Текст книги "Сейчас самое время"

Тридцать

– Я хочу, чтобы Адам переехал жить к нам.

Папа, моющий посуду в раковине, поворачивается ко мне; с его рук на пол капает мыльная пена. Он ошеломлённо смотрит на меня:

– Ты шутишь!

– Я серьёзно.

– И где же он будет спать?

– В моей комнате.

– Тесс, я никогда на это не соглашусь! – Он поворачивается обратно к раковине, гремит мисками и тарелками. – Это очередной пункт из твоего списка? Чтобы твой парень переехал к нам жить?

– Его зовут Адам.

Папа качает головой:

– Даже не думай.

– Тогда я перееду к нему.

– Думаешь, его мама на это согласится?

– Тогда мы сбежим в Шотландию и поселимся на какой-нибудь ферме. Это тебе больше понравится?

Папа поворачивается ко мне с перекошенным от гнева ртом:

– Тесс, я сказал «нет».

Ненавижу, когда он демонстрирует, кто здесь хозяин, как будто тут нечего обсуждать, потому что он так сказал. Я с топотом поднимаюсь по лестнице к себе в комнату и хлопаю дверью. Папа думает, что всё дело в сексе. Неужели он не видит, что всё намного сложнее? Что мне безумно трудно его просить?

Три недели назад, в конце января, Адам снова катал меня на мотоцикле – быстрее и дальше, чем раньше. Мы отправились на границу с Кентом, где болотистая равнина переходит в побережье. Четыре ветряные турбины в море вращали призрачными лопастями.

Адам запускал по воде плоские камешки, а я, сидя на гальке, рассказывала, что список разрастается, ускользает от меня.

– Я так многого хочу. Десяти пунктов уже недостаточно.

– Расскажи, – попросил Адам.

Сначала было легко. Я говорила не умолкая. Весна. Тюльпаны и нарциссы. Поплавать под синим и спокойным вечерним небом. Долгая поездка на поезде, павлин, воздушный змей. Ещё одно лето. Но я так и не отважилась признаться в том, чего мне хотелось сильнее всего.

В тот вечер он пошёл домой. Каждый вечер он уходит домой, чтобы ухаживать за мамой. Он спит в каком-нибудь метре от меня, за стеной, по ту сторону шкафа.

На следующий день Адам принёс билеты в зоопарк. Мы поехали на поезде. Смотрели на волков и антилоп. Павлин развернул для меня изумрудно-аквамариновый хвост. Мы пообедали в кафе; Адам взял мне фрукты – чёрный виноград, сочные ломтики манго.

Спустя несколько дней он отвёл меня в открытый бассейн с подогревом. Поплавав, мы уселись на бортик, завернувшись в полотенца, и болтали в воде ногами. Мы попивали горячий шоколад и смеялись над вскрикивающими от холода детишками.

Однажды утром Адам принёс мне вазу с крокусами.

– Весна, – объявил он.

Он отвёз меня на мотоцикле на наш холм. Купил в газетном киоске карманного змея, и мы вместе его запускали.

День за днём мне казалось, будто кто-то разобрал мою жизнь на части, тщательно отполировал каждый кусочек, а потом аккуратно собрал в одно целое.

Но мы ни разу не были вместе ночью.

А потом, в День святого Валентина, у меня началась анемия, хотя с последнего переливания крови прошло всего двенадцать дней.

– Отчего это? – спросила я врача.

– Вы приближаетесь к черте, – пояснил он.

Мне стало труднее дышать. Углубились тени под глазами. Губы стали похожи на пластиковый козырёк над калиткой.

Вчера я проснулась в два часа ночи. У меня ломило ноги; кровь стучала в них, как при зубной боли. Перед сном я выпила парацетамол, и нужно было принять кодеин. По пути в туалет я проходила мимо папиной спальни; дверь была открыта, и я увидела маму. Её волосы рассыпались по подушке, а папа заботливо её обнял. За последние две недели мама в третий раз осталась ночевать.

Я стояла на площадке, глазела на спящих родителей и отчётливо понимала, что больше не могу находиться одна в темноте.

Мама поднимается по лестнице и садится на мою кровать. Стоя у окна, я гляжу в сумерки. Небо затаилось; облака повисли низко и словно чего-то ждут.

– Я слышала, ты хочешь, чтобы Адам переехал сюда, – произносит мама.

Я пишу своё имя на запотевшем стекле. Отпечатки пальцев на стекле возвращают меня в детство.

– Может, папа и согласится, чтобы Адам иногда оставался на ночь, – продолжает мама, – но он никогда не позволит Адаму здесь жить.

– Папа обещал помочь со списком.

– Он и помогает. Он ведь купил нам билеты на Сицилию, разве не так?

– Потому что хочет побыть неделю с тобой!

Я оборачиваюсь к ней; мама бросает на меня хмурый взгляд, как будто впервые меня увидела:

– Он так сказал?

– Он в тебя влюблён, это же очевидно. Тем более путешествия в моём списке больше нет.

Мама изумляется:

– Я думала, путешествие было седьмым пунктом.

– Я обменяла его на ваше с папой примирение.

– Ох, Тесса!

Странно. Кому, как не ей, знать, что такое любовь. Я скрещиваю руки на груди:

– Расскажи мне о нём.

– О ком?

– О мужчине, ради которого ты нас бросила.

Мама качает головой:

– Почему ты об этом вспомнила?

– Потому что ты утверждала, будто у тебя не было выбора. Разве не так?

– Я говорила, что несчастна.

– Многие несчастны, но они не бросают семью.

– Тесса, пожалуйста, мне не хочется об этом говорить.

– Мы тебя любили.

Множественное число. Прошедшее время. Но всё равно слишком громкие слова для такой маленькой комнатки.

Мама поднимает на меня глаза; у неё бледное, худое лицо.

– Простите меня.

– Вероятно, ты любила его больше всех на свете. И он был просто замечательный, самый лучший.

Мама не отвечает.

Всё просто. Такая большая любовь. Я отворачиваюсь к окну:

– Если так, ты должна понять, что я чувствую к Адаму.

Мама поднимается и подходит ко мне. Она не трогает меня, но придвигается очень близко:

– Он испытывает к тебе такие же чувства?

– Не знаю.

Мне хочется довериться ей, сделать вид, что всё будет хорошо. Но я лишь стираю своё имя со стекла и гляжу в темноту. До чего же на улице мрачно.

– Я поговорю с папой, – обещает она. – Он укладывает Кэла спать, а потом я поведу его в бар выпить пива. Вы справитесь одни?

– Я позову Адама. Приготовлю ему ужин.

– Вот и славно.

Мама поворачивается, идёт к двери, но на пороге останавливается:

– Тесса, тебе хочется радоваться и наслаждаться жизнью, но имей в виду – другие люди не всегда могут дать тебе то, что ты хочешь.

Я отрезаю на разделочной доске четыре толстых ломтя хлеба и кладу на гриль. Достаю из корзины для овощей помидоры. Адам стоит, прислонившись к раковине, и смотрит на меня; я прикладываю помидоры к груди и, пританцовывая, возвращаюсь с ними к столу.

Адам смеётся. Я режу помидоры и укладываю на гриль рядом с тостами. Вынимаю из буфета тёрку, а из холодильника сыр и, пока готовятся тосты, натираю сыр на разделочную доску. Я знаю, что между моей футболкой и поясом брюк есть просвет. И там, где спина переходит в ягодицы, виден изгиб – единственный, что у меня остался. Когда я переступаю с ноги на ногу, изгиб приоткрывается, и Адам его замечает.

Натерев сыр, я неторопливо облизываю пальцы, и Адам реагирует ровно так, как я думала. Он подходит сзади и целует меня в шею.

– Знаешь, о чём я думаю? – шепчет он.

– О чём?

Хотя я и так знаю.

– Я тебя хочу. – Он разворачивает меня к себе и целует в губы. – Сильно.

Он произносит это с таким видом, будто не может поверить, что так захвачен своим чувством. Мне всё это нравится. Я прижимаюсь к Адаму.

– Знаешь, чего я хочу? – отвечаю я.

– Чего?

Он улыбается, как будто знает, что я скажу. Я хочу, чтобы его улыбка длилась вечно.

– Тебя.

Это правда. И ложь.

Я выключаю газ, и мы поднимаемся ко мне. Тост обуглился. От запаха гари у меня тоскливо на душе.

В объятиях Адама я забываю обо всём. Но потом, когда мы молча лежим рядом, я снова вспоминаю об этом.

– Мне снятся плохие сны, – признаюсь я.

Адам гладит меня по боку, по бедру. У него тёплая и твёрдая рука.

– Какие?

– В них я куда-то иду.

Я шагаю босиком по полям на край света. Я перелезаю через заборы и пробираюсь сквозь высокую траву. Каждую ночь я захожу всё дальше. Прошлой ночью я очутилась в лесу – мрачном и редком. По другую сторону леса протекала река. Всё было в тумане. Рыба в реке не водилась, а когда я переходила её вброд, у меня под ногами хлюпала грязь.

Адам проводит пальцем по моей щеке. Потом прижимает меня к себе и целует. В щёку. В подбородок. В другую щёку. В губы. Очень нежно.

– Если бы я мог, я бы пошёл с тобой.

– Там очень страшно.

Он кивает:

– Я ничего не боюсь.

Я это знаю. Кто бы ещё отважился со мной связаться?

– Адам, я хочу попросить тебя кое о чём.

Он молчит. Его голова покоится рядом с моей на подушке; Адам спокойно смотрит на меня. Мне трудно. Не могу подобрать слова. Кажется, будто книги на полке над нами вздыхают и шуршат страницами.

Адам садится на кровати и протягивает мне ручку:

– Напиши на стене.

Я оглядываю всё, что нацарапала за долгие месяцы. Каракули желаний. А сколько я могла бы добавить! Общий счёт в банке и чтобы мы вместе пели в ванной и я годами слушала, как он храпит.

– Давай, – подбадривает меня Адам. – Мне скоро уходить.

Его слова возвращают меня на землю; словно эхо, они напоминают мне о том, чем я хотела бы заняться, и о краях, где хотела бы побывать. Я берусь за перо.

«Я хочу, чтобы ты переехал ко мне. Я хочу чтобы ночью ты был рядом», – еле разборчиво царапаю я на стене. Наверно, Адам не сможет прочесть. Потом я прячусь под одеяло.

Молчание.

– Тесс, я не могу.

Я выныриваю из-под одеяла. В темноте мне не видно его лица – лишь отблеск света в глазах. Быть может, в них сияют звёзды. Или луна.

– Потому что не хочешь?

– Я не могу оставить маму одну.

Ненавижу его мать. Линии её лба, морщины вокруг глаз. Ненавижу её загнанный взгляд. Она потеряла мужа. Но всё остальное при ней.

– Ты можешь приходить, когда она уляжется спать.

– Нет.

– Ты же её не спрашивал!

Адам вылезает из кровати, не дотрагиваясь до меня, и одевается. Жаль, что я не могу размазать раковые клетки по его заднице. Я бы достала его изнутри, и он бы навеки стал моим. Приподняв ковёр, я бы спрятала его под пол, затащила в подвал. Мы бы занимались там любовью при червях, и мои пальцы проникали бы ему под кожу.

– Я не дам тебе покоя, – заявляю я. – Буду висеть у тебя над душой. Закашлявшись, ты будешь каждый раз вспоминать меня.

– Хватит морочить мне голову, – отвечает он.

И уходит.

Я хватаю свою одежду и несусь за ним. Адам снимает с перил куртку. Я слышу, как он пересекает кухню и открывает заднюю дверь.

Я догоняю его на крыльце. Впереди, в саду, кружат огромные снежинки. Наверно, снег пошёл, когда мы отправились наверх.

Засыпало дорожку и траву. В небе белым-бело. Тишина. Мир съёжился и затих.

– Ты хотела снег.

Адам протягивает ладонь, ловит снежинку и показывает мне. Снежинка самая настоящая; в младших классах я вырезала такие из салфеток и наклеивала на окна. Мы смотрим, как снежинка тает в его ладони.

Я беру куртку. Адам приносит мои ботинки, шарф и шапку, помогает спуститься с крыльца. Изо рта у меня идёт пар. Снег валит так сильно, что мгновенно заметает наши следы.

Снег на лужайке глубже и скрипит под ногами. Мы вместе пересекаем снежную новизну. Мы вытаптываем свои имена, стараясь продавить снег до травы. Но наши следы заносит.

– Смотри, – говорит Адам.

Он ложится на спину и машет руками и ногами. Вскрикивает, когда холодный снег попадает за шиворот, касается щёк. Потом вскакивает на ноги и отряхивает брюки.

– Это тебе, – поясняет Адам. – Снежный ангел.

И бросает на меня взгляд – в первый раз с тех пор, как я написала на стене. У него грустные глаза.

– Ты когда-нибудь пробовал снежное мороженое? – спрашиваю я.

Я посылаю Адама в дом за тарелкой, сахарной глазурью, ванилью и ложкой. Он послушно набирает в тарелку снега, смешивает все ингредиенты. Получается бурое месиво со странным вкусом. Совсем не такое, как мне запомнилось в детстве.

– Может, нужно добавить йогурт и апельсиновый сок?

Адам убегает в дом. Возвращается. Пробуем опять. Несъедобно. Адам хохочет.

– У тебя красивый рот, – признаюсь я.

– Ты дрожишь, – отвечает Адам. – Возвращайся-ка ты в дом.

– Без тебя ни за что.

Он смотрит на часы.

– Знаешь, что такое снеговик в пустыне? – спрашиваю я.

– Тесс, мне нужно идти.

– Лужа.

– Я серьёзно.

– Куда ты пойдёшь? Кругом метель. Я заблужусь и не дойду до дома.

Я расстегиваю молнию. Курта распахивается, сползает с плеча. Совсем недавно Адам долго-долго целовал это самое плечо. Он закрывает глаза. На его веки падает снег.

– Тесс, чего ты хочешь? – наконец произносит он.

– Чтобы ты остался со мной на ночь.

– Нет, чего ты на самом деле хочешь?

Я знала, что он всё поймёт.

– Я хочу, чтобы ты был со мной в темноте. Обнимал. Любил меня. Успокаивал, когда мне страшно. Подошёл к самому краю и заглянул в пропасть.

Адам пристально смотрит на меня:

– А если я всё испорчу?

– Куда уж хуже.

– А если я не справлюсь?

– Справишься.

– А вдруг я испугаюсь?

– Какая разница. Я просто хочу, чтобы ты был со мной.

Адам вглядывается в меня через зимний сад. У него ярко-зелёные глаза. В них я вижу расстилающееся перед ним будущее. Не знаю, что он видит в моих. Но он смелый. Я всегда это знала. Адам берёт меня за руку и уводит в дом.

Наверху всё куда тяжелее. Меня сковывает страх: кажется, будто я прилипла к кровати, и она меня засасывает. Адам долго-долго раздевается и встаёт передо мной в трусах.

– Можно к тебе?

– Только если ты этого хочешь.

Адам закатывает глаза, давая понять, что я невыносима. Так сложно получить то, что хочешь. А вдруг люди соглашаются со мной лишь потому, что чувствуют свою вину? Мне же нужно, чтобы Адам сам хотел быть со мной. Как отличить одно от другого?

– Наверно, нужно сказать твоей маме, – предполагаю я, едва он укладывается рядом со мной.

– Завтра скажу. Ничего с ней не будет.

– Ты же ведь остался не потому, что тебе меня жалко, правда?

Он качает головой:

– Хватит, Тесс. Сколько можно.

Мы укутываемся в одеяло, но дрожь никак не унимается: наши ноги и руки как ледышки. Чтобы согреться, мы сучим ногами. Адам растирает, поглаживает меня. Обнимает. Я чувствую, как его член твердеет. Смеюсь. Адам тоже смеётся, но как-то нервно, будто я смеюсь над ним.

– Ты меня хочешь? – спрашиваю я.

Он улыбается:

– Я тебя всегда хочу. Но уже поздно, тебе пора спать.

От снега улица ослепительно-белая. Свет льётся в окно. Засмотревшись на отблеск и мерцание на коже Адама, я засыпаю.

Когда я просыпаюсь, стоит ночь. Адам спит. Волосы чернеют на подушке, рука обнимает меня, словно пытаясь удержать. Адам вздыхает, замирает, ворочается, сопит. Он крепко спит, витает в каком-то своём мире, оставаясь при этом здесь, со мной. И почему-то это меня успокаивает.

Хотя ноги от его присутствия болеть не перестали. Я выползаю из-под одеяла, закутываюсь в плед и бреду в ванную за кодеином.

Выйдя из ванной, я вижу в коридоре папу в халате. Я совсем забыла о его существовании. Папа стоит босиком. Пальцы его ног кажутся очень длинными и серыми.

– Похоже, ты стареешь, – говорю я. – Старики часто просыпаются по ночам.

Папа плотнее запахивает халат:

– Я знаю, что Адам у тебя.

– А у тебя мама.

Это важный аргумент, но папа его игнорирует:

– Ты привела его без моего разрешения.

Я упираю взгляд в ковёр и мечтаю, чтобы папа поскорее успокоился. Кажется, будто мои ноги пухнут, словно кости увеличиваются в размерах. Я шаркаю ногами.

– Тесс, я не собираюсь портить тебе настроение, но я обязан о тебе заботиться, и я не хочу, чтобы тебе было больно.

– Запоздалые опасения.

Я пошутила, но папа не улыбнулся.

– Адам ещё ребёнок. Ты не можешь во всём на него рассчитывать: а вдруг он не оправдает твоих ожиданий?

– Едва ли.

– А если нет?

– На этот случай у меня есть ты.

Так странно стоять, обнявшись, в тёмном коридоре. Мы сжимаем друг друга крепко, как никогда. Наконец папа отпускает меня и пристально смотрит мне в глаза:

– Тесса, для тебя я готов на всё, что бы ты ни сделала, что бы ни выкинула в будущем, на какие бы фокусы ни толкнул тебя твой дурацкий список. Просто знай это.

– Там почти ничего не осталось.

Пункт девять – чтобы Адам переехал к нам. Это куда больше, чем секс. Это страх смерти, когда вы один на один. Но теперь мне не страшно ложиться в кровать: ведь меня там ждёт Адам.

Папа чмокает меня в макушку:

– Ладно, иди.

И заходит в ванную.

А я возвращаюсь к Адаму.

Тридцать один

Весна – настоящее чудо.

Синева. Высоко в небе пушистые облака. Наконец-то тепло.

– Утром свет был другой, – делюсь я с Зои. – Он меня разбудил.

Зои ёрзает в шезлонге.

– Везёт тебе. А меня разбудила судорога в ноге.

Мы сидим под яблоней. Зои захватила с дивана плед и закуталась в него, а мне не холодно. Стоит один из приятных мартовских деньков, когда кажется, будто земля клонится вперёд. Лужайка усеяна маргаритками. У забора вытянулись пучки тюльпанов. Сад даже пахнет иначе – таинственно и влажно.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Зои. – У тебя странный вид.

– Я концентрируюсь.

– На чём?

– На знаках.

Зои тихонько вздыхает, берёт у меня с колен туристический проспект и перелистывает страницы.

– Пытка, конечно, но посмотрю пока вот это. Скажи, когда закончишь.

Я никогда не закончу.

Эта прореха в облаках, сквозь которую падает свет.

Эта птица медного цвета, по прямой пересекающая небо.

Повсюду знаки. Они меня оберегают.

Кэл теперь тоже верит в знаки, хотя и более утилитарно. Он называет их «заклинания, прогоняющие смерть».

Над всеми дверями и с четырёх сторон от моей кровати он развесил чеснок. На переднюю и заднюю калитки прикрепил таблички «НЕ ВХОДИТЬ».

Вчера вечером, когда мы смотрели телевизор, он связал нам ноги скакалкой. Казалось, будто мы собираемся участвовать в парном забеге.

– Пока ты привязана ко мне, тебя никто не заберёт, – заявил Кэл.

– А если тебя заберут вместе со мной?

Он пожал плечами, словно его это не волнует.

– На Сицилии тебя тоже не заберут – просто не будут знать, где ты.

Завтра мы улетаем. Целая неделя на солнце.

Я дразню Зои проспектом, провожу пальцем по пляжу с чёрным вулканическим песком, по морю, окружённому горами, по кафе и площадям. На некоторых фотографиях на заднем плане маячит вулкан Этна, огнедышащий и величественный.

– Вулкан действующий, – сообщаю я. – По ночам он искрится, а когда льёт дождь, всё покрывается пеплом.

– Но ведь дождя не будет, верно? Там небось градусов тридцать. – Зои захлопывает брошюру. – Поверить не могу, что твоя мама отдала билет Адаму.

– Папе тоже не верится.

Зои на мгновение задумывается.

– Их примирение тоже было в списке?

– Седьмым пунктом.

– Ужас. – Зои бросает проспект на траву. – Мне так тоскливо.

– Это из-за гормонов.

– Ты не поверишь, до чего тошно.

– Ну да. Это гормоны.

Зои с надеждой смотрит в небо, потом стремительно поворачивается ко мне и улыбается:

– Я тебе говорила, что переезжаю через три недели?

Разговоры о квартире её всегда ободряют. Местный совет решил выдать ей субсидию. Зои сообщает, что обменяет чеки на краску и обои. Она оживляется, описывая стенную роспись, которую хочет сделать в спальне, и плитку с тропическими рыбками в ванной.

Она ещё что-то говорит, но её бока почему-то начинают ходить ходуном. Я пытаюсь сосредоточиться на её планах по поводу кухни, но Зои дрожит, как в мареве.

– С тобой всё нормально? – спрашивает она. – У тебя снова этот странный вид.

Я выпрямляюсь и массирую голову. Концентрируюсь на боли в глазах и пытаюсь её прогнать.

– Позвать твоего папу?

– Нет.

– Принести воды?

– Нет. Сиди здесь. Я сейчас вернусь.

– Ты куда?

Я не вижу Адама, но я его слышу. Он вскапывает клумбы, чтобы его мама в наше отсутствие могла сажать цветы. Я слышу, как его ботинок со стуком упирается в лопату, как скрежещет влажная земля.

Я пролезаю в дыру в заборе. Слышен шёпот растений – распускаются почки, прорастают нежные зелёные листья.

Адам снял свитер и остался в майке и джинсах. Вчера он подстригся; наклон его шеи, плавно переходящей в плечо, невыразимо прекрасен. Заметив, что я за ним наблюдаю, Адам ухмыляется, кладёт лопату и подходит ко мне:

– Привет!

Я тянусь к нему в надежде, что мне станет лучше. Он тёплый. Кожа солёная и пахнет солнцем.

– Я тебя люблю.

Молчание. Изумление. Неужели я это хотела сказать?

Он улыбается своей асимметричной улыбкой:

– И я тебя люблю, Тесс.

Я зажимаю ему рот ладонью:

– Если это неправда, не говори.

– Это правда.

От его дыхания мои пальцы становятся влажными. Он целует мою ладонь.

Я прячу эти мгновения в сердце – его рот под моей рукой, его губы на моих губах. Они нужны мне, как талисманы, чтобы пережить невозможное путешествие.

Адам проводит пальцем по моей щеке от виска до подбородка, потом по губам:

– Ты в порядке?

Я киваю.

Он смотрит на меня с недоумением:

– Ты какая-то притихшая. Я приду, когда закончу, и, если хочешь, съездим на мотоцикле попрощаться на недельку с нашим холмом.

Я киваю. Конечно хочу.

Адам целует меня на прощание. От него пахнет сливочным маслом.

Пролезая обратно в дыру, я цепляюсь за забор. Птица высвистывает затейливую мелодию. Папа стоит на заднем крыльце с ананасом в руке. Добрые знаки. Нечего бояться.

Я возвращаюсь в шезлонг. Зои притворяется, будто спит, но, когда я сажусь, приоткрывает один глаз:

– Вот интересно, влюбилась бы ты в него, если б не болезнь?

– Конечно.

– Джейк красивее.

– Адам намного приятнее.

– Наверняка он тебя иногда бесит. Несёт чушь или пристаёт, когда тебе не хочется секса.

– Нет.

Зои бросает на меня сердитый взгляд:

– Может, он вообще не парень?

Ну как ей объяснить? Рассказать, как уютно его рука обнимает меня ночью за плечи? Как от часа к часу меняется его дыхание, так что я узнаю по нему рассвет? Проснувшись, он меня целует. Моё сердце всё ещё стучит, потому что он кладёт руку мне на грудь.

По дорожке подходит папа с ананасом:

– Иди в дом. Филиппа пришла.

Но внутрь идти не хочется. Мне душно в четырёх стенах. Хочется остаться под яблоней, на весеннем воздухе.

– Пап, попроси её выйти сюда.

Он пожимает плечами и уходит в дом.

– У меня должны взять анализ крови, – поясняю я Зои.

Она морщит нос:

– Ладно. Я всё равно замёрзла.

Филиппа натягивает стерильные перчатки:

– Ты по-прежнему вся в любви?

– Завтра у нас юбилей.

– Десять недель? Что ж, любовь творит чудеса. Я буду советовать всем своим пациентам влюбиться.

Она поднимает мою руку вверх и протирает катетер марлевым тампоном.

– Вещи собрала?

– Пару платьев. Бикини и сандалии.

– И всё?

– А что мне ещё нужно?

– Во-первых, хотя бы лосьон от солнца, панамку и тёплую кофту! Мне не улыбается лечить тебя по возвращении от ожога.

Мне нравится, как она возится со мной. Уже много недель она моя постоянная медсестра. Думаю, я её любимая пациентка.

– Как поживает Энди?

Филиппа устало улыбается:

– Всю неделю валяется с простудой. Разумеется, он утверждает, что это грипп. Ты же знаешь мужчин.

Вообще-то нет, но я всё равно киваю. Интересно, любит ли её муж, хорошо ли ей с ним, млеет ли он в её крепких объятиях?

– Филиппа, а почему у вас нет детей?

Набирая кровь в шприц, она пристально смотрит мне в глаза:

– Слишком страшно. Я бы этого не вынесла.

Она набирает ещё один шприц крови, переливает в пробирку, промывает катетер физраствором с гепарином, убирает вещи в саквояж и поднимается на ноги. На мгновение мне кажется, что Филиппа наклонится и обнимет меня, но нет.

– Хорошо тебе съездить, – желает она. – Не забудь отправить мне открытку.

Я провожаю её глазами. На крыльце она оборачивается и машет рукой.

Из дома выходит Зои.

– Что они ищут у тебя в крови?

– Патологические изменения.

Она кивает с умным видом и садится обратно в шезлонг.

– Кстати, твой папа готовит обед. Скоро принесёт сюда.

Танцует лист. По лужайке ползёт тень.

Повсюду знаки. Одни я выдумываю. Другие мне сами являются.

Зои хватает мою ладонь и прижимает к своему животу:

– Она ворочается! Положи сюда руку. Нет, вот сюда. Чувствуешь?

Ребёнок двигается медленно, словно крутит самое ленивое сальто на свете. Мне не хочется убирать руку. Пусть ребёнок толкнётся ещё.

– Ты первая, кто почувствовал, как она ворочается. Ты ведь почувствовала, правда?

– Правда.

– Представь её себе, – настаивает Зои. – Ну представь.

Я часто думаю о ней. Я нарисовала девочку на стене над кроватью. Рисунок так себе, но все пропорции соблюдены – ножки, животик, окружность головы.

Десятый пункт моего списка. Лорен Тесса Уокер.

– Позвоночник уже образовался, – рассказываю я Зои. – Тридцать три позвонка, сто пятьдесят суставов и тысяча связок. Глазки открыты, ты знала это? И сетчатка сформировалась.

Зои моргает, словно ей не верится, что кто-то может это знать. Я умалчиваю, что её собственное сердце работает в два раза быстрее обычного, пропуская шесть литров крови в минуту. Она бы наверняка перепугалась.

По дорожке подходит папа:

– Всё готово.

Он ставит поднос на траву. Авокадо и кресс-салат. Ананас и дольки киви. Тарелка красной смородины.

– Значит, бургеров нам не видать? – любопытствует Зои.

Папа бросает на неё хмурый взгляд, понимает, что она шутит, и усмехается:

– Я за косилкой.

Он уходит в сарай.

В дырку в заборе пролезают Адам с мамой.

– Хорошая сегодня погода, правда? – говорит Салли.

– Весна, – отвечает Зои. Её рот набит кресс-салатом.

– Ещё нет. Часы не переводили.

– Значит, просто плохая экология.

Салли выглядит встревоженной.

– По радио сказали, если мы откажемся от машин, то человечество выиграет ещё тысячу лет жизни на планете.

Адам смеётся и бренчит ключами от машины:

– Значит, в магазин пойдём пешком?

– Нет, я хочу купить рассаду. Мы её не донесём.

Адам качает головой:

– Через час вернёмся.

Мы провожаем их взглядом. У калитки Адам мне подмигивает.

– Нет, это невыносимо, – замечает Зои.

Не обращая на неё внимания, я отправляю в рот дольку киви. У неё непривычный вкус. По небу несутся облака, как весенние ягнята в странном голубом поле. Солнце то скрывается за тучкой, то снова выходит. Всё постоянно меняется.

Папа вытаскивает из сарая газонокосилку, обмотанную старыми полотенцами, словно для того, чтобы она не замерзла во время зимней спячки. Когда-то папа истово ухаживал за садом, сажал и подрезал, подвязывал ветки верёвочками и всячески соблюдал порядок. Сейчас всё заросло: трава заляпана грязью, розы того и гляди продырявят сарай.

Косилка не заводится, и мы смеёмся. Папа не обижается – только пожимает плечами, словно и не собирался косить лужайку. Он уходит в сарай, возвращается с секатором и начинает подрезать ежевику на изгороди.

– Я тебе рассказывала про группы для несовершеннолетних беременных? – спрашивает Зои. – Там поят чаем с тортом и показывают, как менять пелёнки и всякое такое. Я думала, скучища, но оказалось весело.

Небо пересекает самолёт, оставляя дымный след. Второй самолёт перечёркивает крест-накрест след первого. Самолеты не падают.

– Ты меня слушаешь? – спрашивает Зои. – А то по тебе непохоже.

Я тру глаза, стараясь сосредоточиться. Она рассказывает, что подружилась с какой-то девушкой… кажется, у них совпадают сроки… и что-то ещё об акушерке. Голос Зои звучит гулко, как из подземелья.

Я замечаю, как оттопыривается пуговка рубашки у неё на животе.

На дорожку садится бабочка и расправляет крылья. Нежится на солнце. Слишком рано для бабочек.

– Ты точно слушаешь?

В калитку заходит Кэл. Бросает велосипед на лужайку и дважды обегает вокруг сада.

– Ура, каникулы! – вопит он, забирается от радости на яблоню, вклинивается между двумя ветками и сидит там, точно эльф.

Ему приходит эсэмэска; сквозь молодую листву видно, как загорается голубой экранчик телефона. Я вспоминаю сон, который видела несколько дней назад: каждый раз, когда я открывала рот, у меня из горла исходило голубое сияние.

Кэл отвечает на эсэмэску и мгновенно получает ответ. Смеётся. Приходит следующее сообщение, потом ещё одно, словно на дерево садится стая птиц.

– Седьмой класс победил! – радостно объявляет Кэл. – Мы устроили в парке перестрелку с десятиклассниками из водных пистолетов и победили!

Кэл учится в средних классах. Кэл с друзьями и новым мобильником. Кэл с длинными волосами, которые отрастил, чтобы походить на скейтера.

– Чего уставилась?

Он показывает мне язык, спрыгивает с дерева и убегает в дом.

Сад погружается в тень. Сыро. Ветер гонит по дорожке фантик от конфеты.

Зои ёжится.

– Пожалуй, мне пора. – Она обнимает меня так, будто боится, что кто-то из нас упадёт. – Ты вся горишь. Всё в порядке?

Папа провожает её до калитки.

Из дырки в заборе вылезает Адам.

– А вот и я. – Он подтягивает шезлонг поближе ко мне и садится. – Мама скупила полмагазина. Потратила уйму денег. Но она прямо загорелась. Собирается выращивать всякие травы.

Заклятия, прогоняющие смерть. Крепко держать любимого за руку.

– Что с тобой?

Я кладу голову ему на плечо. Такое чувство, будто я чего-то жду.

До меня доносятся звуки – еле слышный звон тарелок на кухне, шелест листьев, рёв двигателя вдалеке.

Солнце растаяло и холодно стекает за горизонт.

– Ты горячая. – Адам щупает мой лоб, проводит ладонью по щеке, трогает шею. – Посиди-ка.

Он бежит по дорожке к дому.

Планета вращается, ветер продувает кроны деревьев.

Мне не страшно.

Дышать, просто дышать. Вдох-выдох.

Земля почему-то несётся навстречу, но лучше не вставать. Лежа на земле, я мысленно повторяю своё имя. Тесса Скотт. Хорошее имя в три слога. Каждые семь лет наш организм меняется, каждая его клетка обновляется. Каждые семь лет мы исчезаем.

– Боже! Она вся горит!

Надо мной мерцает папино лицо.

– Звони в «скорую»! – доносится откуда-то издалека его голос.

Я пытаюсь улыбнуться. Поблагодарить его за то, что он здесь, но почему-то никак не получается соединить слова в предложение.

– Тесс, не закрывай глаза. Ты меня слышишь? Не уходи!

Я киваю, и небо с тошнотворной скоростью вертится над головой, будто я лечу с крыши.