Текст книги "Сейчас самое время"

Двенадцать

Едва открыв глаза, я понимаю, что нахожусь в больнице. Они все пахнут одинаково, и мне до боли знакома трубка, прикреплённая к моей руке. Я пытаюсь сесть в кровати, но голова разламывается, и к горлу подкатывает желчь.

Подбегает медсестра с тазиком, но поздно. Большая часть попала мне на грудь и на простыню.

– Ничего страшного, – успокаивает медсестра. – Сейчас мы всё уберем.

Она вытирает мне рот, помогает перевернуться на бок и развязывает ночную рубашку.

– Скоро придёт врач, – сообщает она.

Медсёстры никогда не рассказывают, что знают. Их берут на работу за пышные волосы и жизнерадостный вид. Они должны выглядеть бодрыми и здоровыми, чтобы пациентам было к чему стремиться.

Помогая мне переодеться в чистое белье, медсестра болтает со мной – рассказывает, что раньше жила в Южной Африке у океана:

– Там солнце ближе к Земле и всегда жара.

Она вытаскивает из-под меня простыни и проворно расстилает чистые.

– А в Англии у меня ужасно мёрзнут ноги, – признается она. – Так, теперь переворачивайся обратно. Уже? Вот так, молодец. Надо же, как мы все успели – вот и доктор пришёл.

Бледный лысый доктор средних лет вежливо здоровается со мной и пододвигает стул от окна к кровати. Я всё надеюсь, что в одной из этих больниц рано или поздно найду идеального доктора, но пока всё не то. Мне нужен чародей в плаще с волшебной палочкой или рыцарь с мечом – тот, кому неведом страх. А этот вежлив и внимателен, как продавец.

– Тесса, – произносит он, – ты знаешь, что такое гиперкальциемия?

– А если я скажу «нет», мне можно будет выбрать что-то другое?

Доктор смутился. В том-то всё и дело: они не понимают шуток. Жаль, что у него нет ассистента. Лучше всего подошёл бы шут: пока доктор выносит заключение, тот щекочет его пёрышком.

Доктор листает лежащую у него на коленях историю болезни.

– При гиперкальциемии повышается уровень кальция. Чтобы его понизить, мы даём тебе бисфосфонаты. Тошнота и рассеянность уже должны уменьшиться.

– Я всегда в рассеянности, – сообщаю я ему.

– У тебя есть вопросы?

Он выжидательно смотрит на меня. Мне жаль его расстраивать, но о чём я могу спросить этого заурядного человечка?

Он говорит, что медсестра даст мне снотворное. Встаёт и кивает на прощание. В этот момент шут выложил бы до двери дорожку из банановых корок, а потом уселся бы около меня на кровати. Мы бы вместе хохотали в спину улепётывающему доктору.

Когда я просыпаюсь, уже темно, и я ничего не помню. Это пугает меня до смерти. Секунд десять я борюсь с этим чувством, суча ногами в сбившихся простынях, в полной уверенности, что меня похитили или того хуже.

Ко мне подбегает папа, гладит по голове, снова и снова шепчет моё имя, словно заклинание.

Тут я всё вспоминаю. Я прыгнула в реку, уговорила Кэла пойти за покупками, потратила кучу денег, и теперь я в больнице. Но от того, что я на минуту забыла, кто я, сердце моё заколотилось, как у трусливого зайчишки: я ведь и правда не могла ничего вспомнить. Я стала никем – и знала, что это случится снова.

Папа улыбается мне.

– Хочешь пить? – спрашивает он. – У тебя в горле не пересохло?

Он наливает мне стакан воды из кувшина, но я качаю головой, и папа ставит его обратно на стол.

– Зои знает, что я тут?

Пошарив в кармане пиджака, папа достает пачку сигарет, подходит к окну и открывает его. Веет холодом.

– Пап, здесь нельзя курить.

Он закрывает окно, прячет сигареты в карман.

– Да, – соглашается он, – пожалуй.

Папа садится ко мне на кровать, берёт меня за руку. Я задумываюсь: а вдруг папа тоже забыл, кто он?

– Пап, я потратила кучу денег.

– Я знаю. Ничего страшного.

– Я не думала, что с картой так получится. Я ждала, что карту вот-вот не примут, но в каждом магазине её принимали. Правда, у меня остались чеки, так что можно всё вернуть.

– Тише, – говорит он. – Всё хорошо.

– Как Кэл? Я его перепугала?

– Ничего, переживёт. Хочешь его повидать? Они с мамой сидят в коридоре.

За последние четыре года они никогда не навещали меня втроём. На меня накатывает страх.

Они заходят с серьёзными лицами. Кэл сжимает мамину руку, мама явно растерялась, папа придерживает дверь. Все трое стоят у кровати и глядят на меня. Выглядит это как предвестие того дня, что неминуемо настанет. Но потом. Не сейчас. Дня, когда я не смогу взглянуть на них, улыбнуться и попросить, чтобы они перестали действовать мне на нервы и сели.

Мама пододвигает стул ближе к кровати, наклоняется и целует меня. От её родного запаха – маминого стирального порошка и апельсинового масла, которым она брызгает горло, – у меня наворачиваются слёзы.

– Ты так меня перепугала! – признаётся мама и качает головой, будто не может в это поверить.

– И меня, – шепчет Кэл. – Ты отключилась прямо в такси, и водитель подумал, что ты пьяная.

– Да ну?

– Я не знал, что делать. Он сказал, если тебя стошнит в машине, нам придётся доплатить.

– Меня стошнило?

– Нет.

– Значит, ты послал его куда подальше?

Кэл улыбается, но уголки губ дрожат.

– Нет.

– Хочешь, садись ко мне на кровать.

Он качает головой.

– Ну что ты, Кэл, не реви! Иди садись ко мне. Будем вспоминать, что накупили.

Но Кэл садится на колени к маме. Что-то я раньше такого не видела. Пожалуй, как и папа. Даже у Кэла изумлённый вид. Он утыкается маме в плечо и плачет навзрыд. Мама круговыми движениями поглаживает его по спине. Папа смотрит в окно. Я растопыриваю пальцы на одеяле перед собой. Они очень бледные и худые, как у вампира, который высасывает из людей жизнь.

– В детстве я мечтала о шёлковом платье, – рассказывает мама. – Зелёном, с кружевным воротником. У сестры такое было, а у меня нет, так что я могу понять, почему тебе так хочется красивую одежду. Если надумаешь опять сходить по магазинам, я отправлюсь с тобой. – Широким жестом она обводит комнату. – Пойдём все вместе!

Кэл отрывается от маминого плеча и смотрит на неё:

– Правда? И я?

– И ты.

– Интересно, за чей счёт? – ворчит с подоконника папа.

Мама улыбается, тыльной стороной ладони вытирает Кэлу слёзы и целует его в щёку.

– Солёные, – произносит она. – Солёные, как море.

Папа наблюдает за ней. Знает ли она, что он на неё смотрит?

Мама пускается рассказывать о своей избалованной сестрице Саре и пони по имени Танго. Папа смеётся и замечает, что едва ли она может пожаловаться, будто её детство прошло в нищете. Тогда мама в пику отцу заявляет, что порвала со своей обеспеченной семьёй, чтобы выйти замуж за папу и еле-еле сводить концы с концами. Кэл репетирует фокус с монеткой: перекладывает фунт из руки в руку, а потом разжимает кулак и показывает, что фунт исчез.

Так здорово слушать их болтовню, непрерывное журчание их речи. Когда они рядом со мной, кости ноют не так сильно. Может, если я буду лежать тихо, как мышка, они не заметят бледной луны за окном, не услышат грохота тележек с лекарствами в коридоре. Они останутся на всю ночь. Мы будем шуметь, шутить, травить байки до самого восхода солнца.

В конце концов мама замечает:

– Кэл устал. Я отвезу его домой и уложу спать. – Она поворачивается к папе: – Увидимся дома.

Она целует меня на прощание, в дверях посылает мне ещё один – воздушный – поцелуй. Я буквально чувствую, как он касается моей щеки.

– Пока, – говорит Кэл.

И они уходят.

– Она ночует у нас? – спрашиваю я у папы.

– Сегодня так будет лучше.

Он подходит ко мне, садится на стул и берёт меня за руку.

– Знаешь, – начинает он, – когда ты была совсем маленькой, мы с мамой не спали ночи напролёт и наблюдали, как ты дышишь. Нам казалось, если мы перестанем смотреть, ты забудешь, как дышать. – Его рука шевелится, пальцы чуть-чуть разжимаются. – Можешь надо мной смеяться, но это правда. Когда дети становятся старше, тревога уменьшается, но никогда не проходит. Я всё время за тебя волнуюсь.

– Почему ты мне об этом рассказываешь?

Он вздыхает:

– Я знаю, ты что-то задумала. Кэл сказал мне, что ты составила какой-то список. Я должен об этом знать. И не потому, что хочу помешать, но чтобы тебя уберечь.

– Разве это не одно и то же?

– Вовсе нет. Тесс, у меня такое ощущение, словно самое главное в твоей жизни происходит без меня. И это очень больно.

У него срывается голос, и папа умолкает. Неужели ему действительно нужно только это? Просто принимать участие? Но как я расскажу ему про Джейка и его узкую односпальную кровать? Как я признаюсь, что это Зои велела мне прыгнуть и мне пришлось подчиниться? Следующими в списке наркотики. А после наркотиков ещё семь пунктов. Если я расскажу папе, он всё запретит. А я не хочу пролежать остаток жизни на диване, свернувшись калачиком под одеялом и положив голову на папино плечо. Список – единственное, что спасает меня от отчаяния.

Тринадцать

Я думала, что уже утро, но ошиблась. Я думала, что в доме так тихо, потому что все проснулись и ушли. Но сейчас только шесть утра, и я вынужденно любуюсь приглушённым светом зари.

Я достаю из кухонного шкафчика пакетик сырных палочек и включаю радио. В результате столкновения несколько человек всю ночь просидели в своих автомобилях на шоссе М3. Они не могли сходить в туалет, а службы спасения привозили им пищу и воду. Пробка. Земля перенаселена. Член палаты общин от консервативной партии изменяет жене. В отеле найден труп… Всё равно что слушать мультфильм. Я выключаю радио и достаю из холодильника шоколадное мороженое. От мороженого у меня слегка кружится голова, как от спиртного; я совсем замерзла. Я снимаю с вешалки пальто и слоняюсь по кухне, слушая листья, тени, еле слышное кружение пыли. Это меня чуть-чуть согревает.

Семнадцать минут седьмого.

Быть может, в саду меня ждёт что-нибудь новенькое – дикий буйвол, космический корабль, холмы, усыпанные алыми розами. Я неторопливо открываю дверь чёрного хода, молясь, чтобы мир хоть чем-то меня удивил. Но всё обыденно до оскомины – голые клумбы, сырая трава и низкие серые тучи.

Я отправляю Зои сообщение из одного-единственного слова: НАРКОТИКИ!

Она не отвечает. Она наверняка у Скотта – лежит, возбуждённая и счастливая, в его объятиях. Они навестили меня в больнице: уселись на один стул, как будто уже поженились, а я это пропустила. Они принесли мне слив и факел с Хеллоуина.

– Я помогаю Скотту в ларьке, – сообщает Зои.

В голове у меня крутилось одно: до чего быстро пролетел октябрь и как успокоительно действует на Зои рука Скотта на её плечах. С тех пор прошла неделя. Зои писала мне каждый день, но, видимо, мой список её больше не интересует.

А без неё я, похоже, буду просто стоять на ступеньках и наблюдать, как тучи то разойдутся, то затянут небо. По кухонному окну будет струиться дождь, и ещё один день окончится ничем. И это жизнь? Неужели ничего другого не будет?

В соседнем доме открывается и закрывается дверь. Раздаётся тяжелое чавканье ботинок по грязи. Я пересекаю лужайку и высовываю голову из-за забора:

– Привет!

Адам хватается за сердце, как будто у него из-за меня едва не случился приступ.

– О господи! Ты меня напугала!

– Извини.

Он одет не для работы в саду. На нём кожаная куртка и джинсы; в руках мотоциклетный шлем.

– Ты куда-то собрался?

– Ага.

Мы смотрим на его мотоцикл. Он привязан у сарая. Мотоцикл серебристо-красный. Кажется, если его отвязать, он удерёт.

– Классный мотоцикл.

Адам кивает:

– Я его только-только починил.

– А что случилось?

– Он перевернулся, и вилки погнулись. Ты разбираешься в мотоциклах?

Я подумываю, а не соврать ли, но я не в теме, и обман очень быстро выплывет наружу.

– Не очень. Но мне всегда хотелось покататься.

Адам бросает на меня странный взгляд. Я пытаюсь вспомнить, как я выгляжу. Вчера я была похожа на наркоманку: кожа начала желтеть. Вечером я надела серьги, чтобы как-то с этим справиться, но утром забыла взглянуть на себя в зеркало. За ночь могло произойти всё что угодно. Под его пристальным взглядом мне становится неуютно.

– Слушай, – начинает Адам. – Наверно, я должен тебе об этом сказать.

По смущению в его голосе я понимаю, что за этим последует, и хочу ему помочь.

– Да ладно, – перебиваю я. – У папы язык без костей. Теперь даже чужие люди смотрят на меня с жалостью.

– Правда? – изумляется Адам. – Просто я давно тебя не видел и спросил у твоего брата, всё ли в порядке. А он мне всё рассказал.

Я опускаю глаза, смотрю на клочок лужайки передо мной, на просвет между травой и изгородью.

– Я решил, что у тебя диабет. Ну, после того, как ты упала в обморок. Мне и в голову не пришло…

– Угу.

– Прости. Когда он мне всё рассказал, я очень переживал.

– Ага.

– Мне показалось, нужно сказать тебе, что я всё знаю.

– Спасибо.

Наши слова звучат очень громко. Они переполняют мою голову и отдаются эхом в ушах.

Наконец я говорю:

– Узнав, что со мной, все обычно пугаются, как будто не могут в это поверить. – Адам кивает, словно ему это известно. – Но я же прямо сейчас не упаду замертво. Сначала надо выполнить все желания из списка.

Я и не подозревала, что признаюсь ему. Я поражена. Его улыбка удивляет меня не меньше.

– Что за желания?

Я, конечно, не собираюсь рассказывать ему про Джейка и о том, как прыгнула в реку.

– Ну, следующие в списке таблетки.

– Таблетки?

– Ага. И я имею в виду не аспирин.

Он смеётся:

– Я так и понял.

– Подруга обещала достать мне экстези.

– Экстези? Лучше попробуй грибы.

– От них же глюки, да? Я не хочу, чтобы за мной гонялись скелеты.

– Нет, не глюки. Скорее что-то вроде снов.

Не очень-то это утешает: сдается мне, мои сны не такие, как у других. Я оказываюсь в пустынных местах, из которых трудно выбраться. Просыпаюсь в жару, ужасно хочется пить.

– Если хочешь, я принесу тебе грибов, – предлагает Адам.

– Да ну?

– Можно сегодня.

– Сегодня?

– А чего тянуть?

– Я пообещала подруге, что без неё ничего делать не буду.

Он поднимает бровь:

– Неслабое обещание.

Я отворачиваюсь и окидываю взглядом дом. Папа вот-вот встанет и усядется за компьютер. Кэл уйдёт в школу.

– Я позвоню и спрошу, сможет ли она прийти.

Адам застёгивает куртку:

– Договорились.

– А где ты их возьмёшь?

Уголки его губ медленно приподнимаются в улыбке.

– Как-нибудь я тебя туда свожу на мотоцикле и всё покажу. Улыбаясь, он пятится по дорожке. Я стою, заворожённая его взглядом: в утреннем свете глаза Адама кажутся бледно-зелёными.

Четырнадцать

– Как думаешь, где он их возьмёт?

Зои зевает во весь рот.

– В Леголенде? – предполагает она. – В городе игрушек?

– Ну почему ты такая вредная?

Она поворачивается на кровати и смотрит на меня:

– Потому что он урод и зануда, к тому же у тебя есть я, и мне непонятно, какое тебе дело до этого парня. Не надо было просить у него наркотики. Я же сказала, что сама всё достану.

– Тебя же не было.

– Если мне не изменяет память, когда мы виделись в последний раз, ты валялась на больничной койке!

– А если мне не изменяет память, я там оказалась только потому, что ты подговорила меня прыгнуть в реку!

Зои показывает мне язык, и я отворачиваюсь к окну. Адам давным-давно вернулся, зашёл на полчаса в дом, потом вышел и стал сгребать листву. Мне казалось, он уже должен был бы к нам постучаться. Может, нам нужно самим к нему выйти?

Зои подходит ко мне, и мы вместе наблюдаем за Адамом. Нагружая тачку листвой, он каждый раз роняет несколько листьев, и, подхваченные ветром, они вновь ложатся на лужайку.

– Ему что, больше нечем заняться?

Я предвидела, что Зои так подумает. У неё нет терпения – она не умеет ждать. Если бы она посадила зернышко, то каждый день выкапывала бы его, чтобы посмотреть, насколько оно выросло.

– Он работает в саду.

Зои испепеляет меня взглядом:

– Он что, на пенсии?

– Нет!

– Тогда почему он не в колледже или где там ещё?

– Кажется, он ухаживает за мамой.

Она смотрит на меня подозрительно:

– Он тебе нравится.

– Нет.

– Нравится. Ты в него влюбилась. Если бы тебе было на него наплевать, ты бы не знала о нём таких подробностей.

Я качаю головой, пытаясь разубедить Зои. Иначе она начнёт дурачиться и сделает из мухи слона.

– Ты каждый день стоишь здесь и следишь за ним?

– Нет.

– Наверняка да. Я у него спрошу, нравишься ли ты ему.

– Зои, не надо!

Рассмеявшись, она несётся к двери:

– Я его спрошу, не хочет ли он на тебе жениться!

– Зои, пожалуйста, не надо, ты всё испортишь.

Она медленно возвращается ко мне, качая головой:

– Тесса, я думала, ты знаешь правила. Никогда не влюбляйся – это смертельно!

– А как насчёт вас со Скоттом?

– Это другое.

– Почему?

Она улыбается:

– Это всего лишь секс.

– Неправда. Когда вы навещали меня в больнице, ты с него глаз не сводила.

– Чепуха!

– Это правда.

Зои всегда вела себя так, словно человечество вот-вот погибнет и всё бессмысленно. Но рядом со Скоттом она становится мягче и добрее. Разве она сама этого не замечала?

Она смотрит на меня такими серьёзными глазами, что я сжимаю её лицо ладонями и целую её. У Зои нежные губы, и от неё чудесно пахнет. Мне приходит на ум, что, наверное, так можно высосать чуть-чуть её здоровых лейкоцитов, но не успеваю я проверить своё предположение, как она отталкивает меня:

– Зачем ты это сделала?

– Потому что ты вечно всё коверкаешь. А теперь иди спроси у Адама, достал ли он грибы.

– Сама иди.

Я смеюсь:

– Пошли вместе.

Она вытирает губы рукавом и бросает на меня смущённый взгляд:

– Ладно. А то у тебя в комнате чем-то воняет.

Заметив, что мы идём к нему через лужайку, Адам кладёт грабли и подходит к изгороди. Он приближается, и у меня слегка кружится голова. Кажется, что в саду стало светлее.

– Это моя подруга Зои.

Он кивает ей.

– Я столько о тебе слышала! – сообщает Зои Адаму и вздыхает, притворяясь маленькой и беззащитной девочкой. Все знакомые парни от неё без ума.

– Правда?

– Ещё бы! Тесса только о тебе и говорит!

Я лягаю Зои, чтобы она замолчала, но она уклоняется и встряхивает волосами.

– Ты достал грибы? – спрашиваю я Адама, чтобы отвлечь его внимание от Зои.

Он лезет в карман куртки, достает полиэтиленовый пакетик и протягивает мне. Внутри лежат маленькие тёмные грибы. Они кажутся недозрелыми, загадочными, не совсем готовыми увидеть свет.

– Где ты их взял?

– Нашёл.

Зои выхватывает у меня пакетик, поднимает и смотрит на свет:

– Откуда нам знать, что это нормальные грибы? А вдруг они ядовиты?

– Они не ядовиты, – возражает Адам. – Это не поганки и не мухоморы.

Зои хмурится и отдает пакетик Адаму:

– Пожалуй, не стоит экспериментировать. Лучше мы примем экстези.

– Примите и то и другое, – советует он ей. – Сейчас грибы, а экстези в другой раз.

Она поворачивается ко мне:

– Что скажешь?

– Думаю, стоит попробовать.

В конце концов, мне нечего терять.

Адам ухмыляется.

– Хорошо, – произносит он. – Пойдем, я вам их заварю.

* * *

Кухня у Адама чистая, как на картинке, даже посуды на сушилке нет. Странно, до чего всё похоже на наш дом, но только в зеркальном отражении. Та же планировка, та же прибранность и тишина.

Адам пододвигает мне табуретку, и я сажусь за стол.

– Твоя мама дома? – интересуюсь я.

– Она спит.

– Она нездорова?

– Нет, всё в порядке.

Он включает чайник, достает из шкафчика чашки и ставит их рядом.

За спиной Адама Зои корчит ему рожу, потом ухмыляется мне и снимает пальто.

– Дом совсем как ваш, – замечает она. – Кроме заднего двора.

– Садись, – говорю я.

Она берёт со стола грибы, открывает пакетик и нюхает их:

– Фу! Ты уверен, что это не поганки?

Адам забирает у неё грибы и несёт к чайнику. Высыпает в него весь пакетик и заливает кипятком. Зои подходит к Адаму и наблюдает через его плечо за тем, что он делает.

– Похоже, этого маловато. Ты точно знаешь, что нужно делать?

– Я пить не стану, – отвечает он. – Когда они подействуют, мы куда-нибудь поедем. Я за вами присмотрю.

Зои закатывает глаза, как будто в жизни не слышала ничего глупее.

– Я уже пробовала наркотики, – заявляет она. – И нянька нам точно не нужна.

Адам помешивает в чайнике ложкой; я смотрю ему в спину. Звяканье ложки напоминает мне, как папа вечером делает нам с Кэлом какао; Адам также тщательно перемешивает грибы.

– Если мы будем дурить, ты над нами не смейся, – предупреждаю я.

Он улыбается мне через плечо:

– Ничего страшного.

– Нет уж, – настаивает Зои. – Ты нас не знаешь. Мы же чокнутые, мы такое можем отколоть! Тесса с этим своим списком способна выкинуть всё что угодно.

– Правда?

– Зои, заткнись! – рявкаю я.

Она садится за стол.

– Извини, – произносит Зои, но, похоже, ей ничуть не стыдно.

Адам ставит перед нами чашки. Над ними клубится пар; пахнут они омерзительно – картоном и сырой крапивой.

Зои наклоняется и нюхает чашку:

– Выглядит как мясная подливка!

Адам садится рядом с ней:

– То, что надо. Поверь мне. Я добавил палочку корицы для сладости.

Тут Зои снова демонстративно закатывает глаза.

Она нерешительно отпивает из чашки и, скорчив гримасу, глотает настой.

– Пей до дна, – замечает Адам. – Чем быстрее выпьете, тем быстрее поймаете кайф.

Я не знаю, что будет дальше, но Адам совершенно спокоен, и его уверенность передаётся мне. Его голос так ясен и чист. Он велит выпить. Мы сидим на кухне, прихлёбываем бурое пойло, а Адам за нами наблюдает. Зои зажимает нос и, давясь от омерзения, делает большие глотки. Я пью не спеша. На самом деле мне всё равно, что есть и пить, – мне теперь всё невкусно.

Какое-то время мы сидим, болтая о разной чепухе. Я никак не могу сосредоточиться. Я всё жду, когда что-то случится, что-то изменится. Адам объясняет, как отличить галлюциногенные грибы: у них острые шляпки и тонкие ножки. Он говорит, что они растут группками, но только в конце лета и осенью. Сообщает, что закон не запрещает их употреблять: их можно купить в специальных магазинах. Потом, поскольку ничего не происходит, Адам заваривает обычный чай. Мне не хочется чая; я просто обхватываю чашку и грею ладони. На кухне очень зябко – холоднее, чем на улице. Я подумываю, не попросить ли Зои сходить за моим пальто, но когда я пытаюсь заговорить, перехватывает горло, как будто изнутри меня душит кто-то маленький.

– А горло должно болеть?

Адам качает головой.

– У меня такое ощущение, будто оно сжимается.

– Это пройдёт.

Но по его лицу пробегает тень испуга.

Зои сверлит его взглядом:

– А ты не переборщил с дозой?

– Нет! Всё будет хорошо, просто ей нужно подышать.

Но в его голосе слышится сомнение. Наверняка он думает о том же, о чём и я, – что я не такая, как все, мой организм реагирует по-другому и, может, зря я попробовала грибы.

– Пойдём на воздух.

Я поднимаюсь, и Адам ведёт меня по коридору к двери.

– Подожди на крыльце, я принесу тебе куртку.

Фасад дома в тени. Я стою на крыльце, стараясь дышать глубже и не впадать в панику. От крыльца идёт тропинка к подъездной дорожке, на которой стоит машина Адамовой мамы. По бокам тропинки растёт трава. Почему-то сегодня она выглядит не так, как всегда. Дело не только в цвете: она короче, чем обычно, и торчит, как щетина на бритой голове. Чем дольше я смотрю на дорожку, тем больше убеждаюсь, что на крыльце и на дорожке безопасно, но трава таит угрозу.

Я вцепляюсь в дверной молоток, чтобы уж наверняка не соскользнуть в траву, и в это мгновение замечаю, что в двери дырка, похожая на глаз. Все круги и завитушки в деревянной двери сходятся к этой дыре, и кажется, будто дверь соскальзывает внутрь самой себя, закручиваясь и снова раскручиваясь. Круги движутся медленно и плавно. Я долго не могу оторвать от них глаз. Потом упираюсь взглядом в дыру, но там ничего не видно; я захожу в дом, закрываю дверь и смотрю в дыру с другой стороны. Мир отсюда кажется другим; подъездная дорожка вытягивается в ниточку.

– Как твоё горло? – спрашивает появившийся в коридоре Адам и протягивает мне куртку.

– Ты когда-нибудь смотрел сквозь эту дыру?

– У тебя огромные зрачки! – замечает он. – Лучше пойдём-ка на улицу. Надевай куртку.

Это парка с капюшоном, отороченным мехом. Адам застёгивает молнию. Я чувствую себя маленьким эскимосом.

– А где твоя подружка?

Я недоумеваю, о ком он спрашивает, потом вспоминаю о Зои, и меня переполняет нежность.

– Зои! Зои! – зову я. – Иди посмотри!

Улыбаясь, Зои приближается ко мне по коридору; взгляд её глубок и темён, как зима.

– Какие у тебя глаза! – ахаю я.

Зои изумлённо вглядывается в меня:

– И у тебя!

Мы таращимся друг на друга, пока не соприкасаемся носами.

– Там на кухне коврик, – шепчет она. – В нём целая вселенная.

– И в двери. Если смотреть сквозь неё, вещи меняют форму.

– Покажи.

– Извините, – перебивает Адам. – Не хочу портить вам удовольствие, но, может, вы хотите прокатиться?

Адам достаёт из кармана ключи от машины и показывает нам. Чудо, а не ключи!

Он оттирает Зои от двери, и мы выходим из дома. Адам наводит ключ на машину, и та приветственно пищит. Я спускаюсь с крыльца, осторожно ступаю на тропинку, предупредив Зои, чтобы она делала так же, но она меня не слышит. Она танцует на лужайке: похоже, ей хорошо. Наверно, ей всё видится иначе.

Я сажусь на переднее сиденье рядом с Адамом; Зои забирается назад.

Минуту мы сидим молча, потом Адам любопытствует:

– Ну, что скажете?

Но я ничего ему не рассказываю.

Я замечаю, как заботливо он касается руля, словно кормит с рук какое-то диковинное животное.

– Люблю эту машину, – признается он.

Я понимаю, что он имеет в виду. Мы сидим в салоне, словно внутри дорогих часов.

– Раньше она принадлежала моему папе. Мама не любит, когда я на ней езжу.

– Тогда, может, останемся здесь? – выкрикивает с заднего сиденья Зои. – Будет классно!

Адам поворачивается к ней и медленно произносит:

– Я вас куда-нибудь свожу. – Он поясняет: – Я просто хотел сказать, что мама этому не обрадуется.

Зои кладёт ноги на сиденье и недоверчиво качает головой.

– Эй, поаккуратней ботинками! – орёт Адам.

Зои тут же садится и тычет в него пальцем.

– Посмотри на себя! – говорит она. – Ты похож на собаку, которая собралась нагадить там, где нельзя!

– Заткнись, – обрывает её Адам, и я изумляюсь, потому что не подозревала, что он способен прикрикнуть.

Зои откидывается на спинку сиденья.

– Поехали уже, чувак, – бормочет она.

Я даже не заметила, когда он успел завести машину. Двигатель дорогого автомобиля работает неслышно. Но вот мы выезжаем по дорожке из ворот, скользим мимо домов с палисадниками, и меня охватывает восторг. Эта поездка откроет передо мной новые возможности. Папа говорит, что все свои лучшие песни музыканты пишут под кайфом. Значит, со мной приключится что-то удивительное. Я верю. И возьму это с собой в повседневную жизнь. Как священный Грааль.

Я опускаю стекло и высовываюсь по пояс в окно. Зои тоже. Ветер бьёт мне в лицо. Я чувствую прилив сил. Я вижу то, чего раньше не замечала, вычерчиваю контуры чужих жизней. Симпатичная девушка во все глаза смотрит на своего парня и так многого от него хочет. Мужчина на автобусной остановке причёсывается; чешуйки перхоти, мерцая, облетают, словно незнакомец оставляет на земле частичку себя. Рядом с ним, осознавая тщету и краткость всего сущего, заходится в крике ребёнок.

– Смотри, Зои, – говорю я.

Я указываю на дом с открытой дверью. Мелькает прихожая; мама целует дочку. Девочка медлит на крыльце. Да я же тебя знаю, думаю я. Не бойся.

Зои почти вылезла на крышу машины: забралась с ногами на сиденье и снаружи заглянула ко мне в окно. Она похожа на русалку на носу корабля.

– Лезь обратно в машину, чёрт тебя подери! – орёт Адам. – И убери ноги с сиденья!

Оглушительно расхохотавшись, Зои юркает внутрь.

Этот отрезок дороги называется «Разбойничья миля». Папа всегда читает в местной газете о здешних происшествиях. Здесь частенько случаются грабежи; здесь гнездятся нищета и отчаяние. Но вот автомобиль набирает скорость; мы проносимся мимо незнакомых прохожих, и я замечаю, до чего красивы люди. Я знаю, что умру раньше, но все они постепенно последуют за мной.

Мы пробираемся глухими переулками. Адам сообщает, что везёт нас в лес. Там есть кафе, стоянка для машин и ни одного знакомого.

– Там можно хоть на ушах стоять – всё равно вас никто не узнает, – говорит он. – Это недалеко, так что мы успеем вернуться к полднику.

– Ты в своём уме? – выкрикивает Зои с заднего сиденья. – Что за детский сад! Пусть все знают, что я под кайфом! Какой, к чёрту, полдник?

Она снова высовывается из окна и посылает прохожим воздушные поцелуи. Её волосы развеваются по ветру; Зои похожа на пустившуюся в бега Рапунцель⁴. Но Адам бьёт по тормозам, и Зои стукается головой о крышу.

– О господи! – верещит она. – Ты это специально!

Она плюхается на сиденье, со стоном потирая голову.

– Извини, – говорит Адам. – Нам нужно заправиться.

– Козёл, – отвечает Зои.

Адам вылезает из машины и идёт к колонкам. Зои внезапно засыпает, развалившись на сиденье и посасывая большой палец. Наверно, у неё сотрясение мозга.

– Тебе не больно? – спрашиваю я у неё.

– Он в тебя втюрился! – шипит в ответ Зои. – Он пытается избавиться от меня, чтобы никто не мешал ему с тобой общаться. Не сдавайся!

– Не думаю, что это так.

– Откуда тебе знать?

Зои снова засовывает палец в рот и отворачивается. Я решаю оставить её в покое, выхожу из машины и иду поболтать с человеком в окне. По его лбу от волос до самой переносицы серебристым ручейком змеится шрам. Мужчина похож на моего покойного дядю Билла.

Незнакомец подается вперёд через столик.

– Номер? – спрашивает он.

– Восемь.

Мужчина сбит с толку.

– Нет, не восемь.

– Ладно, пусть будет три.

– Где ваша машина?

– Вон там.

– «Ягуар»?

– Не знаю.

– Как это не знаете?

– Я не знаю, как она называется.

– Чёрт подери!

Разделяющее нас стекло выгибается, чтобы вместить его гнев. Трепеща от ужаса и благоговения, я возвращаюсь к машине.

Сзади подходит Адам и кладёт руку мне на плечо.

– Наверно, он волшебник, – сообщаю я ему.

– Да, пожалуй, – шепчет он. – Залезай-ка ты лучше в машину.

Позже я просыпаюсь в лесу. Мы стоим, и Адама в машине нет. Зои спит, растянувшись на заднем сиденье, как ребёнок. Просачивающийся сквозь кроны деревьев свет кажется в окно автомобиля призрачным и тусклым. Непонятно, то ли день, то ли ночь. Я открываю дверь и вылезаю из машины; на душе у меня спокойно.

Кругом растёт множество самых разных деревьев, лиственных и хвойных. Холодно, как в Шотландии.

Я брожу по лесу, глажу кору деревьев, здороваюсь с листьями. Потом чувствую, что живот подвело от голода. Окажись тут сейчас медведь, я свалила бы его на землю и откусила голову. Может, стоит развести костёр. Я расставлю капканы, выкопаю ямы, и первый же зверь, угодивший в западню, попадёт на вертел. Я построю шалаш из сучьев и листьев и останусь в нём жить навсегда. Ни микроволновок, ни пестицидов. Ни флуоресцентных пижам, ни часов, чьи циферблаты светятся в темноте. Ни телевизора, ни пластика. Ни лаков и красок для волос, ни сигарет. Нефтехимический завод далеко. В этом лесу я в безопасности. Я тихонько смеюсь себе под нос. Не верится, я раньше до этого не додумалась. Я приехала, чтобы узнать эту тайну.