Текст книги "Избранное"

Медленно ползли минуты. Смок сосредоточил все свои мысли на оборванном ногте указательного пальца, который причинял ему ноющую боль. «Его следовало обрезать еще утром, он тогда уже болел», – подумал Смок и решил обрезать его немедленно, как только выберется из пропасти. Потом мысли его внезапно приняли другой оборот, и он посмотрел на ноготь и на пальцы с каким-то новым чувством. Через минуту, в лучшем случае через несколько минут, этот палец, так искусно соединенный с ногтем, такой ловкий и подвижный, будет, быть может, частью исковерканного трупа на дне пропасти. Он сознавал, что его мучит страх, и ненавидел себя за это. «Медвежатники» делаются из материала покрепче. Охваченный возмущением против самого себя, он чуть было не перерезал веревку.

Крик, сменившийся стоном, и дрожание ослабевшей веревки заставили его опомниться. Он начал скользить, но скользил очень медленно. Веревка была натянута – и все же он продолжал скользить. Карсон не мог больше держать его и скользил сам. Вытянутая нога Смока встретила пустоту, и он понял, что сейчас начнется стремительное падение. А он знал, что в следующий за этим момент его падающее тело увлечет за собою Карсона.

В слепом отчаянии, побеждая безумную вспышку животного страха и любви к жизни силой воли и сознанием долга, Смок ударил ножом по веревке, увидел, как лопаются ремни, почувствовал, что скользит все быстрее и быстрее, и, наконец, упал.

Что было потом, он не мог понять. Он не потерял сознания, но все произошло слишком быстро и неожиданно. Вместо того чтобы разбиться насмерть, он почти в то же мгновение коснулся ногами воды, а потом со всего размаха сел в воду, обдавшую его лицо холодными брызгами.

– Зачем вы это сделали? – услышал он сверху жалобный стон.

– Слушайте! – крикнул Смок. – Я в полной безопасности – сижу в луже по самое горло. Здесь оба наших тюка. Сейчас усядусь на них. Здесь хватит места еще для полдюжины людей. Если вы скользите, то цепляйтесь покрепче – выберетесь! Идите в хижину! Там кто-то есть. Я видел дым. Достаньте веревку или что-нибудь в этом роде, возвращайтесь и вытаскивайте меня.

– Честно? – недоверчиво спросил Карсон.

– Клянусь! Ну, пошевеливайтесь, а то я умру от простуды.

Смок согревался, пробивая каблуком сапога канал по краю лужи. К тому моменту, когда он закончил работу и вода вылилась из углубления, в котором он находился, Карсон криком известил его, что добрался до вершины.

Тогда Смок занялся просушкой одежды. Греясь в теплых лучах вечернего солнца, он выжал ее и разложил вокруг себя. При нем была непромокаемая спичечница; он высушил при помощи спичек щепотку табаку и кусочек рисовой бумаги, чтобы сделать папиросу.

Спустя два часа, сидя нагишом на тюках и покуривая, он услышал сверху голос; мог ли он не узнать его!

– Эй, Смок! Смок!

– Алло, Джой Гастелл! – крикнул он в ответ. – Откуда вы свалились?

– Вы ранены?

– Ничуточки.

– Отец спускает веревку. Вы ее видите?

– Да, и даже уже поймал, – ответил он, – теперь, пожалуйста, положите минуты две-три.

– В чем дело? – тревожно спросила Джой через несколько минут. – О, я знаю, вы ранены!

– Да нет же! Я одеваюсь.

– Одеваетесь?

– Ну да! Я купался. Ну, готовы? Тяните!

Сначала он послал наверх оба тюка, получил за это от Джой Гастелл соответствующий выговор и, наконец, поднялся сам.

Джой Гастелл смотрела на него сияющими глазами, пока ее отец и Карсон деловито сматывали веревку.

– Как же вы решились перерезать ее? – воскликнула она. – Это было… Право же, это было изумительно! Это подвиг!

Смок презрительно отмахнулся от комплимента.

– Я все знаю, – настаивала она. – Карсон рассказал мне. Вы решили пожертвовать своей жизнью ради него.

– И не думал я ничем жертвовать, – солгал Смок. – Я все время видел под собой эту мелкую лужу для купания.

1911

Как вешали Калтуса Джорджа

Дорога круто поднималась по глубокому, рыхлому, нетронутому снегу. Смок возглавлял шествие, утаптывая хрупкие кристаллики своими широкими короткими лыжами. Работа эта требовала богатырских легких и железных мускулов; ему приходилось напрягать все силы. Позади, по утоптанной им тропе, тянулась упряжка из шести собак. Клубы пара, вылетавшие из открытых пастей животных, свидетельствовали об их тяжелой работе и о морозе. Малыш помогал тянуть, расположившись между коренником и санями, и распределял свои силы между шестом и тягой. Каждые полчаса он и Смок менялись местами: утаптывание снега было еще более утомительным занятием, чем работа шестом.

Все их снаряжение было новым и прочным. На их долю выпал тяжелый труд – проложить зимний путь через горный хребет, – и они добросовестно выполняли его. Напрягая все силы, они могли прокладывать в день самое большее десять миль дороги; это считалось у них хорошим результатом. Они держались молодцами, но каждый вечер заползали в свои спальные мешки совершенно разбитыми. Шесть дней прошло с тех пор, как они покинули многолюдный лагерь Муклук на Юконе. Пятьдесят миль наезженной дороги по Оленьему ручью они покрыли с нагруженными санями за два дня. А потом началась борьба с четырехфутовым девственным снегом, который, в сущности, был даже не снегом, а кристаллическим льдом – таким рыхлым, что от удара он рассыпался, как сахарный песок. За три дня они прошли тридцать миль вверх по ручью Минноу и пересекли ряд хребтов, разделявших несколько потоков, которые текли на юг и впадали в реку Сиваш. Теперь они должны были перебраться через горы за Лысыми Камнями и спуститься по руслу Дикобразова ручья к середине Молочной реки. Ходили упорные слухи, что в верховьях Молочной реки есть залежи меди. Туда они и стремились – к медной горе, в полумиле направо и вверх по первому ручью, за тем местом, где Молочная река выбивается из глубокой котловины на поросшую густым лесом равнину. Они узнали бы это место с первого взгляда. Одноглазый Маккарти описал его во всех подробностях. Ошибка была невозможна – если только Маккарти не лгал.

Смок шел впереди. Одинокие низкорослые сосенки попадались на их пути все реже. Вдруг он увидел перед собой совершенно высохшее и голое деревце. Слова были лишними; он взглянул на Малыша, и тот ответил громовым: «Хо!» Собаки немедленно остановились и не двигались все время, пока Малыш развязывал постромки, а Смок обрабатывал сухую сосну топором; потом собаки бросились в снег и свернулись комочком, прикрывая хвостом косматые ноги и заиндевевшую морду.

Путники работали с быстротой, говорившей о многолетнем опыте. Скоро в тазу для промывки золота, в кофейнике и в кастрюле уже таял снег, его надо было превратить в воду. Смок достал из саней бобы. Сваренные вместе с хорошей порцией свиного сала и ветчины, бобы были заморожены; в этом виде их легко перевозить. Смок топором разрубил бобы на несколько кусков и бросил их на сковороду, чтобы дать им оттаять. Точно так же поступил он с замерзшими лепешками из кислого теста. Через двадцать минут с момента остановки обед был готов.

– Больше сорока, – промолвил Малыш, набив рот бобами. – Надеюсь, холоднее не будет, – да и теплее тоже. Самая подходящая погода для путешествия.

Смок ничего не ответил. У него рот был тоже набит бобами, и челюсти усердно работали. Случайно его взгляд упал на собаку-вожака, лежавшую шагах в шести от него. Иззябший серый волкодав смотрел на него с тем бесконечным томлением, с той дикой жадностью, которая так часто вспыхивает в глазах северных собак. Смоку давно уже был знаком этот взгляд, и все же он никак не мог привыкнуть к его неизъяснимой таинственности. Словно желая стряхнуть гипноз, он отодвинул тарелку и чашку, подошел к саням и стал развязывать мешок с сушеной рыбой.

– Эй! – окликнул его Малыш. – Что ты делаешь?

– Нарушаю все путевые законы, обычаи и установления, – ответил Смок. – Собираюсь кормить собак в неурочное время – только один этот раз. Они много потрудились, и им предстоит взобраться еще на один хребет. Кроме того, Брайт сейчас беседовал со мной и сказал мне глазами такое, чего не вложишь ни в какие слова.

Малыш скептически рассмеялся:

– Ну что ж, развращай их! Скоро ты им когти маникюрить будешь. Рекомендую кольдкрем и электрический массаж – полезнейшая штука для упряжных псов. Не помешает им иногда и турецкая баня.

– Прежде я никогда этого не делал, – защищался Смок. – Да и впредь не буду. Но на этот раз я их накормлю. Пусть это будет моя прихоть.

– Что ж, если это у тебя примета такая, то валяй. – Голос Малыша немедленно смягчился. – С приметами надо считаться.

– Это не примета, Малыш. Просто Брайт каким-то образом подействовал мне на воображение. Он в одну минуту сказал мне глазами больше, чем я мог бы вычитать из книг за тысячу лет. Все тайны жизни светились в его глазах. И представь себе, я почти понял их, а потом снова все забыл. Теперь я знаю не больше, чем знал раньше, а был совсем близко к разгадке всех тайн. Не могу тебе рассказать, в чем тут дело, но глаза этого пса поведали мне, что такое жизнь, и эволюция, и звездная пыль, и космическая сила, и все такое – все вообще.

– То есть, говоря на человеческом языке, ты что-то предчувствуешь, – настаивал Малыш.

Смок кинул собакам по одной сушеной рыбине и покачал головой.

– А я говорю тебе – это так, – повторил Малыш. – И это серьезная примета, Смок. Еще до конца дня что-то случится. Вот увидишь. И сушеная рыба сыграет свою роль.

– Объясни, как это может быть? – начал Смок.

– Ничего я тебе объяснять не буду. Все придет само собою. Слушай, что я тебе скажу. Твое предчувствие – для меня тоже примета. Ставлю одиннадцать унций золота против трех зубочисток, что я прав. Я не боюсь смотреть приметам прямо в лицо.

– Ты уж лучше ставь зубочистки, а я поставлю золото, – ответил Смок.

– Нет, это будет неприкрытый грабеж. Я играю наверняка. Мне ничего не стоит разгадать примету. Еще до конца дня что-то случится, и сушеная рыба сыграет свою роль.

– Ерунда, – сказал Смок, обрывая спор.

– И случится что-то пакостное, – продолжал Малыш. – Принимаю еще три зубочистки на прежних условиях, что дело будет препротивное.

– Состоялось, – сказал Смок.

– И я выиграю, – возликовал Малыш. – Заработаю зубочистки из цыплячьих перышек.

Спустя час друзья перевалили через хребет и узким ущельем вышли за Лысыми Камнями на крутой открытый склон, сползавший к Дикобразову ручью. Шедший впереди Малыш внезапно остановился, и Смок немедленно окликнул собак. Под ними по склону горы взбиралась наверх какая-то странная процессия, растянувшаяся чуть не на четверть мили.

– Ползут, словно на похоронах, – заметил Малыш.

– У них нет собак, – сказал Смок.

– Да. Вон двое тащат сани.

– Ты видишь, один упал? Что-то случилось. Их много.

– Смотри, они шатаются, как пьяные. Вот и второй упал.

– Да тут целое племя! И дети!

– Смок, я выиграл! – провозгласил Малыш. – Примета есть примета, тут уж ничего не поделаешь. Посмотри на них – они ползут сюда, словно загробные тени.

При виде путников индейцы издали дикий радостный вопль и ускорили шаг.

– Однако их здорово потрепало, – заметил Малыш. – Смотри-ка, они валятся, как чурбаны.

– Посмотри, какое лицо у первого, впереди всех, – сказал Смок. – Это голод. Вот в чем разгадка. Они съели своих собак!

– Что мы будем делать? Удерем?

– И оставим сани и собак? – с упреком спросил Смок.

– Они съедят нас, если мы не удерем. Такой у них вид! Эй, ребята, что с вами стряслось? Не смотрите так на наших псов! Им еще рано на сковородку, поняли?

Индейцы подошли ближе и столпились вокруг путников, воя и причитая на каком-то непонятном наречии. Ужасом повеяло на Смока от этого зрелища. Это был несомненный голод. Лица индейцев со впалыми щеками и кожей, точно присохшей к костям, казались мертвыми. Толпа все росла и росла, пока Смок и Малыш не затерялись в ней окончательно.

– Прочь с дороги! Проваливайте! – заорал Малыш по-английски, после нескольких бесплодных попыток столковаться с ними при помощи тех немногих индейских слов, которые он знал.

Мужчины, женщины и дети продолжали топтаться на месте, дрожа и шатаясь на подгибающихся ногах. Толпа становилась все больше и больше. В безумных глазах вспыхивала жадность. Какая-то женщина, спотыкаясь и кряхтя, зашла в тыл Малышу и повалилась на сани, широко растопырив руки. За ней последовал старик; пыхтя и задыхаясь, он пытался развязать ремни и добраться до лежащих на дне саней мешков с продовольствием. Какой-то юноша ринулся вперед с ножом в руках, но был отброшен Смоком. Толпа напирала на них со всех сторон; разгорелся настоящий бой.

Сначала Смок и Малыш только отталкивали нападающих, но потом пустили в ход рукоятки бичей и кулаки и начали избивать толпу, обезумевшую при виде пищи. Со всех сторон слышались рыдания и стоны женщин и детей. Там и сям, во многих местах санные ремни были уже перерезаны. Мужчины подползали на животах, и, не обращая внимания на град ударов и толчков, пытались вытащить из саней продовольствие. Их приходилось отрывать от саней и отбрасывать в сторону. Они были так слабы, что валились на землю от первого же толчка. Никто из них не сделал ни одной попытки напасть на людей, оборонявших сани.

Только страшная слабость индейцев спасла Смока и Малыша. Через пять минут стена напиравших была сокрушена и превратилась в груду корчившихся и ползавших по снегу тел. Несчастные выли и стонали, судорожно раздували ноздри и с пеной у рта, остекленевшими, затуманенными глазами впивались в мешки с продовольствием, воплощавшими для них жизнь. И над всем царил страшный вой женщин и детей.

– Замолчите, замолчите! – орал Малыш, затыкая уши; он задыхался от усталости. – Ах, вот ты как! – взревел он вдруг и, ринувшись вперед, выбил нож из рук человека, подползшего к саням и пытавшегося вонзить нож в горло собаки-вожака.

– Какой ужас! – пробормотал Смок.

– Фу, запарился! – ответил Малыш, отходя от спасенного Брайта. – Что нам делать с этой инвалидной командой?

Смок покачал головой, но тут задача разрешилась сама собой. Какой-то индеец выполз из кучи валявшихся тел и выпучил свой единственный глаз не на сани, а на Смока; в этом страшном взгляде Смок прочел бешеное усилие овладеть собой. Малыш вспомнил, что он только что хватил этого старика по тому глазу, который теперь закрылся и запух. Индеец приподнялся на локте и заговорил:

– Моя Карлук. Моя хороший сиваш. Моя знает много белый человек. Моя много голодный. Все много голодный. Все не знает белый. Моя знает. Моя теперь ест пища. Все теперь ест пища. Мы купит пища. Мы много золота. Нет пища. Лето лосось не ходил Молочная река. Зима карибу не ходил. Нет пища. Моя говорит весь народ. Моя говорит – много белый человек ходит Юкон. Белый человек – много пища. Белый человек любит золото. Мы берет золото, ходит Юкон, белый человек дает пища. Много золота. Я знает – белый человек любит золото.

Дрожащими пальцами он начал шарить в мешочке, который вытащил из-за пояса.

– Слишком много делать шума, – рассеянно перебил его Малыш. – Ты сказать скво,[96]96
  Скво – женщина (инд.).


[Закрыть] ты сказать папуз[97]97
  Папуз – ребенок (инд.).


[Закрыть] заткнуть глотки.

Карлук повернулся и обратился с речью к воющим женщинам. Остальные мужчины прислушались и, властно возвысив голоса, мало-помалу заставили успокоиться женщин и сгрудившихся около них детей. Карлук перестал шарить в мешке и несколько раз поднял руку с растопыренными пальцами.

– Столько людей сделать мертвый, – сказал он.

Следя за счетом, Смок понял, что семьдесят пять человек из племени умерло от голода.

– Моя купит пища, – сказал Карлук, раскрыв мешочек, и вытащил из него большой, тяжелый кусок металла. Остальные последовали его примеру, и со всех сторон появились точно такие же куски. Малыш выпучил глаза.

– Батюшки! – воскликнул он. – Медь! Сырая красная медь! А они думают, что это золото!

– Это золото, – заверил их Карлук, уловив смысл восклицания Малыша.

– Бедняги! Это была их последняя ставка! – пробормотал Смок. – Посмотри-ка! Этот кусок весит сорок фунтов. У них есть сотни фунтов меди, и они все время тащили ее с собою, а сил не было и себя-то тащить. Послушай, Малыш, мы должны накормить их.

– Легко сказать. А как насчет статистики? У нас с тобой продовольствия на месяц, то есть шесть порций, помноженных на тридцать, стало быть, сто восемьдесят порций. А тут двести индейцев – и аппетит у них изрядный. Мы не можем накормить их даже один раз.

– Есть еще пища для собак, – ответил Смок. – Двести фунтов сушеной лососины помогут нам вывернуться. Мы должны помочь им. Они свято верят в белых, помни это.

– Верно. И разочаровывать их не годится, – согласился Малыш. – Каждому из нас выпало на долю по скверному делу, одно хуже другого. Одному придется пробежаться в Муклук за подмогой, а другой останется здесь, займется этой богадельней и, вероятнее всего, будет съеден. Не забудь, что нам понадобилось шесть дней, чтобы добраться сюда. Даже налегке – быстрее чем за три дня не обернуться.

Смок на минуту задумался, взвесил количество миль и переложил их на единицы времени, измеряемого его выносливостью.

– Я могу быть там завтра вечером, – заявил он.

– Хорошо, – подхватил Малыш. – А я останусь и буду съеден.

– Но я возьму по рыбе на каждую собаку, – прибавил Смок. – И порцию еды для себя.

– Конечно, тебе надо будет проглотить что-нибудь, если ты собираешься быть в Муклуке завтра вечером.

Через посредство Карлука Смок изложил индейцам свой план.

– Зажигать огни, длинные огни, много огни, – закончил он. – Много белый человек жить Муклук. Белый человек много хороший. Белый человек много пища. Пять снов моя прийти обратно много пища. Этот человек, его имя Малыш, много хороший друг мне. Он остаться тут. Он большой начальник, поняли?

Карлук кивнул головой и перевел его речь.

– Вся пища остаться здесь. Малыш дать пища. Он начальник, поняли?

Карлук перевел и это. Мужчины закивали головами и разразились гортанными криками одобрения.

Смок оставался в лагере до тех пор, пока не была налажена работа. Те, у кого еще оставались силы, ползали или ковыляли, собирая топливо. Были разложены длинные индейские костры. Малыш с дюжиной помощников занялся стряпней, стукая короткой дубинкой по тянувшимся к нему со всех сторон жадным рукам. Женщины стали греть на огне снег, которым наполнили всю имевшуюся под рукой посуду. В первую очередь все получили по тонкому ломтю ветчины, а потом по ложке сахару, надо было хоть как-нибудь притупить их острый голод. Скоро на кострах, кольцом окружавших Малыша, зашипели горшки с бобами, а сам Малыш жарил и раздавал тончайшие оладьи, пронзая гневным взором тех, кто пытался схватить лишнюю порцию.

– Я займусь стряпней, – говорил он Смоку, прощаясь. – А ты лети во весь дух. Всю дорогу туда рысью, а обратно галопом. Сегодня и завтра ты будешь в пути, и раньше чем через три дня не сможешь вернуться. Завтра они съедят последнюю из собачьих рыб и останутся без крошки пищи на целых три дня. Тебе придется поторопиться, Смок. Тебе придется очень поторопиться.

Несмотря на то что сани были нагружены только шестью сушеными рыбами, двумя-тремя фунтами мороженых бобов с салом и меховым спальным мешком, Смок двигался довольно медленно. Вместо того чтобы сидеть в санях и подгонять упряжку, ему приходилось возиться с шестом, бежать рядом с собаками. Кроме того, он много работал в течение дня и чувствовал себя очень усталым. Устали и собаки. Долгие полярные сумерки настигли его, едва только он перебрался через хребет и оставил за собой Лысые Камни.

Путь под гору был уже значительно легче. Время от времени Смок мог позволить себе роскошь вскочить в сани и на протяжении шести миль ограничиться понуканием измученных собак. Ночь застала его в широком русле какого-то безымянного ручья. Ручей вился по долине подковообразными изгибами, и, чтобы выиграть время, Смок решил выбраться из русла и ехать напрямик. Вскоре он сбился с пути и снова вернулся к руслу. В течение часа он тщетно пытался взять верное направление и, убедившись, наконец, в бесполезности дальнейших блужданий, развел костер, дал каждой собаке по половине рыбы и разделил на две части свой собственный паек. Потом закутался в спальный мешок и, прежде чем сон сморил его, успел разрешить мучившую его задачу. Последняя пройденная им долина лежала у разветвления ручья. Он отдалился от правильного пути на целую милю. В данный момент он находился в основном русле, ниже того места, где проложенный им с Малышом путь пересекал долину и вел через маленький ручеек к низкому холму, находившемуся на другом берегу ручейка.

Как только забрезжило утро, он собрался в путь натощак и поднялся вверх по руслу на милю. Без завтрака и не накормив собак, он гнал восемь часов не отдыхая, пересекая мелкие ручьи, низкие перевалы и спускаясь вниз по ручью Минноу. К четырем часам пополудни он, в сгущающихся сумерках, выехал на хорошо наезженную дорогу вдоль Оленьего ручья. До конца путешествия ему оставалось еще пять-десять миль. Он сделал привал, развел костер, дал собакам по полрыбы и съел свой фунт бобов. Потом вскочил в сани, крикнул «пошел!» и погнал собак.

– Приналягте, псы! – кричал он. – Добывайте жратву! До Муклука ни крошки! Гоните, волки! Гоните!