закрыть]. Та приподнялась из кресла, приветливо улыбнулась, сделала комплимент моей молодости и стройной фигуре, шутливо посоветовала Алисе не отпускать такого красавчика далеко от себя. Я тоже произнес какие-то дежурные любезности. Коллонтай поблагодарила, снова села и, тут же забыв о нас с Алисой и посерьезнев, погрузилась в прерванный нашим приходом разговор с сидевшей на соседнем кресле пожилой полноватой дамой. Дама была одета в длинное черное платье, обильно украшенное кружевами. Неглубокий вырез на груди скреплен массивной, усыпанной мелкими гранатами золотой брошкой. Алиса шепотом пояснила, что пожилая дама – известная писательница Мария Ватсон[75]75
  Мария Валентиновна Ватсон, урожденная де Роберти де Кастро де ла Серда (1848–1932) – русская поэтесса, переводчица, автор книг и статей о писателях. Ватсон сделала первый полный русский перевод «Дон Кихота» (1907) и перевела первые книги из цикла о Тарзане. Для серии «Жизнь замечательных людей» написала биографии Данте (1890) и Фридриха Шиллера (1892). С 1899 года издавала серию «Итальянская библиотека». Написала несколько статей для «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона». Активно участвовала в работе Шлиссельбургского комитета. Большевистскую власть не признала.


[Закрыть]. Из долетавших до нас обрывков разговора я отметил знакомые мне имена Веры Фингер[76]76
  Вера Николаевна Фигнер (1852–1942) – русская революционерка, террористка, член Исполнительного комитета «Народной воли», позднее эсерка. Участвовала в подготовке покушений на Александра II в Одессе и Петербурге. Единственным светлым воспоминанием о пребывании в Одессе для нее осталась встреча с Сашкой-инженером (Ф. Юрковским, совершившим по поручению организации ограбление херсонского казначейства), который дал ей прозвище Топни-ножка. Когда писатель Вересаев спросил о происхождении этой клички, Фигнер лукаво улыбнулась: «Потому что красивые женщины имеют привычку топать ножкой».
  В 1884 году Фигнер приговорена Петербургским военно-окружным судом к смертной казни. После 9 дней ожидания исполнения приговора казнь была заменена бессрочной каторгой. В тюрьме начала писать стихи. Пыталась установить связь с политическими заключенными в крепости (в частности, с Николаем Морозовым), организовывать коллективные протесты против тяжелых условий содержания.
  В 1906 году получила разрешение выехать за границу для лечения, выступала на митингах, в частных домах, на студенческих собраниях. Опубликовала ряд статей на политические темы в зарубежных журналах.
  В 1927 году в числе группы «старых революционеров» обращалась к советскому правительству с требованием прекратить политические репрессии, но ее голос не был услышан. В день 80-летия (1932 год) было издано полное собрание сочинений В. Н. Фигнер в 7 томах – рассказ об ужасах жизни в «царских застенках», как раз в то время, когда новая власть создавала новые тюрьмы и карательный аппарат для новых оппозиционеров.


[Закрыть], Петра Якубовича[77]77
  Петр Филиппович Якубович (1860–1911) – один из лидеров народовольческого движения, поэт и переводчик.
  Арестован в 1884 году и заключен в Петропавловскую крепость. В 1887 году Петербургским военным судом приговорен к смертной казни, замененной 18 годами каторги. В 1899 году вернулся с каторги. Работал редактором в журнале «Русское богатство». Якубович известен своими переводами поэзии Шарля Бодлера. Самая известная его книга «В мире отверженных» – классика тюремного жанра в русской литературе.


[Закрыть]. Ватсон убеждала Коллонтай поддержать работу Шлиссельбургского комитета[78]78
  Шлиссельбургский комитет (полн. назв. – Комитет помощи освобожденным узникам Шлиссельбургской крепости) – общественная благотворительная организация в Российской империи, созданная для оказания материальной и финансовой помощи бывшим политическим узникам Шлиссельбургской крепости и изучения истории крепости как тюрьмы. Основана П. Ф. Якубовичем по предложению В. Н. Фигнер в 1905 году и просуществовала до 1918 года.


[Закрыть], помочь найти новых жертвователей. Коллонтай сетовала на людскую черствость и финансовые трудности. Во втором ряду ложи, позади них сидели две женщины примерно одного со мной возраста. Одна из женщин листала какую-то тоненькую книжечку, другая с интересом прислушивалась к разговору Ватсон и Коллонтай.

Второй женщиной и была Ксения Морозова. Ну, возможно, тогда еще ее фамилия была другая. Одно несомненно – это была она.

Я спросил Ксению Алексеевну, помнит ли она тот вечер. К моему удивлению, спустя два года она легко вспомнила все детали нашей мимолетной встречи: мои комплименты Коллонтай, цвет и фасон платья на Алисе и свою легкую досаду, что та не познакомила ее со своим кавалером. Женщину, которая сидела рядом с Ксенией Алексеевной, звали Зоей. Она приходилась Коллонтай троюродной сестрой. Книжечка, которую Зоя просматривала, была повременным изданием для солдат и народа «Досуг и дело», в ней были опубликованы стихи ее сводного брата Игоря Лотарева[79]79
  Игорь Лотарев – сводный брат троюродной сестры Александры Коллонтай Зинаиды Домонтович, впоследствии известный поэт Игорь Северянин.
  В автобиографической поэме «Роса оранжевого часа» поэт позднее так описывал круг своего юношеского общения:
Наш дом знакомых полон стай:И математик Верещагин,И Мравина, и Коллонтай.

[Закрыть]

– Вы с Алисой очень подходите друг другу. Я знаю, она вас любит. Но…

Ксения Алексеевна на секунду задумалась, глядя мне в глаза, и в это время в комнату неслышно, крадучись, вошел Николай Александрович.

– Ага, секретничаете, – заговорщицким тоном произнес он и тут же громко рассмеялся. – Признайтесь, я вам помешал.

– Помешал! – топнув ножкой, с деланным возмущением в голосе ответила Ксения Алексеевна и тут же, подбежав к мужу, нежно его обняла. – Какой ты невоспитанный, а если бы мы и вправду секретничали, а ты ненароком подслушал то, что предназначается только мне – вот бы стыд был!

– Виноват, каюсь, – Морозов отстранился от жены, нагнувшись, поцеловал ей руку и, снова распрямившись, предложил нам присесть в кресла, стоявшие вокруг низкого журнального столика в углу комнаты.

В комнату, запыхавшись, вбежал Александр Егорович:

– Извините, что долго не возвращался, – отменные жеребцы!

Все рассмеялись, усаживаясь за столик.

– Расскажите о себе. Кто вы? Откуда? Что вас привело в наши края? – обратился Морозов ко мне, когда я погрузился в обволакивающую мягкость кресла.

– Он изобрел самодвижущиеся сенокосилки, – поспешил за меня ответить Александр Егорович. – Одна косилка заменяет тридцать человек, и себестоимость изготовления низкая. Есть у него и жатки, и сеялки механические.

Супруги Морозовы снова улыбнулись, как улыбаются родители, когда их малолетнее чадо допустит какую-либо бестактность перед гостями.

Я тоже улыбнулся и стал рассказывать о родителях и семье, в которой рос. Спросил у Николая Александровича, не был ли он знаком с моим отцом и Петром Кондратьевичем Дьяконовым – как-никак они тоже в свое время были связаны с народниками. Он ответил, что имя отца ему незнакомо, а о Петре Кондратьевиче слышал от товарищей. В домашней библиотеке этого священника охранка нашла запрещенную цензурой литературу, но он как-то избежал наказания. Причем скрыл от следствия имена ходивших к нему студентов и тем самым спас многих от преследования.

Я рассказал, что в детстве мечтал стать священником, но побоялся, что другие ученики будут надо мной подшучивать, так как был родом из крестьян, а в семинариях преимущественно учились дети духовного сословия. Посетовал мимоходом, что сословные ограничения, этот анахронизм, до сих пор у нас не изжит. Николай Александрович задал мне неожиданный вопрос:

– Догадайтесь, как звали моего отца?

– Разве не Александр?

– Петр!

– ???

– А его фамилию можете назвать?

– Если спрашиваете, значит, не Морозов.

– Щекочихин.

– Вы носите девичью фамилию матери, – предположил я.

– Девичья фамилия матери – Плаксина.

Мат в три хода – больше никаких вариантов в моей голове не было.

Довольный произведенным эффектом, Морозов рассмеялся и рассказал, как сословные ограничения лишили детей Петра Щекочихина права носить фамилию и отчество по отцу[80]80
  Отец Николая Морозова, помещик, владелец усадьбы в Борке, Петр Алексеевич Щепочкин (1832–1886) полюбил крепостную крестьянку Анну Васильевну Плаксину, и она согласилась стать его гражданской женой. Из-за разницы сословий их брак не мог быть зарегистрирован, а их детям не могли дать ни отчество по отцу, ни его фамилию. Петр Алексеевич перевел в Мологе свою гражданскую жену в мещанское сословие и поменял ее девичью фамилию Плаксина на Морозову. Все их семеро детей (два сына и пять дочерей) носили отчество по имени крестного отца – помещика Александра Ивановича Радожицкого и измененную фамилию матери.


[Закрыть].

На какое-то время за столом повисла пауза.

Александр Егорович, видя, что до косилок дело не скоро дойдет, заметил, что через час начнет смеркаться, а с заездом в Лацкое не пришлось бы ему домой в темноте возвращаться.

– А зачем заезжать в Лацкое? – спросил Морозов.

Я объяснил, что в Ефаново у Александра Егоровича довольно тесно и негде уединиться, чтобы работать с чертежами, а в Лацком меня ждет хоть и маленькая, но отдельная комнатка в сторожке при местной церкви.

– Так оставайтесь на ночь у нас – места много. Продолжим разговор, посекретничаете с Ксаной, а завтра или через неделю, как прикажете, кучер отвезет вас в Лацкое.

Я согласился.

– Мне время попусту терять – непозволительная роскошь. Я, пожалуй, поеду, – заявил Александр Егорович и, поднимаясь из-за стола, напомнил:

– О косилках не забудьте переговорить.