Текст книги "Теория струн"

 
Не бойся, не беги, пока есть силы.
Останься и не рви напрасно жилы.
Победа в том, что видишь только ты,
Бей первым, Ганни, сбудутся мечты!
 

Больше в футляре ничего не было. У Ганни смешались мысли. Он сидел на пожелтевшем от времени советском унитазе и никак не мог понять, как происходящее вообще можно оценивать здраво. Сегодняшняя случайная находка стала результатом такой цепи совпадений, что считать ее делом человеческих рук – совершенно немыслимо. Если даже допустить, что заблудились они не случайно, и на авиабазу попали по точной директиве «ХОКУДО», а военных заранее подкупили, то кто мог знать, в какую сторону приятели направятся после обмена валюты? Кто знал, что им захочется посетить неприметный ночной клуб, а не пройти мимо? И даже если предположить, что Света является агентом «ХОКУДО», и что ночлег она предложила не случайно, и что грабитель с ней заодно, выскочил в нужный момент… Ладно! Но кто мог знать, в каком месте улицы Ганни его догонит? И в какую точку сугроба упадет упущенная парнем сережка? Ведь футляр с запиской был точно под ней! Сережка лежала непосредственно в центре серого картонного круга! Никто, кроме сверхчеловека из комикса, не способен метнуть столь маленький предмет на столь большое расстояние с такой ювелирной точностью. Но на Супермена грабитель похож не был совершенно. К тому же снег… Это самое важное! Снег в месте падения украшения был нетронутым! И не день-два, а неделю. То есть, кто-то неделю назад закопал записку в снег. Потом сережка упала в точности поверх нее. И в записке к Ганни обращались по имени. Но ведь неделю назад никто, кроме Господа Бога, ведающего судьбами человеческими, не мог знать, что Мэтью вообще окажется в России, в этом городке с неизвестным названием.

Это казалось не просто странным. Это выглядело пугающим. У Ганни даже спина похолодела, а к горлу подкатил ледяной комок. Создавалось полное ощущение, что некто неведомый, и уж точно не старая узкоглазая обезьяна, знает его, Ганни, будущее. Возможно и дату смерти. Но как такое возможно? Из более или менее вменяемых ответов подходила только теория с машиной времени. Ничего другого Мэтью придумать не мог. Это тоже за гранью, но хоть что-то. Любые другие объяснения не клеились к ситуации вовсе.

Сообразив, что для слива нужно не надавить кнопку на бачке, которой там не было, а приподнять вверх небольшой пластиковый шарик, Ганни спустил воду, сунул записку в карман и покинул туалет. Его интересовал еще один вопрос, который мог быть связан с таинственным человеком, ведающим его судьбу. Выкрик Светы. Почему именно к нему она обратилась по имени?

Мэтью решил не мудрить, а задать вопрос напрямую, через Ичина.

– Я? Я позвала вас по имени? – поразилась девушка. – Нет, что вы! Я крикнула: «Мать его!»

– Ну вот! Расслышал Ганни знакомую фразу. Мэтью! Меня так зовут! Это моя фамилия.

Ичин заржал. Не засмеялся, а именно заржал. Заразительно, от души.

– Старик! – пояснил он, вытирая слезы. – Она сказала «мать твою»! По-русски это очень похоже звучит на Мэтью.

– Что? – Ганни вытаращился. – Мое имя на русском, слышится как «маза фака»?! Ты серьезно?

– Вполне! – Японец развел руками. – Случайность.

Это уж была случайность, так случайность! Ведь именно выкрик Светы побудил Ганни рвануть за грабителем. Иначе бы вообще ничего не было. Снова навалило неприятное ощущение, будто реальность покачнулась, как взволнованная водная гладь, и пошла кругами.

На ужин Света наварила рисовой каши и пожарила несколько котлет из отдела полуфабрикатов. Ганни ел, почти не ощущая вкуса. Он думал о записке. Возник вопрос, почему первое послание было написано в прозе, и в ней неизвестный автор обращался к «Игрокам», то есть, к Мэтью и Уолтеру разом, а для второго выбрана была стихотворная форма, с обращением к Ганни лично. В этом определено читалась некая логика, но какая именно, пока не понятно. С обращением еще ладно. Допустим, это действительно касалось Ганни, и только его, а для Уолтера будет другое послание в другом месте. Но стихи? Причем, жутко корявые! Их автор явно не обладал никакими поэтическими задатками, ему было бы проще выразить свою мысль прозой.

Мэтью несколько раз прогнал четверостишье в памяти. И тут его осенило. Он запомнил стих со второго прочтения! Полностью, каждое слово! Прозу так не запомнишь. Может, в этом и смысл? Таинственный незнакомец потрудился срифмовать текст, чтобы Ганни запомнил его в точности!

Это полностью ставило все на свои места. За исключением ряда весьма значимых моментов. Первый – как вообще можно было передать записку для Мэтью, не зная в тонкостях, что с ним произойдет в каждый момент времени. Второй – о чем вообще речь в записке?

Ганни даже не стал спорить с Уолтером, кому спать на диване, а кому достанется надувной матрац на полу. Он уступил диван, сам улегся на матрац, укутался синтепоновым спальным мешком и, дождавшись, когда хозяйка погасит свет, погрузился в раздумья.

Стих непрерывно прокручивался в уме:

 
Не бойся, не беги, пока есть силы.
Останься и не рви напрасно жилы.
Победа в том, что видишь только ты,
Бей первым, Ганни, сбудутся мечты!
 

В том, что «не бойся не беги» является прямым указанием, не было ни малейших сомнений. Но что значит, «пока есть силы»? Когда они кончатся, надо будет драпать? Или просто то, что они кончатся? Сам факт? Но главное, в какой момент надо будет применить это указание?

Поразмыслив, Мэтью решил, что скорее всего сама ситуация даст подсказку. Если таинственный незнакомец досконально знал судьбу Ганни, в какой момент тот упадет и где, куда его вообще занесет, и все такое, то он уж точно знал, что и для чего пишет.

И вдруг странный вывод из этой логики поразил Мэтью, как молнией. Так не может быть! Зачем писать записку, побуждать к каким-то действиям, если ты точно знаешь, произойдет это или нет?

Сначала это показалось просто разрывом логики, но уже через пару секунд Ганни понял – нет никакого разрыва. Просто таинственный незнакомец не только читает его судьбу, но и управляет ею. В тех случаях, когда развитие событий его не устраивает, он подкладывает записку с инструкциями. Или не только?

Снова стало страшно.

Первую записку они получили сразу после столкновения с непонятным явлением и после взрыва снегохода. Добро пожаловать в настоящие игры. Что это? Очень это смахивало на презентацию. На демонстрацию явления. Вот мол. Посмотрели? Ну, так добро пожаловать.

Тогда они с Хантом спасались бегством. А тут, «не бойся, не беги». Совпадение? Вряд ли. Что если незнакомец зачем-то гонит Мэтью к таинственному явлению, как школьник гонит радиоуправляемую машинку к трамплину? Еще инструкции оставляет, как поступить в нужный момент. Дико. Бредово. Но очень похоже на правду.

«Останься и не рви напрасно жилы». Тоже смахивает на прямую инструкцию. Мол, стой на месте, силы попусту не трать, пригодятся. Ладно, допустим. «Победа в том, что видишь только ты». Это совсем непонятно. Все люди видят одно и то же. За исключением слепых и дальтоников. Никакими уникальными особенностями зрения Ганни точно не обладал. Эту строчку пришлось отложить, как непонятную. «Бей первым, Ганни, сбудутся мечты». То есть, если в нужный момент ударить, именно это и приведет к каким-то положительным изменениям, к сбывшимся мечтам. А какие у Ганни мечты? Вот если серьезно? Что, если именно в этом ключ?

Мэтью задумался. Больше всего в этом мире его интересовала игра. Не приз в игре, а сам процесс. Все остальное вторично. Деньги, женщины, хорошая еда, крыша над головой, и даже свобода. Допустим, таинственный незнакомец, раз он читает судьбу, знает и о мечтаниях Ганни. Но как можно исполнить мечты об игре?

– Черт возьми! – прошептал Мэтью в темноте, едва не разбудив Ханта.

Ведь Хокудо-сан говорил о чем? Вообще с чего началась эта, если так можно выразиться, игра? С невообразимой, запредельной удачливости. А если точнее? Нельзя ли такую сверхудачу назвать управлением случайностями? Можно! Еще и как! Потому что это уже не просто удача… А что? Селекция, выбор нужного варианта из ряда возможных, вот что!

И тогда получается, что таинственный незнакомец сам обладает такой сверхспособностью! Что если он подтасовывает события, подводя Ганни к некой кульминации? И, судя по стиху, если Мэтью не испугается, не побежит, не будет попусту рвать жилы, но ударит первым… Сбудутся мечты. Об игре? Об удаче? О возможности перетасовывать случайности, как колоду покерных карт? Верилось в это с трудом. Но и так все, что произошло с приятелями за последние дни, находилось за гранью реальности. И все было связано со случайностями. Как ни крути. Почему бы тогда не помечтать? Не построить допущения? Вдруг потребуется, действительно, принять быстрое и единственно верное решение?

Глава 7
в которой Ганнибал Мэтью видит то, чего не видят другие, бьет первым, и оказывается среди струн.

Утро выдалось на удивление ясным, и даже теплым. Электронное табло на площади, как оказалось, имени Ленина, показывало одиннадцать утра и температуру плюс пять градусов по шкале господина Цельсия. По нормальной же шкале Фаренгейта выходило сорок градусов. Да, не жарко, но после вчерашнего морозца, очень даже ничего.

Ичин, Уолтер и Ганнибал, в сопровождении Светы, вышли из дома, чтобы отметиться в комендатуре.

В отличие от окраинных улиц, порядком заметенных сугробами, площадь с монументом Ильичу дворники чистили достаточно тщательно. Стоило осеннему солнцу пригреть, снежный покров начал активно подтаивать, местами оголяя растрескавшиеся асфальтовые дорожки с буграми от проросших под ними древесных корней, клумбы, с сухой травой и опавшими кленовыми листьями.

После отметки в комендатуре Ичин вернулся с сияющим видом.

– Все, деньги переведены, вертолет нам заправили! – сообщил он. – Комендант обещал выделить машину. К сожалению, не до самого аэродрома, а до радарной станции.

– А дальше?

– Там не далеко! – успокоила их Света. – Километра три. Минут сорок ходу пешком.

Ичин перевел, американцы напряглись.

– Через тайгу топать пешком? – пробурчал Хант. – А медведи? Трудно им, что ли, сделать на машине крюк в три километра?

– Если ты попытаешься им объяснить, что тебе трудно пройти эти три километра, они даже не поймут, о чем ты говоришь, – уверенно заявил японец. Ладно. Вы прощайтесь, ждите машину, а я мигом смотаюсь, доложу боссам с переговорного пункта.

Мэтью задумался, стоит ли отдавать записку? Его смущало, что японец вполне мог увидеть манипуляции с футляром в снегу. Не хотелось второй раз иметь бледный вид по этому поводу, особенно с учетом того, что за честность платили. И платили не мало.

Но последней каплей в решении отдать записку стало все же не это. Мэтью хотелось посмотреть на реакцию Ичина. Трудно было сказать, даст это данные для анализа, или нет, но стих надежно засел в памяти, и вряд ли передача записки в руки нанявший их «ХОКУДО» могла чему-то помешать.

– Подожди! – Ганни остановил японца, уже направившегося к переговорному пункту. – Тебе, наверное, вот это понадобится. Нашел вчера в снегу. Непосредственно под упавшей в сугроб сережкой.

Ичин раскрыл футляр, развернул записку. Прочел. Но особого удивления его лицо не выразило. Скорее крайнюю заинтересованностью.

– Интересно. – Японец оторвал взгляд от бумаги, обращаясь к Мэтью. – Тебе это что-то говорит?

– Видна одна общая логическая цепь, – поделился выводами Ганни. – Хоть это и выглядит бредом, но мне кажется, меня как бы загоняют. Ну, чтобы я оказался в нужном месте и в нужное время. Все эти случайности… Слишком откровенно они отклонят нас от задуманных маршрутов. Словно кто-то рельсы прокладывает. Если отбросить факт, что подобный загон противоречит здравому смыслу, то все в эту теорию вписывается. Само же письмо, как мне кажется, содержит прямые инструкции, который мне следует выполнить в нужный момент.

– В какой? – напрямую спросил японец.

– Пока не знаю, – признался Мэтью. – Но мне кажется, сама ситуация должна подсказать.

– Возможно. – Японец сунул записку обратно в футляр и положил в карман ватника. – А почему в стихах?

– Чтобы я накрепко эти инструкции запомнил, как мне кажется.

– Запомнил? – уточнил Ичин.

– Накрепко, – кивнул Ганни.

– Ну, тогда ждите, я скоро вернусь, – распорядился Ичин, направляясь в строну переговорного пункта.

– Почему я узнаю об этом последним? – недовольно пробурчал Уолтер, как только японец оказался на краю площади.

– Не знаю. Прости, дружище надо было самому разобраться. Если бы япошка не поскакал отчитываться перед хозяевами, я бы ему и не отдал письмо. Ну, пока не отдал бы.

– Зачем же отдал?

– Нам платят за это.

Хант удивленно вздернул брови.

– К тому же он мог видеть, как я доставал письмо из сугроба, – неохотно добавил Ганни.

– Ладно. Странная история.

– Да куда уж страннее.

Посоветовавшись, они решили отдать Светлане все деньги, какие у них были. Увидев ворох рублей и долларов, она попыталась отказаться, но Уолтер, призвав на помощь языковой барьер, пока не было рядом Ичина, сделал вид, что не понимает. Девушка, всячески демонстрируя неловкость, деньги взяла, но видно было, как загорелись у нее глаза. Скорее всего, для нее это стало достаточной компенсацией за пережитое.

Вскоре вернулся Ичин, они попрощались со Светой и забрались в комендантский фургончик УАЗ. Солдат-водитель тронул машину с места, и вскоре они выехали из города. Днем обратная дорога показалось не такой длинной, да и трясло в фургончике значительно меньше, чем в кузове грузовика. Добравшись до радарной станции, солдат высадил пассажиров, и сказал, что топать надо дальше по дороге, которая, минут через тридцать, выведет на аэродром.

Делать было нечего, пришлось топать. К счастью, не смотря на снежные заносы, свежие колеи от нескольких проехавших грузовиков были отлично видны, и не позволяли сбиться с пути.

– Куда теперь? – спросил у Ичина Уолтер. – Ты получил указания?

– Да. Следующая точка в Северной Африке.

– Где?! – хором выкрикнули американцы.

– В Африке. Не надо падать в обморок, сэры! – рассмеялся здоровяк. – Вы уже нашли два тайника. Один рывок, и вы в дамках.

«Сбудутся мечты», – вспомнил Ганни слова из корявого стишка, оставленного таинственным незнакомцем.

– Сначала до Аляски, – Ичин начал обрисовывать детали маршрута. – Там пересаживаемся на лайнер господина Хокудо, и полным ходом в Магриб.

– Обалдеть! – Хант присвистнул. – Хоть согреемся.

Минут через пятнадцать пути справа показалось заброшенное антенное поле старой станции дальней связи. В небо торчали высокие мачты с растяжками, между которыми провисали на изоляторах антенные кабели. Все вместе это вызывало ассоциации с металлической паутиной. И Ганнибалу эти ассоциации не понравились. Почему, трудно было сказать, но в душе зародилось тревожное чувство. Делиться он им не стал, но проанализировать попытался. Возможно, оно было вызвано безлюдностью местности и запустением. Каменное здание станции забросили очень давно, с него облезла вся штукатурка, а окна зияли черными, лишенными стекол, глазницами. Из-за этого оно напоминало трухлявый череп многоглазого великана.

И вдруг завибрировал воздух. Не так, как он может дрожать от мощного низкого звука, а как бы сам по себе, словно через него протекало высоковольтное электричество.

– Что за черт? – Уолтер остановился и осмотрелся.

В этот миг между растяжками антенн пробежало несколько быстрых фиолетовых огней. Внутри здания тоже ярко полыхнуло, выбив из окон тугие лучи света.

– Черт! – выкрикнул Ичин. – Быть не может! Это она!

– Что? – не понял Хант.

Воздух по всему антенному полю начало корежить, как над раскаленной жаровней, потом в нем возникли крупные фракции, искажающие проходящий через них свет. Вид был таким, словно в нескольких метрах над землей медленно вспухали и сдувались пузыри, похожие на огромных медуз. Зрелище было совершенно противоестественным. Но, кроме того, по спине начал волнами распространяться мощный, но совершенно иррациональный страх. Ганни почему-то подумал про инфразвук. Он читал, что низкочастотные колебания способны вызывать ужас и панику.

– Аномалия! – ответил Гечин.

Но его голос тоже искорежило, словно его сначала записали на магнитофон, а затем прокрутили, дергая пленку с разной скоростью. Из-за этого первые слоги оказались писклявыми, а дальше, наоборот, низкими и тягучими.

– Бежим! – выкрикнул Хант, и первым бросился по дороге в сторону аэродрома.

Но в этот момент вокруг здания станции сначала полыхнул фиолетовый ореол, а затем, из ниоткуда, сформировалась мощная ударная волна, тонкой пленкой разлетевшаяся во все стороны. Она сбила с ног и Мэтью, и Ханта, и даже здоровяка-японца. Тут же все без исключения провода, кабели, мачты, стальные трубы на антенном поле раскалились до бела, словно по ним пропустили ток в десятки ампер. Некоторые растяжки вырвались из земли, начали извиваться, подобно змеям, свистя концами, и оставляя в воздухе за собой шлейфы дыма.

Ичин поднялся, побежал прочь, Хант пополз, возможно, подвернул ногу, но Ганни вдруг понял, что не поможет другу, если бросится к нему. Спасение было не в этом. Он вспомнил стих, оставленный в снегу незнакомцем. «Не бойся, не беги, пока есть силы». Именно сейчас. Строка была про данный момент, Мэтью понял это с поразительной, нечеловеческой отчетливостью. Стоять. Ни шагу назад.

Его обдало жаром, и вдруг мир вокруг изменился кардинальным образом. Все пропало. Все без исключения. Снег, дорога, Ичин, Уолтер, здание передающей станции. Наступила полная, непроглядная тьма, в которой не было ни размеров, ни расстояний.

«Умер я, что ли?» – мелькнула мысль.

Но страх, который еще секунду назад владел всем естеством Ганнибала, переплавился в совершенно другое состояние. В жесткую непоколебимость, какой он ни разу до этого не ощущал.

Между тем в кромешной тьме начали проявляться образы. Сначала раскаленные провода, мечущиеся, подобно змеям. Темнота при этом никуда не исчезла, поэтому огненные плети хлестали на абсолютно черном фоне. Затем проявилось здание. Не само оно, а как бы его каркас, словно белая сетчатая структура трехмерной модели на экране компьютера.

Страх накатил с новой силой, отшвырнув непоколебимость в темные глубины сознания. Желание развернуться и бежать было столь сильным, что казалось, справиться с ним невозможно. Ганни ощутил, как по щекам текут слезы, а из прокушенных губ во рту распространяется солоноватый вкус крови. Но бежать было нельзя. Нельзя и все. Хоть ноги гвоздями к земле прибивай.

«Не бойся, не беги, пока есть силы».

Сил, казалось, уже нет, но тут чернота пространства вспыхнула, в ней возникли тысячи тонких серебряных струн, туго натянутых и вибрирующих. Их концов не было видно, они терялись за границами восприятия, но сами струны заполняли собой почти все пространство. Они пересекались под всевозможными углами, убегая во всех мыслимых направлениях.

А из здания, теперь находящегося в центре исполинской паутины из струн, полезло нечто кошмарное. Кошмарное во всех смыслах. Оно и выглядело чудовищно, и распространяло вокруг себя иррациональный ужас, ледяными шипами впивавшийся в позвоночник. Из окон медленно выпирала бесформенная субстанция, наполненная всеми оттенками черноты, от обычной антрацитовой черноты угля, до жуткой черноты бездонного вакуума. Почти нематериальная поначалу, она принимала форму отвратительных черных щупалец, тянущихся к вибрирующим серебряным струнам.

Это был враг. Ганни понятия не имел, с чем столкнулся, но это был именно враг. Каждая клеточка тела говорила об этом. Причем, не просто его личный враг, нет, это был враг вообще всего живого. Энтропийные процессы, как таковые, сама их суть. Это была смерть, это было увядание, разрушение, тлен, воплощенные в едином набухающем теле. И ужас. Но ужас был вторичным, в этом тоже не оставалось сомнений. Он возникал в ответ на распространение жуткой первородной Тьмы, в самом инфернальном ее значении.

Стены станции не выдержали давления темной сущности, и разлетелись во все стороны сотнями кирпичей, разогнанными почти до скорости пули. Они в ревом прошивали воздух, ломали деревья, с шипением вонзались в снег. Но ничего этого Ганни не видел. Его восприятие полностью погрузилось в совершенно иной слой реальности, воспринимаемый только им.

«Победа в том, что видишь только ты», – вспомнилась следующая строка.

Что это? Жуткая тьма? Или струны?

От струн не исходил страх. И, более того, Тьма, вытягиваясь в бугристые щупальца, старалась дотянуться ими до струн. Иногда это получалось, и тогда струны корежились, лопались, съеживались, как волосы от огня.

«Бей первым»…

Ганни понял, что может дотянуться до струн не хуже кошмарной нечисти, выпирающей из ямы на месте разрушенной станции. Но что это даст? Он протянул руки, пошевелив пальцами, как арфист, и струны, действительно, ответили на движение пробежавшей по ним вибрацией. А черные щупальца тут же дернулись, отшатнулись.

«Бей первым».

Окрыленный победой, сути которой он не понимал, Ганни принялся отклонять струны, чтобы щупальцам до них было не дотянуться. Жуткие отростки на глазах начали слабеть, словно струны были их пищей, давали энергию, силу. Без них тьма начала терять плотность, и чтобы этого избежать, ей приходилось сокращать собственный объем, съеживаться.

Ганни был уверен, что отступление гигантской черной амебы является результатом именно его действий. Главное не давать твари касаться струн. И он боролся за каждую, отклонял, перемещал, заставляя тварь все плотнее сжиматься. Наконец она втянула щупальца, превратилась в отвратительный трепещущий шар, и провалилась в воронку на месте здания.

Вокруг Мэтью снова возник привычный мир – деревья, снег, дрога, мачты с оборванными растяжками. Но теперь все это было искорежено и вывернуто наизнанку. Мэтью едва успел это осознать, как без сил рухнул в снег, и потерял сознание. А сжавшаяся тьма между тем проваливалась все глубже, не столько в недра Земли, сколько в неподвластные восприятию глубины пространства. Они были наполнены образами, такими же отвратительными, как она сама. В них копошились бесконечно длинные черные черви, извиваясь и сплетаясь между собой. Тьма мчалась через эту подвижную плоть, пока снова не вынырнула, в другом месте, подальше от человека, осмелившегося выступить против нее.

Тут ей никто не мешал, и она принялась в неистовстве рвать струны, корежить их, сама наполняясь силой. Она распространялась, крепла, но тут ее обжег ледяной холод, с которым бороться она не могла. Пришлось снова сжиматься и уходить в привычное ей пространство, заполненное черными извивающимся червями.

Но что она разрушила, восстановлению не подлежало. Деревья вокруг места ее появления умерли и начли засыхать, а тростник и осока, росшие на небольшом участке сырой почвы вокруг родника, превратились в мертвую стеклоподобную субстанцию. Зато между ними и большим валуном появилось нечто, чего раньше не было в этом лесочке. Небольшая ямка, дюймов пятнадцать в диаметре, быстро заполняющаяся серебристой жидкостью, похожей на ртуть.