Текст книги "Комиссар Его Величества"

В это время на письменном столе зазвонил телефон.

– Простите, – извинился O'Xapa. – Алло. – Потом: – Нет. – Потом: – Два – один, дорогуша. Дипломатическое поражение. Ну, ты сама понимаешь, что на игровой площадке... – Тут лицо О'Хары залилось краской. – Я позвоню тебе позже. Привет.

– Вы что, играли в гольф все это время?! – взорвался Грейвс.

O'Xapa вновь разразился многословными извинениями и объяснениями:

– Понимаете, в последнюю минуту меня вызвал генеральный директор... Там были очень важные клиенты... Речь идет о моей карьере, сами понимаете... Никак не мог отказаться... Так о чем мы с вами говорили?

– Я говорил, что у вас в банке есть особый номерной счет. Номер Х 253.

– Икс, вы говорите? Так-так. Впервые сталкиваюсь с этой категорией. Значит, эти два конверта достанутся обладателю счета?

– Ему достанется чек. Бумаги на дом вы должны просто просмотреть. Затем вы должны вручить мне некий документ.

– Понятно. – O'Xapa поднялся. – Я на время удалюсь.

Он вернулся через несколько минут, держа в руках металлическую шкатулку.

– Мы называем это законсервированным досье, мистер Грейвс. Очень загадочная категория. Итак...

Он снял с кольца ключик и повернул его в замке.

Внутри лежал толстый пакет самого обычного вида, запечатанный восковой печатью. O'Xapa вскрыл его, достал листок бумаги, прочел и посмотрел на посетителя.

– Ну что ж, мистер Грейвс, все в порядке.

Внутри конверта оказался еще один, знакомого Жаку вида.

– Я должен передать вам вот это. Не откажите в любезности, подпишите вот здесь.

Грейвс достал из кармана ручку.

– Разумеется. Кстати...

– М-да? – взглянул на него O'Xapa.

– А кому принадлежит этот счет?

Лицо ирландца расплылось в улыбке.

– Ну-ну, мистер Грейвс! Вы же знаете, я не могу вам этого сказать.

– Все равно я должен буду это выяснить.

– Ну что ж, попробуйте, – рассмеялся O'Xapa. – У нас тут не меньшая секретность, чем в швейцарских банках, а пожалуй что и большая.

– И вы не хотели бы облегчить мне задачу?

– Нет.

Грейвс спрятал пакет в портфель и вышел из кабинета. Оказавшись в вестибюле, он уселся в кресло и взял в руки свежий номер «Файнэншл таймс». Отсюда отлично просматривался зал, где работали сотрудники банка. По опыту Грейвс знал, что многие из них не отказались бы перейти на работу в «Хильярд и Клиф». Однако мало кто из них обладал информацией о секретных счетах.

И все же предположим, что О'Хару во время игры в гольф хватила бы кондрашка. Кто бы тогда стал исполнять его обязанности? Кстати говоря, было бы неплохо, если в O'Xapa и в самом деле окочурился, мстительно подумал Грейвс. Так кто еще в курсе дел? Заместитель директора? Главный бухгалтер?

Тем временем O'Xapa сидел за письменным столом, изучая содержимое шкатулки. В большом конверте оказалось еще кое-что – пакет поменьше. Согласно напечатанной инструкции, О'Харе предписывалось отправить этот пакет по некоему адресу. В качестве получателя значилась компания «Кауттс», расположенная в Стрэнде, город Лондон.

Очень таинственно, подумал директор.

Однако гораздо больше О'Хару занимала загадка иного рода. Он знал, что его вот-вот должны повысить. Интересно только, где будет следующее назначение, в Лондоне или в Дублине? Остальное в настоящий момент О'Хару интересовало мало.

Взгляд его вновь упал на пакет, лежавший среди бумаг, пред назначенных для отправки. Между прочим, подумал он, «Кауттс и К°» – это банк, обслуживающий королевский дом. Фантазия О'Хары разыгралась: а вдруг речь идет о какой-нибудь высочайшей тайне?

Глава 6

Третья часть отчета капитан-лейтенанта Королевского флота г. Дж. Дайкстона о событиях в России весной 1918 года

"Я уже писал, что одного взгляда на великую княжну Марию Николаевну было достаточно, чтобы понять: перед вами человеческое существо высшей породы. В ее лице было нечто особенное, нечто сразу бросавшееся в глаза. Бывает, взглянешь на какую-нибудь важную персону, и сразу видишь, что это негодяй; или посмотришь на бродягу и безошибочно увидишь, что это человек порядочный. Одни люди не могут заставить себя выслушать, сколько бы ни старались; другие же роняют каждое словечко, как крупицу золота. Все это трудно постичь и еще труднее изложить, так что не стану и пытаться, тем более что вряд ли кто-нибудь станет со мной спорить.

Итак, дверь купе приоткрылась, и великая княжна обратилась ко мне. Ее слова были просты, но наполнены глубоким смыслом. Поезд мчался где-то между Куломзино и Тюменью.

– Могу я поговорить с вами? – спросила княжна. Всего одна фраза, но я отлично понял все, что она хотела и не могла мне сказать: Марии было стыдно, что она действует тайком от родителей. И все же ей было необходимо хоть ненадолго оторваться от них и поговорить с посторонним человеком. Княжна предчувствовала, что уготованное ей будущее вскоре начисто исключит такую возможность. Да, эти несколько слов были очень красноречивы.

– Конечно, ваше императорское...

– Что вы! – воскликнула она. – Я уже никакое не высочество. – Она негромко рассмеялась. – Можете называть меня императорской реликвией. Зовут же меня Мэри.

Я поневоле улыбнулся:

– Как вам угодно, сударыня.

– Я же сказала – меня зовут Мэри. Повторите.

Я повторил.

– Вот и отлично. А вас зовут Генри, я знаю. Такое английское-преанглийское имя! А я была там, у вас. Я имею в виду в Англии.

– Я знаю.

– Отец сказал, что вы моряк. У меня был один знакомый английский моряк, принц Луи Баттенбергский. Вы с ним знакомы?

– Нет, но я слышал о нем.

– Он мне очень нравился. Мне вообще нравятся англичане. А вам русские нравятся?

– Одни – да, другие – нет.

– Разумеется. – Она рассмеялась. – Некоторые совсем нехороши! Знаете, Генри, все это против правил.

– Что именно? – спросил я, хотя отлично понял, что она имеет в виду.

Княжна прыснула.

– Ну как же – я стою в темном коридоре, разговариваю с моряком. Какой стыд! Совершенно уникальная ситуация.

– Уникальная? Что ж тут такого, если девушка разговаривает с моряком?

– Для меня уникальная, – повторила она. – Вы, наверное, много путешествовали?

– Немало.

– Расскажите мне. Я так мало видела в своей жизни. Вот в Китае вы были?

– Да.

– Расскажите мне про Китай.

Я помню каждую секунду этого часа, который провел наедине с ней под покровом сибирской ночи. Рядом с Мэри время, покорное ее магической веселости и внимательному взору, летело со скоростью ветра. Как могла она быть такой безмятежной, зная, что впереди подстерегают страшные опасности? Мне трудно это понять. Очевидно, таков уж был ее характер. Мэри хотела знать про Китай. Я там был и мог удовлетворить ее любопытство. Она задавала массу вопросов, я едва успевал отвечать. О настоящем и будущем Мэри разговаривать не желала: ее интересовали лишь заморские страны – просторы земного шара, где столько увлекательных и волнующих вещей. Мы болтали, смеялись, а потом она вдруг сказала:

– Мне пора идти. Спокойной ночи. Генри.

– Спокойной ночи, Мэри.

Она замерла. В коридоре было темно, и я лишь смутно видел в полумраке белый овал ее лица.

– Спасибо, – тихо произнесла она. Потом поцеловала меня в щеку и скрылась.

Какое-то время я стоял возле закрытой двери. Волшебство ночи почти растаяло с ее исчезновением, и мной вновь завладели мысли о грядущих опасностях. Я отправился на поиски Рузского. Он мог, по крайней мере, рассказать мне о Екатеринбурге и отвлечь меня от мрачных и пугающих мыслей. Однако француз спал, заливисто похрапывая.

Я тоже улегся на постель и попытался уснуть. Ничего не вышло. Однако усталость взяла свое, и я сам не заметил, как задремал. Проснулся я, когда заскрежетали тормоза.

А ведь я приказал, чтобы мы ехали до Екатеринбурга без остановки! Поезд же почему-то остановился в Тюмени. Пока я яростно тер глаза, в вагон ввалился десяток солдат. Я узнал их – это были екатеринбуржцы из тобольского гарнизона.

Они тоже меня узнали. Не успел я пошевелиться, как один из них ткнул мне в ребра пистолетом и рявкнул:

– Комиссар Яковлев, вы арестованы!

– По чьему приказу?

– По приказу Уральского Совета.

Я завел свою ритуальную песню про Москву, Центральный Исполнительный Комитет, про смерть, угрожавшую каждому, кто встанет на моем пути, и так далее.

– Расскажешь все это на суде! – оборвали меня.

После чего меня толкнули обратно в купе и захлопнули дверь.

Таким образом, в Екатеринбург я прибыл под арестом. Едва поезд остановился на вокзале, как дверь открылась, и меня выволокли в коридор. Я увидел на перроне улюлюкающую толпу. Чернь вопила: «Тащи его сюда! Повесить немецкую суку! Покажите нам Кровавого Николашку!» Зрелище было поистине устрашающее.

Тут мой бородатый конвоир отпихнул меня в сторону, и я увидел, как по коридору следует императорская семья. Николай шел первым с чемоданом в руке. Его лицо было насуплено.

К черту осторожность, подумал я и вытянулся по стойке «смирно».

Николай остановился и взглянул на меня.

– Я сообщу об этом в Москву. Они непременно вмешаются, государь.

Лицо царя потемнело, он кинул на меня взгляд, полный ненависти.

– Нас арестовали, и все из-за тебя, подлый предатель, – процедил он и прошел мимо. Напоследок бросил мне через плечо: – Ты погубил нас всех!

Впоследствии город переименовали. Екатеринбург был основан Петром Великим, который дал городу имя своей супруги. Теперь же город называется Свердловском, в честь Янкеля Свердлова. Какая историческая насмешка!

Да, в честь того самого Свердлова, который отправил меня в Тобольск, дал мне имя «Яковлев», подписал мандат, предписывавший каждому оказывать мне всемерную помощь.

Уральцы плевали на подпись Свердлова. При упоминании его имени они хохотали в открытую. Имена Ленина и Троцкого тоже не произвели на них ни малейшего впечатления. Да, времена явно переменились...

Меня поместили в тюрьму, причем самую настоящую – с толстыми каменными стенами и железными дверями. Вскоре дверь камеры распахнулась и внутрь вошли двое. Этих людей я видел впервые.

Я сидел прямо на полу, ибо в камере не было ни койки, ни стула. Вскочив на ноги, я гневно воскликнул:

– Как вы смеете!

Один из них был похож на преуспевающего клерка: упитанный, с темными усиками, в слегка помятом костюме.

– Как мы смеем? – переспросил он. – Уральский Совет поступает так, как считает нужным. У нас есть все полномочия.

– А у Свердлова их нет? – взвился я. – И у Ленина тоже? Вы считаете, что их действия противозаконны? Назовите мне ваши имена, я доложу о вас руководству.

«Клерк» окинул меня злобным взглядом.

– Я Александр Белобородов, председатель Уральского Совета, законного правительства всей Уральской области. А товарищ Голощекин – член нашего Совета.

– Я прибыл сюда по прямому указанию главы Советского государства! – заявил я и предъявил свой мандат.

– Для того чтобы освободить Николая Кровавого? – заметил Голощекин.

Этот был очень мало похож на своего товарища – худой, нервный, стремительный.

– Вы и сами знаете, что тут затевается. Грязная сделка с немцами. И все потому, что царица родом из Германии. – Голощекин придвинулся ко мне. – Что, не так?

Я накинулся на него еще пуще:

– Откуда я знаю, что затевает Москва? Я всего лишь выполняю приказ. Может быть, Москва действительно опасается германской армии. Та подступила слишком близко. Мне приказано доставить всю семью Романовых в Москву. Дальнейшее мне неизвестно. Возможно, их отдадут под суд, возможно, передадут немцам. Пусть хоть в Африку сошлют, какое мне дело!

– А вы-то сами как считаете? – вкрадчиво спросил Белобородой.

– В каком смысле?

– Как, по-вашему, с ними следует поступить?

Я задумался. Следовало соблюдать осторожность. Я отлично понимал, что эта парочка отправит меня на тот свет и не почешется. Им явно хотелось продемонстрировать Москве, какие они независимые.

– По-моему? – переспросил я. – Я бы устроил над ними открытый процесс. Доказательств предостаточно. Но решать не мне.

– Да, решать буду я, – сказал Белобородов. Его круглая физиономия раскраснелась, хотя в камере было холодно.

Я покачал головой:

– Почему вы? На каком основании? Кто у нас народный комиссар по народным делам – вы или товарищ Троцкий? Вы просто прикончите их из мести, вот и все.

– Да! – воскликнули оба в один голос.

– Я ненавижу эту проклятую немку! – взорвался Голощекин. – Сколько людских жизней на ее совести!

– А ты хочешь увеличить их количество?! – столь же яростно вскинулся я. – Она германская принцесса! Если ее жизнь – цена за мир, что нам остается делать? Взамен мы спасем тысячи жизней наших солдат! Или черт с ними, пусть погибают, потому что товарищ Голощекин желает отомстить, так? Ты-то тут в безопасности, до немецкой армии тысячи верст!

Голощекин захлебнулся от негодования, а я обернулся к Белобородову:

– Вы что, считаете меня предателем?

– Возможно, – с тихой угрозой ответил председатель Уральского Совета.

– И Свердлов, по-вашему, тоже предатель? И Ленин? Если они не предатели, то и я тоже. Вот подпись, смотрите!

– Откуда я знаю, вдруг она поддельная?

– А вы пошлите в Москву запрос по телеграфу. Ведь здесь у вас есть телеграф, не так ли?

– На пушку берет, – сказал Голощекин.

– Да? Так пошлите телеграмму в Москву, чего проще!

Я не знаю, послали они запрос в Москву или нет. Мои визитеры вскоре ушли, захлопнув за собой железную дверь, и я остался в зловонной камере один, сам не свой от отчаяния. Я совершил массу ошибок. И вот я сижу в тюрьме, и такая же участь постигла императорскую чету и великую княжну. И это я виноват в том, что они попали в лапы своих лютых врагов. Неудивительно, что царь счел меня изменником.

Невидящим взглядом я смотрел на каменный пол и думал, думал, думал. Где же Рузский? Перспектива попасть в Екатеринбург его вовсе не пугала. Еще бы, ведь он был таким же членом Совета, как Голощекин и Белобородов.

Где же он сейчас, в самом деле? Этот человек был загадкой: то фанатик, то какой-то секретный агент. И к тому же еще и не русский, а француз! Как он тогда сказал? «Я служу различным интересам», или что-то в этом роде. И еще он сказал: «Я помогу вам, ведь вы нуждаетесь в помощи». Кроме того, он знал, что я должен разыскать в Сибири некоего человека.

Как все это понимать? Рузский был прав. Мне действительно было поручено разыскать в Тобольске человека по имени Бронар, который мог мне помочь. Эта информация содержалась в инструкции, которую мне вручил Бэзил Захаров.

А Захаров, если верить прессе, был Главным Торговцем Смертью.

«Я служу различным интересам». Значит, Рузский, или Бронар, или как там его на самом деле, работал на Захарова – в этом я уже не сомневался. Но что он здесь делает? Как получилось, что капиталистическая акула Захаров имеет в одном из сибирских городских Советов своего человека? Теперь-то я знаю, что для Захарова нет ничего невозможного. Уверен, что, когда я попаду в мир иной, обнаружу агентов Захарова и в сонме ангелов. И уж тем более среди чертей в преисподней. Сейчас, много лет спустя, этот человек все еще кажется мне поразительным. А уж тогда, в восемнадцатом, я просто отказывался верить в его сверхъестественные возможности. В ту ночь, в камере, мои мысли, разумеется, так далеко не заходили. Тянулись часы. Потом железная дверь вновь открылась. Появился мрачный Голощекин. Сначала я подумал, что он пришел один, но следом появился Рузский со своей обычной ухмылкой на губах. Я вскочил на ноги.

– Что передает Москва?

Мне не ответили.

– Будь моя воля, Яковлев, я бы вас повесил, – заявил Рузский и добавил, обернувшись к своему спутнику: – Ты бы видел, как он пресмыкался перед Романовыми.

– Да, жаль, что его нельзя повесить, – вздохнул Голощекин. – К сожалению, председатель ему верит.

Рузский рассмеялся.

– Может быть, наш председатель хочет себе в Москве карьеру сделать. Нет, товарищ, это я так, шутейно. Я товарища Белобородова очень уважаю. – Он обернулся ко мне. – А ты, приятель, должен быть ему благодарен.

– Почему?

– Почему? Потому что он отпускает тебя на свободу. А еще говорят, что Советская власть не ведает жалости. Монархист, провокатор, а можешь идти на все четыре стороны. Правда, царя и его семейку мы не отпустим, правда, товарищ Голощекин?

Голощекин взглянул на меня искоса:

– Не отпустим, во всяком случае в Москву. А вы, Яковлев, будьте поосторожней, иначе снова окажетесь за решеткой.

Они оба вышли, и я, немного повременив, последовал в том же направлении. За тюремными воротами я столкнулся с Рузским. Он стоял ко мне спиной и даже не обернулся. Тихо, но отчетливо Рузский сказал:

– В девять часов, за гостиницей «Пале-Рояль».

После чего немедленно зашагал прочь.

Оставалось ждать два часа.

* * *

Я бродил по улицам в темноте. Зашел в трактир, подкрепился и выпил. Вокруг только и разговоров было что о царской семье. Узнал немало полезного.

– Я видел их на вокзале "Выпихнули из вагона, словно мешки с мукой какие. Думал, их на куски разорвут, но тут...

– Господи, ну и труханули же они!

– А ты бы на их месте? Видел, кто за рулем-то сидел? Парфен, он самый. Ты ж его знаешь! Из боевого отряда железнодорожников. Такая сволочь! И "машину-то водить толком не умеет.

– Говорят, профессору Ипатьеву дали шесть часов, чтоб освободить дом. Шесть часов, слыхал?

– Больно хороший дом им достался. Настоящий дворец! Знаешь, на Вознесенской улице? Такой... с большими воротами. С Николаем и слуги въехали, так-то!

Я тихо сидел в углу, навострив уши. Поразительно, до чего легко оказалось узнать последние новости. Выяснилось, что царскую семью охраняют рабочие отряды с двух местных заводов.

Когда разговор пошел по второму кругу, я поднялся. Судя по всему, ничего нового узнать не удастся. На улице я остановился и попытался определить, где находится Вознесенская и дом Ипатьева. Оказалось, что найти интересующее меня место нетрудно. Екатеринбург был взбудоражен. Всем хотелось посмотреть на Романовых, и я быстро сообразил, что надо лишь пристроиться к толпе.

Посмотреть на дом можно было только издали, с противоположной стороны улицы. Я увидел высокий бревенчатый частокол, начисто закрывавший здание. По улице расхаживали вооруженные люди, не давая зевакам скапливаться.

Я пробыл там долго. Дом был довольно красив, но теперь превращен в настоящую тюрьму. Часовые были не только на улице и у ворот, но наверняка и внутри. Местные жители, судя по разговорам, были настроены к Романовым крайне враждебно. Многие считали, что нечего возиться с царским отребьем, надо их всех немедленно расстрелять. Я вспомнил спокойное мужество императора, когда тот отказался ехать с Дутовым, а ведь спасение было так близко. И еще я вспомнил о волшебном часе, который провел наедине с великой княжной Марией Николаевной. Нет, для меня она Мэри.

Затем мои мысли обратились к документу, той самой захаровской бумаге, которая значила так много. Миллионы фунтов стерлингов, оружие для целой армии, а кроме того, огромное количество человеческих жизней!

Царь сказал, что подписал ее. И все ждут этого документа – от Рузского до Ленина и Троцкого. И я, и Захаров, и мой государь король Георг.

Судьба очень многих зависит от этого клочка бумаги!

Я шел на встречу с Рузским, но мысли мои блуждали далеко. Да, все хотели заполучить этот документ, но лишь я один (если не считать царя и наследника) знал, где он находится. Что ж, я сохраню свою тайну – прежде всего от Рузского, пока не разберусь в его намерениях. После лихорадочных раздумий я стал приходить к довольно странным и неожиданным выводам.

Ленин и Свердлов отправили меня в Сибирь, чтобы я привез оттуда царя. И мне почти удалось это сделать. Если в меня не остановили в Омске и не отослали обратно в Екатеринбург... то сейчас я и вся императорская семья уже находились бы недалеко от Москвы.

У меня возникала масса вопросов. Действительно ли осуществлению моего плана помешал конфликт между Москвой и местной властью? Возможно ли, чтобы коммунисты Омска и Екатеринбурга до такой степени игнорировали приказы Ленина и Свердлова?

Или дела обстоят иначе? Может быть, умные и коварные московские вожди с самого начала хотели, чтобы Романовы оказались в опасном Екатеринбурге, а не в относительной безопасности Тобольска или Москвы? В конце концов мне показалось, что ответ найден. Ключ был в немцах. Их армия угрожала российской столице. Вполне возможно, что в настоящий момент шли тайные переговоры: немцы требовали, чтобы им передали царскую семью, а у Ленина и Свердлова не было возможности им отказать. Предположим, что так оно и есть. Москва не может отказать немцам, но в то же время не желает передавать им Романовых. Тогда все получалось очень просто. Можно отправить за Романовыми некоего англичанина (и тем самым убить двух зайцев), а потом устроить так, чтобы непокорные сибиряки якобы самовольно задержали Николая с семьей. Тогда можно будет сказать немцам: мы изо всех сил старались воздействовать на местный Совет, но тот отказался нас слушать.

Правдоподобна ли такая версия?

Безусловно. Такое объяснение давало исчерпывающий ответ на мучившие меня вопросы. И все же я отказывался в это верить. Слишком уж безумной казалась мне подобная линия поведения. Пока же я решил держать ухо востро. Первым делом, надо было как можно больше разузнать о Рузском.

Он ждал меня в темном переулке за гостиницей «Пале-Рояль». Вид у Рузского был малосимпатичный: он успел где-то здорово набраться и держался весьма нагло. Тем не менее в ходе разговора я понял, что мысль его работает вполне ясно. Моего собеседника интересовал только документ.

– Бумага у вас? – сразу же спросил он.

Я покачал головой:

– Пришлось оставить ее у царя. Потом поезд остановили, и я не имел возможности забрать ее.

– Теперь это и подавно не получится. Однако документ надо заполучить.

– Кому надо? – резко спросил я. – Вы заварили всю эту кашу, вы должны и раздобыть бумагу.

– Неужели вы думаете, что царь ее мне отдаст? Он же меня видел и знает. Нет, он поверит только вам.

Я не стал говорить Рузскому, какого мнения на мой счет придерживается Николай теперь. Вместо этого я сказал:

– Я мог бы вам передать для него записку.

– Записку? – фыркнул Рузский. – А если охрана меня обыщет, что тогда? Я окажусь тайным курьером, передающим послания от вас царю. Это будет выглядеть заговором с целью освобождения Николая. Да меня просто шлепнут на месте!

Мы настороженно смотрели друг на друга. После паузы я спросил:

– Что их ожидает?

– А вам-то что? – пожал плечами Рузский.

– Мне есть до этого дело.

– Насколько мне известно, большинство членов Совета выступают за то, чтобы предать их смерти.

– Казнить? Всех? Хладнокровно?

– Трудный вопрос. По этому поводу много споров. Некоторые говорят, что большевикам не пристало расстреливать женщин и детей. Другие говорят, что с немкой церемониться нечего.

Рузский наверняка знал об условиях содержания царской семьи больше, чем я, поэтому я спросил:

– Есть ли какой-нибудь шанс освободить их?

Он взглянул на меня с веселым недоумением:

– Вы имеете в виду акт рыцарственного спасения? Нет, друг мой, не получится. Считайте, что августейшее семейство уже на том свете. Разве что они еще понадобятся большевикам для ведения торга. С немцами.

– И что дальше?

– А ничего. Их продержат здесь еще долгое время. Возможно, кто-нибудь попытается их спасти. В этом случае охрана прикончит всю семью на месте. Сибирь кишит белогвардейскими армиями и отрядами. Уж в одном-то вы можете не сомневаться: ни Николаю, ни его сыну ни за что не попасть в стан белых. Многие еще не отказались от идеи реставрировать монархию.

– У вас есть какие-нибудь конкретные предложения?

– Да. Нужно выждать.

– Значит, бездействие?

Рузский искоса взглянул на меня.

– Будьте терпеливы. Что сейчас можно сделать? Если бы он подписал документ, вы уже могли бы отправиться к себе в Англию. Но вы не смогли его заставить.

– Да, не смог. Но мне кажется, что я и так могу отправляться восвояси. Я здесь, в Екатеринбурге, ничего не значу. Зато у вас есть положение. Если и возможно что-то предпринять, то способны на это только вы!

– Я же сказал, будьте терпеливы. Помните о главной задаче. Она состоит не в том, чтобы спасти царя, а в том, чтобы получить бумагу с его подписью. Помните об этом. Как только бумага будет подписана, вы можете отправляться в Москву, а затем и в Лондон.

– Я хотел бы знать, что это за бумага!

– Вы и так достаточно знаете, – резко заявил Рузский. – И помните: единственный шанс Романовых на спасение – это подписанный документ, лежащий на столе у Ленина.

– Да если бы Ленин этого хотел, он мог бы...

Рузский покачал головой:

– Ничего подобного. Даже если бы Ленин лично явился в Екатеринбург, вряд ли что-нибудь вышло. Вы можете себе представить, что он препирается с остолопами вроде Белобородова и Голощекина? Да ведь они, пожалуй, ему откажут. А потом по всей стране разнесется весть, что Ленин изменил делу революции и вступил в переговоры с царем. Нет, он ни за что на это не пойдет. Значит, вся надежда только на вас, потому что вам Николай верит. Ни с кем другим он разговаривать не станет. Если вы сейчас уедете, считайте, что смертный приговор Романовым подписан.

– Но я ничего не могу сделать!

Рузский уже знакомым мне жестом почесал кончик носа.

– Всегда можно что-то сделать. Идет время, возникают новые возможности.

На этом мы и расстались. Я вернулся назад к поезду, ибо мне больше некуда было идти. Я знал, что состав по-прежнему стоит на вокзале. Мы договорились с Рузским, что будем встречаться каждый вечер в одно и то же время за гостиницей «Пале-Рояль».

В вагон меня, однако, не пустили – там стоял часовой, который велел мне немедленно отправляться к начальнику вокзала. Так я и сделал. Начальник вокзала был мало похож на железнодорожника. Это был какой-то невзрачный субъект в сапогах непомерно большого размера. Он передал мне приказ, который мне совсем не понравился. Приказ был подписан председателем Уральского Совета Белобородовым. Мне предписывалось немедленно выехать из Екатеринбурга в Тюмень вместе с поездом, который принадлежал «тюменским товарищам». Задерживаться в Екатеринбурге строго-настрого запрещалось. В случае нарушения приказа я буду арестован и предан суду по подозрению в контрреволюционной деятельности.

Я пошел будить машиниста. Он немного поворчал, но, по-моему, был не прочь унести ноги из Екатеринбурга. Бедняге приходилось здесь несладко: с одной стороны, его одолевали любители сплетен, желавшие побольше узнать о царской семье, с другой – донимали пламенные революционеры, считавшие, что даже вести поезд с царем – уже страшное преступление. Несчастного машиниста то спаивали, то осыпали угрозами.

Состав отогнали на запасной путь сразу же после моего ареста и высадки царского семейства. Там поезд и стоял, окруженный часовыми: двое дежурили у паровоза, еще двое – у хвостового вагона. Судя по виду, это были рабочие. Внутри я обнаружил нескольких кавалеристов из моего отряда, включая Кознова, который не скрывал своей радости по поводу моего возвращения.

– Куда теперь? – сразу же спросил он.

– В Тюмень. Вы получали какие-нибудь иные указания?

– Никак нет.

Кознов смотрел на меня выжидательно. Любой офицер хорошо знает это выражение лица у подчиненного: он выполнит любой приказ, если тот будет четким и ясным. Хороший солдат, но начисто лишен инициативы.

Особенность тех сумбурных дней состояла в том, что никто никому не верил, и дальнейшие события не замедлили это подтвердить. Несмотря на то, что я действовал по прямому указу высшего представителя местной власти – Белобородова, – причем получил я этот приказ непосредственно от начальника вокзала, стоявшие в оцеплении рабочие мне не поверили. Они долго препирались по поводу того, кто пойдет к начальнику вокзала проверять мои слова. Наконец делегат был отправлен, долго отсутствовал, и, когда вернулся, остальные не поверили теперь уже ему. В конце концов каждый из четверых часовых по очереди сходил на вокзал и вернулся.

После того как охрана убедилась в правдивости моих слов, машинист стал разогревать котел. Часовые удалились, и я смог задать Кознову вопрос, который давно вертелся у меня на языке.

– У нас в составе есть два запломбированных вагона. Кто-нибудь в них совал нос? – с беспокойством спросил я.

– Никак нет. Один из часовых очень рвался туда, и я уже было собирался врезать ему как следует, но остальные вмешались и удержали его. Они сказали, что собственность царя теперь принадлежит народу.

Мысленно я поблагодарил Господа за эту милость и на время превратился в кочегара: бросал дрова в топку, поглядывая на измеритель давления в котле. Ключи от запертых вагонов были у меня. Там наверняка содержались весьма ценные вещи, и я чувствовал себя ответственным за их сохранность.

Была уже глубокая ночь, когда поезд наконец зашипел, засвистел, залязгал колесами и покатился на восток, в сторону Тюмени.

Екатеринбург остался позади, мы вновь неслись по бескрайним сибирским просторам. Я стоял в коридоре бывшего царского вагона, на том самом месте, где провел восхитительный час в беседе с великой княжной Мэри. Та ночь была темной и безлунной, теперь же в небе светил месяц. Как бы я хотел, чтобы Мэри сейчас была рядом...

Глубокая грусть охватила меня. Я все больше терзался от ощущения собственной беспомощности. Что я мог сделать? Если бы я остался в Екатеринбурге, то лишь подверг бы себя бессмысленному риску. Совершенно очевидно, что царя охраняли бдительно, исключив всякий контакт с внешним миром. Можно было, конечно, отправиться в Москву и доложить там о постигшем меня фиаско. Но какой в этом смысл? Я решил, что мой долг остаться в Сибири. Нужно было лишь найти предлог, который ни у кого не вызвал бы подозрений.

Я принялся всесторонне рассматривать ситуацию. Итак, заветный документ находится в Тобольске. Поезд по-прежнему в моем распоряжении. Вывод прост: надо отправиться в Тобольск и взять бумагу. Если документ представляет собой столь могучую силу, возможно, я сумею ею воспользоваться.

Каково, собственно, мое положение? Мне приказали убираться из Екатеринбурга. Что ж, приказ я выполнил. Косвенно приказ Уральского Совета легализовал мое положение, ибо мне предписывалось вернуть поезд «тюменским товарищам», позаботившись о сохранности груза. Логика Уральского Совета была мне понятна. Если я отвечаю за поезд, отправляющийся в Тюмень, то не буду путаться у них под ногами в Екатеринбурге. Кроме того, на комиссара Яковлева можно будет свалить ответственность за ценный груз, находящийся в вагонах. Итак, Советской власти я мог не опасаться: с одной стороны, у меня был письменный приказ Уральского Совета, поручавший состав моему попечению, с другой – мандат Свердлова. Если кого-то из местных не устроит одна бумага, суну ему под нос другую, решил я.