Текст книги "Три дня. Никто не знает, как жить"

День второй

Страхи очень хитрые. Они знают нас лучше нас самих, потому что – это и есть мы. Некоторые люди целиком состоят из страхов. Бабушка всегда учила меня состоять из счастья, но это очень долгий и трудный урок. Я его еще совсем не освоил. Поэтому, пока что во мне очень много страхов. И они приходят, когда захотят, когда посчитают нужным. Неожиданно, когда ты наиболее слаб и меньше всего к этому готов. Обступают вокруг, рассаживаются и ждут, пока темнота станет их верным союзником, а меня окутает самый крепкий сон. И тогда улыбаясь зелеными зубами в темноте, хватают липкими пальцами прямо за горло или сердце, и душат. Но конечно же не сразу. Сначала им нужно со мной поиграться, иначе у них не появится потомства.

Медленно, упиваясь собой, они пропускают сквозь позвоночник холодную тягучую ванту и подвешивают к середине огромного креста, нависающего словно люстра. Затем, покрывая тело мертвенно-холодными касаниями, с силой, до онемения затягивают на ногах и руках тоненькие, но очень крепкие веревочки, которые тянутся от каждого из четырех концов креста. Они превращают меня в марионетку.

В эту ночь они не могли не прийти. У меня был слишком трудный день. Еще только укладываясь в кровать, я уже слышал, как они собираются, я давно могу отличать их друг от друга по голосам. Сегодня они собрались особо крупной компанией, и даже отчаянье с собой позвали – оно распевалось громче остальных. Сквозь сон, я слышу, как они приближаются, обступают мое обессиленное, дрожащее туловище. Скоро я должен почувствовать, как тело наливается ими и каменеет. Так всегда происходит. Но я слишком слаб, слишком устал, чтобы хоть что-то предпринять против них. А еще слишком много я сегодня пережил. И до сих пор переживаю за бабушку, за папу, за маму, потому даже не знаю, чем они смогут меня удивить. Пусть приходят. Сегодня мне все равно.

Жадная, голодная стая все ближе, они уже обступили меня. Я узнаю каждого, как родного.

– Берите меня, вот он я! Проходите! Располагайтесь!

И они проходят. Я чувствую, как они, наливают мое тело негнущейся тяжестью, пытаясь заполнить каждую его клеточку, хватаются своими склизкими ручищами за узлы нервов.

Но потом ничего не происходит. Совсем ничего. Страхи питаются моей энергией. А сегодня я пуст. Пуст для них, и им нечего у меня забрать, чтобы пустить потом эту энергию против меня же по жгучим дорожкам нервной системы. И они сдуваются, их мерзкие ручонки слабеют, а хлипкие пальцы разжимаются. Давление внутри меня ослабевает, я уже могу шевелить конечностями и перевернуться во сне. Когда десятки их кулачков перестают тянуть, нервные потоки восстанавливаются, и меня много раз подряд передергивает, словно разрядом электричества. Я не вижу снов, и поэтому чувствую каждое мгновение этой битвы. Вот-вот, и они исчезнут совсем, и после них не останется ничего, кроме холодной пустоты. И эту пустоту нужно будет чем-то заполнять, чтобы в другой раз им сложнее было вернуться. А другой раз обязательно наступит, я точно знаю.

Сквозь тонкую кожу век, я ощущаю мелкое подрагивание света от крохотных язычков пламени двадцати одной свечи, слышу, как шипит закипающий воск, он стекает по свечам, оставляя за собой причудливые кудри узоров. Те свечи, что были сломаны – сгорают быстрее, их огонь угасает, и в конце испаряется едва заметными струйками улетающего дыма и запахом Бога. Такие свечки я ставил вместо мачт своих кораблей и называл их именами тех, кого люблю. И этой ночью корабли вернулись, приплыли ко мне. Сгорая, их мачты заполняют разливающимся теплом воска пустоту, что оставили после себя голодные страхи. Я чувствую, как внутри меня плывут бабушка, мама, папа, бабушка Ира, Георгий Александрович, Лариса, Юра и тетя Люда.

***

Наша соседка тетя Люда, которую мама упросила за мной следить, добрая и старалась быть хорошей нянечкой, но я совсем с ней не общался. Она меня не понимала и не слышала, а я не понимал и не слышал её, как не понимает и не слышит тебя электрический чайник, а просто греет тебе чай. Поэтому в течение дня мы только здоровались, прощались, благодарили друг друга за все, что только можно, и желали друг другу «Будь здоров!» и «Приятного аппетита!». С ней я стал более самостоятельным и свободным. Не знаю, насколько она старая, мне совершенно не удается отличать по пожилым, сколько им может быть лет. Но, как и любой другой старый человек – она очень много спала. Наверное все бабушки и дедушки так много спят, когда приходит время, чтобы получше познакомиться со своим новым миром. И хоть я был совершенно уверен, что никакая она не тетя, а настоящая бабушка, все равно мне было велено называть её тетей. И от этого она не спала меньше. Её день целиком и полностью проходил либо на кухне, либо в нашей общей комнате под неизменное сопровождение сериалов и ток-шоу с какими-то сумасшедшими людьми.

Еще иногда она ходила в магазин, но все-таки чаще просила сходить меня, объясняя это тем, что у меня молодые ноги. Она готовила мне обед, сервировала стол, желала приятного аппетита и уходила в гостиную смотреть очередной выпуск своих передач. Почти всегда, медленно кивая, и теряя сползающие с носа очки, она засыпала и мирно посапывала в полу лежачем положении перед телевизором. И я сам очень тщательно за собой убирался и мыл посуду. Мне не хотелось ее будить. Нам обоим так было спокойней и лучше. Я менял ей самостоятельность на свободу. Когда она засыпала, я точно знал, что если успеть сделать все тихонечко – как мышь, то можно будет осторожно выскользнуть на несколько часов из дома на прогулку. Хотя мама строго-настрого запретила мне гулять одному.

Я боялся – если мама узнает, что тетя Люда постоянно спит и не следит за мной, она ужасно разозлится и найдет мне в нянечки кого-нибудь другого, и будет тщательно следить за нами обоими. А пока к моим незаконным прогулкам добавлялись еще периодические походы в магазин и самостоятельная дорога домой из школы. Мама купила для меня телефон, номер которого знала только она, несколько учителей и доктор. Больше никто. И даже с тетей Людой она общалась через меня по этому телефону и строго по расписанию. Я бы конечно мог все рассказать маме, сделав специально, чтобы она отказалась от тети Люды. Но, во-первых – это недостойный мужчины поступок, а во-вторых – я точно знал, что мама все равно не позовет нашу бабушку вместо нее. Не сейчас.

Я жутко тосковал и по бабушке, и по папе, и по маме – она уходила вместе со мной, а возвращалась очень поздно, а иногда вообще не возвращалась. Тогда она звонила мне, бесконечное количество раз извинялась, говорила, что у нее очень много работы и делает она её ради нас двоих. И тогда мы с тетей Людой ночевали вдвоем. В такие дни мне приходилось пить какие-то таблетки, чтобы не чувствовать себя так обидно. Хотя и в другие дни я пил какие-то таблетки, только чуть поменьше. Другая нянечка не смогла бы сделать мне лучше, но и свободы со спокойствием тоже мне не дала, поэтому у нас с тетей Людой сложился договор, о котором сама она даже не подозревала. Уроки я почти не делал, и моя и без того ни шаткая, ни валкая успеваемость стала еще хуже, правда ни в школе, ни дома меня совсем за это не ругали. Меня вообще больше не ругали, только давали таблетки и хвалили. Много дней я замечал это. И непрерывно думал. Иногда даже проводил маленькие безобидные эксперименты, например, случайно забывал снять уличную обувь и проходил так к себе в комнату, или во время ужина как бы не нарочно ронял вилку или бутерброд. Тетя Люда, просыпаясь после очередного старческого сна, тут же принималась в улыбчивых причитаниях мыть полы, а мама без единой кровинки в лице молча собирала посуду. Она конечно не улыбалась, шутливо меня подтрунивая, как тетя Люда, но и не плакала, как обычно. После того случая, когда я оказался в больнице, мне стало можно одновременно и больше и меньше. И я решил этим воспользоваться.

С момента наших с бабушкой разговоров о маме и папе, о их отношениях и обо мне, я ни на день не отпускал бабушкиных просьб и истин. Я понимал, что мама по-прежнему во всем путается, а теперь еще и бабушку из-за этого из своего Дома выгнала. А папа сам с собой не справится. За бабушку в тот момент я еще так не волновался. Очень по ней тосковал, но волновался больше оттого, что жалел себя в разлуке с ней и представлял, как скучает по мне она. Поэтому папа был для меня на первом месте. Ему труднее всех. Он думает, что он один.

Никакого плана у меня не было. После случая с колечком больше никаких планов. Я не пытался продумать каждое свое действие и загадать день, когда все произойдет, а просто осознавал для себя, что в ближайшее время мне нужно будет улучить самый удобный момент и отправиться к папе на квартиру, найти и помочь ему. Сказать, что он не один. И такой момент настал. У меня в дневнике было написано:

1 ноября.

Расписание занятий:

1. Русский язык

2. Литература

3. Математика

4. География

5. Физкультура

6. Музыка

Учительница музыки заболела, а от физкультуры у меня освобождение, поэтому я ушел на два урока раньше, и мне не пришлось по обыкновению тихонечко сидеть в уголке спортивного зала и с завистью наблюдать, как ребята, посмеиваясь надо мной, прыгают через козла, лазают по канатам или играют в мяч. Сначала я хотел отправиться на поиски папы сразу. Но смекнул, что ровно через урок мама, учителя, тетя Люда, доктор и еще непонятно кто отправятся на мои поиски. А так как у меня теперь с собой всегда должен быть телефон – они справятся со своей задачкой гораздо быстрее, чем я найду папу, ведь я не смогу делать вид, что не замечаю маминых звонков. И тогда вся правда выйдет наружу, ситуация испортится окончательно и бесповоротно. Поэтому я пошел домой.

Я шел и специально пинал ногами грязные придорожные кучи мокро-промерзших коричневых листьев, заходил в них по колено или просто падал и валялся. Люди шарахались от меня во все стороны, кто-то даже крутил пальцем у виска, но мне было все равно. Мне нужно испачкаться и принести с собой побольше грязи.

Я не звонил в домофон и все двери открыл своим ключом, чтобы тетя Люда не приготовилась встречать меня с порога.

На этаже стоял запах картошки с котлетами. Он выходил из-за нашей двери, и оттого квартира показалась мне чужой. Наш родной запах картошки с котлетами совсем другой, а теперь родной дом пахнет чужими запахами. Я затосковал еще сильнее, и это придало мне решимости. Как можно аккуратнее открыв, я скинул на пол куртку и, наступая на нее, в ботинках последил прямиком в туалет, а потом на кухню. После меня на полу оставались грязно-скользкие отпечатки. Естественно, я не забывал пачкать и ручки дверей, стены и зеркала разводами немытых рук.

Тетя Люда стояла у плиты. В сковороде шкворчала партия еще почти совсем сырых котлет. Они смачно плевались жиром, и тетя Люда, переворачивая, защищалась от них большой сковородной крышкой словно рыцарь со щитом в битве с опасным чудищем. Увлеченная своей борьбой она меня не замечала, а я стоял и ждал, рассуждая про себя, до чего же все-таки все взрослые скучные и без воображения, раз даже котлеты лепят одинаковые. Когда я вырасту – буду лепить котлеты в форме фруктов или овощей. Ко мне будут приходить гости и я буду предлагать им банан, они будут соглашаться и получать от меня котлету в форме банана. Вот потеха будет.

Котлеты румянились, раздавая по кухне все более сочный, острый, но все-таки чужой запах. Он заполнил кухню, и у меня защекотало в носу. Я громко чихнул. Тетя Люда вскрикнула от неожиданности, слегка подпрыгнула и со звоном уронила крышку от сковородки, потом повернулась ко мне, охнула и неуверенно воскликнула:

– Б-будьте, з-здоровы! – она выдержала растерянную паузу, – Ах.. Митюша! Это ты! У меня чуть сердце в пятки не ушло!

Я улыбнулся. В этот же момент котлеты зашипели испуганными кошками и брызнули в тетю Люду жиром! Её обожгло, и она снова вскрикнула. Я опять улыбнулся, мне было смешно и неудобно одновременно, но ее я очень стеснялся. Она тоже неловко улыбнулась, извиняясь передо мной за что-то, нагнулась и аккуратно опустила крышку в раковину. Она уменьшила огонь под котлетами и снова обратилась ко мне.

– Митюша. Ты так рано?

Я спрятал взгляд и тихонечко ответил:

– Драсти.

– А почему ты не в школе?

– Надежда Алексеевна болеет. Надежда болеет! – еще тише и смущеннее произнес я. Я опасался, что она мне не поверит.

Так и произошло. Она вытерла руки о полотенце и попросила меня телефон. Я послушался, и снова потоптал грязными ботинками по кухне и через весь коридор к своему рюкзачку. Достал телефон и понес обратно. Тетя решила позвонить нашей учительнице.

– Да.. Алле! Да! Здравствуйте, Галина Афанасьевна! А это Людмила Олеговна – Митюшина няня. Да-да! Здравствуйте! Он домой сейчас пришел, говорит, уроки уже закончились..

Я не слышал, что ей отвечает Галина Афанасьевна. До меня доносились только пискливые, придавленные звуки, будто кто-то говорит с ней из аквариума. Тетя Люда стреляла взглядом то на меня, то на котлеты, боялась не уследить ни за мной, ни за ними, и прослушать, что ей говорит учительница. Она слушала и кивала в трубку. В конце она сказала:

– Все.. все понятно! Да…! – она усмехнулась, – А я уж было заволновалась! Да..да..да! Спасибо!.. Досссвидания!..Угу– угу! Досссвидания еще раз!.. Извините!.. Извините, пожалуйста! – тетя повесила трубку и отдала мне телефон.

По-моему, ей было неудобно даже передо мной. Но она делала то, о чем просила ее мама, поэтому я не понимал, почему ей стыдно. Ведь мы должны исполнять свои обещания. Какими бы они ни были.

Тетя Люда немножко пришла в себя и вспомнила про котлеты. Она ринулась их переворачивать, жирные брызги опять бросились в атаку, капая ей на руки и на фартук. Тогда она вспомнила про крышку, уменьшила огонь и отставила котлеты от огня. Затем взяла крышку, сполоснула её и, как и прежде, встала у плиты в позе рыцаря. Она совсем успокоилась и даже не замечала, что я повсюду натоптал или, может, мне так только показалось, ведь это невозможно было не замечать.

Тетя Люда стояла около плиты и наблюдала за котлетами, а я стоял около тети Люды и наблюдал за ней. Когда котлеты, наконец дошли, она не стала лепить следующую партию, а выключила плиту и вновь перевела внимание на меня. Оглядевшись вокруг, увидела, что я в ботинках. Повела взгляд по кухонной плитке, по линолеуму в коридор. Казалось, она пытается сосчитать каждый мой след, примерно прикидывая, сколько времени и сил уйдет, чтобы отмыть все, что я натоптал. Тетя вернула взгляд на меня и безмолвно зашевелила губами. Она хотела что-то сказать, как делала это обычно – в тоне шуточного выговора, которым она не ругалась, но пыталась донести до меня, как нельзя поступать. Но история с уроками и со звонком учительнице по-прежнему заставляла её чувствовать себя совершенно передо мной неудобно. Тогда она сказала:

– Митюша, сейчас я положу тебе поесть! Ты кушай, а я тут пока все приберу.

Мне стало очень неловко перед тетей. Наверное, даже больше, чем ей передо мной, но я не мог объяснить, что все это сделано специально, ради доброго дела. Раньше я никогда даже не задумывался, что иногда, чтобы сделать что-то хорошее, нужно сделать что-то плохое. И это такое странное чувство внутри тебя. Особенно, когда ты не можешь никому рассказать правду и знаешь, что никто так и не узнает о твоих благих намерениях, неважно сбудутся они или нет, все запомнят только твой плохой поступок. Это как если бы Вы навсегда прогнали от себя близкого Вам человека, зная, что с Вами его ждет беда.

– Извините.. – тускло сказал я и сел за стол.

Я точно уверен, она не поняла о чем я извинился, но промолчала в ответ. Также молча она положила мне еду, налила чай и принялась мыть полы, стены, ручки, зеркала и везде-везде, где я напачкал. А у меня внутри все переворачивалось. Нужно продолжать вести себя так же; все ради папы, а мне уже тяжело. Я все придумал, пока шел домой, идея сама залетела в голову, но придумывать всегда легче, чем исполнять задуманное. А мне еще предстояло как-то выманить её в магазин и.. и разбить что-нибудь из посуды.

Все это так сильно меня разволновало, разнервировало, что у меня все сильнее тряслись руки. Еда не лезла в горло, а мысли путались. Я попытался запить застрявшие на полпути котлеты чаем, но не удержал тяжелую, горячую кружку в руках, и она с визжащим звоном выскользнула из моих рук, упала на край тарелки, расколов ту на несколько кусков, затем отскочила вниз, разливая чай по всему полу, и разбилась о пол. Чай разлился огромной лужей, в нем плавали осколки кружки, а через несколько мгновений с сочным шлепком к ним присоединись остатки котлеты с пюре.

Второй раз за несколько минут я ощутил странное чувство неоднозначности. Я должен был сделать все это специально, но от страха все получилось случайно. И все равно мне было очень стыдно. Красный как рак, я наблюдал спешащую на подмогу тетю Люду. Она и тут сохранила самообладание, лишь глубоко и задумчиво вздохнув. Она прервала уборку коридора, чтобы второй раз подряд помыть пол на кухне. Я подобрал ноги на стул, чтобы не мешать ей и не порезаться, и закрыл от стыда глаза.

Когда тетя Люда обезопасила пол, то велела мне идти в свою комнату и ждать, пока она не приберет в квартире, чтобы я больше не носил повсюду грязь. Я послушался.

Сидя в комнате, я думал, как мне выманить тетю Люду на прогулку до магазина, но в голову ничего не лезло. Я больше не мог вести себя подобным образом. Это очень тяжело для души, она страдает и мучается. Я вспоминал соседку бабушки Иры и тогда первый раз подумал, что мне ее скорее жалко, и то, какую она вызывает к себе злость – почти ничто по сравнению с тем, как во все злые моменты должна мучиться ее душа.

Но в этот день все складывалось само собой. А значит так действительно должно было происходить. Я не привязывал случаи и события, они тянулись друг за дружкой сами.

Через полчаса шумной влажной уборки тетя Люда постучалась. Я спал. Я всегда засыпаю, когда сильно нервничаю. Она тяжело дышала, по лицу ее исходила испарина, а руки были красные от горячей воды. Мое сердце сжалось.

– Митюша! Не волнуйся, все хорошо, я все убрала! – она говорила в таком тоне, словно продолжала виновато извиняться, хотя виноват во всем был только я, – Дай, пожалуйста, телефон еще разочек!

От нервов и стыда я едва ли мог говорить, поэтому просто указал на стол.

– Алле! Алле! Ирочка? – как и все люди старше взрослых, тетя Люда почти кричала в трубку, боясь, что иначе ее не услышат.

Она вышла, закрыв за собой дверь, чтобы не беспокоить меня. Но все равно говорила так громко, что при желании их с мамой разговор можно было без труда подслушать. Но я этого не делал. Понятное дело, она будет рассказывать маме, что я натворил. И правильно сделает. И хоть я уже привык, что все последнее время меня ни за что не ругают, поэтому совсем не боялся наказания, но внутри себя все равно переживал ничуть не меньше. Я помнил бабушкины слова: «Человек лишь тогда человек, когда боится совершить неправильный поступок не потому, что кто-то об этом узнает и осудит его, а потому что он сам будет о нем знать и осуждать себя».

Тетя Люда вернулась через несколько минут, она положила телефон обратно на стол и жалостно на меня взглянула.

– Митюша, ты меня слышишь?

Я открыл глаза.

– Твоя мама сказала, что у нее сегодня много работы, и она не сможет приехать.

Я протяжно моргнул. Мне хотелось закрыть глаза и отвернуться ото всех, пока все не станет хорошо. Нюхать желтые больничные стены, а по ночам наблюдать, как злой ветер в темных подворотнях сдирает листья с деревьев.

– Мне нужно сходить в аптеку, у тебя кончились лекарства! – она задумалась, я представляю себе, как не просто ей было тогда, и все время, что она следила за мной, – Если хочешь, сходим вместе! – она старалась меня подбодрить, заранее зная, что у нее ничего не получится. Как же это трудно – делать поступки, зная, что они не помогут и ни к чему не приведут, но делать их все равно надо.

Я согласно кивнул.

– Тогда одевайся, мой мальчик.

Вся школьная одежда была грязная, и тетя Люда уже положила ее в стирку. Взамен она принесла мне новую. Только запасной осенней куртки у меня нет, поэтому пришлось одевать зимнюю. Сам виноват, ничего не поделаешь. Как я не подумал, что пачкаться целиком глупо, ведь на носу побег.

Мы вышли на улицу и морозный воздух, еще прогреваемый трудолюбивым солнышком, ударил по ноздрям осенью. Мне стало немного лучше. На прогулках мне всегда становится лучше. В аптеке тетя Люда покупала много каких-то лекарств, смешно читая их названия с бумажек, долго вздыхала о ценах и о чем-то делилась с девушкой-продавщицей. А я стоял у окошка и, чтобы хоть как-то отвлечься от себя, вслух считал листочки на стеблях папоротников, вальяжно развесивших свои огромные лапы из коричневых горшков.

Входная дверь легонечко скрипнула, и мы снова прошли в коридор. Тетя Люда пропустила меня вперед, а сама замерла в одной позе, не раздеваясь пристально и с отчаянной надеждой, но все так же молча наблюдая, что я буду делать. А я ничего больше не хотел делать. Надоело, устал, не мог, не хотел. Творить плохое – правда очень и очень трудно для души. И пусть некоторым это не сразу заметно, но все рано или поздно обязательно выйдет наружу, даст о себе знать, и чем дольше мы этого не замечаем, тем тяжелее душе будет потом.

Я аккуратно разделся, поставил ботиночки на свое место, снял куртку и повесил на плечики. Поправил все, что висело по соседству, и закрыл шкаф. Тетя Люда смотрела на меня, как на инопланетянина, который за каких-нибудь два часа по словарю выучил на зубок весь земной язык.

Я ушел в свою комнату, оставив слабую щелочку двери незакрытой, чтобы лучше слышать все, происходящее в квартире. Расчет был прост: мне нужно было за несколько часов вымотать тетю Люду настолько, чтобы она устала больше обычного и уснула под свои любимые дневные передачи в несколько раз крепче, чем всегда. Я не хотел, чтобы она проснулась раньше времени, когда я еще не вернусь, и обнаружила квартиру пустой, обрекая себя на горькие переживания. Я знал, что тогда точно уже никогда не увижу ни папу, ни бабушку, ни её. Именно поэтому я лежал у себя на кровати, ждал и пристально слушал. Слушал, как щелкает сигналом включения телевизор, как скрипит диван, и тяжело охает тетя Люда, устраиваясь на нем по удобнее. Голоса из телевизора сменяли друг дружку.

«..нынешний год был объявлен в стране „годом семьи“, следующий год пройдет под пропагандой „года защиты детей“. В правительстве выразили надежду, что пройдет он так же успешно, как и текущий…»

Пцц..

«.. Мы прерываем показ вашего любимого сериала „Загнанный мент – 9“, и у нас экстренный выпуск! Сегодня в центральном округе произошла трагедия: В одной из коммунальных квартир центрального района многодетный отец, по пока невыясненным мотивам, орудуя молотком и кубком за победу на городской олимпиаде по физике 1991 года, забил насмерть свою супругу с грудным ребенком на руках. Затем детоубийца пришел в соседнюю комнату и совершил тоже с двумя своими малолетними детьми. После этого он дождался, пока придут из школы еще двое его детей, и повторил свой страшный поступок и с ними. Покончив со своей семьей, он покончил с собой, выпрыгнув из окна четвертого этажа прямо под колеса грузовика. Приехавший по вызову наряд полицейских обнаружил в руках мужчины томик Конституции. Опрошенные по горячим следам соседи заявляют, что никакого шума не слышали в течение того часа, когда разворачивалась эта кровавая драма. А так же утверждают, что семья была примерная, спокойная и не пьющая..»

Пцц..

«.. – Мам лифт сломался!

– Можно попить?

– Сок выпили значит добрые дела делать будете?

– Мам мы сейчас.

– Ой, какие большие молодцы!

– Это мы еще маленькие!

Наш сок растит добро!..»33
  Переделка рекламного сюжета популярного производителя соков.


[Закрыть]

Пцц..

«.. на срочном совещании Совбеза ООН. Тем временем, эксклюзивно для нашего канала теперь уже бывшая супруга разведенного президента страны дала откровенное интервью, в котором рассказала о причине размолвки с первым лицом государства..»

Пцц..

«Сияние звёзд, далёких свет планет

Влечёт чаще то, чего у нас нет

Недосягаема не сто процентов, а двести

Нам невозможно быть с тобой вместе

Пропасть между нами, мосты разведены

Остаётся лишь принять гримасы судьбы

Которая кривляясь подставила подножку

Не нарочно, просто посмеялась немножко

Ложно верить в идеалы и творить себе кумиров

Вера самая крепкая может быть разбита

Рифма связывает строки словно паутина

Вначале было слово, это слово было «Алина»

В устах поэта лирика становится бессмертна

Продолжением дыхания его произведенья

У скульптора в руках оживает глина

Я делаю шедевр из имени Алина

Сердце загорается надолго в небе

И переплетается как лента вместе

Маленькая тайна есть у каждого в сердце

Там она танцует за невидимой дверцей

Ла-ла-ла… в небе

Ла-ла-ла… вместе

Ла-ла-ла… в сердце

Там она танцует за невидимой дверцей..»44
  гр. Игра Слов, песня «Алина Кабаева».


[Закрыть]

Пцц..

«..Теперь весь мир стоит на краю, глядя вниз в чёртово пекло. Все эти либералы, интеллектуалы – сладкоголосые болтуны. И отчего-то, вдруг никто не знает, что сказать. Подо мной этот ужасный город, он вопит как скотобойня, полная умственно отсталых детей. А ночь воняет блудом и нечистой совестью..»55
  Цитата из фильма «Хранители» (» Watchmen»), 2009 год, США. Отрывок из монолога Роршаха.


[Закрыть]

Пцц..

«.. И снова с вами суперактуальное шоу „Дай сказать!“. Мы вернулись после короткой рекламной паузы, и я напоминаю Вам, что сегодня тема нашей программы – Любви все образы покорны! В первой части программы у нас было много интересного, а именно: к нам приходила Алевтина! Давайте поприветствуем Алевтину еще раз! И я напомню, Алевтина – пятнадцатилетняя девочка, которая уже почти год живет с дедушкой своей одноклассницы! Так же у нас в студии побывали Павел и Евгений, они вместе полноценной семьей растят маленького сына Евгения – Тимофея, которого Евгений забрал к себе после того, как его бывшую супругу посадили в тюрьму за воровство! Кроме того, последним из наших гостей перед рекламным перерывом был Александра, а точнее Александр, который раньше была Александрой, но перевоплотил в теле образы своей души с помощью достижений современной медицины! Аплодисменты нашим героям, уважаемые гости студии! А я напоминаю, что до конца передачи к нам еще придут и поделятся своими мыслями по поводу нашей сегодняшней темы популярный писатель, автор скандального романа „Унисекс“ Антон Артёмов, детский психолог из реабилитационного центра для детей из неблагополучных семей Надежда Алексеевна, и депутат государственной думы, автор законопроекта о полном запрете абортов, так же известный, как один из соавторов законопроекта о введении налога на безработицу и ярый защитник провалившегося федерального закона „О накопительной части пенсии“ Ростислав Единый! Помимо этого Вас и наших дорогих телезрителей ждет еще много чего интересного! Никуда не переключайтесь! И мы продолжаем под ваши аплодисменты!..»

Я услышал, как диван снова натужно заскрипел, значит тетя люда выбрала себе передачу и устраивается поудобнее. Дальше обрывками до меня доносились только звуки из телевизора. Сначала все было спокойно, но с каждой новой минутой в студии этой непонятной передачи становилось все шумнее, кто-то начинал кричать, перебивая друг друга, кто-то плакал, кто-то лез в драку, другие звали на помощь и грозили вызвать полицию. Из общего гама чаще всего можно было различить почти истеричные возгласы разных мужчин и женщин: «Дай сказать!». А еще радостные подбадривания ведущего, о том какая хорошая сегодня получается передача.

Мне это было совсем неинтересно, я даже не понял, что за тема такая – Любви все образы покорны! Что это значило? Все эти странные люди думали, что они проявления любви? Что то, что они из себя представляют или, брызгая слюной, доказывают друг другу – это настоящее выражение или проявление любви? Я сильно сомневался по этому поводу. Ведь все-таки, тема была «Любви все образы покорны», а не «Всем образам любовь покорна». Наступило время еще одной рекламной паузы, а потом и следующей. Снова слышалось, как участники, актеры и ведущие бесконечного количества безликих передач (ведь я мог их только слышать) в течении нескольких минут на перебой пытались развлечь, развеселить, растрогать тетю Люду и остальных телезрителей, чтобы в итоге им что-нибудь навязать или продать. А через пять минут она снова вернулась к своей передаче. Ведущий чуть не пел, про какое-то средство от насморка, а потом разрешил своим гостям снова спорить и обзывать друг друга. Было слышно, как тетя Люда охала и впечатлялась.

Через некоторое время в гостиной что-то глухо ударилось, и по полу поползли катящиеся металлические звуки. А когда наступило время очередной рекламы – дяденьки и тетеньки с разных каналов и передач больше не перебивали друг дружку каждую секунду. Тетя Люда уснула и уронила пульт. Наконец-то. Я посмотрел на часы, было без четверти три – время не ждет.

Глубокой осенью день рано ежится и тускнеет. Хорошо, что я надел зимнюю куртку. В ней в любом случае будет тепло. А если надеть на голову толстый пушистый капюшон, – меня никто не узнает. Сумерки только готовились падать с неба, а вот холод уже заплывал во все улицы и дворы. Я всего только один раз до этого ездил к папе. С бабушкой. Еще давно. Задолго до больницы. Ну Вы помните. А теперь мне предстояло вспомнить, как мы ездили к нему, и повторить поездку уже в одиночку. Я жутко нервничал, потому что у меня не получалось точно восстановить в голове весь маршрут. От этого нервы задребезжали, как колесная тележка старенького трамвая на большой улице в стороне от нашего двора, и я стал забывать даже то, что, казалось, минуту назад помнил четко и ясно.

Я стоял на одном месте, вслух ругал себя и бил ладошкой по лбу – может, так мысли встряхнуться и встанут по местам. Мне нужно было под землю, а там проехать сначала на одном поезде, потом на другом, затем выйти, а за углом будет ждать большое разноцветное здание «ТЕАТР ЮНОГО ЗРИТЕЛЯ» и напротив кафе с огромными дождливыми витринами. А оттуда рукой подать.

Я направился к метро. Многополосная дорога широким тротуаром вела за собой под железнодорожный мост, из-за которого виднелось полукруглое, как половинка ржаного хлеба здание. В нем и прятался метрополитен.

Гусеницы очередей из желающих приобрести жетон растягивались поперек всего зала, мешая пройти другим пассажирам. Я встал в одну из очередей. Из кассы доносился рассыпчатый жестяной звон, и тогда толпа покорно делала один шажочек вперед – очередь сокращалась. Я наблюдал за соседними очередями. Многие тетеньки и дяденьки нетерпеливо перебирали ногами на месте, крутили головами из стороны в сторону, недовольно вздыхали и выглядывали вперед, посмотреть из-за кого соседняя очередь движется быстрее. Пока я увлеченно разглядывал людей вокруг, подошел мой черед покупать жетон. Засмотревшись, я этого не замечал. И тут один из опаздывающих дядечек подтолкнул меня сзади, чуть не впечатав лбом в окошко кассы. Из-за толстого стекла и очков на меня вопросительно глядела полная женщина, она была вся в пудре и ярких румянах, напоминая зрелую тыкву. Я уставился на неё в ответ. Очередь за мной нервничала и шепталась. Как вдруг из динамика вырвался тыквенный голос: