Текст книги "Сейчас самое время"

Тут я замечаю Адама. Сверху он кажется маленьким.

– Я кое-что поняла! – кричу я.

– Что ты там делаешь?

Его голос тих и приятен.

Я не отвечаю – ведь и так всё ясно, а мне не хочется выставлять его тупицей. Зачем бы я ещё сюда залезла и стала рвать листья, ломать ветки и так далее?

– Слезай! – вопит Адам.

Но дерево обвивает меня руками-ветвями и умоляет остаться. Я пытаюсь объяснить это Адаму, но, кажется, он меня не слышит. Адам снимает куртку и лезет за мной.

– Слезай! – кричит он. Я наблюдаю, как он благоговейно карабкается вверх по веткам, точно добрый монах, который хочет меня спасти. – Если ты упадёшь и покалечишься, твой папа меня убьёт. Пожалуйста, Тесса, слезай.

Он уже близко, и я не вижу его лица – только блеск глаз. Я тянусь к Адаму, чтобы, лизнув, растопить его лёд. Кожа у него солёная на вкус.

– Пожалуйста, – просит он.

Мне совсем не больно. Мы плавно скользим вниз, хватая охапками воздух. Мы сидим в листве у подножия дерева, и Адам обнимает меня, точно ребенка.

– Что ты там делала? – спрашивает он. – Какого чёрта ты туда залезла?

– Собирала ветки для шалаша.

– Пожалуй, твоя подруга была права. Я уже жалею, что дал вам так много.

Но он ничего мне не давал. Я почти ничего о нём не знаю, кроме того что его зовут Адам и у него под ногтями грязь. Я задумываюсь, стоит ли раскрывать ему мой секрет.

– Я тебе кое-что скажу, – говорю я. – Обещай, что никому не расскажешь. Договорились?

Он кивает, но во взгляде его читается сомнение. Я подсаживаюсь поближе к Адаму и говорю ему, чтобы он посмотрел на меня. Он сияет разноцветными огнями. Адам светится так ярко, что мне видны его кости, а сквозь мерцающие глазницы – мир.

– Я выздоровела! – Я так взволнована, что говорю с трудом. – Мне нужно остаться здесь, в лесу. Нужно бежать из современного общества со всеми его изобретениями – тогда я перестану болеть. Если хочешь, живи здесь, со мной. Мы выстроим шалаш, расставим капканы. Будем выращивать овощи.

В глазах Адама стоят слёзы. Я вижу, как он плачет, и чувствую себя так, будто упала с неба на землю.

– Тесса, – произносит Адам.

За его плечом в небе виднеется просвет; сквозь него доносится гулкое дребезжанье спутника, от которого у меня зуб на зуб не попадает. Потом спутник исчезает, и остаётся только зияющая пустота.

Я прижимаю палец к губам Адама.

– Не надо, – прошу я. – Ничего не говори.

Пятнадцать

– Я сижу в Интернете, – поясняет папа, указывая на свой ноутбук. – Ты не могла бы расхаживать где-нибудь в другом месте?

Мерцание экрана отражается в стёклах его очков. Я сажусь на стул напротив.

– Это меня тоже раздражает, – произносит папа, не поднимая взгляда.

– То, что я здесь сижу?

– Нет.

– То, что я барабаню по столу?

– Послушай, – перебивает меня отец, – я тут нашёл врача, который разработал метод костного дыхания. Слышала о таком?

– Нет.

– Нужно представить, будто воздух, который ты вдыхаешь, окрашен в тёплый цвет, вдохнуть его левой ногой, направить вверх по ноге до бедра и так же выдохнуть. И так семь раз, а потом повторить с правой ноги. Попробуешь?

– Нет.

Папа снимает очки и смотрит на меня.

– Дождь кончился. Может, возьмёшь плед и посидишь в саду? Когда придёт медсестра, я тебя позову.

– Неохота.

Он вздыхает, надевает очки и снова утыкается в экран. Ненавижу его. Выходя из комнаты, я спиной чувствую папин взгляд и слышу тихий вздох облегчения.

Двери всех комнат закрыты, и в коридоре темно. Я на четвереньках поднимаюсь по лестнице, сажусь на верхнюю ступеньку и гляжу вниз. Темнота движется. Может быть, теперь я вижу то, чего другим не видно. Например, атомы. Я прыгаю на попе вниз по лестнице и снова вползаю наверх; ковер приятно трёт колени. В лестнице тринадцать ступенек. Сколько бы я их ни пересчитывала, количество не меняется.

Я сворачиваюсь калачиком у подножия лестницы. Обычно тут садится кошка, чтобы об неё все спотыкались. Я всегда мечтала быть кошкой. Когда хочу, ласковой и домашней, а когда и дикой.

В дверь звонят. Я крепче прижимаю колени к груди.

Из коридора выходит папа.

– Тесса! – ахает он. – Ради бога!

Сегодня новая медсестра – широкая, как дирижабль. На ней клетчатая юбка из шотландки. Папа сконфужен.

– Это Тесса, – поясняет он, указывая туда, где на ковре лежу я.

– Она упала? – поражённо спрашивает медсестра.

– Нет, она почти две недели не выходит из дома и от этого бесится.

Медсестра подходит взглянуть на меня. Когда она протягивает руку, чтобы поднять меня с пола, её пышная грудь трясётся. Руки у неё огромные, как теннисные ракетки.

– Меня зовут Филиппа, – произносит медсестра, как будто это всё объясняет.

Она ведёт меня в гостиную, усаживает на диван и опускается напротив.

– Значит, – говорит она, – сегодня ты себя чувствуешь не очень хорошо?

– А как вы бы себя чувствовали на моём месте?

Папа бросает на меня предостерегающий взгляд. Я не обращаю на него внимания.

– Одышка, тошнота?

– Я принимаю противорвотное. Вы вообще читали историю болезни?

– Извините её, – просит папа. – У неё недавно побаливали ноги, а больше ничего не было. Сестра, которая приходила на прошлой неделе, сказала, что всё хорошо. Кажется, её звали Шан. Она знает наш курс лечения.

Я хрюкаю себе под нос. Папа старается говорить непринуждённо, но со мной это не проходит. В прошлый раз, когда меня навещала Шан, он предложил ей поужинать и выставил себя полным идиотом.

– Мы стараемся устроить так, чтобы пациента посещал один человек, – поясняет Филиппа, – но это не всегда удаётся.

Она поворачивается ко мне, позабыв об отце и его печальной личной жизни.

– Тесса, у тебя на руках синяки.

– Я лазила на дерево.

– Значит, у тебя понижены тромбоциты. Какие у тебя планы на эту неделю?

– Мне не нужно переливание крови!

– Всё равно на всякий случай нам придётся взять кровь на анализ.

Папа предлагает Филиппе кофе, но она отказывается. Шан бы согласилась.

– У папы всё из рук валится, – поясняю я медсестре, когда отец, надувшись, уходит на кухню. – Он постоянно ошибается.

Медсестра помогает мне снять рубашку.

– И что ты об этом думаешь?

– Мне смешно.

Она достает из чемоданчика марлевый тампон и антисептический спрей, надевает стерильные перчатки и поднимает мне руки, чтобы протереть внутривенный катетер. Мы ждём, пока он высохнет.

– У вас есть парень? – интересуюсь я.

– Я замужем.

– А как зовут вашего мужа?

– Энди.

Похоже, ей неловко вслух произносить его имя. Я всё время знакомлюсь с новыми людьми, и они никогда ничего о себе толком не рассказывают. Но при этом хотят знать обо мне всё.

– Вы верите в Бога? – спрашиваю я.

Филиппа откидывается на спинку кресла и хмурится:

– Странный вопрос!

– Так верите или нет?

– Пожалуй, мне хотелось бы верить.

– А рай? Вы верите в это?

Она достает из упаковки стерильную иглу:

– Я думаю, рай – это прекрасно.

– Это ещё не значит, что он есть.

Она бросает на меня строгий взгляд:

– Ну, будем надеяться, что он существует.

– Мне кажется, это всё вранье. После смерти ничего нет.

Я начинаю её раздражать. Филиппа смущается:

– А что же происходит с душой, с энергией?

– Обращается в небытие.

– Знаешь, – замечает Филиппа, – существуют группы поддержки. Там ты можешь познакомиться с другими молодыми людьми с теми же проблемами, что и у тебя.

– Ни у кого нет таких проблем.

– Ты так думаешь?

– Так оно и есть.

Я поднимаю руку, чтобы Филиппа смогла взять кровь из катетера. У меня под кожей пластик и металл; я наполовину робот. Медсестра набирает кровь шприцем и откладывает его в сторону. Крови у меня так мало, что в первом шприце она смешана с физраствором. Наверно, за эти годы медсестры выкачали из меня всю кровь. Филиппа набирает второй шприц, переливает в пробирку и синей ручкой надписывает на этикетке мою фамилию.

– Готово, – поясняет она. – Через час я позвоню и сообщу результаты. У тебя есть вопросы?

– Нет.

– У тебя есть лекарства? Я могу заглянуть к врачу и взять новый рецепт.

– Мне ничего не надо.

Она поднимается с кресла и смеривает меня серьёзным взглядом:

– Тесса, ты, наверно, этого не знаешь, но наше управление здравоохранения может во многом оказать тебе поддержку. Например, мы можем помочь тебе вернуться в школу, пусть даже на неполный день, на несколько недель. Мне кажется, стоит подумать о том, как можно выровнять эту ситуацию.

Я смеюсь ей в лицо:

– А вы бы на моем месте пошли в школу?

– Наверно, мне было бы скучно целый день сидеть одной.

– Я не одна.

– Конечно, – соглашается она, – но твоему отцу это тяжело.

Вот идиотка. Разве можно такое говорить? Я сверлю медсестру взглядом. До неё доходит.

– До свидания, Тесса. Я зайду на кухню поговорить с твоим отцом и уйду.

Папа предлагает ей фруктовый пирог и кофе, хотя она и так жирная, и медсестра соглашается! Нам надо предлагать гостям только полиэтиленовые пакеты на ботинки. А калитку пометить большущим крестом.

Я тихонько вынимаю из кармана папиной куртки сигарету, иду наверх и высовываюсь в окно Кэловой комнаты. Хочу посмотреть на улицу. За деревьями видна дорога. Проезжает машина. Ещё одна. Проходит человек.

Я выдыхаю дым. Вдыхая, я каждый раз слышу, как свистят мои лёгкие. Быть может, у меня туберкулёз. Надеюсь, что это так. У всех знаменитых поэтов был туберкулёз: это признак глубоких чувств. Рак – это так унизительно.

Из дверей выходит Филиппа и останавливается на крыльце. Я стряхнула пепел ей на волосы, но она не заметила – прогудела «До свидания» и, переваливаясь, потопала по дорожке.

Я сажусь на кровать Кэла. Сейчас поднимется папа. Дожидаясь его, я хватаю ручку и пишу на обоях над кроватью: «Парашюты, коктейли, камни, леденцы, вёдра, зебры, сараи, сигареты, холодная вода из-под крана». Потом нюхаю подмышки, кожу на руках, пальцы. Провожу рукой по волосам к затылку, потом обратно ко лбу, как по ворсу ковра.

Папы нет и нет. Я слоняюсь по комнате. Вырываю перед зеркалом волосок. Он темнее прежних и почему-то вьётся – как на лобке. Я рассматриваю его, разжимаю пальцы, и он падает на пол. Я рада, что могу бросить лишний волос на ковёр.

На стене висит карта. Океаны и пустыни. На потолке – карта Солнечной системы. Я ложусь на кровать, чтобы хорошенько рассмотреть планеты, и кажусь себе совсем крохой.

Буквально пять минут спустя я открываю глаза и спускаюсь узнать, почему папа не поднимается ко мне. Оказывается, он ушёл, оставив мне у компьютера какую-то дурацкую записку.

Я звоню ему:

– Ты где?

– Тесс, ты спала.

– Но где ты?

– Выскочил по-быстрому выпить кофе. Я в парке.

– В парке? Зачем ты туда пошел? Кофе и дома есть.

– Тесс, ну хватит, мне просто нужно было побыть одному. Если тебе скучно, включи телевизор. Я скоро вернусь.

Какая-то женщина готовит цыплёнка в сухарях. Трое мужчин нажимают на кнопку, соревнуясь, кому достанутся пятьдесят тысяч фунтов. Два актёра спорят о дохлой кошке. Один из них шутит, что кошка «готова». Ссутулившись, я сижу перед телевизором. Выключаю звук. Ну и фигню показывают. Похоже, нам всем нечего сказать.

Я пишу Зои: «Ты где?», и она отвечает, что в колледже, но это вранье, потому что по пятницам у неё нет занятий.

Жаль, что у меня нет номера Адамова мобильника. Я бы написала ему: «Ты умер?»

Наверно, он работает в саду. Копается в навозе, торфе и перегное. Я открываю папину «Книгу садовода», выпущенную «Ридерз дайджест», и выясняю, что в ноябре самое время обрабатывать почву. Адаму также стоит задуматься о том, чтобы посадить орешник, потому что эти кусты украсят любой сад. Пожалуй, лучше всего подойдёт фундук. У него такие большие орехи в форме сердца.

Правда, Адам вот уже несколько дней не показывается в саду.

А ещё он обещал прокатить меня на мотоцикле.

Шестнадцать

Он некрасивее, чем я думала. Похоже, моя память его приукрасила. Не знаю, почему так. Представляю себе, как бы фыркнула Зои, узнай она, что в конце концов я постучала в его дверь. При мысли об этом мне не хочется ей ничего рассказывать. Она утверждает, что от уродов у неё болит голова.

– Ты меня избегаешь, – упрекаю я Адама.

Похоже, я застала его врасплох, но он быстро справляется с замешательством:

– Я был занят.

– Правда?

– Да.

– Значит, ты не испугался, что я заразная? В конце концов, большинство ведет себя так, будто от меня можно заразиться раком или как если бы я сама была виновата, что заболела.

Адам смущается:

– Нет, что ты! Я так не думал.

– Вот и хорошо. Когда же мы поедем кататься на мотоцикле?

Адам неловко переминается с ноги на ногу:

– Вообще-то у меня нет полноценных прав. А без них я не могу брать пассажиров.

Я могу придумать миллион причин, по которым мне не стоит кататься с Адамом на мотоцикле. Мы можем разбиться. Поездка окажется не так хороша, как я думала. Да и что я скажу Зои? Но дело в том, что именно этого мне хочется больше всего, – и отсутствие прав уж точно мне не сможет помешать.

– У тебя найдётся лишний шлем? – спрашиваю я.

Снова эта медленная улыбка. Обожаю её! Неужели он только что показался мне некрасивым? Теперь его лицо преобразилось.

– В сарае. И лишняя куртка у меня тоже есть.

Я не могу сдержать улыбки. Мне не страшно и легко.

– Тогда поехали. Пока не начался дождь.

Адам закрывает за собой дверь:

– Дождя не будет.

Мы огибаем дом и забираем из сарая вещи. Адам помогает мне застегнуть куртку, сообщает, что его мотоцикл выжимает девяносто миль в час и ветер будет холодный; тут дверь чёрного хода открывается, и в сад выходит женщина в халате и тапочках.

– Мама, вернись в дом, – просит Адам, – ты простынешь.

Но женщина направляется по дорожке к нам. Я никогда не видела такого унылого лица – кажется, будто она утонула, и вода исказила её черты.

– Куда ты собрался? – спрашивает она, не глядя на меня. – Ты не говорил, что уходишь.

– Я ненадолго.

У женщины уморительно ёкает в горле. Адам бросает на неё внимательный взгляд.

– Мама, не надо, – просит он. – Пойди прими ванну, оденься. Ты оглянуться не успеешь, как я вернусь.

Она потерянно кивает и идёт обратно к дому, потом останавливается, словно вспомнила о чём-то, оборачивается и впервые за всё время смотрит на меня – чужого человека в её саду.

– Кто вы? – спрашивает она.

– Ваша соседка. Пришла навестить Адама.

Взгляд женщины мрачнеет.

– Да, я так и думала.

Адам подходит к ней и осторожно подхватывает под локти.

– Пойдём, – говорит он. – Тебе нужно вернуться в дом.

Она позволяет себя увести; они направляются к задней двери. Женщина поднимается на крыльцо, оборачивается и снова бросает на меня взгляд. Она ничего не говорит; я тоже молчу. Мы просто смотрим друг на друга; потом она заходит в дом и идёт на кухню. Интересно, что там будет, что они скажут друг другу?

– Она нездорова? – спрашиваю я Адама, когда он возвращается в сад.

– Поехали отсюда, – отвечает он.

Поездка на мотоцикле оказывается совсем не такой, как я себе представляла, – не то что быстро катиться с горки на велосипеде или на ходу высунуть голову из машины. На мотоцикле ты открыт всем ветрам, как зимой на пляже, когда налетает шквал с моря. На шлемах стоят пластиковые щитки. Я свой опустила, а Адам нет; он это сделал нарочно.

– Люблю, когда ветер в глаза, – пояснил он.

Адам сказал, что, когда мы заворачиваем за угол, мне нужно наклоняться. Что он не будет разгоняться до предела, потому что я впервые сижу на мотоцикле. Но это ещё ничего не значит. Даже на средней скорости можно взмыть ввысь. И полететь.

Мы проносимся по улицам, оставляя позади дома и фонари. Мы проезжаем магазины, промзону, лесной склад, пересекаем границу знакомого городского пространства. Показываются деревья, поля, простор. Я прячусь от ветра за сгорбленной Адамовой спиной, закрываю глаза и думаю о том, куда он меня везёт. Я представляю себе мчащихся галопом лошадей в моторе; их гривы развеваются по ветру, изо рта валит пар, ноздри раздуваются. Однажды я слышала историю о нимфе, которую похитил какой-то бог и увёз на своей колеснице в мрачную и жуткую глушь.

В конце концов мы приезжаем на грязную стоянку возле автомагистрали; такого я никак не ожидала. Здесь припаркованы две огромные фуры и пара легковушек; я замечаю ларёк с хот-догами.

Адам выключает мотор, пинком ставит мотоцикл на подпорку и снимает шлем.

– Сначала слезь с мотоцикла, – советует он.

Я киваю, не в силах вымолвить ни слова. В дороге у меня перехватило дыхание. Колени дрожат; я с трудом перекидываю ногу через седло и слезаю на землю. Она не качается под ногами. Водитель фуры подмигивает мне из окна. В руке у него стаканчик с дымящимся чаем. У продавщицы в ларьке с хот-догами волосы стянуты в хвост; она протягивает мужчине с собакой пакетик чипсов. Я не такая, как они. Как будто мы сюда прилетели, а все остальные тут жили всегда.

– Мы ещё не пришли, – говорит Адам, – давай поедим, и я тебе кое-что покажу.

Похоже, он понимает, что я пока не могу говорить, и не ждёт ответа. Я медленно бреду за ним, слушаю, как он заказывает два хот-дога с кольцами лука. Откуда он знал, что мне именно этого и хотелось?

Мы едим стоя. По очереди отхлебываем кока-колу. Я поверить не могу в то, что я здесь, что, сидя на мотоцикле позади Адама, я смотрела на пролетающий мимо окружающий мир, что небо было словно шёлк, я видела, как клонится к вечеру день – не белый, не серый и не серебристый, а смешанный, трёхцветный. Наконец, едва я выбрасываю обёртку от хот-дога в урну и допиваю кока-колу, Адам спрашивает:

– Готова?

И я иду за ним в калитку позади ларька с хот-догами, за канаву, в редкий лесок. Вьющаяся через лес тропинка приводит нас на опушку. Я и не думала, что мы так высоко забрались. Нашим глазам открывается удивительный вид. Город расстилается внизу, словно кто-то положил его к нашим ногам, а мы разглядываем его с вышины.

– Ух ты! – восхищаюсь я. – Никогда тут не была.

– Угу.

Мы садимся рядом на скамью, почти касаясь друг друга коленями. Земля под ногами, как камень. В воздухе пахнет морозом, который ещё не вполне установился, и близкой зимой.

– Я сюда приезжаю, когда мне нужно от всех сбежать, – поясняет Адам. – Грибы я здесь нашёл.

Адам вынимает коробочку с табаком, открывает, отсыпает табака на бумагу и скручивает сигарету. У него под ногтями грязь, и я вздрагиваю, представив, что эти руки прикасаются ко мне.

– Держи, – говорит Адам. – Это тебя согреет.

Он протягивает мне сигарету, и я смотрю, как он сворачивает ещё одну для себя. Она похожа на тонкий бледный палец. Адам даёт мне прикурить. Мы молчим целую вечность, лишь выдыхаем дым на город внизу.

Он говорит:

– Внизу может твориться всё что угодно, но здесь ты об этом не знаешь.

Я понимаю, что он имеет в виду. Быть может, в тех домишках кромешный ад, всё вверх дном, мечты рассыпаются в прах. Но отсюда всё кажется таким умиротворённым. Чистым.

– Ты извини, что так получилось с мамой, – просит Адам. – Она бывает невыносима.

– Она больна?

– Не совсем.

– Так что же с ней такое?

Адам вздыхает, проводит рукой по волосам.

– Полтора года назад папу сбила машина.

Он щелчком отбрасывает окурок в траву, и мы оба следим взглядом за оранжевым светлячком. Кажется, что прошло несколько минут, прежде чем огонёк потух.

– Хочешь, поговорим об этом?

Он пожимает плечами:

– Да тут и говорить не о чем. Мама с папой поссорились, он сбежал в паб и, переходя через дорогу, забыл посмотреть по сторонам. Спустя два часа к нам в дверь позвонила полиция.

– Ужас!

– Ты когда-нибудь видела испуганного полицейского?

– Нет.

– Жуткое зрелище. Мама осела на лестницу и зажала уши руками, а полицейские с фуражками в руках топтались в прихожей; у них дрожали колени. – Адам невесело фыркнул. – Полицейские были чуть постарше меня и понятия не имели, что делать.

– Какой кошмар!

– Хуже того. Они отвезли её опознать тело отца. Мама сама хотела, но они не должны были её пускать. Его раздавило в лепёшку.

– Ты поехал с ними?

– Я ждал снаружи.

Теперь я понимаю, почему Адам так непохож на Зои и остальных знакомых ребят из школы. Нас связывает горе.

Он продолжает:

– Я думал, что переезд как-то поможет, но увы… Мама до сих пор каждый день пьёт кучу таблеток.

– Ты за ней ухаживаешь?

– Да.

– А жить когда?

– У меня нет выбора.

Адам поворачивается ко мне лицом. Кажется, будто он видит меня насквозь, знает обо мне такое, чего не знаю даже я сама.

– Тесса, тебе страшно?

Меня никто раньше об этом не спрашивал. Никогда. Я бросаю на него взгляд – вдруг он смеётся надо мной или интересуется из вежливости? Но Адам не отводит глаз. И я признаюсь ему, что ужасно боюсь темноты, боюсь спать, боюсь сросшихся перепончатых пальцев, тесноты и дверей.

– Время от времени на меня накатывает. Все думают, что если ты больна, то тебе ничего не страшно, но это не так. Это как если за тобой всё время следит маньяк и в любую минуту может застрелить. А иногда я забываю обо всём на несколько часов.

– Как тебе это удаётся?

– Я общаюсь с другими людьми. Чем-нибудь занимаюсь. Тогда с тобой в лесу я целый день не думала ни о чём.

Адам медленно-медленно кивает.

Наступает тишина. Она длится всего мгновение, но вполне осязаема – как подушка вокруг коробки с острыми углами.

– Тесса, ты мне нравишься, – признаётся Адам.

Я сглатываю комок в горле:

– Правда?

– Помнишь, ты пришла и попросила бросить вещи в костёр. Ты тогда сказала, что хочешь от них избавиться. Ты призналась, что наблюдала за мной в окно. Обычно люди такое не говорят.

– Я тебя шокировала?

– Наоборот. – Он опускает глаза, как будто подсказка валяется у него под ногами. – Но я не смогу дать тебе то, чего ты хочешь.

– А чего я хочу?

– Я только-только прихожу в себя. Если между нами что-то будет, ну ты понимаешь, то что потом? – Он ёрзает на скамье. – Это плохо кончится.

Я поднимаюсь, внезапно чувствуя себя необыкновенно чужой Адаму. Как будто в моей душе захлопнулось окошко. То, сквозь которое шли теплота и искренность. Я холодна, как схваченный инеем лист.

– Увидимся, – бросаю я.

– Уходишь?

– Ага, есть кое-какие дела в городе. Извини, я забыла, сколько времени.

– Тебе нужно идти прямо сейчас?

– Я встречаюсь с друзьями. Они будут меня ждать.

Он нашаривает на траве шлемы:

– Давай я тебя отвезу.

– Нет-нет, не надо. Кто-нибудь из друзей меня заберёт. Они все с машинами.

Адам, похоже, ошеломлён. Ха! Так ему и надо! Пусть не задаётся. Я ухожу, даже не попрощавшись.

– Подожди! – зовёт он.

Но я не останавливаюсь. И не оборачиваюсь.

– На тропинке, наверно, скользко! – кричит он. – Дождь начинается.

Я же говорила, что будет дождь. Я так и знала.

– Тесса, давай я тебя подвезу!

Он заблуждается, если воображает, что я поеду вместе с ним на мотоцикле.

Я смертельно ошибалась, думая, что он может меня спасти.