Текст книги "История запорожских казаков. Военные походы запорожцев. 1686–1734. Том 3"

Сообщая царям о событиях, происшедших в Сечи, гетман Мазепа высказывал сожаление о том, что запорожцы ввели его в обман своими просьбами о присылке к ним вспомогательных войск для борьбы против басурман, что по теперешнему их поведению можно судить, как мало заслуживают они доверия к себе; что между ними есть немало «шатостных и непостоянных» голов, делающих то, что им прихоть, а не то, что благоразумие велит. Теперь запорожцы, возобновив с крымцами мир и надеясь на спокойное настроение со стороны татар, станут кичиться перед гетманским послом и «против нынешнего со стороны царского величества отозвания» дадут гордый ответ. Уже и теперь запорожские казаки, гордые миром через Крым, не сочли нужным ответить на гетманский лист с предложением военных промыслов против басурман: они отписали лишь гетманскому дозорце о выборе у них Семена Рубана вместо Ивана Гусака, самому же гетману отказались вовсе писать[272]272
  Архив Мин. юстиции, 1693, кн. 67, л. 866–895; Архив Мин. ин. дел, 1693, св. 10, № 928–913.


[Закрыть].

Осудив поведение запорожских казаков, Мазепа тем не менее не переставал сноситься с ними по разным делам. Еще до похода на Украину «щенюка» Петрика посланы были к крымскому хану «для добрых мирных дел» царский гонец Василий Айтемиров и гетманский посланец Василий Белецкий, но и до последнего времени ни тому ни другому не было отпуска из Крыма.

Ввиду этого в половине июля месяца 1693 года, по царскому приказу, гетман Мазепа отправил в Крым надежного и бывалого человека, толмача Петра Волошанина, с царскими грамотами к крымскому хану и лично к русскому гонцу Василию Айтемирову. В качестве спутника Волошанину Мазепа определил доверенного казака Якима Кныша. Отправляя толмача с царскими грамотами, гетман дал ему собственную грамоту для вручения великому визирю и особое письмо для передачи кошевому атаману Семену Рубану. В письме к Рубану Мазепа объяснял кошевому, что упомянутый толмач Петро Волошанин посылается не для чего иного, как для разузнания, почему царский гонец Василий Айтемиров и гетманский посланец Василий Белецкий так долго задерживаются в Крыму, а также для отыскания некоторых пленных, как, например, сотника Китайгородского Белана, захваченных татарами в разное время в украинских городах. Предупреждая об этом кошевого атамана, Мазепа просил не задерживать толмача в Сечи и, дав ему надежных провожатых, отправить поскорее в турецкий городок Кызыкермень[273]273
  Архив Мин. ин. дел, 1693, св. 93, № 51, подл, акты, св. 10, № 930–915.


[Закрыть]. О таковом действии своем гетман Мазепа сообщил через своего гонца Романа Селезнева также в Москву, вручив ему для передачи царям копии с самих писем, посланных к Айтемирову в Крым и к Рубану в Сечь[274]274
  Архив Мин. юстиции, 1693, кн. 67, л. 866–895.


[Закрыть].

Из Москвы гетману отвечали похвальным листом, о пропуске ватаг на Запорожье велели по своему усмотрению чинить, а относительно бывшего кошевого атамана Ивана Гусака объявляли, что служба его царскому величеству известна и что пусть он царской милости ожидает за нее[275]275
  Там же.


[Закрыть].

Отправляя в путь толмача Волошанина, Мазепа в это же время должен был отпустить от себя и запорожских посланцев, девять человек, оставленных им еще в мае месяце для подання будто бы в Сечь вестей на случай, если откроется у русских с басурманами война, и бесцельно проживавших в гетманской столице Батурине.

Уже в начале июля месяца гетман послал известие в Москву о том, что запорожские посланцы, оставленные в Батурине, не желают дольше оставаться в нем и усиленно просятся об отпуске их в Сечь. Ввиду этого гетман, не желая дольше удерживать их при себе, отпустил посланцев на Сечь, но дал им лист для передачи кошевому атаману и всем низовым казакам с объявлением о том, что на поход против татар к нему, гетману, до сих пор не пришел повелительный монаршеский указ, а как только тот указ придет, гетман немедленно войску запорожскому о том даст знать. Лично государям Мазепа по этому поводу писал так: «Если бы в то время намерение запорожских казаков, по вашему монаршескому указу, было поручено мне, то я мог бы еще в ту пору привести войско запорожское до чинення военных промыслов против тех креста святого врагов, особенно ввиду того, что и сам, бывший на тот час, кошевой атаман Иван Гусак всех товарищей настойчиво к тому побуждал, и многие из товарищей вместе с Гусаком хотели разорвать с басурманами перемирие и начать с ними войну и, как разумные политики, они писали, что война та может окончиться и счастливо, и прибыльно, коли не откладывать ее на долгий срок; если же войну отложить на размышление и на долгий срок, то для счастливого окончания ее могут найтись разные препятствия. Таким образом, когда я без вашего, великих государей, премощного монаршеского указа, не смел им наскоро оказать никакого вспомоществования, а посланные мои гонцы о том к вам, великим государям, на долгое время задержаны были в Москве, тогда доброе намерение тех лучших запорожских людей не пришло в исполнение: в это время вернулись из надунайского города Килии от хана запорожские посланцы к принесли в Сечь известие о подтверждении бывшего в Каменном Затоне перемирия у татар и казаков. Тогда легкомысленные и шатостные люди подняли своею речью на ноги всех казаков и не только пресекли всякую мысль о разрыве с татарами и о начинании против них военных промыслов, но даже с радостью захотели с ними поновить перемирие. В это время лишился атаманства и кошевой Иван Гусак; само же войско, собранное в Сечь ради будущих военных промыслов, было распущено по разным местам для рыбной и соляной добычи. Теперь трудно настроить войско запорожское так, чтобы оно от поновленного с поганцами перемирия отстало, и ныне гетману с войском и с народом нужно всякой от запорожцев шкоды ждать»[276]276
  Архив Мин. ин. дел; 1693, св. 10, № 935–920.


[Закрыть].

И точно, запорожцы вновь стали во вражду к гетману, и эта вражда с особенной силой выразилась с прибытием в Сечь царского толмача Петра Волошанина и гетманского посланца Якима Кныша.

Выехав из Батурина июля 14-го числа, Яким Кныш встретил толмача Петра Волошанина у крепости Переволочны и направился с ним прямо в Сечь. Июля 21-го дня Яким Кныш и Петро Волошанин прибыли в Сечь и в тот же день представились кошевому атаману Семену Рубану и всему сечевому товариству. Семен Рубан собрал войсковую раду из наличных казаков, и на той раде гетманский посланец вручил кошевому царскую грамоту и гетманские листы. Кошевой, приняв грамоту и листы, передал их писарю Созонту Грабовскому и велел ему вычесть ее перед товариством вслух. Когда писарь взял в руки царскую грамоту и дошел в ней до тех слов, где сказано было, что «нынешнего лета воинскому походу под турецкие городки не быть» и что того желают сами государи, а не гетман и его старшина, то запорожцы, прервав чтение, стали кричать, что это сделано несомненно по гетманскому желанию и что самая грамота также несомненно исходатайствована у великих государей тем же гетманом с целью оправдать себя и всю старшину в глазах запорожских казаков. После этого запорожцы стали кричать, как они, уведомившись, что походу под турецкие городки не бывать, учинили с мусульманами мир, а гетман, узнав о том, сделал под них подкоп и послал для добычи под Очаков, на Прогнои, бывшего кошевого Федька[277]277
  Иначе Федора Степанова; по-видимому, он также носил прозвище Гусак.


[Закрыть]. «Тот Федько похватал ходивших за солью турок и татар и многих из них побил, а татары побрали за это наших запорожцев, невинных, на соляной добыче, 50 человек. Гетман должен нам выдать всех пленных, взятых Федьком, и его самого, а если этого не сделает, то пусть ждет нас с ордами к себе на зиму в гости, – увидит тогда, что ему, его панам, арендарям и дозорцам будет. Бывший гетман Иван Самойлович такого подкопу над нами не делал; однажды только попробовал было он сделать такой же подкоп, но когда Сирко написал ему, что на него готовится сто тысяч сабель, то он испугался и прислал тотчас же к нам вина, ветчины и всякого запаса. А этот гетман называет нас пастухами, а его дозорца, Рутковский, ватаг с запасами на Запорожье не пропускает: только мы скоро Рутковского возьмем в руки, чтоб нам больше пакости не делал. Пока Мазепа будет гетманом, нам от него добра нечего чаять, потому что он всякого добра желает Москве и на Москву смотрит, а нам никакого добра не желает; только тот гетман будет нам на руку, которого мы поставим в черной раде»[278]278
  Архив Мин. юстиции, 1693, кн. 67, л. 1250–1270.


[Закрыть].

О воинском промысле запорожские казаки говорили так, что они только тогда пойдут на басурман, когда получат от Москвы помощь войском и жалованье деньгами в таком количестве, как посылает она донским казакам. Впрочем, искренне желали мира с неверными только пехотные казаки; конные же, напротив того, хотели против басурман войны, потому что во время войны они могут получить языка, обменять его на пленного казака, могут продать его и получить прибыль за него. Гетман, приказывая запорожцам идти войной на басурман, сам посылает в Крым послов для обмена бывшего Китайгородского сотника Белана, который запорожцам делает такую же шкоду, как и бывший кошевой Федько. Придя в сильный гнев, запорожцы под конец хотели было взять у толмача письма, распечатать и прочесть их, но от того удержал их писарь войсковой.

Оставив без всякого ответа гетманский лист, запорожцы три дня держали у себя послов[279]279
  Величко. Летопись. К., 1855, III, 165, 166.


[Закрыть], поджидая, пока не придут в Сечь с воинских промыслов запорожские и городовые казаки. Только тогда, когда в Сечи собралась масса городовых казаков, кошевой атаман вторично собрал раду и поставил всем вопрос, как поступите с грамотами и с толмачом. Тогда на раде постановили толмача отпустить, мир же с турецкими городками только с приходом русских войск разорвать, а до тех пор о том и не помышлять, потому что от этого выгоды войску не будет никакой.

Августа 9-го дня войско отпустило из Сечи царского толмача и с ним вместе отправило своих посланцев: Данила, казака Щербиновского куреня, да Андрея толмача, казака Донского куреня, с просьбой к нурредин-султану в Крым об освобождении пятидесяти человек запорожских казаков, взятых турками на добыче соляной после промысла Федька. Посланцам своим войско велело объявить в Крыму, что Федько ходил не из Запорот, а из малороссийских городов и что о его замыслах запорожцы вовсе не знали ничего.

Волнение, поднявшееся в Сечи, не улеглось и с отъездом из нее царского посла. На этот раз запорожцы, недовольные чем-то на нового кошевого Семена Рубана, снова хотели избрать Гусака. Но Иван Гусак открыто всем объявил, что он согласится принять атаманскую булаву только тогда, когда войско порвет с неверными мир. Но запорожцы ради одного Гусака отказались разрывать с татарами установленный мир и нашли нужным по-прежнему оставить Семена Рубана своим кошевым, переменив только войскового судью, вместо Фирса избрав Андрея Горба, человека постоянного как в поступках, так и в речах.

Понося Мазепу и осуждая все его дела, запорожцы не пощадили в этом отношении и самой Москвы: куренные атаманы, приходя к кошевому Рубану в его курень, говорили между собой, что когда московские войска, придя под турецкие городки, ничего не сделают там и повернут назад, то запорожцы, соединясь с ордой, станут бить москалей.

Тайный сторонник Мазепы войсковой писарь Созонт Грабовский, беседуя с Якимом Кнышом, объявил ему наедине, что как только хан крымский вернется из Венгерской земли, так запорожцы немедленно утвердят с ним мир и потом пойдут на великороссийские города: «В малой же России им не для чего воевать, потому что она сама в себе, кого надобно, повоюет: винокурники, пастухи, овчары и голутьба всех своих начальников и панов побьют. Хотят запорожцы идти на великороссийские города за то, что им присылается из Москвы не такое жалованье, как донским казакам. Запорожцы сердятся и за то, что на Самаре построены города и осажены людьми; что вырублен их стародавний лес; что на Орели сидит воевода с воинскими людьми, тогда как в статьях Хмельницкого написано так, что московским ратным людям быть на Украине только в трех городах. И то запорожцам в большую тягость, что Москва гетманов, старшину и полковников, кого виновным найдет, без ведома казаков берет и ссылает в Сибирь: виновных в какой-либо вине нужно судить по войсковым правам. Обидно запорожцам и то, что когда они просят войска в помощь себе, то гетман и воевода отговариваются тем, что на то указа нет, без которого они не смеют никуда войск посылать, чем точно водят запорожцев за шею: от татар низового войска они не боронят, напротив того, через войско и сами в покое живут, войску же через то убыток один: татары хватают их братию и в неволю шлют. Оттого запорожцам непременно нужно выбиться из-под московского ярма: когда они достигнут того, тогда не будет им пленения от басурман»[280]280
  Архив Мин. юстиции, 1693, кн. 67, л. 1250–1270.


[Закрыть].

При отпуске из Сечи Кныша запорожцы вручили ему для гетмана Мазепы письмо и велели передать последнему обо всем, что Кныш, находясь в Сечи, слыхал.

В этом «невежливом и досадительном» письме, как сам гетман его обозвал, казаки называли Мазепу не отцом, а вотчимом Украины, желающим ей не добра, а ищущим ей зла, и напоминали ему, как он сам же, подбивая все низовое войско против «головных» неприятелей и врагов святого креста и тем самым обнадежив всех казаков, заставил всех воинского похода ожидать, а потом вдруг объявил, что без воли и царского указа войско не может ни подниматься, ни идти против басурман. Тогда войско, не ожидая от гетмана промысла против басурман, принуждено было, ради недостатков своих, перемирие с ними поновить. Поновив же перемирие и прекратив всякие поиски против них, войско вдруг узнало о том, что гетман отправил от себя в Прогнои Федька и сделал то не столько для добывания языков, сколько для смятения и пагубы низовых казаков. Тот Федько, по гетманскому наказу, взял живьем на соляных промыслах 40 турок и очаковских волохов и 8 из них человек изрубил; за это очаковцы и перекопцы напали на запорожских казаков, 52 человека взяли живьем, 4 человека закололи насмерть, некоторых ранили в бою; из последних немало было привезено в Сечь. По всему этому запорожцы немало дивятся «такому скверному» промыслу Федька и задают гетману вопрос, не хочет ли он искоренить тем самым весь свой народ? Осуждая «бесчестный» промысл гетмана, отдающего христиан в неволю басурман, войско объявляет, что не потерпит ему, если он не доставит в Сечь безвинно захваченных казаков и если он и впредь такую же измену и пагубные дела будет чинить: лучше вспомнить древнюю воинскую доблесть и не дать рже съесть себя… Пусть гетман пришлет взятых Федьком турок и волохов в запорожскую Сечь, и войско отправит их для обмена на своих, отосланных в неволю, казаков. Пусть гетман пришлет также и самого Федька для наказания его за то, что он, за войсковой хлеб и за доброту, нанес войску такую пагубу и причинил множество хлопот. Пусть бы Федько иначе объявил славу свою, – не так объявили ее под Очаковом Новицкий, а под Кызыкерменем этой зимой Палий, который с 20 000 войска полонил 18 человек татар и на то место столько же поморозил своих казаков. Пусть бы Федько так же рыцарски поступил, как поступил знатный товарищ Максим, казак Сергиевского куреня. Максим, не желая чинить никакого подкопа и измены войску запорожских казаков, пошел в дикие поля и там, при Божьей помощи, побил нещадно безбашную[281]281
  Безбашная орда, то есть безначальная орда; баша – голова, начальник.


[Закрыть] орду, хватавшую возле Келеберды и Переволочной, на переволочанском шляху, в неволю христиан. Тому Максиму от всего войска – слава и похвала, а Федьку – бесчестье и немилость и от невольников проклятье. Заканчивая свое письмо, запорожцы просили гетмана не задерживать у Переволочны проезжих с хлебными запасами ватаг и торговых людей, шедших из украинских городов в Сечь[282]282
  Архив Мин. юстиции, 1693, кн. 67, л. 1250–1270.


[Закрыть].

Написанный лист вручен был гетманскому посланцу Якиму Кнышу, и сам Кныш мирно отпущен был из Сечи «на города». Выехав из Сечи, Яким Кныш пристал к какому-то греческому каравану и вместе с ним потерпел «пригоду» (бедствие) от татар: у речки Омельника на караван наскочил татарский чамбул, или разъезд, который разгромил купцов и вместе с ними пленил Кныша с имевшимися при нем листами от запорожских казаков. Но на ту пору случился в степи запорожский ватаг Максим Зацный, который, узнав о бедствии, постигшем купеческий караван, бросился по следам татар, настиг татарский чамбул из Чапчаклии за Бугом-рекой, там всех «поганцев в труп положил», десять человек языков в полон взял, и меж ними гетманского посланца Кныша с большими при нем листами нашел, которого немедленно на свободу отпустил. После этого Яким Кныш прибыл в Батурин и обо всем случившемся с ним гетману Мазепе сообщил.

Гетман Мазепа, ожидавший от запорожцев «всякой приязни и послушания» и вместо того нашедший «доткливое, ущипливое и вельми досадное от них письмо, каких не пишут не только младшие старшим, но и равные к равным», не замедлил дать им на него обстоятельный ответ. Запорожцы, писал Мазепа, упрекают его за то, что он не идет ни на Крым, ни на турецкие днепровские городки; но они забывают то, что гетман без монаршеского указа вовсе не может предпринимать таких дел. Упрекают запорожцы гетмана и за то, что он побуждает их идти на басурман, а сам не идет; но они и тут забывают то, что все предшественники Мазепы сами под неприятельские земли не ходили, а только до войска низового «уставочно» писывали, приказывая над неприятелями военный промысл чинить. «Ваши милости, вопреки правды, называете нас отчимом, будто мы не имеем попечения о целости Украины и, преподнося нам такие острые стусы, сами оказываетесь несправедливыми, когда поступаете так, как вам хочется, а не так, как монаршеский их царского пресветлого величества повелевает указ и как указывает вам наше гетманское наставление и совет: от монархов и от нас писано вам, чтобы вы над неприятелями промыслы чинили, а вы снова с ними перемирие подтвердили; поступая так самовольно сами, вы, однако, нас злословите и тем навлекаете на себя то, что кто-нибудь и вас назовет пасынками, а не сынами отчизны Украины. Многократно нарекаете на нас и за то, будто вы прошлой зимой дали нам знать о неприятельском приходе, а мы будто не дали тем неприятелям отпора. Но мы, как тогда писали вам, так и теперь повторяем, что ваше известие о тех неприятелях пришло к нам, в Батурин, во вторник, а басурмане с нурредин-султаном, по наущению проклятого изменника Петрика, успели подойти к Переволочне на другой день, в среду; когда же с войсковыми тяжарами управились и рушились в пятницу из Батурина, неприятели бросились под Полтаву и в тот же день сломя голову повернули назад… Вы упрекаете нас и за то, будто мы допускаем ходить отважным рыцарям из городов под басурманские жилища и будто в прошлое время напрасно трудились под Кызыкерменем Новицкий и Палий. А особенно сердитесь за то, что бывший кошевой атаман, пан Федько, погромил с товариством в Стрелище басурман и побрал несколько языков; вы хотите за это Федьку отомстить и требуете выдачи его. На это мы ответим так: не следовало бы вам в тех военных поступках учить нас, – мы и сами, по милости Бога, имеем столько разума, чтобы разобраться в том. А что Новицкий и Палий, быв под Кызыкерменем, важных результатов не оказали там, то ведь и сами монархи иногда даром возвращаются назад. Да и ходили-то те названные Новицкий и Палий под город Кызыкермень не с тем, чтобы город тот добыть, а с тем, чтобы страх и шкоду неприятелям учинить, и вернулись не напрасно они: запирая неприятелей в валах, они воротились с языками до нас. Пан же Федько, бывший кошевой атаман, с вашим же низовым товариством в поле ходил не с тем, чтобы на Стрелицу хотел пройти, в чем мы и не поощряли его, а с тем, чтобы поближе где-нибудь настигнуть врагов, но ни на Бердахе, ни на Молочных, ни на Тонких, ни на Сиваше, ни на Каланчаке не мог найти языка и потому принужден был к Стрелице идти, где помощью Бога ему и посчастливилось хорошо. Но нехорошо то, что вы за то поганское поражение гневаетесь на него. Если вас тревожит в этом случае то, что вы с ними, погаными, подтвердили мир, то Федько и не знал того. Да и то вы знаете, что ваши условия без нашего гетманского ведома состоялись и что мы никаких обязательств не брали на себя… И так за ту невинную вину непригоже выдавать вам пана Федька: даст Бог, с течением времени, и сам он, пан Федько, непременно приедет к вам и как задушный войска низового товарищ ваш, удостоится полной дружбы от вас. А что до вашего упрека в том, что мы не советуемся с вами о походах на военные промыслы против басурман, вам не объявляем о том и чрез то будто приказуем вам шкоду чинить, то тут самое дело оправдывает нас: всякое войско, собираясь против неприятеля в поход, не разглашает о том, а старается внезапно обойти и ударить на него. Так и нам замысла и намерения своего в таких делах объявлять никому не надлежит. Да если бы мы когда-нибудь к вам и написали о том, то без сомнения из Сечи же неприятели и узнали бы все и не только стали бы осторожно себя вести, но и приготовились бы дать отпор. Ведь вы и сами не захотите скрывать того, что в Сечи есть немало таких людей, которые все, что они только услышат на ради войсковой, читанное в листах, или слышанное на словах, сейчас же передают о том в Кызыкермень. А что до ваших обещаний и до ваших угроз, соединившись с татарами, идти на истребление нас, то мы, как всегда рады всякому из вас доброму молодцу, нисколько не испугаемся и тогда, когда кто из вас, желая христианского кровопролития, захочет на недоброе дело прийти. Мы, гетман, и все войско городовое, кроме того, что носим такие же сабли при боку, какие всякий воёвник носит при себе, и помощью всесильного ими отбороняемся от врагов, но мы имеем кроме того и другую, сильную и крепкую, великих государей защиту для себя… Да если бы вы, озлобившись, пошли по селам и по украинским хуторам и произвели разорения там, то вы привели бы в слезы и в убытки ваших отцов, братьев, сестер, дядей, теток и других кровных и знаемых своих. А если бы вы еще и церкви, на хвалу Его святого имени поставленные, поруйновали везде, то какое же вам самим от того было бы утешение и какая была бы слава? Вы не только всеми народами были бы обруганы и срамотною гоньбою обнесены, но и сам Господь Бог не дал бы вам жить на свете и не оставил бы без наказания ваших душ… Однако мы думаем, что никто из вас, розумных и уважных голов, не осмелится выходить на опустошение своей отчизны и на терзание ей внутренностей; конечно, вы только на словах такие неподобные речи можете плодить; да и не на том положило свое основание войско ваше запорожских низовых казаков, чтобы своей отчизне приносить вред; а на том свило оно свое гнездо, чтобы на поле и на море басурман воевать и их поганские жилища разорять, чем все ваши предки войска запорожских казаков стяжали себе, доброе имя на весь свет. Наконец, если вы, ваша милость, не будете их царского пресветлого величества указы исполнять и не перестанете нас вашими пасквилями и ущипливыми языками донимать, то объявляем вам о том, что мы прикажем всех ватажных людей задерживать в городах и ни одного человека из них до вас в Сечь не пускать»[283]283
  Архив Мин. ин. дел, 1693, № 10, № 936–921.


[Закрыть].

Для того чтобы сделать известным поведение запорожцев царям, гетман Мазепа отправил в Москву своего посланца Якима Кныша и приказал ему словесно сообщить думному дьяку Емельяну Игнатьевичу Украинцеву обо всем, что привелось ему слышать в Сечи. На бумаге он, гетман, тех запорожских речей не писал потому, что «вследствие своего безумия и невежества и вследствие своего развращенного поведения, запорожские казаки произносили не только на гетмана, но и на силы царских пресветлых величеств многие дерзостные пререкания и хульные наречения и будут так хулить до тех пор, пока у них будет на атаманстве Семен Рубан, настоящий их кошевой». Этот кошевой, задержав гетманского толмача, обесчестил и изувечил его, бил обухом его по голове. Как после всего этого поступать «с буесловым, самовольным и злоумышленным» войском запорожских казаков? Забыв страх божий, запорожские своевольники напали на греческих купцов, ехавших из Нежина через Запорожье в турецкие города, и когда гетман представил атаману требование отыскать пограбленный казаками товар, то кошевой отказал ему в том, дав такой ответ, что такого товара он вовсе не может отыскать[284]284
  Величко. Летопись. К., 1855, III, 165, 166.


[Закрыть].

Вручая думскому дьяку Украинцеву гетманский лист, Яким Кныш от себя о запорожцах и их замыслах сообщил, что по возвращении из Венгрии в Крым хана и татар запорожцы имеют намерение непременно заключить с ними мир и идти сообща с басурманами на великороссийские города[285]285
  Несмотря на возникшие между гетманом и запорожцами недоразумения, в это же время, а именно августа 15-го числа, московский патриарх Адриан послал грамоту гетману Мазепе с просьбой о выручке из татарского полона двух боярских детей Прокопия и Харитона Шишигиных, жителей приморского города Ваги, взятых крымским ханом где-то в полон. Патриарх просил гетмана, во имя любви Христовой и исполнения заповеди Господней, послать кого-нибудь в Запорожье к кошевому атаману с письмом, чтобы атаман отправил охочих людей в Крым, за Перекоп, которые могли бы там двух названных полоняников отыскать и на откуп их взять, если они найдутся в живых; если же умерли, известить о том Москву. Патриарх писал, что деньги на откуп полоняников будут высланы немедленно, а вместе с тем будет выдано и должное вознаграждение запорожским казакам за хождение в Крым; Величко. Летопись. К., 1855, III, 167.


[Закрыть].

Известию, присланному Мазепой, придали в Москве весьма серьезное значение, и потому решили взять против запорожцев крайние меры: посланы были приказы воеводам белгородскому Борису Петровичу Шереметьеву и севскому князю Петру Лукичу Львову быть готовыми к воинскому походу с конными и пешими войсками и, по первому требованию гетмана, идти «без мотчания» к отпору неприятелей, крымских татар и запорожских казаков, чинить над ними промысл, сколько поможет Бог. Самому гетману послана была царская грамота с известием, что в его распоряжение даны воеводы Шереметьев и Львов с наказом проведать о злом намерении запорожских казаков и всеми мерами стараться отводить их от того. «А что запорожцы говорили на раде непристойные слова и писали к тебе, подданному нашему, в листу своем с Кнышом невежество, о том мы, велите государи, нашей царского величества грамоты посылать к ним не указали, потому что послана к ним недавно наша царского величества грамота, с которой послан к тебе, нашему подданному, чрез войскового канцеляриста Михаила Забелу, августа 29-го дня, список и о посылке той грамоты нашей на Запорожье, буде доведется, велено тебе, подданному нашему, учинить по своему рассмотрению. И если та грамота наша будет к ним послана и они ничем не отзовутся на нее, то тогда и будет учинен наш указ. А что они писали тебе о присылке волохов и басурман, которых взял Федор Степанов[286]286
  То есть бывший кошевой атаман Федько.


[Закрыть] с товарищами, для размена на них запорожских казаков, взятых на соляной добычи, то мы, великие государи, указали на этот счет пообождать в виду того, что запорожцы сами послали в Крым, для освобождения тех казаков, посланцев, казака куреня щербиновского да толмача Андрея, и велели посланцам говорить перед татарами, что Федор ходил из городов, а не из Запорожья, и что те, казаки взяты на добыче обманом. И если запорожским посланным в Крыму откажут и взятых казаков без размена не освободят, и запорожцы снова начнут просить о присылке к ним взятых Федором волохов и басурман, то тебе б, подданному нашему, по своему рассмотрению учинить и о том нам, великим государям, отписать; главное, на что тебе в этом деле надо смотреть, это то, чтобы не повадить запорожцев, не опечалить городовых и полевых воинских промышленников и не опорочить мужества и храбрости их»[287]287
  Архив Мин. юстиции, 1693, кн. 67, л. 1250–1270.


[Закрыть].

Весть о посылке в Москву Якима Кныша скоро дошла в Кош, а слухи о решительных мерах, предпринимаемых Москвой, заставили запорожцев вновь обратиться с письмом к Мазепе. Сентября 11-го дня они написали длинное письмо гетману и поспешили отправить его с нарочным казаком.

В этом письме запорожцы писали, что напрасно гетман, ссылаясь на все прежние ответы к нему войскового Коша, находит, будто казаки нанесли ему большое оскорбление и тем самым стали во враждебное и неприязненное к нему отношение: руководясь одною истиной, казаки на такое обвинение отвечают, что если они так и поступили, то имели на то полное основание; они хорошо знают, что дерзко перечить и неприлично отвечать своему начальнику – противно Богу, и сделали так вследствие унижения со стороны самого же гетмана их чести и славы и вследствие порицания им всего запорожского низового войска. Однако измены в том с их стороны никакой не было: они как служили своим монархам и как оказывали повиновение гетману, так верно и теперь служат и повинуются, но ни от монархов, ни от гетмана не имеют никакого внимания и никакого призрения. Если же гетман и недоволен на запорожцев, то недоволен за то, что они возбуждали его к войне против басурман, и в этом с их стороны не могло быть ничего дурного; напротив, чрез то могла быть лишь одна «векопомная» слава, как запорожскому войску, так и самому гетману. На единодушное желание войска войны с басурманами гетман пишет, чтобы войско не учило его и не возбуждало к военному промыслу, а раньше того много раз писал запорожцам, называя их и самого себя сынами единоутробной матери восточной кафолической церкви, купленными кровью Сына Божия, и настаивал, чтобы они, живя во благе и послушании, не склонялись ни на какие басурманские льстивые обещания и ни на один час ни в чем не верили им. И запорожцы, помня страх божий и гетманское назидание, соблюдали постоянство, за которое не следовало бы называть их пасынками украинской отчизны. Из уст гетмана запорожцы слышат и благословение и проклятие: благословляя, гетман называет их сынами единоутробной матери восточной церкви; проклиная, называет их вместо истинных сынов пасынками и тем самым заставляет казаков искать себе такого отца, который не называл бы их пасынками. Теперь гетман, отказывая запорожцам в помощи, требует от них военного промысла над неприятелями, и запорожцы всегда готовы стараться для военного промысла и славного дела, но сами они, при своем бессилии, не могут вполне показать своего рыцарства и заслужить милости монаршей и внимания своего рейментаря. Впрочем, при всем том, они и теперь находятся далеко не в бездействии: добрые молодцы из запорожского товариства, зная все пути рыцарского дела, с полной отвагой на поле и на море шкодят над басурманами, кладут их под свои ноги и доставляют живых языков гетманской вельможности и великим государям. А что до упрека гетмана за перемирие, заключенное запорожцами с басурманами, и требования его разорвать это перемирие и расправляться мечом с татарами, то это перемирие полезно и самому гетману, и запорожскому войску: гетман чрез то часто узнает «авизии» о неприятельских замыслах; запорожцы чрез то получают хлеб, соль и всякого рода изобилия. Довольствоваться тем, что получает войско от гетмана и от великих государей, решительно невозможно: по дувану (разделу) на каждый курень приходится по шести бочек муки, присылаемой в Запорожье с гетманской ласки, да по два алтына (иногда с небольшим) денег и по одному аршину сукна на человека, присылаемых с милости монаршей. Если войско будет надеяться на такое жалованье и не иметь другого промысла, то можно ли ему довольствоваться им в течение долгого времени? Ей-ей, вовеки нельзя! Оттого запорожцы могут жить, только сами о себе стараясь. Состоя в перемирии с басурманами, они все-таки не оставляют своих рыцарских дел, делают на них из своего славетного гнезда, Сечи, постоянные набеги и впредь о том же будут стараться. В таком случае враждовать и гневаться на запорожское войско нет никакого основания. Сам гетман, известный своей скрытностью, тайно от запорожского войска посылал в Прогнои, ради неприятельских языков, бывшего кошевого Федько, и тот Федько принес большой вред войску: он захватил в полон нескольких человек басурман, а басурмане забрали около 70 человек запорожского товариства. Наконец, что касается упрека со стороны гетмана кошевому Семену Рубану, по побуждению которого будто бы написаны все укорительные письма гетману и который будто бы дерзнул коснуться гетманского гонора гнилыми словами, то на это все войско отвечает, что содержание всякого письма большей частью зависит не от кошевого, а от всей войсковой рады: что войско прикажет написать в письме, того ни пан кошевой, ни писарь, без разрешения войска, переменить не могут. Все докорливые речи, которые дошли до гетмана, писаны с порады войска и вызваны были его неприязнью к запорожцам. Как поступает гетман, так делают его дозорца Иван Рутковский и сборщики «мостовой» платы у Переволочны: Рутковский присылает запорожцам муку в смоляных и дегтярных бочках, а сборщики удерживают у перевоза малороссиян, идущих в Сечь с различными харчами, и большие с них взимают поборы. Так как этого раньше никогда не было, то запорожцы просят гетмана того дозорцу от должности отставить, а «индуктовые сдирцы» раз навсегда прекратить[288]288
  Величко. Летопись. К., 1855, III, 170–176.


[Закрыть].