Текст книги "Три дня. Никто не знает, как жить"

Светофоры я считал вслух, не знаю почему. Оказалось, от нас до папы всего их всего шестнадцать. Восемь из них горели красным, а веще восемь зеленым. Даже они были в замешательстве и не могли подсказать правильно ли я поступаю. Единственной силой моей уверенности было непоколебимое доверие к Ларисе и бабушке.

Квартира встретила нас привычно – запахом приюта, шумной дверью, длинным коридором и одинокой лампочкой, заклеенной пригоревшими к ней мухами. Только вот чувства у меня каждый раз становятся все более смешанными и тревожными, когда я появляюсь здесь.

Уже не вспомнить, что мне послышалось первым: удушающий запах компрессов и затхлости, или папин мутно-растерянный голос. Я выгорал изнутри желанием скорее увидеть бабушку, и так же – внутри, что-то отчаянно било тревогу. Я не обнаружил бабушкиной обуви и пальто в прихожей, не стал и сам разуваться, пошел, как есть. В темном коридоре было невозможно почти ничего различить, пройти можно было, только ориентируясь лишь на запахи и голоса. Дверь в комнату была плотно закрыта, но не заперта. Я с силой надавил на неё, и она неохотно поддалась.

Внутри было словно в подвале или старом погребе, все грязное, везде бардак, даже хуже, чем он был в наш предыдущий приезд. Во много раз больше мусора и бутылок полных и пустых, грязных вещей и посуды. А запах стоял такой резкий, что меня стало подташнивать. В шоке от увиденного я замер и даже не сразу вспомнил, зачем мы здесь. Потом мялся в самом проходе и не знаю, сколько бы еще так простоял, если бы озабоченная Лариса решительно не протолкнула меня внутрь. Только когда она оказалась рядом, я снова смог овладеть собой, картинка сфокусировалась, я стал четко различать не только запах, но и звуки. А потом увидел стоящего на коленях возле дивана папу. В его руке судорожно трясся телефон, и сам он тоже судорожно трясся и все повторял бабушке, полулежащей на боку:

– Мама, мама, мама.. Потерпите! Мама, мама, мама.. Они уже едут, потерпите.

Папа не замечал никого и ничего вокруг, кроме бабушки. И когда мы подошли к нему совсем вплотную, пытаясь понять, что случилось – он и глазом не моргнул, а начал общаться с нами, как с теми, кто был рядом с самого начала.

– Ей нехорошо.. Кажется, сердце.. Я не знаю. Я не знаю.

Я взял бабушку за руку:

– Ба! – это было самое отчаянное «Ба» в моей жизни. Им я просил, чтобы она встала, им я умолял, чтобы все было хорошо, им я хотел отдать ей все свои силы. А она посмотрела на меня своими огромными, светлыми глазищами, попыталась улыбнуться и сказать что-то ободряющее, она всегда пытается говорить нам что-то ободряющее, но у неё ничего не вышло. Она не выдала ноющей где-то внутри боли ни единым звуком, но я увидел, как взрезались и сократились её морщинки в уголках глаз и губ. Я обнял её волосы и прижался голова к голове.

Мы с папой были парализованы растерянностью, и только Лариса не поддавалась эмоциям, хлопая всеми дверьми, она побежала к себе в комнату. Я слышал, как она гремит дверцами серванта, как высыпаются и падают какие-то предметы, как шелестит целлофаном пакет и Лариса шепчет что-то себе под нос, сдувая с лица непокорные волосы.

Время летело вечностями. И пусть я и раньше замечал, как в разных ситуациях оно начинает идти по-разному, но никогда не мог объяснить себе, отчего так происходит. Кто-то говорит, что время тянется, когда тебе плохо, и летит, когда хорошо. Я не был в этом уверен. И сейчас, спустя много дней и событий, кажется, мне все-таки удалось все для себя расставить. Мы живем внутри себя, в своем мире и доме, и главное – в своих мыслях. А источниками наших мыслей являются отдельные события. Всего лишь за минуту можно прожить одну или целый миллион мыслей. И не так важно, какими они будут – хорошими или плохими, важно их количество. Чем их больше – тем дольше идет твоя минута. Минута мучения или минута счастья. И в итоге, хорошо тебе было или плохо, в любую из минут – не имеет значения, ведь счастье и несчастье поглощают одинаковое количество нервной энергии. Ты устаешь и говоришь себе: «Это была очень длинная минута». Пустые от мыслей минуты тянутся дольше, как дольше тянется время, если ты едешь по пустому черному тоннелю в поезде, по сравнению с тем, когда поезд выезжает на открытое пространство, проносясь среди множества интересных пейзажей. Долгие, но пустые секунды, собираясь вместе, и становясь прошлым – уносятся пустотой, не оставляя после себя ощущения прожитого времени. А с мгновеньями полными мыслей все совсем наоборот. Они несутся незаметно, но собираясь вместе, образуют нашу жизнь. Именно поэтому я и сказал – время летело вечностями.

И за те мгновения Ларисиного отсутствия, я проводил миллион жизней, передумал миллион сценариев плохих и полных надежд. И к тому моменту, когда Лариса вернулась, гремя баночкой с какими-то таблетками, я уже вымотался и устал, как самый пожилой на свете старик.

Лариса дала бабуле две пилюли и помогла их проглотить, потом указала нам, как правильно переложить бабушку, а сама, тем временем, распахнула форточку и приоткрыла большое окно. Свежий воздух тут же принялся вычищать изо всех углов жуткие запахи папиной болезни. Лариса посмотрела бабушке в глаза, а та благодарно ответила ей взглядом своих большучих зрачков. Во взгляде Ларисы я увидел убаюкивающее спокойствие, на душе стало не так тревожно. Рядом с Ларисой, наблюдая за тем, как она уверенно, но одновременно легко все делает, мы с папой просто не могли себе позволить продолжать поддаваться эмоциям. Тем более, она села рядом со мной у бабушкиного изголовья и положила свою нежную ладонь на обе наши и сказала:

– Все будет хорошо. Все обойдется.

Скорая приехала через двадцать минут, я уже мог почти нормально считать время. Как и мы все, кроме Ларисы, врачи прошли, не раздеваясь, словно никто не замечал папин дом. Бабушку проверяли какими-то аппаратами, слушали, ставили баночки с лекарствами, а потом переложили на носилки, сказав, что будут её госпитализировать. Я рвался ехать с ней, но меня не пускали, как не пускали и папу. У меня снова разыгрались эмоции, я кричал на весь двор, и эхо моих односложных воплей с шумом пыталось выбить окна в замкнутости его колодца. Врачи убеждали, что нам всем можно успокоиться, ведь все уже позади и будет хорошо, но я им не верил.

Зато поверил папа. Ларисе удалось затащить его – выбежавшего в одних тапочках, шатающегося и заплетающегося языком, обратно домой.

Я не видел, где и с какими мыслями она оставила его, и мне стало еще больнее за его одиночество. А Лариса, не давая себе отдыха, принялась успокаивать и меня, когда я чуть не рванулся бежать вслед за отъезжающей каретой скорой помощи. Она обхватила ладонями мои щеки и заглянула в меня так глубоко, как только может, стараясь найти, как можно отключить мою истерику. И у неё это получилось, не знаю как, но получилось. Дыша в такт со мной, и переложив одну руку мне на грудь, она успокаивала меня, как мамы успокаивают грудных детей. И я осел и стал мягче, истерика все еще била меня, но сквозь её сумашествие, я начал различать слова.

– Митюша, Митенька, мы сейчас поедем следом за скорой, мы поедем больницу! Мы не оставим бабушку никому, все будет хорошо!

Лариса вывела меня из двора, где вдоль длинной, заплаканной мокрым снегом улицы в машине нас ждал Юра. Пока мы шли, я пытался ловить ртом снежинки, но они были такими мокрыми и тяжелыми, что падали слишком быстро.

Юре долго не пришлось ничего объяснять. Выслушав главное, он молча завел двигатель и повез нас в сторону больницы. И снова мы ехали молча, и даже радио не нарушало напряженную тишину в салоне. Лариса устроилась на сиденье вполуоборот, смотрела на Юру и гладила меня по ладошам.

А потом у меня позвонил телефон. По традиции, я запутался во всех застежках и карманах, выронив из одного из них свой чудо-шарик, прежде чем нашел, где звенит трубка. И когда я все-таки выудил ее, оказалось, мне звонит мама. Мы увидели это одновременно с Ларисой, и так же одновременно уставились друг на друга в поиске моментального и единственно верного решения. И не сговариваясь, нашли его, верное ведь – не значит легкое. Лариса взяла у меня трубку и ответила на звонок.

Пока мы ехали, она, меняясь в лице и интонации, рассказала маме весь сегодняшний день. Она не оставляла тайн, не приукрашивала события, не обходила острые углы, не пробовала ни защитить, ни оправдать ни себя, ни кого-то еще, но вместе с тем она не думала извиняться или в чем-то раскаиваться. Тогда я и понял о её отношении к моей маме: она ее уважает, как любому человеку подобает уважать другого. Она была с ней вежлива и спокойна. Но Лариса не понимала, не одобряла и не боялась её. Ей лишь не хотелось лишний раз злить, провоцировать или учить маму чему-то, Лариса точно понимала, что из этого ничего не выйдет. В маминых рамках она – «молодежь», а «молодежь» всегда глупее старших. Лариса не переживала за мою маму, она переживала за меня, и поэтому старалась не доводить свои отношения с ней до того, что бы они тревожили меня.

Мама выслушала Ларису, сказала, что немедленно выезжает в больницу и повесила трубку. А через две бесконечные минуты, я узнал про Ларису то, о чем и не мог догадываться.

Она поставила телефон на блокировку, положила обратно в мой карман и отвернулась. Я не отрывал от неё глаз ни на секунду, так было спокойней. И в тот момент я задал себе вопрос: «А как спокойно Ларисе?». Я точно уверен, что задал его не вслух, а про себя, даже не шепотом, но её плечи подернулись, а затем еще и еще. Она постаралась незаметно смахнуть слезы с глаз, но пока подносила свои тоненькие ломкие руки, капли уже успели сбежать на её раскрасневшиеся щеки. Юра посмотрел на неё краем глаза и протянул руку, она тут же обхватила её и прижалась лбом к его плечу. Я увидел, как новые слезы крупными, как мокрый снег каплями поползли по её щекам под ворот пальто. Её слезы были такими, словно она копила их уже очень долго, и они напоминали мне мой чудо-шарик, который выпав у меня из кармана, болтался в ногах по резиновому коврику. Когда видишь, как собираются и медленно выкатываются соленые переживания из глаз таких людей, как Лариса, то внутри себя чувствуешь, будто твоя душа пытается выбраться из тебя, не в силах этого терпеть. Может быть, оттого бабушка никогда не плакала. Вовсе не потому, что у нее не было на этого времени, а чтобы мы не чувствовали, при виде её слёз, как из нас пытается выкарабкаться душа.

Мне было страшно и не хотелось, чтобы Лариса таяла, но только Юра мог её успокоить, только при нем она чувствовала себя слабой и подсознательно такой и становилась. И Юра чувствовал и ценил это, а потому позволил ей немного поплакать, не отпуская от своего плеча. Осознание того, что у тебя в жизни есть человек, рядом с которым ты можешь позволить себе любую слабость, дает тебе невероятную силу.

Но это был еще не конец. Лариса немного успокоилась и, все еще тихонько, по-девичьи шмыгая, стала наблюдать за мной. А я в тот момент, чтобы не смущать ребят, во всю играл в свой чудо-шарик, тряс его, запуская для дельфиньчиков снежные вихри, давая им возможность вновь и вновь пробовать счастье на вкус, и мечтая о том, когда все станет хорошо.

– Митююш.. Митяяя.. Прости меня, пожалуйста.

Я не понял, о чем это она, остановился играть и прижал шарик к груди.

– Прости меня! – она оторвала щеку от Юриного плеча, но все еще удерживая его за руку, – Я уже давно знаю о проблемах в вашей семье. Еще когда увидела, как твой папа перевозит вещи в комнату, ведь раньше он приезжал туда раз в месяц или в несколько – проверить бабушку или забрать оплату! – Лариса сделала паузу, она погружалась в свои воспоминания, – Мы с бабушкой Ксюшей очень сдружились, когда она жила здесь. Мне же моя комната тоже от бабушки досталась. И твоя бабушка мне про неё рассказывала и спрашивала, что я о ней помню, всегда хвалилась тобой и всей семьей, угощала вареньем и консервами, а еще была со мной, когда мне было одиноко, ведь у меня никого нет! – тут она снова прервалась, закрыла глаза и улыбнулась, – Она учила меня, как не отчаиваться и как печь пироги. А я была с ней, когда ей было одиноко. Ты знаешь, Митюша, даже твоей бабушке иногда бывает одиноко, она полна чувств помимо любви к вам и ко мне. И мы с ней разговаривали обо всем этом и вообще обо всем на свете. Она – самый светлый и добрый человек, которого я знаю. И если бы у добра было имя – это имя было бы Ксюша.

У меня пересохло в горле. А правда, сколько раз мы обращались к бабушке за помощью, советом и любовью? Сколько раз просили о чем-то? А сколько раз задумывались, чего ей это стоит? И ведь мы ее благодарим каждый раз и ценим, но ни у кого из ни разочка даже и в мыслях не рождалось, задать себе хоть один из этих вопросов и ответить на него делом. Благодарность и признание – это очень и очень хорошо, но сделал ли я хоть раз в своей жизни, хотя бы один поступок по отношению к ней, за который она хотела бы потом вот так же меня благодарить и ценить? Ответ на этот вопрос застрял у меня в горле.

Мы постоянно нагружаем людей переживаниями своего мира и так часто забываем о мире других. Пусть и не со зла, пусть по глупости, но это не меняет того, что в наших силах изменить погоду в чьем-то мире, кто так в этом нуждается, просто молчит. Мы можем разжечь огонь в любом мире и согреть любого, или пустить снежную карусель, чтобы кто-то мог побегать вместе с ней, пытаясь поймать ртом хотя бы одну снежинку и отвлечься ото всех проблем на свете. Но мы этого не делаем, в отражении всех мы видим только себя и думаем, что все в мире крутится только вокруг нас и наших переживаний.

Все эти мысли пролетели у меня в голове за пару секунд, пока Лариса подбирала слова продолжения. Я встряхнул свой чудо-шарик, вновь запустив в нем снежный хоровод, и покорно приник, слушая её дальше.

– .. А потом в один прекрасный день к нам переехал твой папа. Сразу стало ясно, что у вас что-то не так, неизвестно лишь насколько сильно. Но это должно было показать время. И оно непременно показало, оно знает свое дело. И я убедилась в этом, когда в каждую случайную с ним встречу, оказывалось, что он не в себе от похмелья или пил..

– Лекарства! – невольно продолжил я за Ларису.

Лариса заметно смутилась, пытаясь сопоставить мои слова со своими.

– .. М-да, лек-карства.. Сначала к нему еще кто-то приезжал, видимо, хотел помочь, что-то объяснял, тогда твой папа громко ругался, защищая свои дела и всех выгонял. А кто-то приезжал просто, чтобы «лечиться» с ним вместе, но их он тоже в какой-то момент выгонял на волне эмоций. И в результате, он неизбежно остался один, сам для себя. Ты извини меня, Митюша, за такие слова, но мне не было его жаль. Я не имела понятия, что у вас происходит, и не знала вообще никого из вашей семьи, кроме бабушки Ксюши и её рассказах о вас. Поэтому твой папа нам всем скорее мешал и доставлял неудобства, чем вызывал беспокойство или тревогу за себя или кого-то еще. И, знаешь.. я вижу, как ты на меня обычно смотришь, но.. я такая же, как и все. Иногда я, конечно, скучала по твоей бабушке, но все же мне больше хотелось её возвращения, чтобы наша квартира снова стала уютным и тихим местом. У меня не было её контактов, она ведь так неожиданно пропала, а допытываться чего-то у твоего папы я просто-напросто не решалась, – Лариса снова закрыла глаза и улыбнулась, – А потом она все-таки появилась. Я заваривала на кухне чай и услышала, как хлопает входная дверь. Очень трудно спутать её мягкие, тяжелые шаги и домашний аромат с чьими-то еще, но я все равно засомневалась и не вышла навстречу, пока не увидела, как она прошла коридор и постучалась прямо в дверь комнаты твоего отца. Она стояла спиной к кухне и не могла меня видеть. Я знала, что кроме меня в квартире сейчас никого и окликнула её. Знали бы вы..! – тут Лариса обвела взглядом сначала меня, а потом и Юру, – Знали бы вы, как я соскучилась называть её по имени. «Бабушка Ксюша, я здесь, а больше никого и нет!». Я еще не сделала ни глотка чая, а мне уже показалось, что теплее и ароматней, чем мне в ту минуту, не может быть никому. Я никогда до этого не встречала такого человека, который всегда готов приютить тебя в своем огромной добром сердце, и в любой момент уделить тебе хотя бы секундочку времени! – Лариса подняла на меня глаза, – А ты знаешь, Митюша, что время – это самое большое и самое дорогое, что мы можем подарить другому человеку, ведь это единственное, что нельзя вернуть или заработать обратно. И никакие другие пусть даже и самые роскошные подарки не сравнятся с простым человеческим вниманием от самого сердца! – Лариса крепко сжала Юрину ладонь, прямо до белизны у себя на подушечках пальцев, – Что-то я отвлеклась.. Мы сели вместе пить чай. Я, как обычно, принялась рассказывать ей о своих проблемах и переживаниях, а она, как и всегда, слушала, улыбалась, советовала, настраивала. Мне показалось, что и не было этих месяцев её отсутствия, и мы продолжаем пить чай, который разлили по кружкам в наше последнее общение, и он даже еще не успел остыть. Только вот один раз она все-таки прервала меня, поинтересовавшись про твоего папу. Хотела узнать, когда я его видела последний раз, куда бы он мог деться, и как часто и надолго он пропадает. Я не придала её вопросам серьезного значения, стала что-то сбивчиво отвечать, скорее больше стараясь посетовать на него и его поведение, чем понять, от чего она задает мне такие вопросы. И тут в дверях зашумел ключ, и в коридоре закашлял твой отец. Бабушка Ксюша дождалась, пока он, не замечая ничего и никого вокруг, пройдет к себе в комнату. Он даже не снял ботинок. И тогда, вежливо передо мной извинившись, бабушка Ксюша прошла вслед за ним. Я правда не придавала этому визиту особого значения, кроме, может, эгоистичного желания, пока твоя бабушка здесь, дать понять, как всем соседям не нравится дяди Сашин образ жизни. И когда она ушла к нему в комнату, во мне не проснулось хотя бы даже банального любопытства, не говоря уже о мыслях о помощи. Я просто вымыла чашки и ушла к себе в комнату смотреть кино! – Лариса зависла, успокаивая в себе нахлынувшие на неё с новой силой чувства, – Я успела посмотреть несколько серий, поговорить с подругой по телефону.. У меня окна во двор, прямо к детскому садику выходят, а не на улицу, как у твоего папы.. форточка настежь почти всегда.. Люблю свежий воздух, и когда комнату наполняют детские голоса и беззаботная жизнь.. А еще ведь в нашем доме очень толстые стены, можно человека пытать – никто не услышит. Видимо, этим твой папа и занимался.. Когда до меня донеслись мягкие, но тяжелые шаги бабушки Ксюши и скрип двери, я вышла из комнаты попрощаться, и не узнала её. Знаешь Митюша, человеку ровно столько лет, насколько он себя чувствует, старости нет, если в неё не верить. Твоя бабушка – лучшее тому доказательство. Всегда светлая, энергичная, жизнерадостная, с девичьим взглядом – я узнаю и помню её только такой. Но в тот вечер, в коридоре, после встречи с твоим папой на меня смотрел старик, каких полным полно в забитых электричках и автобусах, которые расставляются хвостами очередей в поликлиниках. Я до сих пор не могу выгнать из памяти её дрожащие напряжением губы и руки, бледную кожу и взгляд, вызвавший во мне панический страх за неё. На самом дне этого взгляда мелькал живой огонек её привычной душевной молодости и крепости, и он пытался пробиться к поверхности, но не мог. Близкие люди пусть даже и невольно способны мучить и тушить друг друга гораздо быстрей, и тяжелей, чем самые заклятые враги, ведь у них есть доступ ко всем самым слабым местам друг друга. Я видела, как ей плохо, и от этого растерялась, не зная, чем помочь.. Предложила снова попить чая. А она одевала свои сапожки, оперевшись всем телом о стену, чтобы не упасть, и ей это едва-едва удавалось. Мое сердце сжималось до колючей боли, а я ей все этот дурацкий чай без конца втюхивала; и воду. Звала к себе и предлагала вызвать врача, впадая в ужас от мысли о том, что она в таком состоянии еще куда-то поедет. А она от всего отказывалась и все говорила, что у нас душно, а на улице ей наоборот станет лучше. И я отпустила её. Легко и безвольно. Свет в коридоре погас, а мне показалось, что это во мне что-то погасло и завалило ноющей пустотой. Тогда же я пообещала себе, что если такое еще когда-нибудь повториться, я обязательно ей помогу, как бы она не скрывала свою боль. Всем нужен человек, с которым можно хоть немного, хоть на чуть-чуть почувствовать себя слабым. И еще я решила обязательно узнать, что происходит в действительности, что заставляет твоего папу и бабушку так меняться. Потому что я больше никогда не хочу видеть её такой, – Лариса отпустила Юрину руку, нашла в двери бутылочку с водой и отпила из неё маленькими глотками, переведя дух.

Хоть у меня и пересохло в горле, пить я все равно не мог, поэтому, как и Юра, от воды отказался.

Мне казалось, дома вокруг пытаются завалиться на нас. Мы пролетали по грузным, темным улицам, разбивая мокрые снежинки лобовым стеклом, они разлетались большущими мокрыми пятнами, мешая разобрать дорогу. Тогда Юра нажимал на рычажок у руля, из-под самого капота выезжали дворники и стряхивали их разбившиеся останки в сторону. Лариса слегка сощурилась, пытаясь разобраться, где мы едем, а когда сориентировалась, то продолжила свой трудный рассказ.

– И твоя бабушка обязательно приехала еще. Хотя я всем нутром желала, чтобы этого больше не произошло, но наблюдая твоего папу, и то, что он не поправляется, а даже наоборот – становится только хуже, понимала, что моим надеждам не суждено сбыться, а бабушкин визит – лишь вопрос времени. И еще больше, этого приезда, я боялась только пропустить, когда он случится, оставив бабушку Ксюшу одну. И, разумеется, пропустила. Открывая как-то вечером дверь, я даже представить себе не могла, что столкнусь с ней буквально нос к носу, когда она уже будет выходить от нас, и снова увижу этот истерзанный пытками взгляд. Всеми правдами и неправдами мне удалось уговорить её остаться со мной, пока ей не станет хотя бы чуточку лучше. Она посмотрела на часы и согласилась, свет в её глазах дернулся в попытке вернуться на место. У меня в комнате она рассказала мне все, что её беспокоит. Нет.. ну конечно не все, но, по крайней мере, столько, сколько было достаточно, чтобы я ей поверила и перестала вытягивать из неё правду, мучаясь неизвестностью, но не более того. Ни за что она не собиралась перегружать меня своей ношей, и тут я была бессильна. Тогда я и узнала про расставание твоих родителей, про переживания твоего папы, про новую жизнь твоей мамы и про тебя. Разумеется, она любит вас всех и беспокоится о каждом, но все-таки больше всего она переживала за тебя, и понятно почему. Твоя жизнь, здоровье и спокойствие находятся в самой большой опасности, хотя ты меньше всех виноват и причастен к событиям в вашей семье. Она рассказала про тебя все-все, начиная от рождения и заканчивая тем, как ты последний раз попал в больницу. И о вашей последней встрече тоже. Я поняла, ты – её самое большое сокровище и беспокойство, а оттого и самое слабое место. А мне больше всего на свете стало нужно, чтобы именно у твоей бабушки было все хорошо и спокойно. Я поняла, что за все наши встречи по-настоящему полюбила её, как до этого не могла полюбить больше никого, ведь и некого было.. – Лариса снова отпила мелкими глотками из своей бутылочки с водой и заглянула в меня, силясь убедиться, что я понимаю, о чем она толкует, – А когда ей стало легче, она незамедлительно уехала, закрываясь массой неотложных бабушкиных дел. Я еще несколько часов не могла уложить в себе все услышанное и осознать, насколько тяжела её ноша, удивляясь силе её характера и глубине души. И в ту ночь так и не заснула, до самого утра перебирая внутри себя варианты, чем я могу ей помочь. Господи, как же легко она всегда находила ответы на подобные вопросы, когда дело касалось меня или кого-то еще. И как же трудно было понять, как поступить и что сделать мне. Я так и уснула, не отыскав ответа. Единственное, что было совершенно ясно – чтобы помочь ей, мне нужно начать в участвовать в её жизини не советом, а действием. Хоть как-то разгрузить её ношу. И нужно до всего дойти самой, ведь твоя бабушка ни за что бы не согласилась на подобную идею добровольно; в этом вся суть добра – постоянно искать, где необходима помощь, но никогда не раскрывать, если помощь нужна тебе самому, – Лариса повернулась и вытянулась ко мне всем телом, предложив свои руки. Я немедленно за них ухватился, – А потом произошло чудо. В метро случайно я встретила тебя, и сразу все поняла. В тот же вечер, связавшись с твоей бабушкой, я все ей рассказала и услышала, как тает её голос – значит, все случилось, как надо. Я вцепилась в эту ниточку, не собираясь её отпускать, и твоя бабушка это поняла. Тогда мы с ней очень долго разговаривали сначала о вашей семье, а потом, как и раньше, обо всем на свете. И я была счастлива. Мы договорились, что теперь я буду с тобой.. нет.. мы вместе будем с тобой через меня. И это было проще некуда, ведь с первого дня оказалось, что ты замечательный мальчишка. Я и в тебя влюбилась тоже. Внутри меня все успокоилось, я даже стала потихонечку забывать бабушкин замученный взгляд. Каждую нашу с тобой встречу мы обсуждали и проживали с ней, я рассказывала ей все, что узнавала о вас. Вместе мы обдумывали все ситуации, и что с ними можно поделать. В суете всех забот, мои тревоги о ней успокаивались. Я ведь и представить себе не могла, что знаю далеко не все и, тем более, что она узнаёт о вас не только от меня. А самое главное – никто из вас ни на секунду не переставал быть ей нужен, и этот разрыв невозможно заменить ни мной, ни любым другим человеком. Вчера она позвонила мне и попросила приехать домой к твоему папе. Я очень обрадовалась, хоть и понимала, что придется идти против воли твоей мамы. Тут ведь в который раз все события наложились, как специально: сначала звонок твоей мамы с просьбой посидеть с тобой, и почти тут же звонок бабушки с просьбой нашей встречи. Я ехала в предвкушении радости и чуда.. А тут такое.. Скандал.. Скорая.. Больница.. Она не выдержала, а меня рядом не было. Снова.. – Лариса второй раз заплакала огромными, редкими слезами, а у меня душа полезла из тела, – Это моя вина, я не справилась.. Все не так делала..

У меня надломилось горло, но я удержался и больше не заплакал. Легче от этого никому не будет. Тем более с нами Юра, а он мужчина и никогда не плачет. Мужчина должен быть опорой, как Юра. Я обнял Ларису и начал гладить по волосам, а потом почувствовал, что машина замедлила ход и остановилась на краешке дороги. Мы приехали.

Мне очень трудно вспоминать и рассказывать, что происходило в больнице. Особенно после того, как приехала мама. Она была в шоке и одновременно в который раз искала виноватых. Она всегда пытается искать виноватых, не понимая, что иногда нужно просто успокоиться и принять ситуацию такой, какая она есть. Потому что назад ее все равно не вернуть, а вот испортить еще больше можно даже одним неосторожным словом. Некоторым событиям не стоит давать оценку хорошее-плохое, нужно просто отнестись к ним, как к данности и молча делать выводы; каждый свои. Но у мамы началась настоящая истерика, в который были виноваты все без исключения, и даже сама бабушка.

Мне в ноздри снова ударил йодно-марлевый больничный запах, а в уши – больные стоны приемного покоя, зелено-белые стены начали съезжаться вокруг меня, пытаясь огородить ото всех остальных. Сквозь хор всхлипов боли и мольбы о помощи донесся змеиный шепот. Он звал меня в больничную кровать и на подоконник смотреть через окно, как на деревьях ржавеют, а потом опадают бурые листья. А еще позже голые корявые ветки покрывает снег, и больше ничего не происходит; ни событий, ни тревог.

Я и не знаю, что бы произошло, если бы в этот момент мою руку не взяла Лариса, и я не уловил теплый, едва сладкий запах спасения, после которого стал выплывать из себя на голос самой красивой музыки.

– Митюша, ты в порядке? – Лариса озабоченно смотрела на меня, будто чувствуя, что сейчас могло произойти, и как близко опасность.

– Тетя Ира, мне кажется, вам с Митюшей стоит поехать домой. Врачи заверили, что жизнь бабушки Ксюши вне опасности. Да и сегодня к ней все равно уже никого не пустят, – Она посмотрела на Юру, отыскивая в его взгляде поддержку и, разумеется, нашла её там, – А мы тут еще посидим, узнаем все подробнее про палату и про лечение, и обязательно сегодня же вам позвоним.

Мама сомневалась, её искренние переживания за бабушку были слишком заметны, хоть она не менее искренне убеждала себя, что та сама во всем виновата. Правда, с момента, как врач заверил нас, что все обойдется, её мысли начали возвращаться в ежедневник дел. И, в конце концов, эта чаша перевесила, и мама согласилась на наш немедленный отъезд, взяв с Юры с Ларисой слово, что они останутся в больнице и хорошенько разузнают все мелочи бабушкиной госпитализации.

Лариса поцеловала меня на прощание и обняла так, будто я её родственник, а Юра снова крепко пожал руку, только на этот раз закрыл наше рукопожатие от всех за своей широченной спиной, и тихонько добавил:

– Ты – настоящий мужчина!

По дороге домой мама почти не разговаривала со мной, только спросила, как я себя чувствую, но тут же перебила мой ответ, когда я стал рассказывать про бабушку, и папу, и всех-всех, а все остальное время разговаривала сама с собой или по телефону. Она была озлоблена и озабочена, несколько раз мы чуть не попали в аварию. Я представляю, как нелегко следить за дорогой, когда у тебя внутри кипит столько страстей. Но каждый раз именно водители вокруг мамы были в чем-то виноваты, но никак не она сама, по крайней мере, судя по её резким словам.

Дома я залез на кухонный подоконник и смотрел, как мама готовит ужин. Она была очень красивая и грациозная. Таких мам снимают модные журналы. С длинными волосами, завязанными в тугой хвост, в зеленом переднике она словно не кухарила, а дирижировала оркестром. Она жарила нам овощи с мясом и вдруг стала напевать какую-то песню. Мне всегда нравился её голос и пение, но тогда я поймал себя на мысли о том, какие же мы с ней все-таки разные, и какие разные вещи нам важны, и люди тоже. В тот вечер мне совершенно не хотелось петь, а она пела. И под её пение у меня перед глазами все закружилось и завертелось, словно я куда-то проваливаюсь. Слух изменил мне, тихонечко подменяя мамину песню нашей про рыжий остров, сковорода вместо овощей стала плеваться во все стороны котлетным жиром и запахом свежего фарша. Животное беспокойство передернуло тело. Меня окутала кухня нашей последней встречи с мамой и папой, их вагонный скандал и наш тупик. Они ругались, не замечая меня. Да и как им меня заметить, если я всего лишь цветок герани на подоконнике, который папа еще давным-давно подарил маме в честь их огромной любви. А в тот вечер он надломно и нервно курил, и тушил об меня окурки, а потом на эмоциях и вовсе скинул с подоконника вниз, на пол. А возмущенная мама в порыве негодования перед его наглостью по отношению к ней даже не заметила этого. Она только сбросила на меня свое шикарное пальто, чтобы было удобнее ругаться. И лишь, когда у них разрядились эмоции и папа ушел, она увидела под пальто разбитого и вытряхнутого меня, кое-как собрала в первый попавшийся горшок, поставила на место и все причитала, разглядывая пятна грязи на своем пальтишке, какое оно дорогое, как ей его жаль и как ей жаль себя, и что из-за всех вокруг, не жалеющих её и её труд, ей вечно приходиться надрываться. И сейчас тоже нужно бежать в химчистку, чтобы спасти свое пальто и избавиться от этих отвратительных следов пока не поздно. Я оставляю отвратительные следы.