Текст книги "Черные крылья Бога"

– Да знаю я, – шахтер досадливо махнул рукой. – Людей вечно не хватает, а то б давно оборудовал. Ты вылезай, что ли. Все равно вам здесь лучше заночевать. Дальше такое начинается…

Несмотря на то, что до конца светового дня оставалось еще часа три, я с ним согласился.

Пока ребята разбивали лагерь, а довольный Веточка показывал оторопевшим шахтерским дозорным, как его «девочки» перебирались через реку и что бы они могли сделать с блокпостом, дойди дело до серьезной драки.

Мы с Сергеем, Вожаком, Гурамом и Никитой склонились над картой.

– Вот, смотри, – тычет в карту толстым заскорузлым пальцем командир шахтерского дозора. – Вон те развалины – это Калитва. Была Калитва… Хороший городишко был, у меня теща оттуда. До Быстрой речки дойдете спокойно, они туда особо не лезут: наши патрули и все такое. А вот дальше начинается геморрой. Моста через Быструю почитай что нет. Мы сами его рванули: блокпост держать накладно, да и незачем, они в основном на лодках плавают. Поэтому вот тут повернете на Жирнов. Тоже ничего городок был. Там – брод. Быстрая в последнее время обмелела, твои звери, – он кивнул в сторону «Хаммеров», – пройдут. Оттуда пойдешь на Константиновск, там мост не ахти какой, но через Дон ты иначе не переберешься. Это тебе не Быстрая. В Тацинской сидит атаман Голубь. Если его особо не злить, пропустит, трусоват атаман. А вот дальше – добро пожаловать в ад. И самое главное – не останавливайся. Перегон до Константиновска – семьдесят километров. Пройдешь за день, успеешь переправиться, считай – жив. Нет – извини, капитан… Ночью оттуда живой еще никто не выходил. И никакая выучка тебе не поможет…

– Это еще почему?

– Не знаю. Хочешь верь, хочешь не верь. Оборотни там. Гнусь. Пули не берут.

– Как это не берут? – удивляюсь. – Ты, старик, наверное, что-то путаешь. Пуля, она дура. Факт научно и практически доказанный.

Морщится.

Жмет плечами.

Гримаса – будто ребенку что-то объяснить пытается.

Таким эмоциям веришь по-любому.

Ага.

– А вот так и не берут, – вздыхает, пожимая плечищами. – Говорю ж – оборотни. Там лет сорок назад какой-то завод военный чечены долбанули – пол-области, говорят, передохло. Может, мутанты, может, еще хрень какая секретная. Здоровья – что у твоего мамонта. Стреляй, не стреляй. Грязные, падлы, здоровые…

– Ты сам-то по ним стрелял? – смотрю внимательно.

Таких легенд…

– Стрелял, – кивает, как чему-то обыденному. – И не раз. Без толку. Хорошо, что они из Диких земель далеко не выходят. Мы ели ноги унесли. Еще раз говорю: хочешь верь, хочешь не верь. Воля твоя.

Н-да…

Напугали тебя, парень…

И не хочу, и не верю.

Но выступать, тут ты прав, лучше все-таки с утра.

А посему – заночуем.

…Я поднял отряд, как только небо начало сереть. Прогрели машины, плотно позавтракали.

Раздали сухой паек, на обед останавливаться я сегодня не собирался.

И – с Богом тронулись…

Ну, с Богом или без Бога, это еще как посмотреть.

Но тронулись.

До Жирнова, Сергей был прав, добрались без особых приключений.

Брод был узенький, дно скользкое, но с грехом пополам джипаки прошли своим ходом.

А вот с грузовичком пришлось повозиться.

При помощи сложного сооружения из лебедок и намотанных на колеса цепей мы его все-таки перетащили.

Было только три «но», и их хватило, чтобы полностью испортить мне настроение.

Да так, что попавшемуся под горячую руку Веточке я чуть шею не свернул.

Во-первых, мы все стали мокрые, грязные и злые. Особенно досаждало, что мокрые.

Не май месяц.

Во-вторых, переправа заняла в общей сложности часа полтора в ледяной воде.

Я вообще не сторонник закаливания, а наше нынешнее купание называлось совсем нехорошо.

В лучшем случае: «Здравствуй, простатит!», в худшем – «Привет, двусторонняя пневмония!».

Только этого и не хватало.

В-третьих, мы умудрились залить у грузовичка движок, а это задерживало движение еще часа на полтора, что, в связи с полученной накануне информацией, было абсолютно недопустимо.

Если эта информация была верна хотя бы на десять процентов, ночью нас здесь просто изжарят.

Как котят.

Так что грузовичок с тяжелым вооружением и продовольствием пришлось элементарно бросить.

А это не только означало бессмысленность полуторачасовых трудов в ледяной воде, но и могло весьма неприятно сказаться на нашем дальнейшем продвижении.

Потом появилось и «в-четвертых», причем его появление было в чем-то даже приятным.

По крайней мере, мы забыли и «во-первых», и «во-вторых», и «в-третьих».

А заодно и согрелись.

«В-четвертых» на проверку оказалось орлами атамана Голубя. Такой вот любопытный птичий гибрид.

Атаковали они нас жестко и умело.

Ситуация была, надо сказать, пренеприятнейшая.

Дороги не было, было – направление.

Ямы, колдобины…

Словом, мобильности – никакой.

А «орлы» атаковали нас в конном строю.

Не знаю, чем бы это все закончилось, если бы не усовершенствованные шахтерами бронеколпаки на джипах.

Плюющиеся во всех направлениях раскаленным металлом модернизированные ДШК – штука абсолютно негуманная.

Особенно по отношению к людям, оказавшимся на открытой местности.

Словом, в этой олимпиаде победили наши атлеты.

По очкам, но почти что вчистую.

Наши потери свелись к раненому в руку Гурамову силовику и вывихнутой ноге одного из Веточкиных разведчиков.

Последнюю травму, причем, нанес не боец атамана Голубя, а его лошадь в момент поимки.

Веточка трезво рассудил, что по таким дорогам ездить на «Харлеях» бессмысленно, и решил перейти на более соответствующий данной местности вид транспорта.

Лошадки у атамана были низкорослы, мохнаты и злы до неимоверности. Но Веточкиным «девочкам» все-таки уступали.

По крайней мере, в злобности.

Так что животинам пришлось подчиниться.

Правда, нанеся несколько укусов, один удар копытом и один вывих. Парень, оказавшийся не таким опытным наездником, как остальные, вылетел из стремян на первой же свечке.

К счастью, лошадь никогда не наступит на лежащего человека.

Даже такая зверюга – это, видимо, у них заложено на генетическом уровне.

По крайней мере, так говорят.

Может, и врут, конечно…

Изловленные твари злобно храпели, взбрыкивали, косили глазами в сторону, но – подчинялись.

Силу они уважали.

Особенно, если эта сила могла хлопнуть тяжеленным кулачищем между ушами.

Наверное, неприятно.

Но выбор невелик.

Получив по заднице, Голубевы «орлы» моментально успокоились. Тацинскую мы миновали безо всяких приключений. Видимо, атаман проявил разумную гибкость, решив, что если уж дичь не по зубам, то пусть себе едет куда хочет.

Я думаю, что он и из станицы ноги сделал.

По своим срочным атаманским делам.

Так, на всякий случай.

Вдруг мы захотим его навестить?

Здоровьем, к примеру, поинтересоваться…

Судя по всему, Голубь решил, что интересующая нас информация относится к разделу совершенно секретной…

И делиться ею с нами не торопился.

Впрочем, мы и не настаивали.

У него свои дела, у нас – свои…

…Дорога на Константиновск (живучи же прежние названия!) была и вправду похожа на дорогу в ад.

Причем благие намерения, которые, по идее, должны были ее мостить, на проверку почему-то постоянно оборачивались очередной кучкой оборванцев, пытающихся нас разорвать.

Зачем им это было надо – совершенно непонятно.

Мы были явно сильнее, а переводить боезапас на дичь, которой все равно не поживишься, как правило, не в обычаях прагматичных до безобразия аборигенов.

Но эти земли, наверное, неслучайно назывались Дикими.

В течение последних двух часов на нас нападали ни много ни мало – пять раз.

И это несмотря на работу Веточкиных дозоров.

У нас уже было трое убитых и с десяток раненых.

Красотуля перебралась в идущий в глубине джипак – помогать не вполне боеспособному Гураму с перевязками и обезболивающими.

А потом нам попался этот оборванец.

…Он сидел у дороги не скрываясь и кинулся на передний джипак, как только позволило расстояние. Ребята, разумеется, открыли огонь, но это не произвело на него ни малейшего впечатления.

Как он умудрился вырвать голыми руками бронированную дверь боевой машины, остается для меня загадкой до сих пор.

Через пару минут все было кончено.

Из «Хаммера» буквально выпал залитый кровью и бледный как смерть Андрон. Когда мы подошли поближе, стало заметно, что у него трясутся губы.

Я вспомнил, как он, весело и яростно матерясь, шел в полный рост, поливая свинцовым дождем позиции ингушских ваххабитов под Назранью, и мне стало по-настоящему не по себе.

Перед джипаком сидел студень.

Размазня.

Слякоть.

Я влепил ему пощечину.

Потом немного подумал и влепил еще одну.

Трястись он вроде бы перестал.

– Ну?!

Он молча кивнул в направлении джипака.

Я заглянул внутрь.

Лучше бы я этого не делал.

…Бойцы были не просто убиты.

Они были разорваны.

По всему внутреннему пространству боевой машины валялись куски человеческих тел.

На меня глумливо смотрел чей-то карий глаз, и я так и не смог вспомнить, чей.

Он лежал отдельно.

А поверх всего этого фарша животом вверх валялся оборванец. Из его левой глазницы торчала, как антенна, рукоятка наградного кортика, полагающегося в комплекте с орденом Севастопольской русской славы.

Во всем отряде такой был только у Андрона.

Хороший кортик.

С серебряной насечкой.

Меня вырвало.

Потом я достал носовой платок и тщательно вытер губы.

Не глядя протянул руку назад, и кто-то, судя по всему Чарли, вложил в нее флягу.

По-моему, там была пятидесятиградусная шахтерская водка.

Я не понял.

Когда я прикуривал, руки уже почти не дрожали.

Повернулся к Андрону, протянул сигарету, дал прикурить. Ему, судя по всему, тоже налили.

Или мои пощечины помогли.

– Рассказывай.

Он пожал плечами.

Затянулся.

– Нечего рассказывать, – прикрывает глаза. – Я ничего и не понял. Когда он к машине рванул…

Молчим.

Жду.

Иногда людей не нужно торопить, я знаю.

Сейчас с мыслями соберется…

– Короче, Вовчик даже дверь хотел открыть: без оружия же мужик-то, – Андрона передернуло. – Но он сам… открыл. Вырвал начисто. С мясом. Тут уж, понятно, мужики пальбу подняли. В упор били. А ему – хоть бы хны. Я за рулем сидел. Даже не помню, как… кортиком, в глаз. Попал. Потом. Пока ремни отцеплял…

Я сел рядом.

Точнее – сполз.

Что же это делается, дорогие мои?

– Капитан! – голос у Веточки был удивленный.

Удивленный, но не напуганный.

Интересно, я когда-нибудь смогу встретить что-то такое, что по-настоящему напугает моего верного адъютанта?!

Кстати, что он здесь делает?!

Дозорный, мать его…

– Капитан, – мнется, – тут…

Я поднял голову и увидел его глаза.

Видимо, он только что заметил вытекающую из-за сорванной с петель бронированной двери джипака кровь.

Она не капала, она именно текла.

Тонкой такой струйкой.

– Ну, что у тебя там?

На меня неожиданно накатила давящая, душная усталость.

Такая иногда бывает после проигранного вчистую боя.

Почти апатия.

– Что…

– Заткнись, – морщусь. – Лучше докладывай, с чем пожаловал?

– Тут… это, короче, поговорить с тобой хотят…

Я устало поднялся на ноги:

– Кто?

Веточка только кивнул головой.

Назад.

Я взглянул…

…На этот раз пастора снова заменил раввин, а вместо тибетского монаха было какое-то не менее узкоглазое и толстое старое чудо.

В рваной хламиде и смешном, сползающем на самые глаза металлическом колпаке.

В руках узкоглазый держал длинный деревянный посох, видимо, долженствующий что-то символизировать.

Я на секунду задумался, перебирая в памяти экзотические восточные религии.

– Я даос, – неожиданно сказало чудо на чистейшем русском. Мне даже послышалось характерное волжское «оканье». – Но это не имеет никакого значения, – продолжает.

Я оперся на колесо и медленно, с трудом поднялся на ноги. Действительно, какое это имеет значение.

Ну, даос и даос…

Ходит здесь, понимаешь, по каким-то важным даосским делам.

Или просто прогуливается.

Почему бы и не погулять настоящему такому китайскому даосу по неведомым Диким землям?

…Все-таки самые страшные перегрузки – это нервные.

– А что имеет? – переспрашиваю терпеливо. – Если даже дао не важно?

Игра слов, разумеется.

Но он хихикнул.

Немного в наши дни, согласен, людей, хоть что-то понимающих в разных экзотических восточных философиях.

Как-то все больше всяких новомодных…

Он махнул рукой, словно разрешая садиться. И сам пристроился напротив меня.

На камушке.

Даже пыль с него смахнул, будто испачкаться боялся.

Н-да…

Все страньше и страньше…

– Если взглянуть в глубину чистой реки, – улыбается, – то не имеет значения ничего. Даже дао. Только взгляд тоже не должен быть замутнен. Да и рек чистых почти уже не осталось…

Я усмехнулся:

– А что может замутить взгляд?

– То же, что и реку, – растерянно жмет плечами. – Грязь. Можно сказать, мы видим только то, на что смотрим, а можно – что мы смотрим только на то, что видим. С какой стороны посмотреть…

Я пожал плечами.

Любопытно.

И наверное, я бы с ним даже и согласился.

Но не диспуты же философские он сюда пришел со мной вести, думаю.

Хотя, с них, с Троек, – станется, конечно.

Ага.

Теперь пришел черед усмехаться уже ему.

Видимо, последнюю фразу я произнес вслух.

А может, мысли мои читает.

Об этих самых священных Тройках ходили разные… сплетни.

Если хотя бы половина из них правда…

– Нет, – продолжает улыбаться веселый даос. – Не философствовать. Хотя я и с удовольствием попил бы с тобой зеленого чаю на лужайке перед бумажным домом. Но сейчас не самое подходящее время для полноценной чайной церемонии. Боюсь, дом может унести ураган. Особенно, если дом выстроен из бумаги. Здесь – плохое место.

Я невольно хихикаю.

Говорящий очевидное вслух нелеп, как гомик на вечеринке байкерской стаи.

Хотя всякое бывает, конечно.

– Уже догадался, – улыбаюсь в ответ.

Получается, конечно, врать не буду, несколько кривовастенько…

– Что ж, – жмет равнодушно плечами. – Это хорошо. Значит, мне не нужно долго объяснять. Я ведь пришел сюда не просто так. Я пришел спросить тебя, человек Пути.

Я помассировал плечо.

То ли старая рана разболелась, то ли погода меняется.

Поморщился.

– Ну, спрашивай, – ворчу, – раз уж пришел…

Он опять улыбается.

Хорошая у него, кстати, улыбка.

Только хитрая.

– Я пришел спросить тебя, человек Пути, – щурится. – Не хочешь ли ты сменить свой Путь?

Я задумался.

Наверное, пить зеленый чай на лужайке перед бумажным домом действительно здорово.

Не знаю, не пробовал…

Да и силы, которыми они владеют, было бы невредно изучить на досуге несколько повнимательнее, такими предложениями не разбрасываются…

– Ты имеешь в виду мою дорогу к отцу, старик?

– Это неважно, – опять жмет плечами. – Просто дорогу. Путь.

Я еще подумал.

Нет.

У меня – отряд.

Так я ему и сказал.

– И ты не повернешь назад? – поднимает левую бровь.

Я опять задумался.

Вообще-то, честно говоря, стоило бы.

Если уж тот несчастный ублюдок в одиночку разорвал бронированный джипак с целым отделением головорезов, то что будет, если таких ублюдков нарисуется, к примеру, человек эдак двадцать?

Рожки да ножки останутся от моего отряда.

Это я гарантирую.

Но сама мысль повернуть, сдаться – вызывала, что называется, глубокое отвращение.

Это было иррационально… но я не мог.

Так я ему и сказал.

Он легко поднялся на ноги, задумчиво потер окованный белым металлом набалдашник своего посоха.

– Хорошо, – задумывается о чем-то своем, потом морщится, будто сожрал что-то кислое. – Тогда мы проведем тебя сквозь Дикие земли.

Развернулся и пошел себе вперед.

Неспешно так.

Походочкой совершенно уверенного в себе человека.

Я ему даже позавидовал.

Ничего не оставалось, как скомандовать в шлемофон возобновление движения.

Я почему-то знал, что он мне больше ничего не скажет.

И не ошибался.

Потому что следующим, кто со мной заговорил, был православный священник.

– Передай своим, – басит. – Если на вас снова нападут, не стрелять. Это без толку. Их можно взять только голыми руками. Или, в крайнем случае, – в ножи. Жаль, что у вас нет арбалетов.

Я обрадовался.

Ага, парни, а ведь вы тоже не все знаете.

– Арбалеты-то у нас есть…

Поп поднял рясу и почесался где-то в районе задницы.

Потом спросил деловито:

– Болты железные?

– Да шут их знает. Похоже – стальные. Шахтерская работа.

Шедший метрах в двухстах впереди раввин вытянул вверх руку с поднятым вверх пальцем.

Поп тоже заметно повеселел.

– Передай тогда, пусть свои пукалки прячут. Порох вам еще сгодится. Но не здесь. А подземный самострел – вещь добрая.

Я не нашел ничего лучше, как передать приказ по команде.

Интересно, как эти трое между собой на таком расстоянии общаются? Тоже через наушники?

Или мысли друг у дружки читают?

Спрашивать, я знал, бесполезно.

И все-таки спросил.

– Да зачем тебе это, человече? – поп удивился настолько, что даже конец бороды своей прикусил. – Все равно так, как мы, – не сможешь…

Н-да…

Лучше бы не спрашивал.

…Они напали сверху.

Ссыпались с вершины холма.

И было их даже не двадцать.

И не тридцать.

Сотни полторы грязных, жилистых оборванцев с развевающимися по ветру длинными сальными волосами.

У некоторых патлы были почему-то заплетены во множество мелких косичек.

Эдакие любители анаши, рома и регги.

Ямайка-клаб.

Только почему-то жутко агрессивные.

Я думал, Тройка будет драться вместе с нами.

Или там, к примеру, испепелит их молниями.

Или заморозит.

Я уже не сомневался, что эти ребята действительно повелевали какими-то странными силами.

Но они просто взялись за руки, запрокинув головы вверх.

И закричали.

Точнее, завыли – это наиболее близкое из всех возможных определений.

Пространство вокруг залил ровный, абсолютно безжизненный свет, и мы перестали отбрасывать тени.

Кроме шуток.

Свет, казалось, обтекал фигуры людей, джипы, оружие.

Двигаться в нем было непривычно.

Как в молоке.

Это, кстати, тоже не шутка.

Сопротивление воздуха возросло, словно мы вступали в подводный бой.

Только без аквалангов.

Хоть дышалось, слава Богу, нормально.

Мы их встретили залпом из арбалетов. Кто успел перезарядить – не одним.

Потом сошлись в рукопашную.

…Реальный бой, я уже, кажется, говорил об этом, – короток и жесток. Но нет ничего более жесткого, чем рукопашная.

Грудь в грудь.

Нож в нож.

Глаза в глаза.

Они проредили нас почти что на треть.

Но и сами полегли.

Все.

Я мог гордиться своими ребятами.

И павшими, и живыми.

Они хорошо делали свое дело…

…Я сидел на каменистой неласковой земле.

Жутко хотелось курить, но сил залезть в карман за сигаретами просто не было.

А рядом, широко раскинув руки, лежал нелепый узкоглазый толстяк в смешном железном колпаке.

Так получилось.

– Ну что, даос, – мне почему-то очень хотелось захотелось выговориться.

Причем немедленно.

Хороший разговор у нас с ним начинался.

Если б не эти уроды…

– Вот и кончился твой Путь, – все-таки дотягиваюсь до пачки со скрученными вчера Машкой папиросами. – Знаешь, старый пень, а ведь, наверное, это и вправду здорово – пить зеленый чай с мудрым собеседником на чистой лужайке перед бумажным домом…

Я взял его за руку.

Она была теплой.

Слабо прощупывался пульс.

Он еще не умер.

Но умрет.

Я знаю, как это бывает…

Он неожиданно приоткрыл глаза. С трудом сфокусировал зрачки и поманил меня взглядом.

Я наклонился.

– Запомни… мальчишка… путь… не кончается… если… он… в тебе… И… чистота реки… зависит… только… от чистоты… взгляда… Понял?

Я кивнул.

Мне почему-то очень хотелось ему верить.

Но все равно как-то не получалось.

Неожиданно мне на плечо легла чья-то рука.

Я оглянулся. Поп.

– Бань Го знал, что уйдет. Познавший Путь знает и об остановках в Пути. Вели грузить тела на машины, капитан, из злых земель надо уходить засветло. Ночью нам с местными не справиться…

Я кивнул в сторону толстого даоса:

– Что с ним? Ран-то вроде нет…

– Переутомление. Он был очень стар. Родился еще во времена Мао Цзэдуна. Если тебе это что-то говорит.

Я снова кивнул.

Мне – говорило…

…Мы должны были успеть.

Потому что были живы Красотуля, Гурам и Веточка.

Потому что в двух шагах от меня злобно шипел и матерился, баюкая сломанную руку, Чарли.

Потому что чуть дальше что-то тихо обсуждали Вожак с Матвеем, а угрюмый Андрон методично добивал оставшихся в живых раненных и обездвиженных оборванцев, деловито перерезая им глотки именным серебряным кортиком.

Потому что были живы эти странные священник и раввин и потому что рядом со мной умирал Познавший Путь Бань Го.

Пока мы в пути – мы живы.

А цель?

А что цель?

Цель, в сущности, – ничто…

…Они нападали на нас еще трижды.

Но это было уже не то.

По крайней мере, даже до рукопашной не доходило.

Священник и раввин брались за руки, и мы просто расстреливали нападавших из арбалетов.

Видимо, главные силы были уничтожены во время первой схватки.

Ближе к вечеру дорога, если это безобразие можно так назвать, уперлась в широкую полноводную реку.

В Дон.

Городок, лежащий у переправы, был разрушен до основания. Мост, на удивление, – цел.

И даже никем не охранялся.

Мы переправились безо всяких приключений и постарались уйти как можно дальше от этого кошмара.

Несмотря на страшный день и смертельную усталость, шли, даже когда стемнело.

В темноте переправились еще через одну реку, Матвей сказал название. Смешное такое.

Сал, кажется.

Умотались, как последние сволочи.

Тем не менее, лагерь для ночевки я приказал выстроить как можно более основательно.

Мы даже окопчики отрыли.

Полного, между прочим, профиля…

…Когда заходило солнце, глядя на его прощальные лучи, умер Бань Го.

Спокойно так умер.

Скрестил руки на груди и перестал дышать.

Я ему завидовал.

А потом…

…Потом они ушли.

Священник, раввин и Андрон.

Он так решил.

Сам.

Просто подошел и сказал, что уходит с Тройкой.

Это теперь его жизнь и его Путь.

Может, кстати, и правильно…

…А мы – остались.

Достроили лагерь, разбили палатки, я утвердил график и места размещения дозоров.

Мы выпили водки.

И уснули.

У нас был трудный день.

И завтрашний, чует мое сердце, не обещал быть легче.

Такие дела…

…Судя по тому, что ночью на нас никто не напал, мы все-таки ушли достаточно далеко.

Я объявил дневку.

Нужно было привести в порядок живых и похоронить мертвых.

Так что весь день мы чистились, скреблись, перевязывали раны и рыли могилу для ребят.

Одну на всех.

Их было слишком много.

Гурам со своими парнями натаскали камней и сложили маленькую пирамидку.

Простите нас, мужики.

Мы, живые, всегда виноваты перед мертвыми. Такова природа самой жизни.

Я нарвал диких зеленых яблок и положил сверху.

Мне почему-то казалось, что Бань Го должен был любить зеленые яблоки.

И ребятам хуже не будет.

Уже не будет.

Точно.

Не знаю…

Вечером снова выпили водки.

Помянули.

Это уже, сука, стало входить в систему.

Говорить не хотелось, поэтому разошлись спать…

…К вечеру следующего дня мы встретили казачий разъезд.

Они просто стояли и смотрели.

Стройные лошадки, не чета злобным уродцам атамана Голубя, перебирали тонкими мускулистыми ногами, качали точеными мордами, встряхивали спутанными гривами, всхрапывали.

Наверное, им было страшно.

А может, и нет.

Хозяева их, по крайней мере, нас точно не боялись.

Я дал команду в дужку шлемофона.

По общей.

Колонна встала.

Веточка доложился, что чуть дальше – еще один разъезд, потом – блокпост и сама станица.

В станицу разведчики не пошли, разумно решив, что это, наверное, невежливо.

Нам с этими ребятами дружить надо.

Что, разумеется, не помешает его, Веточкиным, снайперам взять всех троих с перерывом в полсекунды.

Так что можешь идти, капитан.

Договариваться.

Ежели что, ситуация под контролем.

Я сказал Веточке спасибо.

Он, по-моему, даже поперхнулся, бедный.

Так-то.

Меньше выеживаться надо.

Капитан уже в порядке.

А то в следующий раз благодарность вынесу.

В приказе.

От лица, так сказать, командования…

…Ох, как мы набрались в тот вечер доброй кубанской горилки с добрым старым казачьим атаманом Мелешко.

Вот уж точно: гора с горой не сходится, а человек с человеком…

Это он для них, для казачков, может быть, – атаман, а для меня – как был, так и остался полковником.

Дядей Мишей.

Батей моим армейским.

Медведем чертовым, в Крымскую утиравшим мне, совсем еще зеленому летехе, мальчишеские сопли и учившим, как всеми считалось тогда, никчемного московского новобранца солдатскому уму-разуму.

Самое интересное, он и внешне почти что не переменился.

Даже не постарел: седой, красномордый, бровастый.

Хитрющий.

Улыбается, сволочь…

А я его, признаться, похоронил.

И он меня.

Еще в ту войну…

Ан нет, покурим еще кубанского казачьего самосаду!

Сходим в баньку!

Может, ради этого и стоит жить.

Исключительно для того, чтобы встречать в самых неожиданных местах считавшихся мертвыми друзей.

И пить с ними водку.

Я взахлеб рассказывал ему про наш наркотический трип через эти чудовищные Дикие земли, про их страшные чудеса и не менее страшное население.

Он отводил глаза – видно, знал.

И ничего не мог поделать.

Силенок пока что было маловато.

Дядя Миша этого не любил.

В общем, поговорили.

От души.

Всласть…

…Проснулся я оттого, что в глаза настойчиво лез солнечный луч из-за задернутой занавески.

Щекотался, зараза.

Похмелья почти что не было.

Или я просто до сих пор не протрезвел со вчерашнего?

Я встал.

Распахнул занавески, открыл окно.

Внутрь ворвался поток холодного утреннего ветра.

Деревянные половицы приятно холодили босые ноги.

Ай, хорошо!

Воля…

Не торопясь, оделся в чистое.

Натянул сапоги и вышел во двор.

Там, раздетый по пояс, бывший полковник, а ныне атаман Мелешко принимал водные процедуры.

То есть, кряхтел и матерился, пока два молодых казачка поливали его большое, густо поросшее седым волосом тело ледяной водой из близлежащего колодца.

Дядя Миша, в очередной раз послав кого-то, мне, к счастью, неведомого, в Бога и в душу мать, выпрямился и не глядя в мою сторону буркнул:

– Рассол в сенях…

И начал растираться домотканым холщовым полотенцем.

Чувствовалось, что вчерашняя пьянка далась ему малость дороже, чем вашему покорному слуге.

Возраст, все-таки, что вы хотите.

Я расхохотался и уселся на крепенькую дубовую скамью:

– Дядь Миш, я у тебя этой горилки с собой возьму, ладно? На память. Первый раз в жизни тебя перепить сумел…

Мелешко привычно и смешно сморщился.

– Угу, – кривится, – перепить. А кто ж тебя, бугая здорового, вчера в светлицу на себе волок? Эх, молодежь…

Вот так-то, капитан.

Кое для кого ты все еще щенок зеленый.

– А вы долго еще сидели?

– А как же, – качает лобастой головой. – Корн этот, хоть, похоже, и еврей, но мужик здоровый. Слышал я, кстати, про него. Волчара. Еще из ранешних времен, таких уже больше не делают. И этот, черный, как его… Гурам. Покрепче тебя-то будут. Эх, мельчает порода…

Я в очередной раз с уважением подумал о Вожаке.

Пить с дядей Мишей Мелешко на равных – это, я вам доложу, уметь надо.

Даже под такую закуску.

Он вытерся насухо, коротко скомандовал:

– Раздевайся.

Обливаться холодной водой мне, врать не буду, отчаянно не хотелось.

Но я скинул сорочку и покорно снес пытку.

В некоторых мелочах с дядей Мишей лучше не спорить.

Если изнасилование неизбежно, как говорят, – постарайтесь расслабится и получить максимум удовольствия от процесса…

Растерся полотенцем и неожиданно почувствовал себя человеком.

Тем самым, который звучит гордо.

У меня, правда, в основном, зубы звучали.

От холода.

Но – гордо звучали.

Ага.

Ничего, прорвемся…

…В большой горнице уже был накрыт стол, на котором шкворчала огромная сковородка с яичницей. Народу было, не считая нас с дядей Мишей, человек двадцать.

Одни мужики.

Крепкие румяные девки да молодухи только прислуживали, за «мужской стол» не садились.

Кавказ.

Серый, домашней выпечки хлеб, кучки крупнозернистой соли, свежие огурчики, зелень, противень с яичницей на свиных шкварках – что еще человеку с утра надо!

Ну, кроме чарки на опохмел и на поправку здоровья.

Особенно, если он пару дней назад и сам с жизнью проститься успел, и товарищей схоронил.

– Куда идете-то? – дядя Миша деловито собирал куском хлеба остатки яичницы. – Помощь нужна?

Я не спеша прожевал.

Мама всегда говорила: «Не разговаривай с набитым ртом».

А доброму совету грех не последовать.

– К Князю идем, дядь Миш, – вздыхаю. – На юг. Что до помощи… Нам на Горячий Ключ надо. Оттуда – на Джубгу. И желательно, мимо Краснодара. Значит, через Тихорецк, вашу столицу. Ты ж теперь вроде казак, да, дядя Миша?

– Почему ж только теперь? – полковник откинулся, щипнул пробегавшую мимо молодуху за крутую задницу. – Чаю принеси! Всем!

Помолчал немного.

Опрокинул, ни на кого не глядя, чарку.

Крякнул.

– Я, Егор, всегда казаком был, – выдыхает. – Потомственным. Моих пращуров, станичных атаманов, прям отсюда в Сибирь вывозили. Из этой самой станицы…

О как, думаю.

А я и не знал.

Для меня дядя Миша вообще-то был просто Батей.

А подробности меня в ту пору зеленую почему-то и не интересовали.

Вообще.

Да и сейчас, честно говоря, только разве что чисто практически.

А кто и кого тут в Сибирь высылал – так когда это было-то…

В доисторические, считай, времена.

– А как, кстати, станица-то называется? – несмотря на ледяное обливание, зеваю спросонок. – А то, как вчера тебя увидел, так даже и спросить забыл…

Мелешко коротко хохотнул:

– Во дурь молодая! Пить-то когда научишься, щенок толстолапый?! Мы ж вчера с тобой об этом полвечера разговаривали! Ну, да ладно. Забыл и забыл. Не поверишь, Егор. Буденновская она называется. В честь того самого. А до революции, говорят, Мелешенская была, по нашей фамилии. Предки мои тут атаманили, понимаешь. Значит, и мне сам Бог велел…

Я пожал плечами.

Название мне ничего не говорило.

То есть абсолютно.

Я, конечно, историю знаю и люблю.

Но не в таких, простите, подробностях…

…Мне нравилось, как дядя Миша пьет чай.

Всегда нравилось.

Вот и теперь он не торопясь прихлебывал крутой кипяток, закусывал янтарными медоносными сотами.

Основательный мужик.

Надежный.

– А чего тебе от Князя-то надо? – чмокает, облизывая толстые, короткие пальцы.

Я немножко подумал.

Говорить или не говорить?

Лучше, наверное, все-таки сказать.

Дядя Миша – друг.

Даже больше чем друг.

Наставник.

Ежели что – поймет…

– Тут, понимаешь, дядь Миш, какая фигня, – тяну. – Вообще-то, он мой отец. Так, прости, получилось…

Минута молчания.

– Вот оно как, – старый медведь взглянул на меня как-то по-новому. Может, сходства искал, может, еще что-нибудь. – Ну, тогда – да. Привет Дмитрию передавай. Правильный он мужик. Хоть, извини, и не из простых. Порода. А по тебе и не скажешь…

Теперь пришла моя очередь удивляться.

Ну, дела!

Все знают моего папашу, надо же!

Кроме меня, сынули, блин, единокровного.

Дела…

– Только через Горячий Ключ вы не пройдете, – вздыхает, думая о своем, дядя Миша, – там горцы шумят. Адыги. Раньше-то они мирные были, теперь нет. Сколько волка ни корми, зверье – оно и есть зверье. По-другому идти придется…

– Как?

– Дай подумаю… В принципе, у вас два пути. Один – кружной. Через Славянск к Новороссийску. Там, если с морячками договоришься, – до самых Сочей довезут. Вот только не договоришься. Денег не хватит. Да и бора у них вот-вот пойдет. Ветер такой. В такие дни только психи в море идут, а среди них, почитай, психов и не осталось ни одного. Все к твоему папаше сбежали, он психов любит и, похоже, коллекционирует. Даже мои хлопцы, кто поотмороженней, в его сторону смотрят. А по дороге не пройдешь. В Геленджике ворье сидит, а за тебя твой отец немало заплатить может. Да и посольство с тобой не бедное, Корн вчера рассказывал. Опять же, шахтеры, что вы с собой прихватили, – народ тороватый. Есть что пограбить. Дальше еще хуже. Горцы балуют, дорога, почитай, развалилась. А она, брат, горная. Серпантин. Так что придется тебе по-другому идти… В горах ты вроде ходил. Умеешь. Тогда пойдешь через Армавир на Каладжинскую, там казачья застава. Ну, станица и все такое. Там – вверх по Малой Лабе, речка такая. Дальше через водораздел перейдете – и ты, почитай, у Князя в центральной резиденции. В Каладжинской атаманом тезка твой, Егорка Несмеянов. Толковый казак. Я тебе цидульку дам, с лошадьми поможет. А еще лучше…