Текст книги "Три дня. Никто не знает, как жить"

Вагон качался и дрожал всем телом, а за окном город, останавливая свой рост, начал уступать мир пейзажам природы. Я вспомнил наше с бабушкой путешествие на юг и разговоры в купе о внутреннем доме, о бездомных, о жизни, пути и судьбе, и чувствовал, как мой дом, приближаясь к Смоленской улице, становится теплее и крепче.

Облака наконец-то не выдержали и лопнули огромными неторопливыми снежинками. Я прислонился лбом и ладонями к окну, представляя, как ем их. И улыбался, забыв обо всем плохом.

По почти пустому вагону прошла женщина-контролер. Подойдя ко мне, она сначала долго смотрела, а потом громко откашлялась, чтобы обратить на себя внимание. Я отлип от окна, обернулся и поспешно достал из кармана горстку монет – все деньги, что у меня были, и неуверенно протянул ей. Усталым взглядом она взглянула на мою ладонь, внимательно её изучая. И не взяла ни копеечки. Только спросила:

– Тебе до куда? Ты знаешь, как тебе добраться?

– Я знал название нашей станции и улицы, на которой мы жили, но как до нее доехать, уверен не был, поэтому отрицательно кивнул, озвучив, куда мне надо.

– Хорошо, я поняла. Я скажу тебе, когда мы приедем!

После этих слов контроллер повернулась и ушла дальше по вагонам, но я был точно уверен, что она сдержит слово и вернется, когда мне надо будет выходить. За эти несколько минут ей удалось достать мне до самого живого, она прочитала меня по руке, хотя вовсе и не должна была этого делать, ведь я для неё всего лишь работа. А сам я, закопавшись в своем мире, даже и думать забыл, чтобы посмотреть линии её ладоней. Ну ничего, сделаю это, когда она вернется.

Я вышел на платформе, и на меня огромными хлопьями стал садиться снег. И пусть я очень торопился, но не смог устоять, и стал бегать и ловить его ртом. В этом занятии нет никакой пользы или смысла. Просто мне нравится и всё. Кто-то назовет его вредным, кто-то бестолковым или дурацким, кто-то – потерей времени, а я вот считаю, что все это не правда, ведь мы живем не когда куда-то спешим, пытаемся кому-то что-то доказать или чего-то добиться и заработать. Мы живем только тогда, когда мы счастливы, а счастливым человека должны делать самые простые и невинные занятия, которые ничего от нас не требуют, потому что иначе можно просто сойти с ума. И я стоял и ловил свое счастье ртом, обретая минуты настоящей жизни.

Ну а дальше Вы все знаете сами. Про мою холодную ночь в оставленном доме и первый день поисков бабушки. Как за мной гналась Найда, и я провалился под лед, и как подружился с самой злой в посёлке собачищей. А потом снова была ночь с её едва выносимым холодом и второй день. И тогда я уже не искал бабушку, а только ждал, не имея никаких сил на что-то еще. К нам приходил муж злой соседки бабушки Иры, но моя бабушка так и не появилась. И снова наступила ночь, самая холодная, темная и одинокая во всей моей жизни.

А на утро я проснулся и почувствовал её. Она была совсем рядом со мной и во мне тоже. Мы нашлись. Мое третье желание сбылось. Я был так счастлив, что снова разнервничался, и как это обычно бывает – снова уснул.

***

Я больше не просыпаюсь.

Снаружи дней

Я умер утром – во сне, переждав, когда уйдет темнота. Мне не было ни больно, ни страшно, я вообще ничего не заметил. Знаете самое, что обидно в смерти? Ты не успеваешь ни с кем попрощаться.

В то последнее пробуждение бабушка мне только причудилась. Тогда я наконец-таки и понял, где её найти. И нашел. А как мы встретились? Все просто – она чувствовала меня так же, как чувствовал её я.

Позже, когда мы гуляли, она рассказала мне, что ушла двадцать первого декабря, во сне у неё прекратило биться сердце. Как и у меня. Я сразу вспомнил тот день и рассказал бабушке, что с самого утра ощущал себя хуже всех на свете, ушел с уроков, и у меня случилась истерика. А мама в тот день и ночь так и не приехала домой, а её голос по телефону был таким разбитым и подавленным, каким я его еще никогда не слышал. В ответ бабушка улыбалась мне и щурила свои огромные девичьи глазищи.

Мне стало так обидно за неё, ведь только она и никто больше всегда была с нами и вместо нас, если нужно, принимала на себя все тяготы и ничего не просила взамен. Как такое огромное, светлое сердце могло просто так взять и остановиться?

Ответ пришел сам собой – в бабушкином взгляде. Кажется, здесь она тоже научилась смотреть насквозь и читать мои мысли, а еще наталкивать меня на ответы. Большое сердце часто останавливается неожиданно, потому что ему приходится любить за всех. Большое – значит зрячее и доброе, а не сильное.

Когда, лежа в кровати, в нашем стареньком доме на Смоленской улице, я закрыл глаза в последний раз – запах молока с мёдом и бабушкиных рук пропал, он больше меня не вел. Пропал ломающий кости холод и обессиливающий голод. Мой корабль перестал дрейфовать и расправил паруса, поймав в ветре след бригантины Ксюши. Стало тепло, легко и свободно. Я сам стал теплом, легкостью и свободой. И пока я еще не мог видеть, куда попал, до меня лишь ясно доносился соленый запах моря, привкус крови и неспешное шипение волн.

«Я на море!»

Лежа на спине, моему взору не открылось ничего. Точнее, открылось все, но этим всем было – ничего, белый, объемный, бездыханный фон. Словно бы я поднялся на лифте на самый последний этаж самого высокого здания, и надо мной больше ничего нет. Только сама высота, которая дает возможность быть насколько угодно выше, но пока еще никто так высоко не был. Выше, чем я – теперь не бывает.

Меня окатило, застелив глаза водой. Я поднял голову, чтобы оглядеться. Со всех сторон, насколько хватает глаз одно лишь только море; спокойное, по щиколотку в глубину, если в нем стоишь и бесконечное, если в него смотришь. Оно нисколечко не мочит мне одежду, я не ощущаю, холодное оно или теплое и сколько в нем соли, но при этом чувствую его частью себя, а себя его частью. Все вокруг размеренно и спокойно, как самый томный летний день за городом.

Залитый солнечным светом воздух легонько щекочет щеки, но самого солнца нигде не видно, оно светит откуда-то снизу, из-под воды. Я опустил голову вниз, чтобы в ряби мелких волн разглядеть себя. В отражении на меня смотрю я. Только не грязный, мокрый, больной и истрепленный тремя последними днями, а румяный и чистый мальчик, аккуратно причесанный, в новой одежде, сотканной из легкой светлой ткани на подобии хлопка, босой и без рюкзачка. Видимо, кто-то, кто здесь главный, посчитал, что обувь мне больше не нужна, потому что свой путь я прошел.

«Где я?»

– Со мной, Митюша!

Я верчу головой, пытаясь в ту же секунду найти взглядом бабушку, и вижу, как она приближается ко мне.

***

Белое платье на ветру играло едва заметными волнами на смуглом, пожилом, но невероятно крепком теле бабушки. Из-под непослушных, седых прядей распущенных волос горели два синих, хитрых глаза. Уже издали я увидел, как она улыбается мне, раскрывая руки для долгожданных объятий.

– Бабушка, бабуля! – закричал я ей, что было силы, и рванул навстречу.

– Здравствуй, Митюша, родной мой! – звучало у меня в голове.

Расстояние между нами сокращалось, я окатил бабушку потоком брызг от своего бега и бросился обнимать.

– Не отпущу больше! Не отпущу! Все будет хорошо! – задыхаясь, умолял я.

– Конечно, все будет хорошо. И сейчас все хорошо, и всегда все было хорошо, а как ты думал!? – шептала бабушка, обняв меня за щеки, – Ты молодец. Я тобой горжусь.

Я обнял её крепче прежнего и трепетно замолк, не в силах поверить в свое счастье. А когда, спустя время, немного успокоился, то спросил:

– Бабуля, мы где? В твоем мире? Ведь только в твоем мире я мог тебя отыскать.

Бабушка на секунду задумалась, а затем, не отнимая рук от моего лица, тихонечко отстранилась, чтобы наши глаза лучше друг друга видели, и мы могли заглянуть друг в друга, безошибочно разглядев свою абсолютную откровенность и прозрачность перед собой, друг другом и всем прошлым миром.

– Хм.. Можно, конечно, выразиться и так, но правильней все-таки сказать, что мы там, где должны быть. Иначе нас просто здесь бы не было. А как это понимать? – она улыбнулась, – Ты же помнишь наш разговор про чувство дома и счастье? – я кивнул, и тогда она продолжила, – Ну так вот эта истина верна всегда и везде. И поэтому, если ты сейчас спокоен и счастлив, значит, ты там, где должен быть.

Я действительно чувствовал себя достаточно спокойно и счастливо. Но одна очень важная мысль – мысль о родителях колола мое счастье.

А бабушка, как и всегда, все видела, все предчувствовала, все понимала. Она сказала:

– Не переживай за родителей. Не переживай за их судьбу, не переживай за их разлуку друг с другом и за свою разлуку с ними, ни секунды не переживай. Видишь, какое спокойное море? Это море жизни. Сюда попадают только те, кто уже пережил свою долю, и теперь им больше не о чем беспокоиться. Это нашим маме и папе есть еще, о чем переживать, а нам с тобой больше нет. Так просто пожелай им счастья, и сам будь за них счастлив, ведь чтобы они не делали – это их выбор. И жизнь их, как и любая другая, складывается из очередей их выбора. В конце концов, у каждого из нас свой путь, и все мы друг другу – урок. Хороший или плохой.

– .. и корабль! – перебил я бабушку, вспомнив кораблики из коры с именами своих любимых, что запускал по реке, желая однажды пуститься им вслед, и самому когда-то стать проводником.

– Верно, Митюша! Или кораблик. И чтобы ты больше ни секундочки не переживал даже в самых дальних глубинах своего сознания, я хочу сказать тебе – мы все еще обязательно встретимся, как ты теперь встретился со мной. Все наши жизненные маршруты пролегают абсолютно разными, неведомыми никому путями. Но начальная и конечная точка всех маршрутов одинакова. В этих точках мы и встречаемся, чтобы перевести дух. И если кто-то очень сильно желает встречи со своими, тогда она обязательно произойдет. Произойдет легко и без переживаний, ведь все уже пережито!

Бабушка закончила и снова улыбнулась. И, казалось, это свет её улыбки освещает все вокруг, а не какое не солнце.

– А что теперь? – недоуменно спросил я, озираясь на бесконечность морского спокойствия.

– А что теперь? – переспросила бабушка.

– Что же теперь дальше? – уточнил я.

– А-а-а, ты про это! – бабушкина девичья улыбка уже не сходила с её лица ни на мгновенье, – А ты посмотри себе под ноги. Все ответы всегда у нас под ногами, только мы вечно вертимся по сторонам и лишь спотыкаемся о них, откидывая и теряя.

Я опустил глаза, во второй раз упершись в свое отражение в мелкой ряби воды.

– Глубже смотри. Всегда смотри глубже. Учись! – подсказывала бабушка.

Прекратив изучать свое отражение, я попытался заглянуть под поверхность воды, но у меня ничего не выходило. А бабушка все равно терпеливо ждала. У меня уже едва не заболела голова от безуспешности попыток, и я стал тихонько на себя ругаться, как вдруг меня осенило: нужно стараться думать не головой, не мыслями, а чувствами. Я вспомнил, что сразу, как очутился в этом месте, меня одолевало чувство единства с морем, будто бы мы были частями друг друга.

И я отпустил все мысли. Совсем все. Кроме мысли о том, как хочу узнать свое море. И оно пустило меня к себе. За мгновение я пронесся через все морские глубины и увидел, что на дне их держит кучерявый пар облака, а само облако летит высоко-высоко над землей, путаясь кудрями о ветер. А рядом с нашим облаком, еще несчетное множество точно таких же, совсем разных облаков. Они окутали планету, и то тут, то там с какого-нибудь из них идет дождь или снег, орошая землю новой жизнью.

Значит, мы действительно таем, превращаясь в соленые лужицы, стекающие в целые небесные моря, чтобы затем снова пролить свою жизнь вниз.

Я вернулся в себя. Бабушка всем своим видом выказывала, что ни секундочки во мне не сомневалась и в очередной раз жутко мной гордится.

Теперь меня мучали другие вопросы, и я, разумеется, немедленно осыпал ими бабушку.

– Ба, мы таем и снова падаем вниз?

– Ты сам все видел! – спокойно ответила бабушка.

– А когда? – я замер, боясь пропустить хоть словечко бабушкиного ответа, и уже готовился спросить о том, как мне это сделать и могу ли я упасть туда же, где растаял, чтобы все исправить и помочь родителям.

Бабушка и в этот раз читала меня наперед.

– Не знаю, Митюша. И никто не знает. Никто не знает, как начать жить, никто не знает, как жить, и не все умеют уходить из жизни. А время нам неподвластно, мы не можем его вернуть. Зато можем бездарно потратить или подарить его кому-то. Кому-то, кому оно очень нужно, и кому-то, кто дорог нам.

У меня в горле встал ком. Я виновато посмотрел на бабушку.

– Бабушка, а сколько минут ты подарила мне? Сколько минут твоей жизни я прожил вместо тебя? Я хочу подарить тебе теперь все свои. Все, что у меня есть!

Бабушка обняла меня обеими руками.

– Спасибо, Митюша! Но ты не отнял у меня ни единой минуты времени. Искренность и благодарность делают подаренные минуты общими, и они проживаются вместе, а потом мы называем их счастливыми минутами. Из них и состоит жизнь. А там где мы сейчас – времени вовсе не существует. Мы снаружи дней.

– Честно-честно? – мне просто необходимо было убедиться, что все именно так и есть, что бабушка не лукавит, думая в очередной раз только о моем спокойствии, а не о себе.

– Ну конечно – честно, родной! – бабушка гладила меня по спине и голове, – Я до последнего дня говорила тебе об этом еще Там! – она кивнула вниз, сквозь море и облака, – Ты знаешь, перед смертью вообще нет смысла врать. А у нас ведь вся жизнь перед смертью.

Бабушка затихла, и я тоже успокоился.

– Я хотел подарить тебе свой чудо-шарик, но теперь не знаю, где его найти. Он пропал вместе с моим рюкзачком! – шептал я ей на ушко, – Я люблю тебя!

– Я тоже люблю тебя! – бабушка поцеловала меня, и я взлетел в ту самую необъятную пустоту над нами, до которой, казалось, никому не достать, – Я все знаю про твой шарик. Он остался внизу, на Смоленской улице, в моей кровати. Все в порядке, он не потерялся. Вообще, сюда, где мы сейчас находимся, ничего нельзя забрать снизу, потому что здесь все есть. А всё, что мы можем с собой взять – не имеет тела, оно должно умещаться внутри нас. Мы – необъятный сосуд. Нужно только вовремя это понять, чтобы успеть заполнить себя действительно важными ценностями! – бабушка взяла паузу, она хотела еще немного насладиться нашей исчезающей встречей, – Хотя твой шарик действительно настоящее чудо..

– Я хотел возразить и воспротивиться её уходу, но не успел. Она растворилась в море. Вытекая у меня между пальцев, оставила на коже фантомы своих объятий. Её шепот еще раз зажурчал у меня в голове:

– Я не прощаюсь с тобой, Митюша..

Внутри меня больше не было ни капли тревоги и других тяжелых эмоций. Только спокойствие и счастье в его настоящем вкусе. Поэтому я не понимал, какие чувства во мне вызвало бабушкино исчезновение. Наверное, светлую надежду.

Мне необходимо было понять, что делать дальше. Я стоял, озираясь по сторонам, в поисках хоть кого-то еще, кто мог бы подсказать, что и как нужно делать, и куда идти. Но вокруг не было ни души, только пустота, море, солнечный свет и легкий ветер. Тогда я попытался вспомнить направление, откуда пришла бабушка, где я первый раз её увидел. Но кроме несчетного множества мелких, одинаковых волн, у меня не было совершенно никаких ориентиров. Я попробовал довериться внутреннему голосу и удаче.

Сделав шаг.. я тут же оступился на чем-то твердом, лежащем прямо под водой, и, запустив кругами волны, упал.

***

Я снова лежу в воде, и она мелкой рябью накатывает мне на лицо. Тот предмет, на котором я оступился – мой шарик. Он все такой же, как и раньше. У него та же подставка, а внутри те же озорные дельфинчики, проплывая над раскрытой ракушкой, пытаются поймать ртом хлопья снега. Только все равно что-то с ним не то, что-то изменилось, как будто бы шарик не только играет всеми цветами жизни, но и сам наполнен жизнью, бесконечностью её путей и судеб.

Мне не хочется подниматься, а хочется лежать и смотреть в шарик. В его ракушке спряталась вовсе ни какая не жемчужина, а как мне показалось с самого начала – Земля. Наша Земля, моя Земля.

Мне хочется заглянуть внутрь, вглубь. Шарик манит меня.

Теперь все получается легко – я смотрю глубже, становясь все ближе к своей Земле, и уже могу крутить её в любую сторону, могу увидеть всех людей одновременно и прочитать их судьбы, а могу выбрать любого, кто мне дорог, и наблюдать только за ним. И хоть я не могу насильно вмешаться ни в одну из судеб моего мира, он все равно мой. И я решаю для себя, какой он есть, каким должен быть, и каким будет.

Мозаика открытий о прожитой мной жизни начала укладываться в ясный сюжет.

Я родился в последний день високосного февраля. Вся планета ждала весну, а не меня. Вся, кроме моих родителей и бабушки.

Я родился и сразу же чуть не умер. С первого вдоха жизнь решила учить меня бороться. Но тогда я этого еще не знал, как не знали этого и мои родители. Их она, кстати, тоже решила испытать, подарив им мое рождение. Они ведь клялись поддерживать друг друга и в радости и горе, до конца дней своих. А за сказанное нужно отвечать. И они старались. Старались, как умели. Только вот не умели. Не умели по тысяче разных причин. В этом не было ни маминой вины, ни папиной, в этом была их общая беда. Не было у них учителя. Одного из самых важных учителей после Времени, имя которому – Любовь.

Когда я родился, у них начались проблемы. Папа остался не просто без своего дома, денег и друзей, папа остался сам с собой и сам себе. У него была только мама и больше никого. Она была для него тем, ради кого он жил и работал. И в тот момент она была нужна ему, как никогда, но не видела этого и не хотела понять. Потому что, просто-напросто не умела. Зато она видела, как меняется её привычный уклад жизни и, желая вернуть его обратно, бросилась в драку с обстоятельствами и со всеми, в ком видела вину за эти перемены. То есть вообще со всеми. Папа отчаялся и заперся в своем мире отчаянья, а мама разозлилась и заперлась в мире саможаления. Стены этих миров оградили их ото всех, а особенно крепко друг от друга. В тот момент, когда им нужно было стоить новый мир совместно, с двойным усилием, вместо этого они с двойным усилием отдалялись друг от друга, поначалу даже не замечая этого. И думали, что идут единственно верным путем. Только тогда как единственно верный путь может разлучить двоих вышедших на него?

Возможно, всего этого было не избежать с первого дня появления нашей семьи, с первого родительского знакомства. Есть такие вещи, которые заранее обречены на преждевременный крах и трагедию. Кометы горят ярко, а сгорают быстро. Снежинки летят сказочно красиво, сплетаясь узорами, танцуют друг с дружкой, но тают за мгновенье, пасмурно съезжая разными дорожками по стеклам и карнизам. Союз моих родителей был красив и полон страстей, но ему не хватало чувств, а еще чего-то твердого, чего-то, что живет не в сердце, а в голове, но рождается в сердце. Ведь любовь – это не только чувство, но выбор. Когда страсти утихают, а чувства путаются, только твердая память о том, что ты уже сделал свой выбор и дал слово не отступать от него, спасает любовь.

Бабушка с самого начала знала, что ей не удастся мне все объяснить. Как ни старайся себя обмануть, она прекрасно видела, что нашу семью уже ничто не может спасти. Но до поры до времени своими силами удерживала хоть какое-то подобие хрупкого мира. Пока я сам все не пойму. И она верила, что я обязательно ко всему приду и приму эти трудные истины. И каждый день бабушка дарила для этого мне свое время.

А пока я всего этого не понимал, то пробовал бороться не со своей, но с родительской судьбой, желал достучаться до их умов и сердец. У меня совсем ничего не получилось, ни с мамой, ни с папой, но ведь жизнь – это путь, а не результат. А это и был мой путь – пытаясь быть понятым окружающими, стать человеком.

И я не знаю, удалось ли мне справиться со своим испытанием, как не знаю, справились ли со своими испытаниями мои родители.

Мама так и не ужилась с Антоном Владимировичем, и после моего ухода и расставания с ним еще больше спряталась за работой. Ей удалось стать успешной и состоятельной. Мужчины в её жизни периодически появлялись и исчезали снова, но она так и не научилась близости и доверию. Не научилась любить, и так и не обрела счастья любви, потому что не видела в ней первопричину всего. У неё так больше и не появилось детей. Она часто плакала в одиночестве по ночам, проклиная и виня весь мир просто за то, что он с ней такой, как она сама выбрала. А днём приходила в себя и снова наслаждалась всеобщим безликим восхищением.

Папа после моего ухода стал пить еще больше лекарств, он уже совсем без них не мог. Оказывается, они пускали его в мир, который он никак не хотел отпустить. Мир, в котором к нему приходила мама, а иногда и я. Кажется, он действительно был единорогом.

Когда лекарства переставали действовать, этот мир – без которого он не мог нормально жить, пропадал. Папа сразу начинал без него тосковать, он искал новые лекарства, и если долго не мог их достать – мучился и злился одновременно, и из-за этого устраивал истерики и скандалы. Соседи его боялись и вызывали полицию со скорой. Как-то, в очередной раз приехав по такому вызову, скорая помощь забрала его, и больше он в свою комнату около Театра Юного Зрителя не возвратился. Ему поставили какой-то странный диагноз и закрыли в психбольнице. Там он окончательно перестал быть похожим сам на себя. Его внутренний дом развалился до основания, путь к нему затерялся, и папа остался жить в больнице.

Моя жизнь сперва свела жизни Юры и Ларисы, а затем и сплела их. А моя смерть укрепила их связь. У них было время, и был учитель – любовь. Они поженились, и у их любви родился ребенок. Мальчик.

Они назвали его Митюшей.

Значит, я все-таки стал чьим-то корабликом.

Как бы то ни было, сколько бы доброго и плохого со мной не случалось, я считаю себя счастливым. Всю свою жизнь я встречал только хороших людей, просто некоторые из них не справлялись со своими испытаниями. И даже соседка бабушки Иры и хулиганы из школы не были плохими, они просто были несчастными и не видели своих испытаний. Я им очень сочувствую.

Я родился двадцать девятого февраля, и мне сразу пришлось вступить в борьбу за жизнь. А ушел из жизни через восемнадцать лет – седьмого января, зажав у груди бабушкину фотографию. Ту, на которой, она улыбается ярче солнца, радуясь моему рождению. Тем утром за окном падали огромные, пушистые снежинки, зазывая меня на игру.

Когда я родился, с моим появлением были какие-то осложнения, были они и после, когда моей жизни уже ничего не угрожало. У меня очень плохая память, особенно на все нехорошее, и я не помню, какой диагноз мне поставили врачи. Помню только, что они поставили его стопкой справок, списком лекарств и множеством советов.

У меня был слабый иммунитет, я часто болел. Врачи сказали, что меня ждут очень большие проблемы с развитием, я буду сильно отставать от других ребят. Не буду похож на своих сверстников, и не смогу уживаться в коллективе, если меня не отдать в какую-то спецшколу для таких же, как я. Но родители врачей не послушали и, пусть и на год позже, отдали меня в обычную школу – к нормальным детям. Там-то эти нормальные дети и их родители поставили мне диагноз, который я запомнил хорошо, потому что они повторяли его по сто раз за день. Диагноз этот назывался – «дебил» или же «придурок».

Мне было почти восемнадцать лет, но из-за особого дня рождения, мой год длился в четыре раза дольше, чем у всех остальных. По-настоящему мне было только четыре с половиной года.

По словам врачей, в развитии я был где-то в два раза моложе своих сверстников. А по словам бабушки – на столько же старше.

Представляю, как все эти «нормальные» люди вокруг смотрели на меня и мое поведение, где бы я ни появлялся. А все только потому, что я никак не попадал в их рамки, и вообще ни в какие рамки не попадал, ведь для меня их никогда не существовало. А люди ведь так любят, чтобы все было понятно, но так не любят что-то пытаться понять, и почти не умеют смотреть вглубь, в самую суть. И оттого не догадываются, что и самим нужно быть глубже, нужно стремиться стать свободным, разным и великодушным, как море. Нужно уметь ловить счастье в беззаботных мелочах, и самому быть мелочью чужого счастья и светом в окне.

Кажется, я собрал свою мозаику, а значит, подобно бабушке вот-вот растворюсь в море, став с ними единым целым, чтобы, когда придет время, снова свалиться с небес на землю.

А пока еще я наверху. И в моих руках стеклянный шарик, в котором лежит ракушка, утаившая ото всех самое большое сокровище – планету человеческих жизней. В моих руках весь мир. И я встряхиваю его, чтобы закружить метель, чтобы задразнить снежинки, и любой человек мог выйти из себя и начать бегать в чудесном вихре снега, пытаясь его перехитрить; чтобы каждый мог почувствовать себя счастливым просто так и забыть обо всем хоть на чуть-чуть. Просто, зачем вообще тогда жить, если не любишь ловить ртом морозные снежинки?

КОНЕЦ

25.02.2017 (04.04.2017)

Ди Ма