Текст книги "Три дня. Никто не знает, как жить"

Постельное белье в кровати до сих пор сырое. Больше ни за что не буду в ней спать, пока дома никого нет. От одной мысли об этой возможности, ко мне возвращаются кошмары первой ночи.

Курточка под кроватью. Бабушка настолько хозяйственная, что даже достав куртку из-под самого дальнего угла, к ней не прилипло почти ни единой пылинки. Хочется надеяться – это знак её недавнего пребывания дома.

Но сейчас я больше не могу думать ни о чем, кроме одного: у меня на коленях лежит курточка, в ней обязательно должен быть телефон, ведь я никогда ничего не забываю взять. Мысли вынырнули из-под подсознания, вернув меня в реальность, в комнату на Смоленской улице. Огонь воодушевления накатывает волнами, да так, что промерзшие насквозь уши начинают гореть. Издевательское чувство волнующего нетерпения, похожее на то, когда пытаешься скорее открыть запакованный в миллион оберток подарок, трясет руки, не давая отыскать нужный карман, и путает пальчики во всех пуговицах и застежках.

Ну где же, где же ты, мой телефончик? Где ты, мой спаситель? За какие-то пол минуточки я извелся так, что у меня все руки и тело пошли нервными мурашками. Ужас!

А как же извелась мама за эти два дня, что меня нет? Что она себе на уме уже подумала, сколько выплакала слёз? Сколько тысяч раз набирала мой номер?

Что я натворил.. Мама! Мамочка, прости! Я не специально! Я как лучше хотел.. Подожди, пожалуйста, еще какую-то минуточку, сейчас я отыщу телефон, и мы друг друга услышим. Я позвоню, и все станет, как раньше. И ты сможешь ругать меня, сколько пожелаешь, или наказать, как захочешь. Но только сначала выслушаешь. Мне очень важно будет рассказать тебе все-все, и ты поймешь! Я верю – обязательно поймешь. А потом мы поговорим с папой, и я ему тоже все-все расскажу и объясню! И он меня поймет. И вместе мы найдем бабушку, а ей ничего объяснять не надо, она все лучше всех на свете видит. Просто я тихонечко со всей силы обниму её и шепну на ушко: «Прости нас, пожалуйста!» и «Спасибо!». А она в ответ просто улыбнется нам своей девичьей улыбкой с ямочкой. Мы все всё поймем без слов, ведь она верит в нас. Все так и будет, только выужу сейчас телефон из кармана.

Экран не горит.

***

Как же порой бывает важен хотя бы лишь один звонок. Обычно мы этого не замечаем, пропадая и теряя себя в суете дней. И это не тот звонок, который может всего раз в жизни спасает страну от войны, маму от неудачного рабочего дня или тетю Люду от шумных соседей. Это тот звонок, что всякий раз, может и сам того не ведая, спасает душу. Родной голос на противоположном конце сигнала обнимает твой мир. И не важно, что он при этом тебе говорит; просит ли купить хлеба, интересуется здоровьем, взывает о помощи или просто сообщает, что соскучился – он спасает твою душу, гладит её по спине и за ушком, и ты начинаешь мурлыкать от счастья. Только мы такие глупые, что почти всегда перестаем это замечать, привыкаем и теряем в себе понимание истинной ценности другого человека для нас. Но, как ни крути, хотя бы раз в жизни каждый чувствует всю силу важности другого человека для себя – когда тот уходит. И это тоже очень большой урок.

Все последние месяцы, как от меня оторвались папа и бабушка, я пропускал это понимание через себя и чувствовал до самого последнего миллиметра. Мою душу перестали гладить, и она больше не мурлыкала. А когда твою душу никто не гладит, то обязательно может случиться так, что она начинает скрестись и больно царапаться внутри, словно ей прищемили хвост.

Я вспоминал все наши дни с мамой и папой, и грустил, что недостаточно ими наслаждался, что не впитывал их еще более жадно, и что не уговорил и ничего не сделал, чтобы они не переставали звонить в домофон о своем приходе, каждый вечер создавая в себе и во мне внутренний трепет обласканной души. И я очень тосковал по этому чувству, особенно когда осознал всю его силу и глубину, ведь оно роняет настолько же сильно, как и возвышает.

Когда мне начала звонить и приезжать Лариса, я задышал. И пусть она не была мне родственницей, но очень скоро стала родной. С ней я чувствовал себя китом, которого сталкивают с берега обратно в море. А оказавшись в море, я уже смогу вернуть всех своих. Мне хотелось, чтобы Лариса знала и понимала все это про себя и про нас, но не мог объяснить, неуклюже путаясь в словах и действиях. И пусть у меня толком ничего не получалось, на душе все равно было спокойно, я был уверен – она настолько похожа на бабушку, что тоже умеет смотреть насквозь и понимать больше, чем может выразить другой человек.

После трудного разговора с мамой в конце их знакомства – та наша встреча и общение не стали последними. И пусть я даже не догадывался и ни о чем не переживал, ни на каплю не осознавая, как плохо все могло закончится – это было скорее чудом, чем закономерным исходом. Кроме того, мама не обронила ни единого скверного словечка о Ларисе, как на следующий после их знакомства день, так и после, а даже наоборот – на всякий случай переписала у меня номер её телефона. Так же, как и мама, Лариса виду не подавала о случившемся. Она звонила мне, наливая в мою жизнь счастье, и в последнем разговоре обещала приехать на выходных, «если я, конечно, не против».

Ну, конечно не против!

Лариса приехала в субботу. Зазвонил домофон, и я безошибочно угадал, что это она, на бегу у двери уже чуть ли не выхватив трубку домофона из рук тети Люды, чтобы она снова зря не воровала у нас секунды драгоценной встречи.

– Привет, солнце!

Я молча обнял её.

Тетя Люда предложила нам всем вместе попить чай. Она всегда и всем предлагает пить чай, стоит кому-то переступить порог квартиры. То есть, пускает-то она, разумеется, не всякого, но если уж кого и пускает, то предложение чашечки чая так же обязательно, как «будь здоров» чихнувшему. Не знаю, это действительно такое воспитание или просто хитрый предлог занять плохо знакомому человеку рот и, не высказав невежества, уйти от излишнего общения. Как бы то ни было, Лариса отказалась от чая, сославшись на то, что буквально перед выходом выпила не менее двадцати чашек подряд и почти залпом, а я её поддержал и стал скорее собираться.

За несколько дней до Ларисиного приезда, мы разговаривали по телефону и договорились пойти играть в футбол. Хоть я и был почти всегда освобожден от физкультуры – даже мама сказала, что немного поиграть в мяч на свежем воздухе, мне чуть ли не сам доктор прописал. «Главное – оденьтесь теплее, и пусть Митюша не бегает до испарины, а то простудится!» – это её слова. От них я испытал настоящий восторг. И естественно, в ту минуту, когда Лариса приехала, до чая мне не было абсолютно никакого дела, хотелось лишь скорее одеться и пойти играть в футбол.

Мне хватило каких-то пару минут, чтобы полностью собраться к выходу, у тети Люды не было никаких шансов настоять на своем чае, ведь за такое короткое время даже чайник не успел вскипеть.

В начале месяца встали неожиданные заморозки, и шел снег. Но через пару недель погода все-таки разобралась в календаре и, извиняясь редкими, но такими нужными улыбками бледного солнышка, растопила сугробы и высушила все, что от них осталось. Выйдя на свежий воздух, я тут же сощурился и довольно потянулся. Легкий ветерок подхватывал Ларисины темно-русые волосы, желтыми резиночками в них вплетались солнечные лучики. Она была невероятно красивой. Мы шли на площадку, и я раздувался от радости, сжимая под мышкой почти новенький футбольный мячик, ведь у меня не было много возможностей в него играть.

От нашей парадной до школьной площадки буквально три минутки ходьбы. Мы вывернули из-за угла соседнего дома, и уже можно было увидеть, как несколько ребят играют в футбол на одни ворота, на ярко зеленом островке площадки из искусственной травы. До нас доносилось эхо увлеченных эмоциями подростковых голосов, иногда в порыве азарта они ругались матом. Это звучало очень агрессивно и было мне не по душе, но желание поиграть вместе с ними все равно пылало внутри задорным огоньком. Ноги сами по себе ускорили шаг, да так, что Лариса стала едва поспевать за мной. А ведь она девушка, и ей нужно вести себя неторопливо и воздушно, тем более, когда совсем близко мальчишки.

Я миновал калитку и оказался между двух небольших трибун с разноцветными сиденьями. Там сидел один парень. Я его узнал – это был Юра. Несколько лет назад он учился в нашей школе, а потом закончил ее и стал взрослым. Юру очень трудно не запомнить. Даже с моей памятью. Он был хулиганом, по крайней мере, так про него говорили учителя. Он и правда нередко дрался, и у него постоянно были синяки, но у тех, с кем он дрался, синяков обычно было больше. Хотя, чем старше он становился, тем меньше находилось желающих потягаться с ним силами. Когда в школе кто-то приставал ко мне и бил, папа говорил мне никого не бояться и давать отпор, потому что побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто смелее. Я ему верил, но все равно боялся. А Юра был не таким, он, кажется, вообще никого не боялся и всегда давал отпор. И главное его отличие от остальных мальчишек-хулиганов – это то, что он никогда никого просто так не задирает, лишь оттого что сам сильнее или смелее. Но я все равно его опасался, пусть со мной он ни разу даже не здоровался и ни одного словечка в мою сторону никогда не произнес.

Не поздоровался он и в тот день, и даже словно не заметил мое появление. Просто сидел и задумчивым взглядом протыкал округу где-то в стороне от играющих в футбол ребят. Он сидел на одном ряду, вальяжно сложив ноги на другой, будто бы вся трибуна принадлежала ему одному, а он вышел немного расслабиться и подышать воздухом, раздумывая о излишней суете жизни.

Я остановился у кромки поля и робко оглядел играющих. Шестеро старшеклассников. Мы знали друг дружку, и мне уже не хотелось никакого футбола. Трое из них, как и Юра, считались хулиганами, они учились в моей школе, и постоянно меня задирали и лезли в драку. В школе меня еще как-то спасали учителя или девочки (а ведь ради их внимания мальчики обычно и дерутся), а тут была улица и, если что – помощи ждать неоткуда. Настроение играть и веселиться сменилось страхом и желанием уйти, пока они меня не заметили. Еще больше меня пугало то, что я завис, закрыв собой мальчиков от Юриного сурового взора. И если он сейчас сам меня не зацепит, то уж точно настолько громко окликнет о том, как я ему мешаю, что обнаружит меня для хулиганов на поле. Все внутри заклокотало.

Как раз в этот момент подоспела Лариса. Она подошла вплотную, а я этого не заметил, и от неожиданности вздрогнул и выпустил мячик из рук. Он приземлился мне на ногу и, отскочив от неё, покатился в сторону играющих.

– Солнц, ты чего? – удивленно поинтересовалась Лариса, – Чего с тобой, Митюш?

Я не мог ей ответить, все мое внимание было сосредоточено на мяче, а тот катился в сторону мальчишек, намереваясь без спроса войти в игру. Кроме того, признаваться в своих страхах – не по-мужски.

– Ты чего молчишь? – Лариса почти беспокоилась, – Вон, как тебе повезло, а ты скуксился чего-то!? С мальчиками-то лучше играть в футбол, чем со мной, а я за тобой со стороны понаблюдаю! Девушкам лучше поддерживать мужчин, а не соревноваться с ними! – Лариса звонко хихикнула, радуясь своему остроумию.

Пока я искал, что ответить, мой мячик успел остановиться буквально в паре шажочков за спинами мальчишек. Как раз в это мгновенье они все увлеченно ждали начала розыгрыша и смотрели на вратаря. Тот собирался вводить мяч в игру. Он подкинул снаряд в руках, тот на мгновенье завис в воздухе, и после удара ноги полетел высокой свечкой вверх. Один из игроков попятился, примеряясь принять высокую подачу и, не заметив за спиной мой мяч, наступил на него, повалившись на газон с бранной руганью. Другие игроки непременно начали гоготать над ним, как стая гусей.

– Что это еще за на..?

Упавший вскочил на ноги и мигом обернулся в нашу с Ларисой сторону, гневное выражение его лица быстро стекло и вытянулось в оскорбленное удивление.

– Оп-па! Кто это тут у нас! – я не разобрал, кому из нас он так восклицал.

– Привет, мальчишки! – Лариса поздоровалась со всеми сквозь сдержанно-извиняющийся смех. Она ведь даже не подозревала, какую опасность я на нас навлек.

Но мальчики почему-то наперекор своему обычному поведению не торопились выражать грубое недовольство или желание отомстить за обиду. И Ларисе показалось, что все в порядке, и эти мальчики – совершенно нормальные и приятные ребята. В тот момент мне и самому поверилось в неожиданное везенье.

– Ребят, возьмете Митюшу с Вами поиграть? А то он сегодня какой-то стеснительный!

Они стали отвечать одновременно, перебивая друг друга. В их голосах читалась злорадная усмешка, только Лариса этого не понимала. Добрые люди бывают очень доверчивы и наивны, ведь каждый судит о мире по себе. Они не верят в зло другого человека, пока сами его не увидят – это я еще по себе понял.

– А-а-а! Ну-у-у Митюшу-у-у! Конечно, возьмем!

– Эй, Митяй, ай-да к нам!

– Ми-тю-ша, иди играть с нами, слышишь, что девушка говорит?

Они все, как один, ехидно заулыбались друг дружке.

«Я – мужчина, и не должен бояться!» – повторял я про себя, собираясь с духом.

Я вышел на поле, мальчики как бы приветливо начали трясти меня за руку и тяжело хлопать по плечам. Так делали только хулиганы, остальные трое даже не кивали в мою сторону. Было заметно, они тоже чувствовали напряжение, до конца не понимая всю ситуацию, и старались оградиться от нее. Это не было сочувствием или добротой, а скорее трусостью. Я встал чуть поодаль, пока мальчишки обсуждали, как дальше вести игру. Когда они все-таки определились и стали делиться на команды, Лариса довольно улыбнулась и с краешка поля подозвала меня к себе.

– Солнце, у тебя точно все в порядке?

Я кивнул.

– Ну, вот и отлично! – она облегченно вздохнула, ведь у нее не было причин мне не верить, до этого я ни разу ей не врал, – Я тогда отойду минут на пятнадцать-двадцать? До магазина добегу! Если честно, я немного слукавила перед твоей тетей, отказываясь от чая! – она говорила и одновременно поправляла мне воротник, – Так к тебе торопилась, что с утра и росинки маковой не съела! Побегай тут пока с ребятами, я мигом!

У меня внутри все упало, а желудок сделал кувырок, но я снова положительно кивнул.

– Мальчишки! – Лариса снова обратилась ко всем, и они разом обернулись, – Мальчишки, я отлучусь минут на двадцать, не больше, а вы присмотрите, пожалуйста, за Митюшей! – ласковым взглядом она указала на меня, – Хорошо? Я буквально туда и обратно!

– Конечно! Да, какие вопросы, мадам! Раз плюнуть! Можешь и дольше, если надо! – кричали они наперебой, тревожно потирая сбитые руки.

И Лариса ушла. Точнее, упорхнула.

Мальчики решили играть трое на трое на одни ворота, «на жопы». Они всегда только на них и играли, отказаться было невозможно. Хулиганы в одной команде, трусы в другой, меня же поставили на ворота. Якобы, потому что пришел последним. Я волновался до ряби в глазах.

– Давай резче! – грубо толкнул меня в спину один из хулиганов, подгоняя в «рамку».

– Эй, дурень, а это кто? Сестра твоя или, может, подруга? Хотя какая у тебя может быть подруга!? Познакомишь нас поближе? – они все вместе заржали. Даже трусы, – Я тебе за это леща дам! – он подмигнул, и они заржали еще веселее.

– Отвали, урод! Я первый с ней знакомлюсь, я раньше её приметил! – подстрекался другой хулиган, – К тому же я красивее! Да, чушкан? – это он уже ко мне обратился.

– Да вы оба – чепуши, и пока я здесь – вам с ней ничего не светит! – блеснул неполной челюстью третий.

Трусы продолжали выдавливать из себя натужные смешки после каждой фразы хулиганов, смеясь чуть ни не громче их самих. Трусы всегда смеются больше всех, чтобы никто не видел, как им страшно.

– Эй, чушкан! Как хоть зовут твою подружку? Имя у неё есть?

– Да её, видать, тоже Митюшей величать! «Мальчишки, привет», «ребята, поиграйте с Митюшей»! – изображая женский голос, дразнился один их хулиганов.

По площадке снова разлетелось нездоровое хоровое ржание.

Я стоял в воротах и, в попытке пропустить их слова мимо ушей, старался сосредоточиться на игру.

– Слышь, чушка-Митюшка, тебе вопрос задали! – гневно бросился в меня все тот же хулиган.

Я кое-как собрался, и тихо ответил:

– Лариса! – всякий раз называя её имя, я невольно улыбался. Не сдержал улыбки и тогда.

– Хы-хык! – только хулиган, что стоял ближе всех, расслышал меня. Он обернулся к остальным, – Слышь, пацаны, а мы, по ходу, почти угадали – её Ларисюшей звать! – и все так же подхватываемый остальными, он издал что-то типа поросячьего визга вместо смеха.

Тут уже я нахмурился, невольно сжав кулаки, и приготовился все-таки лезть в драку. Одно дело меня дразнить, а другое – кого-то из моих близких. Я сделал шаг вперед, потом замешкался, и в этой паузе мне в грудь прилетел мячик. По площадке разнесся зычный призыв:

– Ладно, хорош ржать! Время уходит, начинаем игру!

В меня снова кинули мяч, но теперь уже мимо, и тот затрепыхался в сетке.

– Скидывай, чепуш!

Игра началась.

Я нервничал еще до игры. А когда разозлился, разнервничался еще больше. Из-за этого первым же делом отправил мяч в аут, взбесив мальчишек.

– Ты чо творишь, косой?!

Стараясь собраться, следующим ударом я выбил мячик почти к центру поля. Там его подхватил один из хулиганов и тут же пнул парашютиком в сторону ворот. Легкий мяч, но я его пропустил. Очень глупо и обидно. Трусы стали на меня ругаться, а хулиганы смеяться и радоваться, словно побеждают в финале важного турнира.

Ребята бегали, создавая много борьбы, особенно старались хулиганы, они не слишком-то церемонились с трусами, хотя и не грубили откровенно, а те, в свою очередь, старались реже идти в стычки и часто убирали ноги. Во многом из-за этого хулиганам удалось забить мне второй подряд мяч. Трусы снова обрушили на меня волну недовольства, хотя в этом голе я был виноват гораздо меньше, чем в первом.

Игра продолжилась. И те и те, поняв, что сегодня не лучший мой вратарский день, сменили тактику и сосредоточились на том, чтобы главным образом бить издали, когда мяч у них, и мешать друг дружке наносить удары по воротам, когда мяча у них нет. Трусы ради этого постоянно подкатывались под мяч, а хулиганы в ноги. Трусы терпели и периодически спорили, но все же им не удавалось добиться штрафного, ведь правила дворового футбола таковы, что прав всегда тот, кто более громко или устрашающе кричит, или же просто, кто сильнее. А хулиганы, несомненно, были сильнее.

Один раз трусам все же удалось отстоять свой штрафной, хотя, скорее им посчастливилось, ведь это был надменный жест великодушия со стороны хулиганов. Они не видели ничего опасного в этом штрафном ударе и решили показать, что играют честно, а сама игра вполне справедлива. Им это было вдвойне выгодно, ведь, помимо проявления выдуманного великодушия, еще они могли быть почти уверены, что в следующий раз никто из соперников не откажется с ними играть.

Точка для удара была определена хорошо за пределами штрафной площади и не считалась опасной, тем более что двое хулиганов встали в стеночку. Удар у трусов не получился слишком точным, мяч полетел чуть выше уровня головы, прямо в тот угол ворот, где находился я. Но он был слишком сильным и быстрым для меня. Тяжелым ядром он выгнул мне кисти и оказался в сетке. Два-один. Хулиганы пришли в бешенство. Я нагнулся за мячом, и тут же кто-то из них толкнул меня так, что я упал, запутавшись руками в сетке, а следом мне по затылку прилетела затрещина.

– Чепуш, ты чо творишь, мать твою? Давно не огребал? Не дай бог, ты нам сейчас игру запорешь!

После толчка и подзатыльника не было больно, но стало обидно и страшно. Я стерпел. В последний раз стерпел. Они итак всю игру били мне по рукам, когда я пытался ловить мяч, делали вид, что сейчас сильно ударят, или просто, глумливо смеясь, заталкивали меня в ворота вместе с мячом в руках.

– Чо разлегся? Мяч резче вводи!

Я поднялся и снова высокой дугой запустил мячик в поле. Никто из ребят не хотел уступать и получать «жопы», поэтому игра пошла более азартно и ожесточенно. Трусы играли лучше, а хулиганы жестче. Несколько раз трусы могли сравнять счет, попадая то в штангу, то в перекладину, но мяч отскакивал в поле, а хулиганы кричали мне, чтобы я молился, если пропущу. И я не пропустил. От трусов. А от хулиганов пропустил. Трусы быстро перепасовывали мячик друг другу, в результате чего один из них получил пас прямо в центре, перед штрафной, он уже хотел нанести удар, как тут его толкнул игрок соперника, попутно забрав мяч себе, и тут же ударил. Я был бессилен что-то сделать. Три – один. Хулиганы выиграли. Но трусы не хотели сдаваться. Сначала они громко, чуть не срываясь на визг, кричали, что мяч был в штрафной, и соперник не имел права бить по воротам, пока не выведет мяч обратно и не разыграет заново. Но вскоре поняв, что своими криками могут нарваться не только на получение «жоп», а рискуют подставить под удары и другие части своих тел, они перевели стрелки гнева на меня.

Они орали так, что я не мог почти ничего расслышать и не понимал, кому и что отвечать, тем более хулиганы тоже не стояли молча, а забавлялись над происходящим. Они подходили ко мне, и снова били по плечу и жали руку, словно благодаря за пособничество в их победе. И это нервировало трусов еще больше, они стали кричать, что не будут стоять «жопы», и что стоять должен тот, кто виноват в их поражении, то есть – я.

Хулиганы непроницаемо улыбались, и в тонких полосках их улыбок было видно, что они обдумывают слова трусов. А я не знал, чем себя занять, поэтому просто встал и в ожидании начала новой игры ковырял ногой резиновую крошку у штанги.

Трусы все никак не могли угомониться. И тут один из хулиганов резким матерным выкриком оборвал их гундеж. Все тут же притихли.

– Значит так! Хватит пылить! Стоять жопы вы все равно будете!

Трусы сникали. Не то, чтобы они всерьез рассчитывали избежать платы за проигрыш или настолько сильно боялись «жоп», словно никогда до этого их не получали, а, видимо, искренне были уверены, что в этот раз ничего такого не заслужили и, что их вины в поражении нет совершенно никакой. А значит, с ними сейчас поступают несправедливо. Но у них нет никакой воли над хулиганами, поэтому в итоге им все равно придется смириться со своей участью. И чем ближе и ощутимее к ним приходило осознание этого факта, тем злее они смотрели в мою сторону.

Но это было не всё. Я не сразу сообразил и разгадал тайну ухмылок хулиганов.

– Слышь, чепуш! А ты вместе с ними вставай! – сказал один, указывая пальцем на ожидающих трусов, – Или ты хочешь персонального угощения?

Они снова решили поиграть в справедливость, правда, понятную и доступную только им.

Я пропустил их слова мимо ушей, никуда не пошел и не встал вместе с трусами, когда они принялись строиться на линии ворот, толкаясь за места с краю, и готовясь к расплате, а вместо этого молча отошел в сторонку. Выждав время, мне снова предложили присоединиться к стройному ряду согнувшихся буквицей «Г» трусов. Я не шелохнулся.

– Гхм, хорошо! Ты сам выбрал! Будешь после них отдельно стоять.

Трое трусов стояли в линию попа к попе, а трое хулиганов поочередно ставили мяч в нескольких метрах за ними, разбегались и что есть силы били по мячу, выцеливая им по самым ягодицам. Над площадкой разносились смачные шлепки и короткие возгласы боли. Иногда мяч срезался и прилетал ребятам в икры, оттого они вскрикивали еще сильнее и хватались за ужаленные ударом места, а я морщился и закрывал глаза, представляя их боль. Хуже всего стоять в центре ряда – туда мяч попадает чаще всего.

Когда все закончилось, трусы начали тереть набитые места в попытке унять боль, а хулиганы довольно процветали на фоне результата своих усилий. Я же стоял в центре поля и, в ожидании новой игры, пинал свой мячик. Послышался свист, и меня окликнули:

– Эй, чепуш! Бегом в ворота!

Я подумал – начинается новая игра. И хоть мне и не слишком хотелось снова стоять на воротах, но к тому моменту в поле хотелось бегать еще меньше. Лучше мячи пропускать, чем меня по ногам изобьют, а потом еще и по попе. Скоро уже Лариса вернется, и мы срочно пойдем домой! Для игры выдался неудачный денек.

– Ты как встал, чепуш? Поворачивайся и нагибайся, недотрога голимая!

Хулиганы раздражались, а трусы расплывались в злорадной улыбке.

Вообще, хулиганом быть не просто и даже трудно. Зло отнимает много энергии, а еще нужно постоянно за собой следить, чтобы вдруг не показать свою слабость. Зло отнимает у человека самого себя. Хотя, наверное, бывают и хулиганы от души, которые не стараются такими быть, а просто такие и есть, но их совсем мало. Чаще всего они попадают в учебники по истории. Человек не может быть плохим. Если человек злой или плохой, значит у него просто что-то не так в жизни, и ему нужно помочь. Потому что вся наша жизнь – это выбор. Явный или подсознательный. Всякий раз мы делаем выбор, а потом собираем в себе его камни. И чем правильней наш выбор, тем меньше в нас камней и тем легче нам парить. Но тогда еще я об этом мало понимал. Зато слышал, как меня обзывают всеми словами, принуждая вслед за трусами, получить свою порцию ударов. Но я был против. Против – потому что это нечестно. Я ведь никому не проигрывал и ни в чьем поражении не виноват.

– Не буду! – таким был мой ответ на все их угрозы и предупреждения.

Хулиганы грозно надвинулись. Самое страшное – когда кто-то идет на тебя молча, ведь ты не знаешь, чего ожидать, не знаешь, о чем человек думает. А они именно так и шли, они знали свое дело. Инстинктивно я встал боком и замер в ожидании. Они подошли, обступив меня вплотную. Тут как тут, один из них резко дернулся, делая вид, что заносит на меня руку, я рефлекторно сжался и прикрыл лицо руками. Они снова ржали.

– Ты чего сокращаешься, чепуш? Ссышь? И в ворота вставать тоже ссышь? Что ж ты за ссыкло такое? А, чепуш? – он взял меня за рукав и начал дергать во все стороны, – Тряпка ты обоссаная!

Мне стало еще страшнее. Пытаясь отступить, я дернул плечом, чтобы вырваться из его руки. Он этого не ожидал. Рукав моей курточки натужно треснул в его хватке, высвободился, и я отскочил, оказавшись у самой сетки ворот.

– Сам ты.. – пробубнил я, точно выпуская изо рта мыльные пузыри.

– Сам ты? Что – сам ты? – хулиган грозно сдвинул брови, – Ты говорить что ли научился, чепушок?

Я посмотрел ему в глаза.

– Сам..ты.. тряпка обоссаная..

От страха каждое слово выходило из меня так медленно, что не успел я договорить, как мне прямо в щеку прилетел его тяжелый кулак. Я хорошо знаю его удары, и это точно был не самый больной из них, это был удар-толчок. Я повалился назад, путаясь руками в сетке, ноги подсекло, и через секунду я уже почти лежал на холодном газоне, пойманный одной рукой в сетку.

Несколько секунд эти трое просто смеялись, нависая надо мной, а трусы обескураженно наблюдали, что будет дальше. Потом тот первый, что уронил меня, закричал:

– Ну и кто теперь обоссаный? Чо притих-то? Мудила! – он замер, только пар поднимался и закручивался от его разгоряченного дыхания, а через секунду он замахнулся на меня своей огромной ногой и ударил где-то между попой и поясницей, – А вот и твои жопы! Угощайся! А говорил – не буду, не буду! – он даже не смеялся, а просто наслаждался собой.

Потом и другие хулиганы подошли и, обзывая меня всеми словами, стали бить ногами, целясь в мягкое место и отсчитывая:

– Раз!

– Раз!

– Два!

– Два!

– Два!

– Тр… аййй!

Послышался посторонний глухой и очень плотный шлепок.

– Ты чего, сука?

– Ай-ай! Айййй!

Я лежал, зажмурившись, и мог только слушать. Казалось, кто-то рядом хватает за шкирки маленьких щенков и бросается ими во все стороны. До меня доносились скулеж и шлепки их падений. Почти сразу, сквозь смешение чужих донесся и родной голос. Он одновременно приближался снаружи и, как бы, выходил изнутри меня. Это был Ларисин голос.

– Мальчики, что вы делаете? Мальчики, прекратите! – она пробивалась ко мне вслед за своим голосом, – Митя, Митюша, я тут!

Её руки коснулись моих. Страх таял. В пол тона она заговорила со мной:

– Все хорошо, Митюша! Ни на минуту нельзя мальчишек оставить! – затем она обратилась в кому-то еще, – Хватит уже их бить! Кулаки расчесались?

Глухие стуки, крики и матершина прекратились. Кажется, и Лариса, и бабушка одним лишь только словом могут остановить целую планету, а все плохое, к чему они прикасаются – мгновенно растворяется. Я открыл глаза.

На корточках предо мной сидела Лариса, она смотрела мне внутрь. Над нами, размахнувшись огромной спиной, стоял Юра. Он загораживал нас от шайки бешеных щенков-хулиганов и трусов, а те, жалко поджав хвосты, рассыпались перед ним кто, сидя на газоне, а кто просто полусогнувшись, и закрывали свои тела от возможности нового нападения Юры. Но Юра не нападал. И больше не напал бы, ведь Лариса попросила его прекратить. Правда, знали это только мы втроем.

Хулиганы хоть и были подлецами, но в отличие от трусов терпели боль поединка молча, а те продолжали стонать и тереть больные места, словно им снова пробили «жопы». И тут один из трусов скрипящим от боли и обиды голосом спросил:

– Меня-то за что? Я же ничего не сделал! – ему было плевать на всех, кроме себя.

– Вот именно за это! – непроницаемо-спокойно ответил Юра, – А теперь испарились отсюда! Все.

Юра протянул нам с Ларисой руки и помог подняться. Вытянувшись во весь рост, я обнаружил, что Юра не такой уж и огромный. Не сильно превосходя ростом меня, он, возможно, и вовсе не был больше или выше моих обидчиков. Большими людей делают их поступки. Так же, как и ничтожными. Поэтому Лариса – стройная и гибкая, но все же не миниатюрная, как дюймовочка, все равно на его фоне была маленькой и хрупкой. Это она специально. По закону девочек – мальчики никогда ничего не должны понимать, а тем более знать. Для этого-то Лариса угрюмо, но все же невозможно мило насупилась на него и спросила:

– Зачем ты их побил? Они тебе ничего плохого не сделали! Вечно вам – мальчикам нужно кулаки в ход пустить. Как будто слов не хватает!

– Но..я..! – Юра опешил (сильнее самого сильного мужчины может быть только его любимая женщина – это я еще по папе узнал), – Они же.. тут.. это..! – Юра потерянно разводил руками, указывая то в ворота, то на меня, то на удаляющиеся фигуры ребят.

– Так я и знала! – учительским тоном прервала его Лариса, – Даже сказать нечего!

Юра замолк, глотая слова и краснея. А я жутко гордился им и хотел быть таким, как он, улыбался им обоим, совершенно забыв о событиях двухминутной давности. Ведь у меня неважная память, особенно на все плохое.