Текст книги "Клан дракона. Книга 4. Исполнение"

Глава 3

Дитрих шел дальше по темному коридору, который, как он теперь уже был почти уверен, существовал лишь в собственном воображении. И все же выбора у него не было. Цвета замерли, напуганные близким присутствием Кошмара, драконья сущность погасла, и сейчас Дитрих мог только идти вперед.

Наконец перед ним появилась четвертая, Сиреневая руна. И Дитрих уже знал, какую фразу она ему покажет. Важнее было то, кого он сейчас увидит.

«Мудрость – это упрощение знания», – ожидаемо возвестили руны. А под ними появился призрак девушки с каштановыми волосами и печальными зелеными глазами.

– Ах, Дитрих, – с горечью заговорила она, – если бы ты только знал, как я сожалею о том, что так получилось. В том, что случилось, виновата я и только я. Ведь я никогда не жалела о том, что все произошло именно так. Уж мне ли не знать, насколько хуже порой складывается жизнь. И смерть свою я заслужила, ибо забыла об этом, стала считать свое положение чем-то самим собой разумеющимся… Мы, конечно, прикрывались красивым лозунгом, мол; «это все во имя родного государства»; но никакой человек, имеющий доступ к такой власти, рано или поздно не устоит перед тем, чтобы не воспользоваться ею в собственных целях.

Она замолчала, печально посмотрев на плавающие перед ней сиреневые руны. И продолжила:

– Но я никогда не понимала своего младшего брата до конца. Я знала, какие ужасы ждут детей в сиротском приюте Черной вдовы, и сделала все, чтобы вытащить Вернона оттуда. Я очень любила своего брата, но эта же любовь сыграла со мной злую шутку. Я часто забывала, что он был именно младшим братом, и вела себя с ним, как с равным. И вот оно, то, почему я сейчас стою перед тобой, Дитрих. Я знала, что Вернону будет это неприятно, но мне не хватило мудрости, чтобы понять, до какой степени это может его ранить. И я жестоко заплатила за свою ошибку, ибо вынуждена была наблюдать, как два самых дорогих мне человека убивали друг друга. Прости меня, Дитрих. Прости, что из-за моей беспечности тебе пришлось взять на душу грех убийства. Не казни себя, ибо главным образом в этой ситуации виновата я. Вернон рано или поздно обретет покой, а тебе еще жить… Потому что ты будешь жить, Дитрих. Потому что если ты не переживешь это… Нет, я даже вслух такого говорить не буду. Ты справишься. Ты обязательно справишься, Дитрих! А теперь прощай… и спасибо за то, что был в моей жизни.

Дух Эшли пропал, и мерцающие сиреневые руны погасли вслед за ней. Дракон ничего не успел ей ответить, но ему было достаточно и услышанного. Ведь в самом деле, какие страдания должна была испытывать Эшли, отдав жизнь за Вернона и поняв, что вместо того, чтобы просто жить и быть счастливым, ее несчастный младший брат посвятил мести всю свою жизнь. Такой путь всегда ведет к одному-единственному, неизбежному финалу. Наверное, тому даже в какой-то степени повезло, что ему подарили быструю смерть и избавили от дальнейших мучений и унижений. Потому что, как уже говорила Меридия, король Освальд, которому Вернон мотал нервы весь срок его правления, вряд ли упустил бы возможность полностью расплатиться по счетам, окажись тот у него в руках.

Дитрих шел дальше, во тьму, и впервые почувствовал страх. Но не страх того, что он вот-вот встретится с Убийцей: к этому он был готов уже очень давно. Нет, он боялся последней встречи. Встречи с тем, кто придет с последней, лазурной руной. Даже воспоминания о собственной смерти, которые уже становились опасно отчетливыми, не так его пугали.

Но вот наконец последняя руна вспыхивает. Синие буквы возвещают последний ключ:

– Смирение – основа всех добродетелей.

А под ними – дух человека, которого Дитрих, казалось, однажды видел в своей жизни. Вот только неизвестно где… может быть, во сне. Но страшнее было то, что он откуда-то прекрасно знал, что это был за человек.

– Сынок, – мягко обратился к нему дух Арнольда Четвертого, – если бы ты только знал, как я сожалел о том, что заставил тебя пройти через все это. Я даже не смею просить у тебя за это прощения: такое нельзя простить. Но я прошу лишь понять меня и поверить мне: я не хотел твоей смерти. Да, я был готов удерживать трон. Да, одной из причин тому было то, что мне нравилось властвовать. Но другой причиной было то, что никто из вас, моих сыновей, не был готов по-настоящему сесть на трон. И потому я организовал тебе эту миссию, Дитрих. Чтобы ты набрался опыта и однажды вернулся в Тискулатус править вместе со своей невестой, если с Отто и Освальдом не сложилось бы. Да, чтобы успокоить людей, я был вынужден ускорить твою отправку из страны, но ты улетел слишком быстро и не дал мне возможности с тобой поговорить. И ты так и не узнал, что у тебя всегда была возможность вернуться, что у тебя всегда был дом, где тебя ждали. Я, конечно, был королем, но я все равно оставался твоим отцом. И я любил тебя так же, как и ты любил меня, сынок. Знал бы ты, как я тобой гордился, когда мои шпионы докладывали мне о твоих разговорах с этой фрейлиной и о том, что ты не смог бы убить меня. В устах члена королевской семьи это – знак проявления высочайшей преданности. Так вот как ты не смог бы убить меня – так и я никогда бы не поднял на тебя руки, сынок. Но ты искренне верил в то, что у тебя больше не было дома, что теперь ты сам по себе и вступиться за тебя некому. Что драконы могут творить с тобой все, что им вздумается, а у тебя не будет иного выбора, кроме как молча терпеть. Что ж, надо отдать драконам должное, они извлекли из этого положения максимум выгоды.

Дитрих молчал. Его захватывали новые воспоминания о том, как он прибыл к драконам, как его проверяли, как он впервые столкнулся с Цветом. Как учился пользоваться драконьими крыльями, как его первый раз довели до срыва, и он провалился в Кошмар, и только дух Гиордома не позволил тогда поставить в этой истории точку. И он лишь молча смотрел на отца, который печально созерцал плавающие над ним руны.

– Но все это меня нисколько не оправдывает, – продолжал Арнольд Четвертый, – ибо эти слова – моя карма и мое проклятие. Ибо отсюда произрастают все мои поступки. Потому что я не мог с этим смириться. Я не мог смириться с тем, что ты был лучше меня во всем, Дитрих. Уже в таком юном возрасте ты продвигал такие идеи, от которых в будущем выигрывали абсолютно все. Дороги, от которых выиграли и простые люди, и купеческие караваны, и вся страна, престиж которой неимоверно вырос благодаря тому, что путешествовать по ней стало приятно и удобно. Закон об ограничении распространения алкоголя, который ты со слишком большим усердием вытащил, регулярно поднимали и я, и Освальд, когда требовалось добавить себе в народе репутации. Забота о детях, кстати, отлично поднимает репутацию, помни об этом, если тебе доведется когда-нибудь стоять у власти. Но меня все это бесило. Я не мог смириться с этим, не мог простить тебе того, что ты лучше меня во всем, и что меня, который правил страной больше двадцати лет и который положил столько сил ради хороших отношений с соседними государствами, могут так быстро и просто сменить. Я не смог смириться… и был жестоко за это наказан. Это был самый страшный день в моей жизни, сынок. Когда я прилетел к драконам и увидел уже тебя нынешнего. Когда я понял, что у меня больше нет сына… И что все это я сотворил собственными руками.

Дитрих внимательно слушал Арнольда – и параллельно с этим в нем продолжали просыпаться воспоминания. Как он впервые познакомился со своей, как потом окажется, будущей семьей. Как Меридия не сдержалась и покалечила его, выставив себя на всеобщее посмешище перед драконами. Как они впервые сумели сблизиться, и как легки и безмятежны были эти две самые счастливые недели в его жизни. Как они снова столкнулись с людьми Уталака, который не желал так просто расставаться с надеждой заполучить принца, и на что пошел Мизраел, чтобы добыть против него доказательства. Как он узнал о том, что Меридию за проявленную расхлябанность выгнали из замка, и как он сам, не выдержав такого давления, сбегает с Лазурного острова. И именно этот момент настолько ярко высветился в пробуждающейся памяти, что принц даже сначала растерялся, почему. А потом понял. Потому что именно тогда он подумал об отце с искренней любовью в последний раз. «Прости, отец. Я тебя подвел…»

– Я не смею просить у тебя прощения, сынок, – совсем тихо повторил дух Арнольда, приблизившись к Дитриху, – такое нельзя простить. Я не прошу от тебя понимания – ибо сейчас, познав многие вещи по Ту Сторону, я осознаю, каким был тщеславным глупцом. Я прошу всего лишь каплю милосердия, сынок – и даже это несоразмерно много по сравнению с тем, чего я на самом деле заслуживаю. Потому что не ты меня подвел, Дитрих. Я подвел тебя…

Дух исчез, и синие руны растворились в пустоте. А Дитрих наконец позволил себе дать волю слезам. Вспоминать такое было слишком тяжело и слишком больно. И особенно невыносимо было осознавать, что всех этих ужасных вещей можно было избежать, если бы между людьми было бы хотя бы капельку больше взаимопонимания. И особенно его нынешнее положение… Из него слепили дракона исключительно ради того, чтобы столкнуть с Убийцей. Впервые Дитрих почувствовал себя в этом теле чужим и потерянным. Он даже не знал, как точно описать это чувство. Наверное, это было сродни человеку, которого избили хлыстом до беспамятства и полусмерти, а потом дали за это мешок золота. Какой человек будет счастливее? Тот, которого избили, искалечили на всю жизнь и дали за это денег? Или тот, которого никогда не били и денег не давали?

Впервые Дитрих почувствовал, как в нем снова разгорается ярость. Как драконы могли так с ним поступить? Как посмели они так с ним поступить?! Он был обычным человеком – и никогда на это не жаловался. Он был готов жить свою недолгую жизнь и никогда не роптал по этому поводу, как бы принц ни благоговел перед драконами. Но нет… его хрупкую человеческую душу вырвали из несовершенного тела и дали ей тело драконье, хорошее, настоящее. Да еще наверняка и обстряпали все так, чтобы принц сам захотел возродиться. Лживые подонки!

Дракон внезапно почувствовал, как в нем просыпаются его Цвета, Сирень и Янтарь. Как они темнеют, насыщаясь про́клятой силой Кошмара. Никогда Дитрих еще не испытывал такой ненависти к драконам. Никогда еще он так не сочувствовал Убийце и не считал его дело правым. Если учитывать, что драконы, когда имели полную власть над людьми, могли вытворять с ними вещи и похуже… даже не для дела, а просто развлечения ради.

Дитрих ощущал, как его наполняют гнев и ярость. И понимал, что теперь хочет дойти до Убийцы совсем по другой причине. Он хотел прийти к нему и занять его пост. Взять в руки меч с душой ублюдка Играда и продолжить удерживать трещину в Скрижалях Цвета, чтобы драконы и дальше испытывали боль, всякий раз, когда они посмеют выйти за рамки своих эмоций. И чтобы эта боль бесконечно жалила их еще сто, тысячу, десять тысяч лет! Ибо нет другого способа обезопаситься, нет другого способа спасти от их неограниченного влияния остальные расы.

На мгновение Дитрих даже представил, какие будут лица у Старших Хозяев, когда они поймут, какой выбор сделал Дитрих. Представил, как Мизраел бессильно опускает голову, как Геярр отказывается верить своим глазам, как тихо рычит от ярости Тарган, как отворачивается, будучи не в силах вынести горечь поражения Уталак. Когда они поймут, что их дочери никогда не очнутся от Кошмара… Нет, такое все-таки слишком жестоко. В конце концов, все принцессы родились уже после Убийцы, и они не виноваты в том, что все это происходило. Так что он, вероятно, позволит им очнуться и жить дальше. Но чувствовать боль никто из них не перестанет никогда. Ибо он понимал, что именно это будет самым страшным ударом по Уталаку, Мизраелу, Таргану и Геярру: когда они увидят, что у них в очередной раз ничего не получилось, и им все придется начинать сначала.

Дитриху почему-то доставляло особое злое удовольствие представлять себе поражение именно Мизраела. Потому что воспоминание о том, как его, напуганного и беспомощного, ведут к этому проклятому устройству, а потом копаются у него в голове, жгло даже сильнее, чем ложь Уталака. В сторону своего приемного отца Дитрих, хоть и скрипя зубами, но вынужден был признать, что обязательства любящих родителей Уталак и Ланире исполняли полностью, придраться было не к чему при всем желании. Но Мизраел… Мало того, что он залез к нему в голову, так еще после этого и лишил его единственного источника утешения, выгнав из замка Меридию… Меридия… Меридия…

Это имя заставило Дитриха наконец очнуться от ненависти, которая уже почти поглотила его. Заглянув внутрь себя, он с ужасом увидел, что его Янтарь и Сирень потемнели до такой степени, что уже с трудом можно было отличить один Цвет от другого. Нет. Терять над собой контроль нельзя. Он узнал всю правду – и это было хорошо, ибо ею можно будет многократно воспользоваться в своих интересах. Но терять голову недопустимо. Ибо в противном случае вместо объекта манипуляции драконов он станет объектом манипуляции Убийцы. Дитрих не знал, какое он примет решение, но знал одно: оно будет его собственное, и никто не посмеет на него давить.

Глава 4

Наконец черный коридор закончился. И уже издали Дитрих видел силуэт того, к кому так стремился все это время. Черный силуэт, стоявший на одном колене и державший в руках черный клинок, по лезвию которого бегали синие искры. И, когда Дитрих вошел в пещеру, искры на клинке словно забегали быстрее.

– Я бы на твоем месте не сильно радовался, – едва слышно прошипел Убийца клинку, – скоро он станет твоим тюремщиком вместо меня.

После чего Убийца… начал вставать. С огромным трудом, с глубоким вздохом, он явно впервые за очень долгое время поднимался на ноги. Не отпуская, впрочем, рукоятки меча.

И – невероятно – когда он поднялся, чернота, казалось обволакивающая его и стирающая любые черты, отступила. Можно было снова разглядеть образ, уже увиденный в воспоминаниях: длинные спутанные волосы, каштановый отблеск в глазах, нос с крупной горбинкой… и улыбку. Несмотря на то что улыбка явно выходила располагающей, Дитриха она напугала, хотя тот и не мог понять, почему. Но в этот момент Убийца заговорил:

– Ну что ж, здравствуй, дорогой Дитрих. Я долго наблюдал за тобой… Пожалуй, что с самого твоего рождения. Потому что любое колебание Цвета я способен почувствовать. Когда каждый дракон молится своим цветным господам ради какой-либо мелочи – мне становится об этом известно. Когда любой из этих четырех идиотов взывает к мудрости своих астральных господ – я это знаю. И осознаю, насколько же драконы, такие живучие и долгоживущие, ничтожны сами по себе. Они – древние ископаемые, которые не передохли еще до возникновения других рас по той лишь причине, что сумели установить связь с Цветами. И превосходство их над остальными лишь связью с Цветом и объясняется. Отними у них это знание или сделай его достоянием всех – и через пару сотен лет драконы опустятся до уровня ездовых животных. Ибо по-хорошему это все, на что они годятся. Так что когда ты пережил Тургор, – продолжал он, созерцая Дитриха, – то всколыхнул Цвета так, как этого не делал никто со времени моего заточения. Разве мог я не обратить на тебя внимания? Разве мог не наблюдать за тем, над кем тряслись эти четыре маразматичных придурка? И разве мог позволить тебе прийти сюда, не поведав тебе всю правду о том, кто и откуда ты на самом деле?

Он замолчал. Молчал и Дитрих, понимая, что он первый, с кем говорит Убийца за все шестьсот лет, и что слушать его надо внимательно… очень внимательно, ибо в таком состоянии тебе могут поведать такое, чего не скажут ни при каких обстоятельствах.

– Забавно, что твой главный Цвет – это Янтарь, – ухмыляясь, продолжал Убийца, – потому что это именно то, что сделали с твоей душой. Заточили в янтарь. Как жука, который мог бы пролетать отпущенные ему несколько месяцев и спокойно уйти из жизни, поймали и залили янтарной смолой, чтобы оставить его там навсегда. При этом, несомненно, во имя великой цели. Но довольно болтовни, – Убийца снова усмехнулся, – прошу простить мне эту слабость, ведь здесь совершенно не с кем поговорить. Этот, – он кивнул в сторону своего клинка, – мне еще в первые годы наскучил. Ты теперь знаешь о себе все. Как и знаешь все, что тебе нужно, обо мне. Ты знаешь, кем я был и почему сделал то, что нужно. И я предлагаю тебе свое место и свою силу, Дитрих. Ты уже должен был понять, что драконы этого заслуживают. Что держать их в узде иначе нельзя. Потому что если этой защиты не станет – то уже не для дела, а потехи ради они будут поступать вот так!

Он щелкнул пальцами. И с этим щелчком разум Дитриха начал заполняться последними воспоминаниями. О его побеге, о метаниях по Триниагосу, о полете в Анваскор. О том, как с любовью и заботой его там прижал Уталак, предоставив выбор без выбора и унося на Сиреневый остров. Как принц, оказавшись в родной среде, где все, казалось, его понимали и любили, расслабился… и как именно в таком уязвимом состоянии его и настиг Тургор.

Казалось, Дитрих снова переживает эти ужасные мучения, когда его переполняет Цвет, кипит в нем, стягиваясь в его тело отовсюду – и одновременно стремясь вырваться из него. Как он ползет по камням, которые плавятся от его касания, как он добирается до зала, где стоят чаши с Цветами, не понимая, что так он только делает все еще хуже… И наконец, тот самый момент, когда его разрывает…

Этот момент был самый невыносимый. Словно ты просыпаешься во сне от внезапного чувства падения с бешено колотящимся сердцем и никак не можешь понять, очнулся ты или все еще летишь вниз… Вот только этот миг длился куда дольше, и был куда страшнее…

И внезапно все кончилось. Дитрих понял, что он лежит на каменном полу. Но главным, конечно, было не это. А то, что он ощущал… невероятную легкость. Легкость и чистоту в мыслях и в душе. Какую-то светлую радость – и одновременно светлую печаль. Словно на стекло его души плеснули водой, и смыли всю грязь злобы и ненависти, позволив засиять первозданной чистотой. Теперь, смотря на все произошедшее, он почему-то перестал чувствовать ненависть к драконьим Хозяевам. Теперь он мог их только жалеть, ибо понимал и их боль. Боль от того, что они на протяжении сотен лет наблюдали, как страдают от боли их подопечные, и были бессильны что-либо с этим поделать. Теперь он мог до конца их понять. А простить… что ж, наверное, когда-нибудь сможет и простить…

В этот момент он увидел, что Убийца тянет к нему свободную руку, и из нее идет черный поток энергии. Нет, Убийца не атаковал, как могло бы показаться. Он действительно предлагал Дитриху свою силу – и та шла к нему медленным потоком, касаясь груди и заключая его тело в свои объятия. И всего минуту назад Дитрих бы с мстительной, ненавистной радостью принял бы эту силу, встал бы на эту стезю и мстил бы, мстил и мстил, но после того, как он повторно пережил свою смерть… в его голове словно что-то перемкнуло. Убийца, конечно, достаточно настрадался в своей жизни, ибо вынужден был наблюдать, как значительно раньше своего срока бессильно угасают его родные в бесконечном служении драконам. Он имел право на все эти поступки, он имел право чувствовать гнев и ярость. И все же Дитрих ощущал, что ему на этот путь вступать не следует. Ибо каждое действие, которое происходит на земле, имеет значение. Ибо оно приносит драгоценный опыт и знания, опираясь на которые, можно понимать и предугадывать, какие действия можно совершать дальше, а какие – лучше не стоит. Но в каждом действии есть одна непреложная истина: в любом действии главное – вовремя остановиться. И потому Дитрих с легкой улыбкой покачал головой, и черный поток энергии внезапно отпрянул от Дитриха с таким же испугом, с которым Цвета избегали любых контактов с самим Кошмаром.

Убийца, казалось, не поверил своим глазам. Решив, что произошла какая-то ошибка, недоразумение, он снова направил поток черной энергии Дитриху, предлагая принять его. И, получив второй отказ, он снова полностью утратил человеческие черты.

– Почему? Почему ты отказываешься?! – с яростью прошипел он. – Ты же понимаешь, что вот это, – в разуме Дитриха вспыхнули воспоминания о первом срыве, из которого его спасал Гиордом, – вот это, вот это, равно как и это, – воспоминания о том, как Меридия ломает ему руку, как Мизраел копается в его воспоминаниях, как он снова переживает боль Тургора, – было сделано не случайно? Что драконы именно этого и добивались?!

– Ну, с Меридией я бы поспорил, – мягко возразил Дитрих, – конечно, Мизраел извлек из этого свои выгоды, и все же я сомневаюсь, что она это сделала специально. А так да, я готов поверить, что все остальное было подстроено Старшими драконами намеренно.

– ТОГДА ПОЧЕМУ ТЫ УПОРСТВУЕШЬ?! – в отчаянии прорычал он сквозь стиснутые зубы.

– Потому что то, что предлагаешь ты – еще хуже. Потому что ты вместо янтаря хочешь заключить меня в черную смолу. Потому что вместо того, чтобы оставить все эти вещи позади и двигаться дальше, навстречу новому, ты предлагаешь мне запечатать все эти страхи и страдания в своей душе и, бесконечно преумножая их, обращать в силу, необходимую для такой мести.

– Ты что, шутишь? – Темная материя, обволакивающая Убийцу, с гневом колыхнулась. – Забыть о том, что творили со мной и с моими близкими? Просто оставить это позади? Да ни за что!..

* * *

Шакс отказывался верить своим глазам. Он искренне не понимал, как Дитрих может быть сейчас так тверд и спокоен. Нехотя он признавал, что перед ним сейчас стоит дракон, силой духа не уступающий Играду, чья душа томится в этом проклятом клинке. Но почему?

– А ты думаешь, – заговорил Дитрих, – твои родные одобрили бы твой выбор? Если бы ты честно расправился с драконами, и все предстали бы друг перед другом По Ту Сторону – такое, может бы, и одобрили. А так… мучительно заставлять себя жить дальше каждый день… Неужели оно того стоит? Сейчас твои близкие уже там, где им ничто не принесет огорчений. Но радуются ли они за тебя, зная, на какие страдания ты обрек себя ради мести?

И эти слова будто надломили лед в душе Шакса. Черный лед, в трещине которого забрезжил свет. Воспоминания о близких словно навеяли давно позабытое тепло. И уже который раз до него донесся кричащий шепот Мизраеловой дочери, которая каким-то невероятным образом пробила к нему астральную тропу:

– Очнись, брат мой, очнись от этого Кошмара. Очнись, прошу тебя, очнись!..

Но чуда не случилось. Трещина в душе заросла обратно, свет погас, тепло ушло, поглощенное холодом Кошмара. Шакс снова смотрел на Дитриха… и понимал, что тот не уступит. Он почти кожей чувствовал сострадание, искреннее сочувствие, которое к нему испытывал дракон… Но ощущал, что его стороны он не примет.

– Как же это случилось? – беспомощно спросил Шакс. – Как у тебя получилось так просто это принять? Ты должен был стать моим…

– Ты несколько… переусердствовал, – неожиданно хмыкнул Дитрих. – После того как со мной говорил дух моего бывшего отца, я на коленях готов был молить тебя о том, чтобы ты передал мне свое бремя. Но ты заставил меня вспомнить слишком много. В том числе и собственную смерть.

Взгляд Дитриха затуманился, и оттуда на мгновение проглянула бездна. Такая манящая и притягательная, обещающая долгожданный покой, что Шакс, почти забыв обо всем, едва не отпустил черный клинок. Почти… ибо в последний момент он все-таки сдержался.

– А смерть здорово очищает душу, – продолжал Дитрих, казалось, даже не замечая, какие сомнения он посеял в его душе, – сразу очень многое становится на свои места. Сразу испаряются гнев и злоба, которые ни в одном правом деле не помощники. Становится так легко, так хорошо… без сарказма, рекомендую. Вернее, рекомендовал бы, если бы не особенности твоего… нынешнего положения.

– Ну так, попробуй, убей меня, – прорычал Шакс. – Ты подошел ко мне слишком близко и ты до сих пор находишься под влиянием этой вероломной остроухой шлюхи. Я ничего не могу тебе сделать, а даже если бы и мог…

* * *

– …то не захотел бы? – проницательно спросил Дитрих.

– Я делал на тебя слишком большую ставку, – прохрипел Убийца, опускаясь обратно, – пожалуй, даже бо́льшую, чем эти четверо. Проклятье, Дитрих, зачем ты мне об этом напомнил? Напомнил, как я устал, как я хочу, чтобы все это кончилось…

– Извини. Я не специально, – виновато развел руками дракон.

– Значит, не будешь пытаться убить? – снова недоверчиво спросил Шакс. – Тебя же готовили именно к этому.

– Несомненно, – кивнул Дитрих, – драконьи хозяева много чего хотели и много к чему меня готовили – во имя своих собственных целей. И именно поэтому я точно знаю, что нам с тобой не нужно драться. Потому что никто от этого не выиграет. Потому что если проклятие уйдет именно так – от этого не будет никакого толку. Чтобы драконы действительно очистились от проклятия и смогли жить дальше, надо… – он замолчал. Ибо последние слова были настолько невозможны, что даже просто вслух их произнести было неимоверно трудно.

– Надо что? – спросил Шакс, вперяя в Дитриха темный взгляд.

– Надо, чтобы мы оба поверили в то, что драконы заслуживают этого шанса, – тихо закончил он.

– То есть ты не веришь в то, что драконы его заслуживают?! – с торжеством спросил Убийца, от волнения снова поднимаясь на ноги и с надеждой смотря на принца.

– Я верю в то, что никакое наказание не может длиться вечно, – спокойно ответил Дитрих. – Справедливо ли то, что происходило с драконами последние шестьсот лет? Скорее всего, да. Но… всему должен быть хоть какой-то предел. Верю ли я в то, что драконы заслуживают второго шанса? Скажу честно – не знаю. Но я верю в то, что это надо прекратить. Надо позволить драконам попробовать еще раз. Потому что если и дальше душить их этой болью – надолго ли хватит их терпения? На что будут способны драконы, если узнают, что от боли они никогда не избавятся и терять им нечего? Ты, конечно, можешь их довести до такого состояния, до которого они довели тебя. И в твоих глазах это, наверное, даже будет честно. Но ты же понимаешь, что также это неизбежно запустит новый виток ненависти. И рано или поздно снова прольется кровь… гораздо больше крови, ибо подобных тебе уже не будет ни среди людей, ни среди других рас. Я не желаю такого исхода. И потому я признаю, что драконы заслуживают второго шанса, даже если не особо в это верю.

Убийца долго молчал. Но потом все же прошипел:

– Ты хорошо умеешь убеждать, Дитрих. Очень хорошо. Ты почти сумел меня убедить. Но я от своего не отступлюсь. Если эти придурки думали, что смогут бросить тебя мне на съедение и откупиться этим, – то они глубоко заблуждались. Для них ничего еще не кончено. Подобное нельзя искупить болтовней, как бы красивы и правильны не были слова. И им об этом прекрасно известно.

С этими словами Убийца вновь опустился на одно колено и опустил голову, давая понять, что разговор окончен. Дитрих печально смотрел на него. Разумом он, конечно, понимал, что убеждения, сформированные при жизни и надежно зацементированные шестисотлетним заточением, развеять будет непросто. Но сердце его нового тела, которое в течение всей жизни питали Цвета, так привыкло верить в чудеса и творить их, что подсознательно дракон желал убедить Убийцу и верил в то, что это возможно. Что ж, видимо, не судьба. Он осторожно подошел к Убийце. Тот не шевелился и, казалось, больше ни на что не обращал внимания. Но при этом его тело слегка вздрагивало, и дракон с удивлением понял, что это было… дыхание! Убийца дышал! Значит… Он до сих пор был жив. Он не мертвец, не зомби, не оживленец… Словно силы Кошмара заморозили все процессы его тела или, вернее, законсервировали, но все же он был жив. Но какую же тогда он должен был чувствовать усталость? И ценой каких усилий заставлять себя жить дальше? На мгновение Дитриху стало так жаль Шакса, что он начал тянуть к нему руку, надеясь тронуть его за плечо, как в этот момент…

– Дитрих! – раздался голос со стороны выхода из пещеры.

– Меридия! – Дитрих бросился к драконице, к которой он сейчас ощущал просто колоссальный прилив нежности. Ведь именно ее имя помогло ему вовремя одуматься, не поддаться всепоглощающей ненависти, удержать себя в руках. И именно благодаря ей в этом мире не появился второй Убийца, готовый еще шестьсот лет нести драконам боль и страдания.

– Дитрих, милый, – исступленно шептала Меридия, прижимаясь к нему так, словно больше никогда не хотела отпускать, – я делала все так, как ты говорил. Проверяла каждую минуту. И ты был прав – какое-то время спустя барьер действительно пропал. Я, разумеется, поспешила сюда…

– Ты все правильно сделала, – шептал Дитрих, поглаживая драконицу по волосам и целуя в серебристую макушку, – ты молодец, милая, ты просто молодец. Ты даже не представляешь, как ты мне помогала, даже находясь вдали…

– А это, – Меридия, слегка отстранившись от Дитриха, посмотрела ему за плечо, – это… это же он? Это правда ОН?

– Да, Меридия. Это Шакс.

– И… И… И что случилось? Если барьер пропал, значит, ты… Ты…

– Нет, – покачал головой Дитрих, – мы просто с ним… поговорили. О жизни. О справедливости. О мести и о памяти, ради которой творят эту месть.

– И… и что же?! – требовательно спросила Меридия.

– Ничего, – повторил Дитрих, – мы ничего друг другу не сделали. Я знаю, что Уталак, Мизраел, Тарган и Геярр долго нас стравливали. Я знаю, что это нужно им. Но это не то, что нужно мне.

– Дитрих… что ты такое говоришь? – ужаснулась Меридия, сжимая его запястья. – Мы проделали весь этот путь ради того, чтобы найти его! Мы столько к этому готовились… столько его искали… ради этого я даже закрыла глаза на то, что ты… с этой чокнутой коллекционеркой… Как ты можешь просто так взять и отказаться от этого?

– Я не отказываюсь от этого дела, – покачал головой Дитрих, – но я не хочу действовать способами и инструментами, которые мне дали Уталак и Мизраел. Неужели ты не понимаешь? Если мы убьем его – то на самом деле будем заслуживать того, чтобы нас всю жизнь терзала боль.

– Добром я от этого не отрекусь, – глухо сказал Убийца, не поворачивая к ним головы. – Если вы думаете, что это что-то меняет – то ничего это не меняет!

Меридия отреагировала на это заявление достаточно сдержанно, как, собственно, и на сам факт того, что Убийца не находится в трансе, а прекрасно их слышит. Она осторожно обошла его и встала перед ним на колени.

– Ну, здравствуй, – мягко проговорила она, вглядываясь в его лицо, – вот она я, безмозглая подстилка, которая не дала тебе всласть порезвиться в Закатном Лесу. Ну, что же ты отворачиваешься? – драконица чуть повысила голос. – В чужом теле, когда ни за что не отвечаешь, ты герой и на язык, и на магическую силу? А теперь стыдно в глаза посмотреть?!