Текст книги "Кузнецова и лучики добра"

Рина проследила за взглядом Дона и внезапно обнаружила, что водит своей рукой по его руке.

– Ох, – смутилась девушка и поспешно оглядела комнату.

Джеф довольно щурился, как пригревшийся около печки кот, Керис сидела возле него мелким чертёнком, который вдоволь сегодня побесился и уже почти задремал, но которого лучше всё равно лишний раз не будить. Ничего страшного не происходило.

– Мы весь вечер чешемся! – догадалась Рина.

– Об этом и разговор, – кивнул Дон. – Джеф говорит, что самое интересное происходит на границе. Моя чесотка начинается там, где заканчивается твоя.

– Почеши мне спину – и я почешу тебе, – добавил эльф.

– А мы с Керис говорили, – Рина указала рукой в сторону двери, – о том, что я – пустое место, и это тоже может кому-то не нравиться, хотя я всю жизнь думала, что наоборот.

– Тереться не обо что. И положиться нельзя, – согласился Дон.

– Что?

– На пустое место не опереться. С пустым местом вообще мало что можно делать.

– Его можно занять, – предложила Рина.

– Тогда оно пропадёт, – пожал плечами Дон.

Разговор потёк куда-то дальше, уже без Рины, девушка выпала из него, обдумывая сказанное и прислушиваясь к ощущениям в собственном теле, продолжая при этом поглаживать чью-то руку, оставляя таким образом маленький кусочек контакта, с помощью которого можно было бы вернуться в компанию.

– Это всё трава? Мы из-за неё… чешемся? – Рина перестала гладить руку и подёргала за неё, привлекая к себе внимание.

– Мы всегда чешемся, – грустно улыбнулся Джеф, на этот раз рука оказалась его. – Просто сейчас делаем это сильнее, чем обычно.

Рина взглянула на Дона, который сидел теперь напротив. В глазах её читались растерянность и желание получить второе мнение. Или разрешение на первое.

– Продолжая метафору – да, все люди чешутся, так как все трутся снаружи обо что-то. Все люди чешутся снаружи, – сказал Дон.

– Неправда, – подала голос Керис, подходя к Дону сзади, улыбаясь и запуская руки в его волосы, – вот этот чешется изнутри.

И всё завертелось.

Ккхи

Дон выпал из дрёмы от возни под боком. Источником беспокойства оказалась Рина, нежно тормошившая своего попутчика, желая одновременно и разбудить его, и особо не потревожить, – от этого противоречия Дон и проснулся.

– Эльфы ушли! – выпалила Рина, увидев, что Дон открыл один глаз и тут же зажмурил его опять, пытаясь скрыться от солнечного света, падающего на лицо через большую дыру в крыше сарая.

– Ушли, – подтвердил Дон с закрытыми глазами, вспомнив, как он уже просыпался от другой возни под тем же боком несколько часов назад. Это была Керис, пытающаяся выползти из его объятий.

– М? – спросил тогда Дон.

– Нам пора, – извинилась она.

– М-м-м, – согласился он, перевернулся на другой бок и поглубже зарылся в сено, словно стараясь сохранить тепло эльфийки.

– Мне опять снился единорог! – сообщила Рина с тревогой в голосе.

– Угу, – подтвердил Дон, – этого следовало ожидать, учитывая вчерашнее. Я…

– И меня обокрали! – перебила его она.

– О господи, ты сама согласилась, – простонал Дон, представив очередной разговор о девичьей чести.

– На что?!

– Отдать свой цветок, или какая ещё природная метафора используется в этой местности? Поздравляю с первым сексом! Надеюсь, Джеф был неплох, такие обычно пытаются произвести хорошее первое впечатление… Так, подожди, я сейчас проснусь – дай хотя бы глаза раскрыть! – и стану более приветливым. Ненавижу недосыпы. А мне недосыпали ещё часа два сна!

Рина дождалась, пока Дон проворчится, и отчеканила:

– Это не первый секс.

– Нет? – Дону всё-таки пришлось приоткрыть один глаз – только для того, чтобы удивлённо поднять бровь. – У тебя с кем-то уже было? А с кем?

– Они украли мои вещи и увели Фёдора! – ледяным тоном продолжила девушка.

Дон нехотя встал, и вместе они оценили ущерб. Не считая мула, эльфы взяли ровно столько, чтобы у них с Риной не возникло желания гнаться за ними неизвестно куда или даже вставать утром ради этого, по крайней мере на взгляд Дона: из его сумки не исчезло ничего такого, к чему владелец был привязан; что же касается Рины, то её пропажи были ей дороги только потому, что ничего другого у девушки не было.

– Если обобщать, всё это называется словом «барахло», – подвёл итог Дон.

– Зачем они это сделали? – спросила девушка.

– Какие будут гипотезы, дорогой Ватсон? – поинтересовался Дон и пожалел: теперь быть не в духе пришла очередь Рины, и уж тем более она не была в настроении для игривого тона.

От девушки исходило неслышное пыхтение. «Можно сказать, она готова взорваться», – подумал Дон, подбирая правильное выражение, дабы описать состояние попутчицы. «Впрочем, нет, – поправил он сам себя, – она совершенно ещё не готова взорваться, хотя именно это бы ей сейчас не помешало». «Кипящий чайник» – слишком затасканно. «Закипающий фарфоровый чайник династии Мин». Стало ли от этого сравнение более изящным?

– «Какого, к чёрту, Ватсона» можно пропустить, – подсказал Дон, – и перейти к тому, что тебя волнует.

– Нас ограбили, а ты опять со своими сказками!

– Это я уже понял, ты злишься. Злись. Можешь делать это вслух.

Дон подождал ещё некоторое время и, ничего не получив от Рины, вышел из сарая. Вернулся он минут через десять с каким-то свёртком.

– А ты ничего не сделал! – встретила его Рина.

– Принимается, – кивнул Дон, садясь в кучу сена и кладя пакет рядом. – У меня ещё были варианты: «назвал мои вещи барахлом», «не расстроился, как я», «опять втянул нас куда-то, как с троллями». Ты злишься на меня за то, что нас ограбили.

– Но ты же должен был знать!

– Вижу этих эльфов первый раз в жизни. Как и ты, впрочем.

– А чесоточная трава?

– Увлекался в детстве ботаникой. Ты могла бы её не курить и с эльфом не спать.

– Нас всё равно бы ограбили.

– Могла бы переночевать в таверне, тогда ограбили бы только меня.

– Но ты спросил: «Пойдёшь смотреть Ккхи?»

– Можно было ответить «нет».

– Но мне было интересно узнать. А ещё ты сказал: «Хочешь, покажу, какие Ккхи волшебные?» – и уколол мой палец. Что, можно было отвернуться? – передразнила Рина.

– А ты спросила: «Что это?» – когда я рассматривал Ккхи, – улыбнулся Дон, – но да, да, об этом я тебя вовремя не проинформировал, уж прости.

Происходящее почему-то веселило его, что раздражало Рину ещё больше.

– Почему ты смеёшься? – зло поинтересовалась она.

– Улыбаюсь. Это весёлая игра – поиски виноватого, хотя и не думаю, что они здесь есть. Но давай доведём её до конца: а ты могла бы не идти искать единорога со мной.

– Но тогда бы я умерла! То есть ты что же, предлагаешь или умирать, или терпеть вот это?

– Я предлагаю несколько снизить градус моего всемогущества. В рамки моих возможностей не входит предсказывание будущего.

– А что входит?

– Осмысление прошлого и настоящего. Я не знал, что нас ограбят, и не в моих силах это предотвратить.

– Но ты можешь объяснить, почему нас ограбили?

– Что-то в этом духе, да.

– И почему?

– Я не знаю. И не должен был. Но объяснить могу, – добавил Дон после небольшой паузы и хитро улыбнулся.

Рина замолчала, но было видно, что это временное перемирие и она ищет новые пути атаки. Ей было совершено ясно, что Дон просто издевается. Конечно, знания его не безграничны, Рина на этот счёт не обольщалась, но не могла же граница знаний проходить именно здесь и сейчас.

Всемогущество? «Смешное слово», – подумала Рина. Ну конечно же, никакое не «всё-могущество», но определённо «что-то-могущество». Он скрытный, не показывает всё, что может, и якшается чёрт пойми с кем. Эльфы опять-таки ограбили не полностью, как будто знают что-то.

Просто по каким-то причинам Дон в этот раз совсем не постарался. Возможно, ему было безразлично, что их ограбят. «Возможно, и я ему безразлична? – предположила Рина. – Если ему почему-то не обидно за свои вещи, но хотя бы за мои должно».

Поразмышляв ещё немного, девушка решила, что Дона выдаёт спокойствие. Когда человек чего-то не знает, он переживает и волнуется. Дон же почему-то расслаблен, но не так, как будто ему всё безразлично, а спокоен и внимателен одновременно. Словно что-то знает и ждёт. Всё-таки знает!

– Я и спросил, какие будут гипотезы, потому что не знаю, – примирительным тоном сказал Дон. – То есть как ты думаешь, что произошло?

– Эльфы, – пожав плечами, сказала Рина, тут ей было всё понятно.

* * *

Дон потянулся к свёртку и развернул его, расстилая бумагу на полу сарая.

– Лучшее средство от недосыпа – еда. Угощайся, – сказал он.

«Сбегал, значит, за жрачкой», – подумала Рина. Внутри неё начало смутно клокотать привычное: «Еда, значит, ему не безразлична!» – но она решила не давать этому ход. Рина покосилась на Дона: тот ел лепёшку с завёрнутым в неё сыром так, будто никто и никогда на него не косился. Доев, он встал, стряхнул крошки с живота на пол, потёр руки и сказал:

– Ну, посмотрим.

Ккхи спал, даже когда Дон стянул ткань с клетки, поэтому пришлось постучать по прутьям и снова насладиться разворачиванием ящера в полный рост, которое уже не так стильно захватывало дух, как в первый раз, но всё равно внушало трепет.

Дон оказался на голову ниже Ккхи. Они встретились взглядом – и ничего не произошло. Дон шмыгнул носом. Ящер с шумом втянул воздух в ноздри, принюхиваясь, – и снова ничего не произошло.

– Удивительно воспитанный! – с восхищением сказал Дон. – Какая сила Ккхи!

– Воспитанный эльфами? – не выдержала недосказанности Рина.

– Воспитанный Ккхи. Удивительно воспитанный Ккхи Ккхи. Самовоспитанный. Ккхи, воспитывающий самого себя за хвост.

– Значит, можно войти в клетку! – догадалась Рина.

– Я бы не стал так рисковать.

– Почему?

– Если бы к тебе без спроса… – начал Дон, но осёкся, вспомнив дом Рины, где у неё даже не было своей комнаты. – Ну, прежде всего, это невежливо. Он сам выйдет, надо его только заинтересовать.

Дон оторвал восхищённый взгляд от ящера, залез в сумку, достал оттуда колоду карт и показал её Ккхи жестом, каким обычно показывают пропуск (в тех мирах, где они существуют).

Ящер хрюкнул и дёрнул хвостом. Решётки исчезли – неожиданно и без всяких спецэффектов, – и все трое оказались в одном пространстве. Рина отпрянула, Дон отступил в сторону, давая ящеру пройти. Ккхи оценил мизансцену, несколько раз отпружинил от пола, перемещаясь по сараю, и развалился на той же охапке сена, где ещё вчера сидел эльф.

Широко расставив ноги, ящер задрал набедренную повязку. Тут же пасть его обмякла, а зрачки покрылись увлажняющей матовой слизью, заменяющей им моргание век. Вероятно, это было аналогом человеческого закатывания глаз. Между ног что-то зашевелилось и с усилием выплюнуло комок слизи – тем же манером, как кошки срыгивают шерстяные шарики.

– Я твою маму ел! – сказало «что-то» скрипучим голосом.

«Оно» торчало между ног ящера и выглядело как увязнувший там по хвост ещё один Ккхи, раз в девять поменьше, в три раза морщинистее и в невыразимое число раз вертлявей и живее.

– Я твою маму ел? – повторило «оно» медленней, подкрепив высказывание жестами, запихивая маленькими ручками в рот большие невидимые куски.

Рина прыснула в кулак.

– Я твою маму рвал! – отозвался Дон, изображая челюстями отрывание кусков от чего-то массивного.

Ккхи-младший оценивающе развернулся к девушке и произнёс, обращаясь явно к ней:

– Не болей.

Это она поняла и смущённо ответила:

– И вы здравствуйте.

– Хорошо. Обезьяний язык. Предвкушаю беседу, – сообщил ящер, делая заметные паузы между фразами.

– Обезьяний хорош ваш, – уважительно кивнул Дон.

– Ах, – махнул лапкой Ккхи и с очень сильным, почти совершенно непонятным акцентом прокаркал: – Не гврорим обзьяний.

– Смысловой слизень, – догадался Дон, указывая на срыгнутый комок.

– Дон? – шепнула Рина, требуя подробностей.

– Фруктовые мухи едят фрукты, – после паузы сообщил Дон.

– И чего?

– Смысловые слизни едят смысл. – Снова пауза. – Аналогично.

– И чего?

– И весь не съедают.

– И чего?

– Охотничий ястреб. Аналогично.

– Ну Дон! – жалобно возмутилась Рина.

– Ловит, но не ест. Сама попробуй. Скажи много слов.

Рина не понимала, издевается ли Дон, и сейчас, и вообще – всегда. Иногда он говорил много, но чаще – мало и непонятно, и мотивы такого поведения были Рине неизвестны. Часто казалось, что он её дразнит, скрывая смысл, заставляя дёргать и канючить, как будто ему нравится, что его постоянно теребят; но ещё чаще казалось, что он пытается выставить её полной дурой, лишний раз указав на её непонимание или спровоцировав его.

Девушка открыла рот, чтобы выразить мысль, и услышала собственный голос.

– Перестань, – сказал он.

«Подождите, я совсем не то хотела сказать!» – подумала она.

– Но это не точно, – добавил голос.

Какое-то время Рина переваривала свои ощущения, после чего проникновенно сообщила:

– Лезет медленно.

– И плохо клеится, – согласился Дон, сделал паузу и просуммировал: – Говно вомбата.

«Кубики!» – сообразила она. То, что раньше выглядело неразрывной линией, оказалось теперь ожерельем, бисером нанизанных друг за другом кубиков. Сейчас звенья стали огромными и неподъёмными, как моаи, но поэтому и видимыми.

«Перестань», – попробовала Рина ещё раз выкатить тот же куб. «Мне не нравится», – после паузы дотащила она второй, пытаясь прояснить контекст. Конструкция продолжала выглядеть неустойчивой, две эти фигуры оказались вообще никак не связанными, что стало неприятным сюрпризом. «Потому что!» – сообразила девушка.

– Перестань, потому что мне не нравится!

Следующие пару минут Рина провела в глубоких, но пространных размышлениях как о связности «перестать» с «мне не нравится», так и об их отдельности, не спуская тем не менее немигающего удавьего взгляда с мини-Ккхи.

«Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, конечно, чем одному человеку пропихнуть смысл к другому, – думал Дон. – Два игольных ушка. Три. Слизня не считаем, он скорее ушная пробка. Ушная пробка в бутылочном горлышке. А где узко, там и рвётся. Слизень, значит, кусает по линии разрыва и тащит в другое место, работая переносчиком смысла. Перевозчиком. Переводчиком. Муха переносит холеру, но понимает ли муха холеру? Пусть слизень будет „переносчиком“, хорошо. Занятная животина, я про таких слышал, но сталкиваюсь в первый раз. Впрочем, это неважно – сейчас мы адаптируемся к новому размеру дырки и начнём общаться более плавно».

– Скоро пройдёт, – успокаивающим тоном произнёс Дон.

«Девушка, очевидно, раздражается, – отметил он про себя. – Сейчас-то ладно, допустим, спишем на слизня, но вообще… Твоя коммуникационная стратегия, похоже, не очень успешна».

«Моя стратегия, – хмыкнул про себя Дон. – Я назову её расходящейся спиралью: от главного к второстепенному». Дон понимал, о чём идёт речь – хотя речь ни о чём и никуда не шла. Поэтому-то у стратегии и не было имени: её никогда не надо было никому представлять.

Часто Дон выражал свои мысли так, словно за каждое слово приходилось платить. Если количество слов ограниченно, то разумеется. «Разумеется!» – ехидно подумал Дон. Лучше всего начинать с конца: сначала сообщать вывод – на случай, если получится отделаться этим, а потом, когда собеседнику непонятно, рассказывать всё в обратном порядке, и так до самого начала.

Откуда у него взялась такая манера общаться, было неизвестно. Фонетика зависит от окружения: например, абруптивные согласные чаще встречаются в языках жителей горных районов, так как требуют меньше дыхания.

– Тʼапʼат, – сказал Дон.

– Ч’в? – встрепенулся Ккхи.

«В горных диалектах обезьяньего, конечно», – поправил себя Дон, так как сильнее всего она зависит от строения речевого аппарата. Другие особенности языка отражают среду не меньше, просто их сложнее уловить. В какой атмосфере находился Дон, чтобы вырасти таким, было загадкой. Может, он просто талант. Или, например, любимой репликой его отца в диалогах было «Короче!». Или, скажем, он просто живёт в лесу и редко видит людей. Так или иначе, Дон отметил раздражение девушки и, разумеется, решил меняться.

Ящер коротал время за хищным (и только потому, что Ккхи – хищники) рассматриванием Дона и Рины и оценкой того, какие их части наиболее съедобны.

Наконец все трое справились с переполохом в своих мыслях, устроенным слизнем, и вернулись к Ккхи. Большой ящер всё так же оставался без движения, маленький скрутился колечком, залез куда-то под набедренную повязку и вынырнул уже с колодой карт в лапках.

– Портоомния, – сообщил Дон до того, как Рина что-то спросила, и пояснил: – Omnia mea mecum porto. Червоточина у него там. Пространственный карман… Склад у него там, склад. Волшебный безмерный склад. Повязка-самобранка, ну.

Взяв колоду в левую лапу, жестами правой ящер нарисовал в воздухе пару кругов. Помост клетки сложился в несколько раз, превратившись в небольшой деревянный столик с низкими ножками, и, окончив трансформацию, беззвучно заскользил в сторону ящера, чтобы услужливо встать напротив. Ккхи положил колоду на стол, Дон зеркально повторил этот жест.

– Что в меню? – поинтересовался ящер.

Дон достал свою сумку и вывалил содержимое на стол. Ккхи-старший шумно вдохнул воздух, словно вынырнув из воды, подался тазом вперёд, помогая младшему зарыться в вещи, и снова впал в оцепенение.

Ккхи несколько раз ловко пересортировал предметы и сгрёб их кучей в сторону Дона, оставив кобуру с бластером ближе к себе. Дон кивнул и принялся методично складывать всё обратно в сумку; ящер тем временем совершил несколько нырков под повязку, выуживая оттуда каждый раз какую-нибудь неведомую вещь и кладя её на стол.

«Ккхи – это способ торговли», – вспомнила Рина. Ей стало понятно, что ящер хочет бластер – купить или выменять на что-то другое.

– Предметы, имеющие огромную сентиментальную ценность, – прокомментировал коллекцию ящера Дон, взял что-то, по форме напоминающее соусницу из матового металла, и протянул в сторону Рины. – Но как ты смотришь, например, на джинна?

– В каком смысле – джинна?

– А какие смыслы ты знаешь?

– Как в сказках только.

– Ну, значит, джинн как в сказках. Выполняет три желания.

– В обмен на бластер?

– На возможность его потерять. Точный исход мы выясним после битвы.

– С кем? – Рина с опаской покосилась на бластер.

– С ним, – кивнул Дон в сторону ящера. – Воображаемой, конечно. Торги – это конфликт. Каждый хочет урвать себе кусок побольше, но в данном случае надо, чтобы никто не ушёл обиженным. Победитель съедает побеждённого, но проигравший забирает себе товар, или наоборот. Я тебе потом всё объясню, ладно?

– Кушать подано, – сказал Дон, обращаясь к ящеру.

– Я напал неожиданно, – оживился тот, выкладывая на стол карту и подталкивая её в сторону Дона. Верхняя морда Ккхи расплылась в довольной улыбке, капелька слюны вязко сползла с пасти и повисла на подбородке. «Да он скалится!» – догадалась Рина. Только сомнамбулическое состояние ящера позволяло ошибочно принять это за улыбку.

– Ты попытался напасть неожиданно, – поправил Ккхи Дон, выкладывая в ответ свою карту. – Но я был подготовлен, поэтому, – вторая карта легла на стол, – твой удар попал в хорошо защищённое место.

Благоразумно стоявшая всё это время за плечом мужчины Рина пробралась бочком поближе к столу и принялась рассматривать карты. Увидеть получилось опять не сразу, но ничего нового она там не обнаружила: всё те же «сценки из деревенской жизни», по выражению Дона.

Дон выложил изображения покоса и сарая, которые девушка уже знала. На карте же Ккхи вырисовывался град, уничтожающий посевы. «Кажется, был разговор, что все видят по-разному, может, в этом дело?» – подумала Рина и попробовала представить, как ещё можно воспринять то же самое. Но как она ни всматривалась – ничего не выходило. «Как вообще могут быть связаны град и внезапное нападение?» – недовольно подумала она и тут же сообразила, что вопрос поставлен правильно: и то и другое действительно связано, потому что «внезапно». Покос и подготовка? Подготовка к зиме! Сарай и защищённое место – ещё проще: сарай и есть это место! Только если сказать: «Ты ударил и попал мне в сарай», – будет смешно.

Ещё немного подумав, девушка решила, что Ккхи, наверное, никаких «покосов» не видит, потому что хлеб почти точно не ест – такой-то пастью. А град? Возможно, он бьёт не посевы, а просто траву. И это плохо, потому что… ну, например, Ккхи в этой траве живёт и мёрзнет. Шерсти-то у него нет. Тогда, конечно, он способен понять укрытие – сарай. Интересно, он у них так же выглядят? Рина покосилась на стол, который раньше притворялся клеткой. Ни один местный кузнец не мог бы создать такое.

«Кузнеца, впрочем, и не волновали бы посевы», – отметила девушка. Как, наверное, и его дочь. «Филя!» – тут же всплыло в её голове. Сын конюха с широко посаженными глазами и постоянной улыбкой. Все разговоры – только о лошадиной доле: таскание плуга, перевозка тяжестей, потеря подков. Когда Рине надоедало, она затыкала ему рот поцелуем; он застывал и не сопротивлялся, а потом радовался этому так же, как лошадям. Они провели вместе целое лето, и конюх наконец-то заподозрил неладное, но никому ничего не сказал: что бы люди ни болтали – что Фил попортил девку или что она использовала юродивого для потех, – всё было одинаково позорно.

Рина попробовала посмотреть на карты взглядом дочери кузнеца, надеясь увидеть там что-то соответствующее, но ничего, кроме отца, не открылось. Его лицо было перекошено, как в те моменты внезапной ярости, которые случались у него несколько раз в месяц.

«Неожиданное нападение?» Какая ерунда. Отец просто был недоволен, при этом совершенно ожидаемо и даже заслуженно: в сущности, Рина была та ещё дрянь. Вслух это никогда не говорилось, но только потому, что никто не утруждал себя очевидностями.

От попыток смотреть на карты с другой стороны Рина устала, возможность сдвигать точку сборки была на какое-то время утрачена, и теперь на картах снова пестрели бессмысленные узоры. Оставалось только прислушиваться к разговору игроков, не отличающемуся особым разнообразием: Ккхи нападал, а Дон всегда ему перечил, практически не атакуя в ответ. Дон заметно потел, движения ящера временами вместо плавных становились дёргаными, колоды подходили к концу.

– Я найду тебя в следующем иц’к’л, – пригрозил ящер, сгрёб использованные Ккхи и стал втасовывать их в свою колоду. Эта карта, видимо, позволяла забрать со стола сыгранные и использовать заново. В том, что это просто странная версия карточной игры, у Рины уже не было никакого сомнения.

– Pardon? – переспросил Дон и повторил: – Иц’к’л?

– Я уйду. Я пойду на круг. Круг… – запнулся Ккхи. – Круг… перерождения, – нашёл он правильное слово, вернее, пропихнул через слизня то, что получилось. – А ты – нет. Я буду молодой, а ты – нет. Понятно?

– Круг перерождения?

– Великий круг охоты-жрачки-случки.

– Ах, вот ты о чём. К тому времени я уже выращу сыновей, – улыбнулся Дон, выкладывая карту.

– Накормишь будущих себя землёй? – усомнился ящер. – Зачем так говоришь?

– Я говорю, что, когда ты придёшь, у меня будут сыновья.

– Нет, это не перерождение, а поедание, – сказал Ккхи, указывая на карту, – и ты сказал «выращу». Кормить землёй. Выращивать цветы.

– Кормить детей собой, а не землёй, хотя и дети – цветы жизни.

«Вскармливание!» – вспомнила Рина карту, которую она заполнила вместе с Доном. Это вполне могла быть она. Оба игрока были явно чем-то недовольны, наверняка Рина что-то напортила.

– Да, перерождение, – подтвердил Ккхи.

– Рождение детей, – возразил Дон.

Завязалась долгая беседа, из которой Рина мало что поняла. Тема показалась ей слишком физиологичной, к тому же эти двое постоянно переходили на какие-то третьи и четвёртые языки, за которыми сложно было уследить, поэтому Рина даже и не пыталась; но зато именно она первой заметила, как слизень на полу вдруг начал извиваться, свернулся калачиком и замер.

Ккхи перешёл на щёлканье, Дон попытался прочирикать что-то в ответ, но особого успеха не добился. Маленький ящер собрал карты, свои и Дона, в одну кучу и засунул её себе в портоомнию. Каркнув что-то на прощание, он скрылся за набедренной повязкой, большое тело рептилии ожило, встало и огляделось по сторонам. Заметив слизня, оно раздавило его небрежным движением лапы, прыжком забралось на стол – и беззвучно исчезло вместе с ним, словно никакого Ккхи и не было.

Дон убрал джинна в сумку, а бластер повесил на пояс, как он всегда делал перед выходом куда-то; и тут Рина поняла, что это, наверное, победа.

Девушку прорвало. Она открыла рот, и оттуда полилось множество звуков. Они складывались в слова, слова – в предложения, которые, в свою очередь, не складывались ни во что, но помогали пережить произошедшее. Дождавшись, пока из Рины выйдет весь воздух, Дон сказал:

– Давай не сейчас? Собирайся, нам надо отойти от слизня.

На улице они увидели мула. Фёдор невозмутимо щипал травку, привязанный к ограде. «Мог бы сказать раньше!» – кольнуло девушку, но упрёк тут же был похоронен под грузом последних впечатлений.

Постояв у сарая некоторое время, словно пытаясь запомнить его таким, Дон кивнул. Фёдор тоже зачем-то кивнул, и они молча отправились в путь. «Может, и правда недосып?» – подумала Рина, украдкой разглядывая серое лицо спутника. Похоже, Дон был не дурак поспать, по крайней мере, часто он просыпался позже девушки. Сейчас Дон страдал от последствий слизня, но решил оставить эту информацию при себе: чем больше у тебя в голове разных смыслов, тем дольше приходится восстанавливаться.

– Ну что ты маешься? Сядь на мула и подремли, – не выдержала она спустя час пути.

– Да как же я тебя одну-то брошу?! – притворно ужаснулся Дон.

– Как-нибудь справлюсь, вдоль камней идти много ума не надо.

Встречных путешественников становилось всё больше и больше, а вдоль дороги появились мильные камни, отсчитывающие расстояние до города (в лье); и хоть сама дорога безбожно петляла по горной местности, можно было сказать, что они вышли на финишную прямую.

Взаимоотношения дороги и гор завораживали девушку. Дорога никогда не спускалась к подошве – наверное, потому, что ей оттуда потом не выбраться – и не взбиралась на самую верхушку – потому что лезть вверх дураков нет, если тебе надо вперёд; вместо этого она цеплялась виноградной лозой за бок горы, изгибаясь множеством поворотов. Сейчас, конечно, всё выглядело так, будто дорога была здесь всегда, но Рину особенно интересовало, как же всё-таки та узнала правильную высоту и нужные выступы, когда её прокладывали? А вот два встретившихся туннеля совершенно не впечатлили: подумаешь, дырка в горе, так любой сможет.

Дон проснулся. Привязав Фёдора внизу, они залезли на огромный, в четыре человеческих роста, камень, нависающий над дорогой, и устроили там обед. После трапезы Рина привычно оценила состояние мужчины. Мудрость о том, что человека следует сначала напоить, накормить и уложить спать, а уж потом расспрашивать, упускала главное: требовалось ещё уловить правильное настроение. Еда и сон в этом помогали, но ничего не гарантировали.

– О чём ты думаешь? – рискнула она спросить.

– О киноцефалах. Это люди с человеческими головами, – пробормотал Дон, находясь глубоко в своих мыслях, но тут же поправился: – С пёсьими, конечно же, с пёсьими! Хотя антропоцефалы – это тоже интересная идея. Как раз об этом и размышляю: сколько головы ни меняй, от антропоморфизма не убежать. Люди воображали неведомых жителей дальних земель существами с собачьими мордами и туловищем человека, однако же пёсьеголовые были одеты, пользовались инструментами, и всё остальное у них тоже было как у нас.

– Получалось придумать только уродливых людей?

– Да, но, может, в этом и заключалась задача. «Где-то там живут чужеземцы, но другие. Наверняка страшненькие!» А вот ты попробуй придумать существ, совсем непохожих на ближнего своего. Вообрази, например, цивилизацию кошек, а не собак, и без человеческих тел. Так и хочется нарядить их в одежду, да?

Рина вспомнила банду кошек, живущих через улицу от неё. Красота их волновала меньше всего, именно поэтому они и были прекрасны. Банда делила общее пространство вокруг дома мясника, где ей регулярно перепадала требуха. Наевшись, кошки раскладывались на земле сложными констелляциями, без труда решая задачу N тел, каждая соблюдала определённое расстояние до любой другой, отражающее степень взаимной приязни. Как была бы организована цивилизация таких животных без обществообразующего мясника, Рина не знала.

– До одежды надо дорасти, если не культурно, то хотя бы технологически. А у кошек – лапки, – заметил Дон. – Понимаешь?

– Ага.

– Вот и хорошо. А ты о чём думаешь?

– О дороге.

– Да?

– О том, как её укладывают.

– Ага. Хорошая тема, – после паузы ответил Дон.

– Да нет, ты не понял, не как они это делают, лопатами или чем ещё, а как именно находят…

– Дорога как будто живая?

– Да.

– А жизнь – удивительная.

Рина поджала губы. Всё было правильно, но это не доставляло никакого удовольствия, скорее, наоборот: ей хотелось рассказать самой, а он бы послушал и только после этого пусть понимал бы. Переживания девушки были впихнуты в несколько слов, и как выбраться из этой тесноты, было непонятно. Скажет она: «Да ты послушай!» – а потом выразит что? Что дорога – живая? Вот именно.

– Солнце ещё высоко. Если поторопимся, то почти успеем дойти до города, – сказал Дон, вставая.

– А если не поторопимся?

– Тогда тоже не дойдём, но по-другому.

Быстро собрались. Рина села на мула, Дон пошёл рядом.

– Люди с пёсьими головами – это Ккхи? – продолжила разговор девушка.

– Всё так. Они с другой планеты, и весь их мир…

– Так, подожди-подожди… Откуда?

Дон осёкся. «Девушка не видела ничего дальше соседней деревни, а ты вываливаешь на неё известие о том, что она не одинока во Вселенной», – вздохнул он про себя.

– Планета – это что? – переспросила Рина.

– Отдельный мир, как этот, – осторожно сказал Дон.

– Понятно, это как другая страна, только ещё больше, – быстро сделала вывод Рина, пока Дон обдумывал, как получше разрешить ситуацию. Другие страны были для его спутницы так же недосягаемы, так что какая разница?

– Умница! – с облегчением и удивлением сказал он и продолжил: – И вся их планета – одна большая пустыня. Каждый Ккхи живёт на своей территории, которую охраняет насмерть, потому что иначе не прокормиться. Того, кто проиграл битву за землю, съедают – не пропадать же добру. Рожают редко и мало – всё тот же дефицит еды, да и спариваться опасно: могут сожрать. При таком подходе каннибализм может стать проблемой, да? У одних людей-людоедов было поверье, что если съесть сердце поверженного врага, то станешь таким же храбрым, как он. Глупости, конечно, а вот у Ккхи это действительно так. Мясо поверженного врага уходит не просто на пропитание, но ещё и на то, чтобы отрастить нового Ккхи, как потерянную конечность, между ног «старого». Ккхи-ребёнок похож на «маму» и на «папу», перенимает их свойства, как и у людей. В таком случае помирать не так страшно.