Текст книги "Пелопоннесская война"

В своей речи накануне битвы Демосфен напомнил воинам простую истину о тактике морского десанта тех лет: «Вам, афиняне (я убежден в этом), из опыта известно, какая неразрешимая задача высадка с кораблей пред лицом врага, если он стойко сопротивляется и не отступает, не опасаясь ни силы прибоя, ни грозного натиска кораблей» (IV.10.1). Спартанцы атаковали именно в том месте, где предполагал Демосфен, под командованием храброго Брасида, который был ранен и лишился щита. Но афиняне держались твердо, и после двух дней боев спартанцы отступили. На третий день после начала битвы со стороны Закинфа прибыли Софокл и Евримедонт. Их флот вырос до пятидесяти трирем после того, как к нему присоединилось несколько хиосских кораблей, а также суда из Навпакта. Спартанцы выжидали, готовя свои корабли к битве внутри гавани. Последовавшее сражение закончилось безоговорочной победой афинского флота и катастрофой для спартанцев, чье мужество проявилось главным образом в том, что они в полном вооружении заходили в полосу прибоя за своими разбитыми и покинутыми триремами, пытаясь не дать афинянам оттащить их на буксире. Афиняне установили трофей победы и беспрепятственно обошли на кораблях спартанских гоплитов, которые оказались отрезанными и запертыми на острове Сфактерия.

Значение и последствия этой потрясающей морской победы невозможно переоценить. Когда спартанцы поняли, что спасти их воинов не удастся, они тотчас же решили просить о перемирии в Пилосе, в ходе которого они могли бы договориться о прекращении боевых действий в целом и о возвращении воинов, застрявших на Сфактерии. Нам может показаться удивительным, что столь воинственное государство, как Спарта, захотело заключить мир лишь ради освобождения 420 пленников. Но эти пленники составляли одну десятую часть от всего спартанского войска. По меньшей мере 180 человек из их числа были спартиатами – представителями лучших спартанских родов. В государстве, где действовали строжайшие евгенические нормы, а младенцев с дефектами убивали, где разделение мужчин и женщин в самом благоприятном для зачатия детей возрасте гарантировало эффективный контроль над рождаемостью, где кодекс чести требовал от воинов предпочитать смерть позору и где представители элиты заключали браки исключительно между собой, забота о выживании даже 180 спартиатов была не просто сентиментальным жестом, но насущной практической потребностью.

По условиям перемирия афиняне могли продолжить блокаду Сфактерии, но не должны были ее атаковать, а вместо этого обязывались разрешить доставку продовольствия и питья для тех, кто оказался запертым на острове. Спартанцы, со своей стороны, обещали не нападать на афинский форт в Пилосе и не посылать тайком корабли на остров, а также соглашались передать 60 своих боевых судов афинянам в залог. На афинской триреме посланники Спарты отправились в Афины для мирных переговоров; перемирие должно было сохраняться до их возвращения, после чего афинянам надлежало вернуть спартанцам их корабли в том же состоянии, в котором они их получили. При малейшем нарушении этих условий перемирие прекращалось, и это давало афинянам прекрасную возможность извлечь из соглашения выгоду: если переговоры закончатся провалом, они легко смогут заявить, что договор был каким-либо образом нарушен, и оставить спартанские корабли у себя. Однако спартанцы были не в том положении, чтобы отказываться от условий афинян, даже при наличии в них такой опасной лазейки.

Спартанцы представили афинскому собранию свои условия мира, признав текущий перевес за афинянами, но при этом напомнив им, что их победа не является результатом коренных изменений в балансе сил. Афиняне проявят мудрость, заключив мир с позиции собственного преимущества. Спартанцы выдвинули идею оборонительного и наступательного союза с Афинами в обмен на освобождение пленников на Сфактерии. Так как о передаче друг другу территорий не было сказано ни слова, афиняне сохраняли за собой контроль над Эгиной и Миноей, а также позиции на северо-западе. В то же время они отказывались от любых притязаний на возвращение Платей.

Можно было бы ожидать, что афиняне примут предложение спартанцев, ведь это, казалось, был тот самый мир, каким его видел Перикл еще в начале войны. Но далеко не очевидно, что все обстояло именно так. Цели Перикла были по большей части психологическими. Он хотел убедить спартанцев в том, что для разгрома Афин у них попросту не хватит сил. Однако речь спартанских послов перед собранием показала, что они не усвоили урок и по-прежнему считали преимущество Афин результатом стечения обстоятельств, которые могут перемениться в любой момент. «Неудача постигла нас не оттого, что мы лишились военной силы или, наоборот, злоупотребили ее мощью, но потому, что в обычных обстоятельствах ошиблись в расчете на эту мощь. Подобное может случиться со всяким» (IV.18.1).

Афиняне наверняка понимали, что, получив обратно своих заложников, Спарта cможет возобновить войну в любой подходящий момент; в 425 г. до н. э. они пришли к заключению, что, пока люди на Сфактерии находятся в их власти, Афинам практически гарантирован мир. Но афиняне «требовали гораздо большего» (IV.21.2), пишет Фукидид, имея в виду, что их одолевали жадность, честолюбие и стремление к расширению своих владений. Впрочем, этот вывод нельзя назвать бесспорным, ведь у афинян имелись все основания желать чего-то большего, чем спартанские заверения в добрых намерениях и в союзе, прочность которого зависела от прочности все тех же добрых намерений. Но даже если предложение о мире и дружбе было совершенно искренним, спартанцы, выступившие с ним, могли не удержаться у власти. Именно непостоянство внутренней политики в Спарте способствовало разжиганию текущего конфликта; сторонники войны также оказались достаточно сильны, чтобы отклонить мирное предложение Афин в 430 г. до н. э. Почему бы воинственным настроениям вновь не взять верх после того, как минует непосредственная угроза? Любой разумный афинянин хотел бы более твердых гарантий, чем те, которые были предложены.

Неудивительно, что граждан, высказавшихся против спартанского предложения, возглавил Клеон, который выдвинул встречное предложение: запертые на Сфактерии спартанцы должны сдаться в плен, после чего их доставят в Афины и будут удерживать там в качестве заложников. Он также требовал, чтобы спартанцы передали афинянам Нисею и Паги, порты Мегар, Трезена и Ахеи, поскольку все эти территории спартанцы приобрели не путем военного захвата, а «согласно прежнему мирному договору, когда афиняне находились в стесненных обстоятельствах и нуждались в мире» (IV.21.4–5). (Он имел в виду события 445 г. до н. э., когда численно превосходившие противника силы спартанцев стояли в землях Аттики.) Только в этом случае афиняне вернут пленников и согласятся заключить долгосрочный мир.

Не отвергая сразу этот неприятный ультиматум, спартанцы попросили назначить с обеих сторон уполномоченных, которые могли бы обсудить друг с другом все дальнейшие детали. В ответ Клеон резко обвинил спартанских послов в желании утаить злой умысел под личиной конфиденциальности: если их намерения честны, пусть они представят их перед всем народным собранием. И поскольку спартанцы едва ли могли согласиться на то, чтобы публично обсуждать возможное предательство своих союзников, они покинули переговоры и отправились восвояси.

Велик соблазн обвинить Клеона в срыве переговоров: в ходе тайных обсуждений терять было как будто бы нечего, а приобрести можно было многое. Но что в действительности могло быть достигнуто? Предположим, что афиняне поддержали бы проведение тайных переговоров с участием уполномоченных. Учитывая политическую ситуацию в Афинах, их ход определяли бы Никий и его сторонники. Жаждущие мира, искренние в своем стремлении к дружбе со Спартой и склонные верить в ее добропорядочность, эти люди могли бы добиться очень привлекательных для Афин условий, которые, вероятно, включали бы в себя союз, обещание вечной дружбы, восстановление Платей и даже передачу Мегар. Спартанцы же, со своей стороны, могли бы просить лишь об освобождении своих людей на Сфактерии и о выводе афинских войск из Пилоса, в чем им трудно было бы отказать.

Однако само предположение о том, что спартанцы согласились бы отдать Мегары или хотя бы их гавани, выглядит совсем нереалистичным. Спарта вполне могла бы оставить земли на северо-западе и пренебречь требованиями Коринфа относительно Керкиры и Потидеи, но передача афинянам Мегар наделила бы их непосредственным контролем над перешейком и отрезала бы Спарту от Беотии и центральных районов Греции. Такой шаг навсегда похоронил бы авторитет спартанцев как лидеров союза, готовых защищать других его участников. Коринф, Фивы и Мегары воспротивились бы их первенству с оружием в руках. Чтобы выполнить подобное соглашение, Спарте также пришлось бы бросить своих главных союзников на произвол судьбы, а то и, следуя условиям предлагаемого союза с Афинами, пойти на них войной вместе с афинянами. Разумеется, такой договор был невозможен. Вызванное им ожесточение вскоре привело бы к враждебности, а затем и к войне, при этом военный потенциал Спарты не уменьшился бы ни в коей мере. У Клеона и поддержавших его афинян было достаточно причин для того, чтобы отвергнуть секретные переговоры со Спартой.

Итак, путем тайных переговоров нельзя было ничего добиться, но было кое-что, что афиняне могли потерять: пауза в боевых действиях была выгодна спартанцам, так как, не будучи атакуемыми, запертые на Сфактерии люди, быть может, нашли бы способ освободиться. Афиняне не могли поддерживать блокаду острова зимой, и тогда, в отсутствие мирного соглашения, те сумели бы бежать. Каждый день перемирия, позволявшего доставлять пищу воинам на Сфактерии, был также и днем, который им удалось пережить, и с каждым таким днем росли шансы того, что афиняне в конце концов лишатся своего козыря. Клеон видел эту опасность, и большинство его поддержало.

Споры вокруг этого вопроса стали важнейшим поворотным пунктом в афинской политике. С 430 г. до н. э., когда спартанцы отклонили мирные предложения Афин, и до событий в Пилосе в 425 г. до н. э. среди афинян существовал консенсус относительно того, что войну следует вести с максимальным упорством, чтобы принудить спартанцев к заключению мира. Разногласия по поводу условий этого мира отступали перед сплоченностью ради достижения общей цели. Однако победа при Пилосе и последовавшие за ней мирные предложения спартанцев в корне изменили ситуацию. Прежде даже говорить о соглашении со Спартой было равносильно измене, теперь же этот курс мог с чистой совестью обсуждаться патриотически настроенными гражданами. Сформулированные Периклом цели войны, а именно: восстановление довоенного статус-кво, сохранение заморских владений и прекращение спартанского похода против Афин, казались теперь легкодостижимыми. Некоторые из афинян могли бы возразить, что подобный мир недостаточно надежен и что сам Перикл настаивал бы на более веских его гарантиях, но люди более проницательные ответили бы им, что по-настоящему мудрым решением было бы довериться Спарте и открыть путь к прочному согласию с ней. Вероятно, Никий в 425 г. до н. э. придерживался именно такой точки зрения.

Однако Клеон преследовал совсем иные цели. По сути дела, он требовал восстановить то идеальное положение вещей, которое существовало до Тридцатилетнего мира 445 г. до н. э., когда Афины контролировали Мегары, Беотию и другие территории Центральной Греции, а также ряд прибрежных городов Пелопоннеса. Афинян, по его мнению, принудили отказаться от этих земель по условиям договора, подписанного ими под давлением вследствие неких «стесненных обстоятельств». После того, что произошло в Пилосе и на Сфактерии, развивал мысль Клеон, афинянам нужно настаивать на возвращении к более ранним условиям, когда мир не зависел от капризов внутренней политики Спарты или произвольных проявлений ее доброй воли, а был гарантирован наличием у Афин стратегических оборонительных позиций.

С возвращением спартанских послов в Пилос наступил конец объявленному перемирию, но афиняне, ссылаясь на якобы нарушенные спартанцами условия, отказались выдать им удерживаемые корабли. Отныне спартанцам приходилось сражаться только на суше, что, возможно, не стало для них слишком серьезной потерей, учитывая низкую эффективность их флота в предыдущих сражениях. Афиняне же были решительно настроены захватить тех, кто оставался на Сфактерии, и поэтому отрядили еще двадцать кораблей, чтобы обеспечить соблюдение морской блокады. Они ожидали скорого успеха, так как Сфактерия представляла собой пустынный остров, на котором не было источников пищи, а питьем могла служить лишь соленая вода. К тому же афинский флот полностью контролировал все подходы к нему. Однако перед лицом грозящего бедствия спартанцы обнаружили удивительную изобретательность. Они пообещали свободным гражданам Спарты вознаграждение, а илотам свободу, если тем удастся прорваться через блокаду и доставить пленникам продовольствие и питьевую воду. Многие вопреки опасностям шли на риск и добирались до острова, пользуясь ветром и темнотой. Одни разбивали свои лодки о лишенный гавани морской берег, другие же пересекали пролив под водой, поддерживая жизнь заточенных на Сфактерии гораздо дольше того срока, после которого, как ожидалось, они должны были сдаться.

В конце концов афиняне сами начали страдать от перебоев с продовольствием и водой. Более 14 000 человек зависели от единственного крохотного источника на пилосском акрополе и от того небольшого количества пригодной для питья воды, которое можно было найти на морском берегу. Воины были сосредоточены в тесном пространстве, и их боевой дух заметно упал вследствие неожиданной продолжительности осады. Они начали опасаться, что приход зимы заставит их снять блокаду, так как регулярное снабжение по морю станет неосуществимым. Время шло, и новые посольства от Спарты всё не являлись, что еще больше усиливало страх среди афинян: казалось, что спартанцы уверены в спасении своих людей и что на выходе из этого тупика Афины останутся без сколько-нибудь значимого стратегического преимущества и без мирного договора. Теперь многие в Афинах думали, что совершили ошибку и что Клеон, призывавший к отказу от мирных предложений, ответствен за это.

Но лишь после того, как афинское собрание получило известия о тревожном состоянии дел под Пилосом, в адрес Клеона и его политики посыпались открытые обвинения. Целью собрания, вероятно, было обсуждение просьбы Демосфена о подкреплении для атаки на Сфактерию. Клеон, несомненно, поддерживал с Демосфеном постоянную связь и знал о его планах напасть на остров. Предназначенный для этого отряд легковооруженных воинов ко времени проведения собрания уже был сформирован в Афинах, а Демосфен начал приготовления к атаке, послав гонцов к находившимся неподалеку союзникам, чтобы те снарядили дополнительные войска. Должно быть, Демосфен просил также о специально подготовленных бойцах, которые были нужны ему для захвата осажденных на Сфактерии.

Вполне естественно, что именно Клеон оказался тем человеком, который лучше любого другого мог выступить в поддержку Демосфена. Он был самым ярым противником мирных соглашений со спартанцами, и его первого обвинили бы в случае, если бы узникам на Сфактерии удалось спастись. Он также был умелым политиком и по своему складу был готов ухватиться за перспективы, которые сулил успех предлагаемого Демосфеном дерзкого плана. Никий к тому времени стал склоняться к мирным переговорам: он опасался, что захват спартанцев разожжет в Афинах агрессивные настроения и сделает подобные переговоры невозможными. По этой причине он, вероятно, хотел отложить нападение на как можно больший срок, надеясь добиться соглашения до того, как станет слишком поздно. У него, в отличие от Демосфена, не было опыта управления легковооруженными воинами в бою на пересеченной местности, а также непосредственных данных разведки, которые позволили бы ему оценить практические шансы предприятия. Вот почему врожденная осмотрительность не в меньшей степени могла заставлять его переоценивать опасность высадки на обороняемом гоплитами острове. Так или иначе, он наверняка был против отправки подкреплений для проведения атаки на остров.

После того как Клеон обвинил посыльных, принесших плохие новости из-под Пилоса, во лжи, те предложили афинянам назначить комиссию, которая удостоверила бы точность их сведений. Афиняне согласились и выбрали одним из своих представителей самого Клеона, но тот принялся доказывать, что поездка станет пустой тратой времени, которая будет стоить Афинам упущенной возможности. Вместо этого, настаивал он, афинянам, если они действительно поверили тревожным слухам, стоит немедленно отправить дополнительные войска для атаки на остров и захвата находившихся на нем спартанцев. Клеон видел перед собой немало афинян, «настроенных воинственно» (IV.27.3).

По всей видимости, собрание проголосовало за отправку войск и назначило их командующим Никия, поскольку Клеон сам указал на него, заявив, что стратегам, если они в самом деле отважны, не составит труда, явившись в Пилос с достаточно крупным отрядом, захватить плененных на острове спартанцев. «Будь он сам стратегом, он быстро справился бы с ними» (IV.27.3).

Запутавшиеся в Клеоновых играх афиняне спросили его, почему он сам не отправляется в плавание, если считает задачу настолько легкой. Никий, почувствовав настроение толпы и «сообразив, что слова Клеона относятся к нему», заметил ему, что стратеги с радостью предоставят в его распоряжение любое войско, какое он пожелает взять с собой для выполнения задания. Поначалу Клеон был готов принять это предложение, «предполагая, что Никий лишь на словах готов уступить ему командование под Пилосом», но затем начал уклоняться. Он ответил, что стратегом является не он, а Никий, когда «понял, что Никий действительно желает передать ему полномочия стратега» (IV.28.1–2). Никий же, увидев замешательство Клеона, вновь повторил свое предложение в надежде лишить Клеона всякого доверия, и вскоре толпа присоединилась к нему в этом – одни всерьез, другие по причине враждебного отношения к Клеону, а третьи просто из желания позабавиться.

Формально Никий не имел полномочий предлагать подобное от своего имени, а тем более от имени других стратегов, но после того, как собрание подхватило его призыв, стало ясно, что афиняне его поддержат. Наконец Клеон, «не зная, как ему отказаться от своих слов» (IV.28.2), согласился встать во главе высылаемых подкреплений, в число которых он включил лишь находившихся в Афинах воинов с Лемноса и Имброса, некоторое количество пельтастов (легковооруженных воинов) с Эноса и четыре сотни лучников из прочих мест. Он пообещал, что с помощью этих сил, а также тех, что уже находились в Пилосе, он в течение двадцати дней «привезет лакедемонян в Афины живыми или же перебьет их на месте» (IV.28.4).

Торжественное обещание Клеона добиться успеха за двадцать дней, да к тому же не взяв с собой ни одного афинского гоплита, не было ни бравадой, ни безрассудством. Поскольку план Демосфена предусматривал одновременную атаку, то теперь, когда необходимые легковооруженные воины имелись под рукой, действовать нужно было быстро. Клеон понимал, что он или справится за двадцать дней, или не справится вовсе. При этом трудно объяснить, а тем более оправдать настроения, которые Фукидид приписывает софронам (благоразумным людям). То, что афинские патриоты согласились на передачу командования экспедицией и ответственности за жизни союзных воинов и афинских моряков в руки человека, которого они считали не только некомпетентным, но и откровенно глупым, ярко показывает, сколь угрожающим был разлад в афинском обществе, порожденный событиями 425 г. до н. э.

Клеон разделил командование с Демосфеном и послал ему весть о том, что помощь уже в пути. Находившийся в Пилосе Демосфен, однако, медлил с нападением на поросшую густыми лесами Сфактерию, где скрывалось неопределенное количество спартанских гоплитов. Но тут судьба в очередной раз показала, что покровительствует смелым. Группа афинских воинов, которым стесненные условия в Пилосе не позволяли приготовить горячий обед, пробралась на остров, где один из них случайно устроил лесной пожар. Очень скоро бóльшая часть деревьев сгорела, и Демосфен увидел, что спартанцев на острове гораздо больше, чем он предполагал. Он также отметил удобные для высадки участки берега, которые ускользали от его внимания прежде, и понял, что пожар ликвидировал одно из крупнейших тактических преимуществ противника. Когда во главе полного энергии и сил отряда специально отобранных воинов прибыл Клеон, Демосфен был готов воспользоваться ценными уроками, которые он усвоил в Этолии.

Незадолго до рассвета он с 800 гоплитами высадился одновременно на той части острова, которая была обращена к морю, и со стороны гавани. Теперь Демосфен мог различить, что основные силы врага были сосредоточены в середине острова для охраны находившегося там источника воды. Другая часть спартанцев была размещена ближе к его северной оконечности, напротив Пилоса. Место высадки в южной части острова охраняли всего тридцать гоплитов. Привыкшие наблюдать афинские корабли, которые в течение многих дней плавали мимо них, не причиняя ни малейшего вреда, спартанцы из этого небольшого отряда во время атаки находились в своих постелях и были быстро перебиты, как это год назад случилось с амбракиотами в битве при Идомене на северо-западе. На заре афиняне высадили на берег остальные силы: гоплитов, пельтастов, лучников и даже плохо вооруженных гребцов с кораблей. 420 спартанцам противостояло войско из 8000 гребцов, 800 гоплитов, такого же числа лучников, а также более 2000 легковооруженных воинов.

Демосфен разделил свою армию на отряды по 200 человек, которые заняли все возвышенности на острове, так что, где бы спартанцы ни приняли сражение, с тыла и с флангов им всегда угрожал противник. Ключевым фактором в этой стратегии было использование легковооруженных воинов: «Это были именно те воины, против которых труднее всего было бороться, так как их сила была в том, что они поражали врага издали, стреляя из луков и пращей и бросая дротики. При попытке к ним приблизиться они отходили, получая преимущество, и были еще опаснее, поражая отступающих врагов. Таков был план высадки, задуманный Демосфеном еще раньше, который ныне был приведен в исполнение» (IV.32.3).

Вначале спартанцы построились в боевой порядок и выступили навстречу афинским гоплитам. Но тут сбоку и сзади на них всей своей мощью обрушились легковооруженные воины; в это время афинские гоплиты не двигались с места, наблюдая за происходящим. Спартанцы пытались атаковать своих мучителей, но те быстро отступали по труднопроходимой местности на высóты, так что гоплиты не могли их настигнуть. Когда легковооруженные бойцы увидели, что противник физически измотан этими тщетными попытками, а также понес ощутимые потери, они с громким криком бросились на спартанцев, обстреливая их из всего, что было под рукой. Неожиданный гвалт лишил спартанцев хладнокровия и вдобавок не давал им услышать приказы своих начальников. Они бежали к северной оконечности острова, где бóльшая их часть смогла укрыться за укреплениями в ожидании дальнейших атак противника.

К Клеону и Демосфену подошел мессенский стратег Комон и попросил дать ему отряд лучников и легковооруженных воинов, с которым он мог бы найти дорогу вдоль обрывистого берега и напасть на неприятеля с тыла. Спартанцы решили не тратить воинов на охрану столь неочевидного прохода, поэтому появление людей Комона просто ошеломило их. Окруженные превосходящими силами врага, ослабевшие от борьбы и голода и не имеющие возможности куда-либо отступить, спартанцы оказались под угрозой полного уничтожения. Поскольку живые пленники ценились дороже трупов, Клеон и Демосфен предоставили им возможность сдаться. Спартанцы согласились на перемирие, чтобы обдумать свое положение. Командующий спартанцами на острове не решился взять на себя ответственность за капитуляцию и отправил на материк гонца за получением приказа. Там также попытались уйти от ответственности, заявив, что «лакедемоняне приказывают вам самим решать свою участь, не теряя чести» (IV.38.2). После этого оставшиеся на острове спартанцы сдались. Из 420 спартанских воинов, высадившихся на Сфактерии, 128 были мертвы. Остальные 292, среди которых числились 120 спартиатов, были взяты в плен и доставлены в Афины. Все это было сделано до истечения двадцатидневного срока, как и обещал Клеон. Потери афинян были немногочисленны. «Обещание Клеона (сколь оно ни было безрассудно) действительно было выполнено» (IV.39.2), – отмечает Фукидид.

Такой исход стал для греческого мира настоящим шоком. «Ни одно из событий этой войны не было для эллинов столь неожиданным, как это» (IV.40.1), ведь никто не мог поверить, что существует способ заставить спартанцев сдаться. Афиняне снабдили форт Пилоса гарнизоном, а мессенцы из Навпакта послали туда отряд, который стал использовать Пилос в качестве базы для набегов на спартанские земли. Кроме того, туда начали сбегаться илоты. Афиняне грозились казнить пленников в случае, если спартанцы вновь вторгнутся в Аттику. Встревоженные спартанцы не раз отправляли послов с целью договориться о возвращении Пилоса и пленников, но все было безрезультатно.

Вал благодарности обрушился в Афинах на Клеона, ставшего героем дня (Демосфен, по-видимому, остался в Пилосе следить за сохранностью форта). Народное собрание присудило ему высшие афинские почести, в пританее его кормили за счет полиса, как если бы он был победителем Олимпийских игр, а кроме того, он получил почетное место в первых рядах театра. Через пару месяцев собрание постановило пересмотреть налоги в державе, подняв те из них, что возлагались на союзников Афин. Большинство ученых справедливо считают, что за этим шагом стоял Клеон: на это указывают его жесткие взгляды относительно державных подданных и то господствующее положение в афинской политике, которое он занимал в тот период. С середины лета 425 г. до н. э. и по меньшей мере до весны 424 г. до н. э., когда Клеона избрали стратегом, он был первым человеком в Афинах, и любой закон, который он поддерживал, имел все шансы быть принятым на собрании без каких-либо возражений.

Пересчет налогов должен был помочь афинянам в изыскании средств для ведения войны. Их общая сумма, похоже, составила 1460 талантов, что более чем в три раза превышало предыдущие нормы. Новый указ также обеспечивал строгий и эффективный процесс сбора денег, распространив его на те регионы, которые уже какое-то время не вносили налогов, а также на те, которые, как остров Мелос, вообще никогда их не платили. До событий в Пилосе и на Сфактерии, поднявших престиж Афин и унизивших Спарту, некоторые из этих мер по увеличению доходов афинской казны могли бы показаться слишком рискованными. Они отражали решимость Клеона восстановить державу в полном объеме, править ею железной рукой и постараться выжать из нее максимум выгоды. Афиняне сильно нуждались в деньгах, и великая победа, одержанная Клеоном, позволила Афинам потребовать их.

Тем же летом Никий вместе с еще двумя стратегами, имена которых остались неизвестны, отправился в поход. Древние авторы не объясняют, что являлось его целью. С войском, состоявшим из 80 кораблей, 2000 афинских гоплитов, 200 конных воинов и отряда союзников, они вторглись на территорию Коринфа. Войско высадилось у селения Солигея, километрах в девяти от Коринфа, однако коринфян предупредили о нападении. Коринфские гоплиты атаковали афинян, но были разбиты: они потеряли в битве 212 человек при всего 50 убитых со стороны афинян. Афиняне установили трофей, но не смогли воспользоваться плодами победы, так как на помощь своим бросились немолодые коринфяне, которые до этого оставались в городе. Никий принял их за подошедшие подкрепления пелопоннесцев и поспешил отступить к кораблям.

После этого афиняне по морю направились к коринфскому городу Кроммиону, опустошили прилегающие к нему земли, но не стали штурмовать сам город. На следующий день они сделали остановку у Эпидавра, а затем отплыли к Мефане – полуострову, расположенному между Эпидавром и Трезеном. Узкий перешеек полуострова Никий перегородил стеной и оставил там гарнизон, который стал совершать набеги на находившиеся в непосредственной близости земли Трезена, Галией и Эпидавра. Кажется, это предприятие и было основной целью похода. Возводя укрепление в восточной части Пелопоннеса, афиняне, вероятно, вдохновлялись успехом под Пилосом на западе. Нападения с базы на Мефане могли заставить такие города, как Трезен и Галиеи, перейти на сторону Афин, и, быть может, афинянам даже удалось бы страхом или штурмом подчинить себе Эпидавр, а затем и принудить к союзу Аргос. В пьянящие дни после Пилоса и Сфактерии все казалось возможным.

Афиняне не оставляли активных действий и на западе. Софокл и Евримедонт повели свой флот от Пилоса к Керкире, где сторонники олигархии на горе Истона по-прежнему досаждали афинским друзьям-демократам в городе. Прибытие флота резко изменило ситуацию, и вместе со своими союзниками афиняне взяли укрепление на горе и заставили олигархов сдаться, но только афинянам и с условием, что судьбу их определят в Афинах. Пленников ради их собственной безопасности разместили на соседнем острове, но демократическая партия на Керкире жаждала крови. Ее сторонники хитростью подтолкнули олигархов к попытке побега, после чего афиняне, заявив о нарушении перемирия, передали пленников в руки их смертельных врагов. Те, кого не убили сразу с величайшей жестокостью, совершили самоубийство, а их женщины были проданы в рабство. Софокл и Евримедонт не стали препятствовать этим ужасным зверствам. «Таким образом, керкиряне с горы были перебиты народом, и долгая междоусобная борьба закончилась, по крайней мере на время этой войны; остатки олигархической партии больше уже не имели значения» (IV.48.1).

До окончания сезона боевых действий союзники афинян одержали еще одну победу на северо-западе. Гарнизон Навпакта вместе с акарнанцами при помощи предателей в городе – как это часто бывало во время осад в Греции – овладели Анакторием, после чего акарнанцы изгнали оттуда коринфян и сами заселили город. Коринфяне тяжело восприняли потерю Анактория, поскольку она наносила ущерб их и без того тающему авторитету в этом важном регионе.