Текст книги "Комиссар Его Величества"

А что, собственно, я охраняю? В Тобольске я видел, как в сани грузили сундуки, коробки, ящики, мешки. Что там внутри? Пора бы это выяснить.

Меня ждало настоящее потрясение. Не забудьте, что Николай Романов единолично управлял одной шестой земной суши, а Александра была императрицей. Их личное имущество по ценности превзошло все мои ожидания. Я обнаружил в сундуках и ящиках не только шелка и бархат, фарфор и хрусталь, картины и иконы, но также огромное количество драгоценностей. Целые сундуки! Так и не знаю, сколько их там было – я заглянул лишь в пару десятков коробок и ларцов. Помню деревянный сундучок размером 18 дюймов на 12, а глубиной дюймов 5 – 6. Он весь был набит золотыми монетами самых разных стран. Здесь были и австрийские талеры, и английские соверены, и американские пятидесятидолларовые монеты, и испанские дублоны. Сундучок был такой тяжелый, что я не сумел оторвать его от пола.

В одном чемодане я обнаружил восьмиугольную кожаную шкатулку, наполненную распятиями, иконками и прочими религиозными атрибутами – все они были сплошь усыпаны драгоценными камнями. Причем поистине невероятного размера и баснословной стоимости.

Уверяю вас, что мое открытие подействовало на меня самым удручающим образом. Я и не предполагал, за какие сокровища отвечаю. Было совершенно очевидно, что все эти богатства нужно как-то спрятать, попытаться найти безопасное место.

Я поспешил вновь закрыть хранилище. Когда я вернулся к паровозу, уже занимался рассвет.

Через несколько минут (я стоял рядом с машинистом) трасса сделала поворот, и нашему взору открылась потрясающая картина. Впереди, прямо на железнодорожном полотне, шел настоящий бой.

Примерно в полумиле от нас стоял поезд, отчаянно отбивавшийся от атакующих всадников. Выстрелов мы, разумеется, не слышали, ибо рев нашего паровоза заглушал все звуки. Машинист нажал на тормоза, а я бросился назад, чтобы предупредить Кознова и своих солдат. Не успел я добраться до первого вагона, как прямо у меня над головой взвизгнула пуля, отрикошетив от железной стенки. Обернувшись, я увидел, как к нашему поезду несутся всадники.

Кознов и его люди были уже в курсе происходящего. Они засели у окон, держа винтовки наготове. Все мы неоднократно видели подобные сцены в современных вестернах, где действие происходит на американском Западе. Разница, однако, заключалась в том, что в тот день на мой поезд напали не какие-нибудь раскрашенные дикари, а отлично вооруженные кавалеристы. Что это были за люди? Я навел бинокль на кучку всадников, застывшую на пригорке возле атакованного поезда. Белоснежный конь одного из них показался мне знакомым.

Дутов!

– Не стрелять! – приказал я Кознову, но слишком поздно. Нас уже обстреливали, и мои люди тоже открыли огонь.

– Прекратить огонь! – крикнул я, быстро сдернул наволочку с подушки, высунулся в окно и стал махать своим импровизированным белым флагом. Козновских солдат я заставил сложить оружие и спуститься на железнодорожную насыпь с поднятыми руками. Они были весьма недовольны; но другого выхода у меня не было – иначе нападавшие перебили бы нас, не вступая ни в какие переговоры.

Нас усадили на землю и велели ждать, пока впереди не закончится бой. Было ясно, что победа останется за Дутовым. В переднем составе было не больше пары сотен большевиков, а в отряде Дутова насчитывалось не меньше тысячи человек. К тому же у Дутова были настоящие солдаты, а не какие-нибудь красногвардейцы. Большевики сражались отчаянно, но в конце концов красный флаг с паровоза исчез и оставшиеся в живых капитулировали.

Тем не менее прошел целый час, прежде чем все закончилось. Наконец, в сопровождении конвоира с обнаженной шашкой я отправился к Дутову. Тот все еще сидел в седле, разглядывая захваченный поезд.

Генерал взглянул на меня сверху вниз, топорща густые усы.

– Где царь?

– В тюрьме, в Екатеринбурге, – прямо сказал я.

Дутов сердито ударил себя по ляжке.

– Так я и знал! Он еще жив?

– Насколько мне известно, жив.

– Жив, но всеми брошен! – возмутился генерал. – И вы бросили его гнить в тюрьме?

– Меня самого арестовали, а потом выгнали из города, – запротестовал я. – Если я вернусь, меня сразу посадят в тюрьму.

– А куда вы отправляетесь теперь?

– В Тобольске остались великие княжны. Я обещал, что вернусь за ними.

– Ждите возле вашего поезда, – приказал генерал. – Когда я закончу здесь, мы поговорим.

И он отъехал прочь.

Я ждал его не меньше часа. Пленные с захваченного большевистского поезда были выстроены в колонну, многие из них истекали кровью. Бедолаг отправили под конвоем куда-то в северном направлении. Люди Дутова вовсю хозяйничали в захваченном поезде, забирая все, что им могло пригодиться. Наконец всадник на белом коне направился в нашу сторону. Дутов легко перекинул ногу через холку лошади и спрыгнул на землю.

Первым делом он спросил:

– Водка есть?

У меня оставалось немного лимонной. Я протянул генералу бутылку, он запрокинул голову и моментально осушил остатки.

– У этих паршивых большевиков не было ни капли! У них вообще почти ничего не было. Вся добыча – несколько винтовок да пара ящиков с патронами. Как они только умудряются так жить.

Я сказал генералу, что у меня есть некоторое количество консервов, но на Дутова это не произвело впечатления.

– Нам нужно оружие. Деньги бы тоже не помешали – я давно не платил своим головорезам. Правда, тратить жалованье им все равно негде, – хмыкнул генерал, – но за жалованье люди воюют куда охотнее, что бы там ни говорили большевики. А теперь расскажите мне про Николая.

Я рассказал ему все, что знал: о кровожадности толпы, об импровизированной тюрьме. О бумаге, разумеется, ни слова.

– Какие силы в городе у большевиков?

– Этого я не знаю. Дом Ипатьева со всех сторон окружен солдатами, на всех окрестных улицах много вооруженных людей.

– Это все жалкий сброд, – заявил генерал. – Если дать человеку винтовку, от этого он еще не становится солдатом.

– Вы собираетесь напасть на город?

Дутов белозубо улыбнулся.

– Нет! Ничего подобного я не замышляю. Господи, я считал вас трусливым лакеем, спасающим свою шкуру, а вы предлагаете мне напасть на Екатеринбург с моим маленьким отрядом? Ничего, город и без меня скоро отобьют.

– Надеюсь, это произойдет не слишком поздно, – угрюмо заметил я.

Дутов внимательно посмотрел на меня, потом порылся в кармане кителя, достал кожаный портсигар и выудил из него длинную сигару.

– "Упманн", – сказал он, выдыхая ароматный дым. – У меня еще целых семь штук осталось. А где мальчик?

– Царевич?

– Да, Алексей.

– В Тобольске. А что?

Дутов еще раз затянулся, взгляд его стал жестким.

– Ведь он наследник.

– Николай отрекся от престола не только от своего имени, но и от имени сына.

Дутов сердито кивнул:

– Идиот несчастный. Мальчик очень бы всем нам пригодился.

– Он ведь на волосок от смерти, – сказал я.

– Но ведь не умер еще. В истории не раз случалось, что сын возвращает себе трон отца.

Немного подумав, Дутов сказал, что собирается отправиться в Тобольск и освободить царских детей. Когда я отрицательно покачал головой, генерал не на шутку рассердился.

– Это еще почему?

– В Тобольске достаточно экстремистов, которые убьют царевича и великих княжон до того, как вы успеете их отбить. Вам не удастся подобраться к особняку вплотную.

– А вам?

– Тамошние большевики меня знают.

– Знать-то знают, но доверяют ли?

Я пожал плечами.

– Во всяком случае, при виде комиссара Яковлева они не станут убивать подростков сразу.

– Вы что, собираетесь отправиться из Тобольска на пароходе вниз по Оби?

Я вновь покачал головой, хотя Дутов безошибочно угадал мой план.

– А как бы поступили вы, генерал?

Сквозь облако дыма он ответил:

– Я буду продолжать в том же духе. Наступать большевистским собакам на хвост при всяком удобном случае. Ждать остается недолго, всего несколько недель.

– Что вы имеете в виду?

– Скоро здесь будет Белая армия. Колчак, чешский легион и все прочие. Наши наступают, большевики пятятся назад. Вскоре ваша мечта осуществится – мы возьмем Екатеринбург. А сейчас мне нужны винтовки и деньги.

– Будем надеяться, что царь доживет до освобождения. А могли бы вы купить винтовки, если в у вас были деньги?

– На это потребовалось бы время, – ответил Дутов. – Оружие пришлось бы доставлять с Дальнего Востока, но в принципе это возможно.

Я окинул генерала скептическим взглядом, не торопясь продолжать разговор. У меня перед глазами стоял сундук с золотыми монетами. Имел ли я право передать его Дутову?

Инстинктивно я чувствовал, что это было бы правильным поступком. Можно ли придумать лучшее использование для царских сокровищ, чем спасение жизни царя? Однако Дутов производил впечатление сущего разбойника. Вряд ли, увидев золото, он скажет: «Ах, какой вы щедрый! Большое спасибо!» Скорее всего генерал сразу поинтересуется: «Откуда у вас это золото? Сколько там еще осталось?»

Поэтому я всего лишь попросил генерала об одолжении расчистить путь, чтобы наш поезд мог двигаться дальше. Дутов охотно согласился:

– Я люблю играть с железнодорожными составами.

Задача была несложной – вдали виднелся разъезд.

Пока генерал отсутствовал, я приказал Кознову вынести тяжелый сундук из хранилища и поставить его в мое купе. Потом спустился на насыпь и стал размахивать наволочкой, которую ранее я использовал в качестве белого флага. Вскоре прискакал верховой, и я сказал ему:

– Попросите генерала Дутова пожаловать сюда.

Всадник укоризненно взглянул на меня:

– Вам надо самому отправиться к его превосходительству.

– Скажите генералу, что дело того стоит.

Посыльный ускакал, и через какую-нибудь минуту в мою сторону понесся всадник на белом коне.

– Что еще за фокусы? – рявкнул Дутов. – Какое нахальство!

– Пойдемте со мной, – сказал я, поднимаясь в вагон.

– Что за шутки?! – с видом оскорбленного достоинства воскликнул Дутов, однако все же последовал за мной, сердито ворча под нос.

Я открыл купе и показал на сундук, торчавший из-под сиденья:

– Помогите мне вытащить его в коридор.

– Я позову кого-нибудь из солдат.

– Будет лучше, если мы сделаем это сами.

Дутов кинул на меня быстрый взгляд.

– Этот сундук доверил мне император, чтобы он не попал в руки большевикам.

Дутов сразу оживился, и вместе мы выволокли сундук в коридор. Когда я открыл крышку, генерал чуть не лопнул от радости.

– Да тут целое сокровище, – промурлыкал он.

– Да, целое сокровище. Его величество хочет, чтобы эти деньги были использованы на наше общее дело.

– К черту общее дело, – рассеянно пробормотал Дутов, позвякивая монетами. – Нет никакого общего дела.

– Есть дело борьбы с большевизмом, – сказал я. – С этим, я думаю, вы согласитесь.

Генерал возбужденно расхохотался. Думаю, он никогда в жизни не видел такое количество золота. Впрочем, я тоже, Вдруг смех оборвался, и генерал с подозрением уставился на меня.

– А сколько вы взяли себе?

– Нисколько, – ответил я.

– Как же! Так я вам и поверил! Уверен, что вы зацапали...

– Откройте крышку, и вы увидите, что сундук полон. У меня же есть вот что.

Я достал из кармана маленькое распятие, усыпанное сапфирами.

– Это подарок ее величества, и я не променяю его на все золото мира.

Генерал был в возбуждении. Его взгляд метался между мной и сундуком. Прошла, должно быть, целая минута. Потом Дутов с хитрым видом воскликнул:

– Господи, сколько всего можно накупить на это золото!

– Не сомневаюсь, – ответил я.

* * *

Заполучив золото, Дутов со своим войском тут же исчез. Перед моим поездом путь был свободен. До Тюмени мы доехали без приключений. Я все время думал о доверенных мне сокровищах. На вокзале верный Кознов со своими людьми заняли пост у заветных вагонов, я же отправился на набережную. Ледоход еще не кончился, но льдины стали меньше и тоньше.

У берега выстроились какие-то конторские помещения и здоровенный склад. Возле двери висела медная табличка, гласившая, что здания принадлежат Западно-Сибирской пароходной компании. Я постучал, но дверь была закрыта. Скорее всего служащие в зимний период лежат в берлоге и сосут лапу, подумал я. Но ведь зима-то на исходе. Я отправился на поиски кого-нибудь из начальства.

Управляющего мне удалось найти без особого труда – он жил неподалеку. Вид у него был довольно растерянный, ибо за зиму весь мир переменился. В октябре, когда река встала, страной все еще правило Временное правительство, а компанией руководили владельцы, жившие далеко отсюда, в Лондоне и Осло, но тем не менее вполне реальные. Теперь же всем заправляли местные большевики, которые объявили, что имущество компании принадлежит народу. Приближался новый сезон, а инструкций и указаний управляющему получить было неоткуда.

– Вон тот пароход готов к навигации? – спросил я.

– Конечно. В топках всю зиму поддерживался, огонь.

– Как скоро может он отправиться в плавание?

– Почему вас это интересует, гражданин?

– Не просто гражданин, а комиссар Яковлев, – заявил я и показал мандат.

Управляющий чуть не поперхнулся.

– Я собираюсь реквизировать этот пароход для плавания в Тобольск.

– Конечно-конечно. Он будет готов к отплытию через три часа.

– Хорошо. Кроме того, мне понадобятся лошади и повозки.

Поразительно, но все это удалось исполнить без каких-либо осложнений. Дело в том, что екатеринбуржцы ушли из города, и Тюмень вновь стала тихим заштатным городком. Довольно быстро нашлись и лошади и телеги, из чего я сделал вывод, что у руководства пароходной компании давние и хорошо налаженные связи с местным извозом. Операция была проведена быстро и аккуратно. Я лично стоял у вагонов с сокровищами, следя, чтобы ничего не похитили. Странная вещь, но возчики, в жизни не видавшие таких заманчивых сундуков и ящиков, почему-то не проявляли ни малейшего любопытства к их содержимому. Они были апатичными и работящими – совсем такими же, как их лошади.

К середине дня все было погружено на пароход «Русь», и можно было отправляться в путь. Капитан корабля – его звали Мелюк – встал к штурвалу, а люди Кознова вовсю трудились в кочегарном отделении, поддерживая пары.

Вскоре мы отплыли. Плавание на пароходе «Русь» было тихим и мирным. Тюмень – совсем небольшой городишко, да и Тобольск тоже. Между ними нет никаких крупных селений – лишь деревеньки, разбросанные по берегам. Пароход плыл вниз по течению, расталкивая льдины. Пашни на берегах уже зеленели первыми всходами.

Помню, как капитан Мелюк показал на какое-то прибрежное село и сказал:

– Это село Покровское, комиссар.

По его тону я понял, что это село какое-то особенное.

– Покровское? – переспросил я. – А-а, это то самое...

– Да-да, – кивнул он. – Тут родился Распутин. В прошлом году император и императрица плавали сюда на моем пароходе. – Капитан тут же поправился: – Извините, гражданин комиссар, я хочу сказать, бывший император и бывшая императрица.

– Ну-ка, расскажите мне об этом.

– Я показал бывшей царице, где находится Покровское. Она заплакала, опустилась на колени прямо на палубе и долго молилась.

– А его вы знали?

– Он тоже плавал на моем пароходе. Я с ним даже разговаривал. – Мелюк передернулся. – Жуткий человек. Такие глазищи!

Он долго рассказывал мне всякие байки про Распутина, разные истории про пароход, про местные новости, а «Русь» тем временем плыла на север. На следующий день мы прибыли к слиянию с Иртышом, где стоял город Тобольск. С капитанского мостика я издали увидел губернаторский дом. В бинокль было видно, что на балконе стоят какие-то люди. Я смотрел на дом с чувством глубокой вины.

Пришло время сделать ужасное признание. Помните, я писал, что путешествие на пароходе было тихим и мирным? Так вот, это относится лишь к первой его половине. Ночь я провел в каюте на той самой кровати, которую, если верить капитану, в прошлом году занимал император. Это известие лишило меня сна. Я лежал и думал о событиях последних дней, а также о будущем. Под плеск воды и потрескивание льдин я думал о своем короле, который и отправил меня со столь таинственной миссией. Его величество хотел во что бы то ни стало спасти царскую семью. И я понял, что мой долг – выполнить волю моего государя. Чего бы это ни стоило. А для этого нужны были деньги.

Вы уже догадались, какого рода мысли меня одолевали. Итак, глубокой ночью я спустился в трюм, где были сложены все сокровища Романовых, и отобрал самые ценные и небольшие по размеру вещи, которые будет легко обменять на деньги. Я собрал довольно много драгоценных камней, брошек, сережек и прочего. Не имею ни малейшего представления, сколько все это стоило, но наверняка немало. Я знаю, что совершил непростительный проступок. Но в те минуты, когда я шарил по сундукам, мне казалось, что я поступаю правильно. Кто знает, скольких чиновников мне придется подкупить, сколько средств придется истратить ради спасения царя. Будет глупо, если дело провалится из-за недостатка средств.

Вот так я стал вором в ночи. Когда на следующий день «Русь» стала на причал у пристани Западно-Сибирской пароходной компании в Тобольске, я отправился на встречу с младшими Романовыми. Мои карманы отяжелели от похищенных драгоценностей.

У ворот губернаторского дома я напустил на себя властный вид и потребовал вызвать ко мне полковника Кобылинского. Он тут же явился, почему-то оглядываясь через плечо, и без единого слова отвел меня в свой кабинет. Лишь оказавшись за запертой дверью, Кобылинский спросил:

– Что с царем?

– А вы не знаете?

– Мы ничего тут не знаем.

Я коротко рассказал Кобылинскому о положении, в котором оказались Николай, Александра и их дочь.

– Можно что-нибудь сделать?

– Пытаюсь. Ситуация очень сложная.

– Вы собираетесь забрать остальных? – с тревогой спросил Кобылинский. – Они очень хотят воссоединиться с родителями. Но мне страшно отправлять их в Екатеринбург... Не нравится мне вся эта история.

– Нет, туда я их не повезу. Но я должен с ними поговорить.

Полковник кивнул:

– Только постарайтесь не напугать их.

Я изо всех сил изображал уверенность и жизнерадостность, хотя в глубине души испытывал горечь и печаль – разговор с великими княжнами и юным Алексеем оказался не из легких. По их глазам я видел, что они считают меня виновником всех своих бед, однако хорошее воспитание не позволяло им обвинять меня в открытую. Младшие Романовы сидели и внимательно слушали меня, наблюдая за каждым моим жестом, за выражением моего лица.

Когда я закончил, они стали задавать мне вопросы, причем так вежливо и осторожно, что сердце у меня сжалось от боли. Как папа? Как мама? Здорова ли Мэри? Я отвечал как мог, но вряд ли мои рассказы их удовлетворили.

Лидером явно была Татьяна, худенькая девушка лет двадцати, впрочем, не самая старшая из сестер. Она молча выслушала меня, а потом заявила следующее:

– Комиссар Яковлев, мы единодушно решили: если наши родители и сестра находятся в заточении, мы должны быть рядом с ними. Отвезите нас, пожалуйста, в Екатеринбург.

Мне не хотелось рассказывать им о том, что я тоже был арестован, а затем выслан из города, – боялся, что это лишь встревожит их еще больше. Однако теперь пришлось раскрыть карты.

– Это невозможно, – сказал я и объяснил почему.

– Кто же тогда главный? – спросила Татьяна. – Мы считали, что вы представляете здесь высшую большевистскую власть. К тому же вы гарантировали всем нам безопасность.

– Я сообщил о произошедшем в Москву по телеграфу. Уверен, что в Екатеринбурге скоро будет восстановлен порядок.

Я старался говорить как можно увереннее, и самые младшие, возможно, мне поверили, но не Татьяна.

– Вы действительно прибыли сюда по приказу Ленина и Свердлова? – в упор спросила она. – Это правда?

– Абсолютная правда.

– Но ведь они сейчас – настоящие хозяева России. Как же могут местные власти своевольничать?

Я ответил ей искренне:

– Скорее всего виной всему расстояние, плохая связь и, возможно, соперничество.

– Я думаю, все это какой-то трюк! – заявила Татьяна. – Комиссар, если вы не полномочны решать, к кому мы должны обратиться?

– Я передам ваше послание в Москву. Больше я ничего сделать не могу. А теперь я должен поговорить наедине с вашим братом.

– Зачем?

– Я должен передать ему подарок и послание.

Татьяна недоверчиво взглянула на меня, но помешать не могла. Девушки вышли из комнаты, и я остался наедине с Алексеем. Царевич весело улыбнулся мне.

– Татьяна такая пессимистичная, – сказал он. – А я уверен, что скоро мы снова будем вместе. – Его улыбка стала еще жизнерадостнее: – Вы сказали, что у вас для меня подарок и послание. От кого? От папы?

Я достал сапфировое распятие и показал его царевичу.

– Ну, распятие, разумеется, от мамы, – уверенно кивнул он. – Так ведь?

– Не совсем. Распятие, как и послание, от вашего отца. Он сказал мне, что оставил у вас некий документ...

Мальчик нахмурился, а я заставил себя улыбнуться:

– Он передумал. Как вы помните, император велел вам хранить документ у себя вплоть до воссоединения семьи. Я знаю, он сам мне об этом сказал. Вы должны были сохранять полнейшую тайну и никому этот документ не отдавать. Но теперь он хочет, чтобы бумага оказалась у меня.

– Нет, – упрямо сжал губы Алексей. – Папа сказал, что бумагу никому отдавать нельзя.

– Я знаю это, я же вам сам это только что сказал. Алексей, для того он и дал мне это распятие, чтобы вы поняли – мне можно доверять. Вы ведь узнаете это распятие, не правда ли?

Мальчик был в смятении. Как же я ненавидел себя за то, что вынужден ему лгать. И тем не менее документ нужно было заполучить во что бы то ни стало – лишь это могло спасти жизнь Романовым. Чуть не плача царевич повторил:

– Но он ведь сам мне сказал. Я дал ему честное слово!

Я мягко спросил:

– Алексей, разве вы мне сказали хоть слово о документе?

Он покачал головой:

– Конечно нет.

– А еще кому-нибудь сказали? Например, вашим сестрам?

– Нет.

– Значит, об этом секрете знают только два человека – вы и ваш отец.

– Да.

– Откуда же я об этом могу знать?

Мальчик захлопал глазами.

– Мне могли сказать об этом только два человека: или вы, или ваш отец, правильно? Вы мне не говорили, значит, я знаю об этом от вашего папы. А распятие должно подтвердить вам, что я не лгу.

Морщины на лбу мальчика исчезли. Он протянул руку, я передал ему распятие.

– Ну как, вы его узнаете? – спросил я.

Алексей поднялся и вежливо сказал:

– Я сейчас принесу вам документ, комиссар.

* * *

Когда бумага оказалась у меня в кармане, я разыскал Кобылинского и рассказал ему о содержимом трюма парохода «Русь». Обсудив ситуацию, мы решили, что я, как полномочный представитель Центрального Исполнительного Комитета, напишу приказ капитану корабля и тобольскому управляющему пароходной компании и передам корабль в ведение Кобылинского. Полковника очень беспокоил его статус. Он и в самом деле находился в довольно двусмысленном положении. Власть в стране принадлежала большевикам, а Кобылинский был офицером старого режима, к тому же безнадежно скомпрометированным связью с монархом. Рано или поздно, Кобылинского ждала расплата. Он очень хорошо понимал это и с нетерпением ждал наступления белых армий. В Тобольске полковнику приходилось туго. Часть охраны из Омска и Екатеринбурга все еще оставалась в губернаторском особняке. Формально они подчинялись полковнику, но на самом деле его никто не слушал. Оценив ситуацию, я решил, что мне нужно побыстрее отсюда убираться.

В путь я отправился верхом. «Русь» должна была остаться в Тобольске, путешествие на санях из-за таяния снегов стало невозможным, и кроме как на лошади покинуть город было нельзя.

Как вскоре выяснилось, это решение было опрометчивым, и мне пришлось дорого за него заплатить. Однако первые две или три мили я проскакал очень резво. Заветный документ, доверчиво переданный мне Алексеем, буквально прожигал дыру у меня в кармане. Я знал, как жаждут заполучить эту бумагу Ленин, Захаров и еще чуть ли не половина мира. Я уже давно, еще с первой беседы с Лениным, догадывался о содержании документа. Однако пришло время ознакомиться с ним вплотную. Поэтому я натянул поводья и в меркнущем свете дня достал из кармана пакет. Взломав печать, я первым делом проверил, действительно ли бумага подписана царем. Да, внизу стояла подпись «Николай Романов». Бумагу заверил полковник Кобылинский. Поначалу этот факт меня немало удивил, но потом я сообразил, что текст написан по-английски, а этого языка Кобылинский не знает.

Лишь затем я прочитал документ. Мои глаза скользили по машинописным строчкам, и я отказывался им верить. Сухим, юридическим языком здесь было изложено такое, чего я и не ожидал. Мои предположения оказались довольно далеки от реальности. Документ имел столь огромное значение, что меня бросило в пот. Сразу же появилась масса вопросов. Кто знал о его содержании? Не может быть, чтобы Георг V тоже был в курсе. А Ленин? Нет, скорее всего вождя большевиков тоже обманули.

Истину наверняка знали двое: Николай Романов, бывший самодержец всероссийский, и Бэзил Захаров, которого многие считали самым зловещим махинатором всей Европы.

И вот появился третий – Генри Джордж Дайкстон...

* * *

Скорость продвижения через снега зависит от плотности наста, причем для всадника это значит еще больше, чем для пешего. Если наст крепок, конь мчится вперед стрелой. Если же снег подтаял, превратившись в кашу из воды и льда, лошадь ступает осторожно, боясь упасть.

Именно в такую оттепель я и угодил. Лошадей приходилось менять беспрестанно. Они еле ползли, а если я пытался их пришпорить, то переходили на галоп, но лишь на несколько секунд. Мое путешествие до Тюмени было сущим мучением. Я шлепал по грязи, мок под ливнем, смешанным со снегом. Мне казалось, что физически невозможно быть более мокрым и замерзшим. Однако я ошибался. До Тюмени оставалась еще добрая сотня миль, когда лошадь споткнулась и я упал в канаву, полную грязной, черной воды. Слава Богу, конь не пострадал, и через некоторое время я снова сидел в седле. Дул ледяной ветер, и я промерз до мозга костей. Необходимо было сделать привал – отогреться и поесть в какой-нибудь деревне. Но я был один, а ночной путник в дикой местности, будь то Сибирь или графство Сомерсет, должен быть крайне осторожен, особенно если его карманы набиты драгоценностями.

Поэтому я поскакал дальше. Зубы выбивали дробь, ноги превратились в куски льда. Меня трясло от озноба. К утру я понял, что серьезно заболел, – меня кидало то в холод, то в жар, подступала тошнота. До Тюмени я добрался, едва держась в седле. Зато успел на поезд, отправлявшийся в Екатеринбург.

Поездка вспоминается мне как кошмарный сон. Я сумел достать билет лишь в вагон третьего класса, битком набитый людьми, багажом и даже скотиной. По соседству со мной, например, блеяла коза, от которой несло еще больше, чем от крестьян. Впрочем, я, наверное, благоухал не лучше. Пар валил от моей мокрой одежды столбом, и мои собратья по несчастью выглядели точно так же – парились в духоте и потели.

Меня мучили голод и жажда, однако достать еду и питье было негде. С каждым часом я чувствовал себя все хуже. Температура поднималась, я весь трясся в лихорадке и обливался потом. Последние три часа я провалялся на полу, погрузившись в сон, больше похожий на обморок.

Вот раздался крик: «Екатеринбург», и я с трудом поднялся на ноги. Судя по вокзальным часам, шел девятый час. Я, шатаясь, выбрался из душного вагона и шагнул в холод и мрак ночи.

До встречи с Рузским оставалось меньше часа.

* * *

Лучше бы я пропустил сутки и встретился с ним на следующий день. Мне так необходимо было поесть, выспаться и согреться. Но денег заплатить за ночлег не было – я потратил последние на железнодорожный билет. Остались лишь какие-то копейки, которые я потратил на стакан чая. Это меня немного подкрепило, и все же до гостиницы «Пале-Рояль» я доковылял с большим трудом. Из разговоров на вокзале я знал, что царская семья по-прежнему находится в заточении в доме Ипатьева.

Рузский опаздывал. Это обстоятельство повергало меня в отчаяние, ибо я чувствовал себя все хуже и хуже. Пришлось прислониться к стене гостиницы. Впрочем, обвинять моего компаньона было трудно. Должно быть, он каждый вечер являлся сюда, терпеливо ждал и, не дождавшись, уходил.

В конце концов Рузский появился. Первым делом он сердито спросил:

– Какого черта? Где вас носило столько времени?

Я хотел ответить, но не смог – так стучали зубы. Рузский достал из кармана бутылку:

– Это сливянка. Выпейте-ка.

Я рассказал ему про пароход и про Тобольск. В подробности не вдавался, поэтому много времени не понадобилось.

– Что слышно о Романовых? – спросил я.

Рузский тоже был краток. Собственно говоря, ничего нового не произошло: императорская семья содержалась под стражей, как и прежде. Перемена была всего одна, и мне она показалась зловещей. Специальным указом дом Ипатьева был переименован в Дом особого назначения.

– Что это значит? – спросил я. – Какого «особого назначения»?

Рузский пожал плечами:

– Откуда мне знать? Название как название. Выпейте-ка лучше еще.

Политическая ситуация в городе тоже оставалась прежней. Уральский Совет заседал почти каждый день, решая вопрос о судьбе Романовых.

– Преобладает мнение, что Николая следует казнить.

– Его одного? – спросил я.

– Тут мнения разделились. Председатель Совета Белобородов считает, что нужно расстрелять только царя, а остальных не трогать. Голощекин хочет истребить всю семью. Он говорит, что белые подошли слишком близко и присутствие царской семьи служит для них приманкой.

– А оппозиция есть? – спросил я. – Ведь должен же кто-то возражать, когда речь идет об убийстве детей!

– Они уже не дети, – возразил Рузский. – Разве что мальчик, которому четырнадцать. Да, кое-кто возражает.

– Сколько таких людей в Совете?

– Не знаю, не считал. Многие помалкивают, делая вид, что это проблема второстепенная. Я, разумеется, прилагаю все усилия, но у меня мало что получается. Никто, кроме Белобородова, даже члены Совета, не имеет права входить в Дом особого назначения и видеться с Романовыми. Только часовые. Так что задача не из легких.

– Так все-таки кто выступает против казни? – повторил я свой вопрос.

– Есть там один субъект по фамилии Скрябин, отвечает в комитете за добычу природных ресурсов. Этакое травоядное создание, не признающее кровопролития. Я стараюсь с ним дружить, хотя вслух высказываю противоположное мнение.

– Значит, шанс еще есть?

– Шанс всегда есть, – ответил Рузский".

* * *

Несмотря на одолевавшее его нетерпение и тщательно скрываемый интерес, Пилгрим очень внимательно читал рукопись Дайкстона. Но он взял себе за правило не думать на эту тему в утренние часы. Однако третья часть рукописи, присланная ему в виде ксерокопии сэром Мэлори, заставила директора банка отложить «Файнэншл таймс». Пилгрим углубился в чтение. Читал он по особой скоростной методике и настолько сосредоточился, что даже не заметил, как в кабинет вошел Жак Грейвс. Оторвав наконец глаза от текста, Пилгрим спросил: