Текст книги "Неоновый дождь"

– Старик сегодня не в духе, Хулио, – вмешался Клит. – Твои друзья испортили ему настроение и сильно насолили ему вчера вечером. Сейчас их здесь нет, зато есть ты. Ты и твой... Пако.

Он выпустил дым от сигареты прямо в лицо охраннику.

– Пытаешься прижать меня? О'кей, я реалист. У меня с полицией деловые отношения.

– Зря теряешь время, Хулио, – сказал я. – Все двери закрыты. Поговорим с глазу на глаз.

– Звони Уайнбюргеру, – сказал он охраннику.

Тот протянул руку к телефону, расположенному на панели из красного дерева, встроенной в спинку переднего сиденья.

– Только дотронься до телефона, и я засуну тебе его в глотку, – пригрозил Клит.

Охранник откинулся назад в кресло, сжав зубы и уронив руки на колени.

– У тебя ничего нет, ты ничего не знаешь, только воняешь без толку, – сказал Сегура.

– Постарайся понять, дружище, – начал я, – Лавлейс Десхотелс была маленькой черной девочкой из деревни, и у нее были большие надежды относительно себя и своей семьи. Она думала, что сорвала большой куш, но ты, оказывается, не любишь проституток, которые, выпив твои коктейли, блюют в твой бассейн, поэтому ты отправил ее обратно к сутенеру. Только она вдруг взяла и заартачилась. К тому же ее интерес к «слонам»... – Я смотрел прямо ему в лицо. Оно подергивалось, как резиновое. – Так что же такой мачо, как ты, сделал с надоевшей шлюхой? Он поручил парочке шестерок вывезти ее на лодке в самую глушь и отправить на тот свет с помощью средства, за которое она давно продала свою душу. Тебя, наверное, удивляет, откуда мне все это известно, не так ли, Хулио? Все потому, что у ребят, которые на тебя работают, словесный понос. Они мне сообщили очень интересные сведения за обеденным столом. Прямо сейчас можно несколько дюжин людей отправить в суд присяжных.

– Ну-ну, попробуй, умник.

– Позволь сказать тебе последнее. Ты будешь полностью проинформирован, когда Уайнбюргер попытается вытащить тебя из кутузки сегодня вечером. Я отбуксирую твою машину, вычищу пылесосом, а потом возьму лом и разобью ее. За употребление наркотиков в Луизиане дают пятнадцать лет, и все, что нам нужно – это пепел, порошок, неважно, от зажигалки или с обивки.

– Если ты ее разобьешь, то пощады не жди.

И тут Клит сделал то, что, пожалуй, было глупейшей и самой бессмысленной ошибкой в его карьере.

– И этой маленькой свинке тоже достанется, – с этими словами он просунул руку в окно, схватил охранника за нос и резко крутанул.

Из глаз охранника брызнули слезы, он стал хлопать Клита по руке, а потом протянул свою волосатую татуированную руку к двери и сунул ее в кожаную, прикрепленную к ней, сумку.

– No lo hagas! No lo hagas![19]19
  No lo hagas! – Не делай этого! (исп.).


[Закрыть] – закричал Сегура.

Но, как всегда, для всех нас уже было слишком поздно. В руке охранника оказался никелированный автоматический пистолет, его пальцы нажали на курок, выскочившая пуля пробила стекло, и осколки усеяли всю рубашку Клита. После этого все произошло очень быстро. Доставая револьвер из заднего кармана брюк, я увидел, что Клит выдернул свой малокалиберный пистолет из кобуры на поясе, пригнулся и открыл огонь. Отступив на шаг, чтобы не попасть на линию огня Сегуры, я в тот же момент выстрелил, сжав запястье левой рукой, чтобы не было отдачи. Я пять раз нажимал на курок, пока рука не устала, выстрелы гремели в ушах, и к тому же невозможно было ничего разглядеть внутри машины. Более того, внутри кадиллака как будто происходило землетрясение. В воздухе летали клочья обивки и ваты с сиденьев, осколки стекол и металла, деревянные щепки, разбитые бутылки, все было окутано порохом, дымом, а по заднему стеклу текли ручьи крови и водки.

Спрятаться Хулио Сегуре было некуда. Он попытался свернуться клубком, чтобы пули Клита пролетали мимо, но его положение было безнадежным. Внезапно он высунулся наполовину из окна, выбросив руки вперед, растопырив пальцы, как будто хотел вцепиться в меня когтями. Глаза молили о пощаде, рот открылся в немом крике. Мой палец уже спустил предохранитель, и пуля, войдя ему в верхнюю губу, вылетела из затылка над подергивающимся телом охранника.

Меня била дрожь, дыхание перехватило. Я откатился от кадиллака и, встав на ноги, облокотился на крышу машины Клита, свесив руку со своим револьвером 45-го калибра. Рябое лицо Клита было настолько бескровным и неподвижным, что об него можно было бы зажечь спичку. Одежда была усыпана мельчайшими стеклянными осколками.

– Этот сукин сын промахнулся, хотя был от меня в двух шагах, – сказал он. – Ты видел? Это проклятое стекло спасло мне жизнь. Давай вернемся, заглянем внутрь. Мы же их на кусочки разорвали.

И тут шофер-карлик вылез из машины и побежал под вой сирен через лужайку на своих коротеньких ножках. Клит вдруг принялся истерически хохотать.

Глава 5

На следующее утро мы с Клитом сидели друг напротив друга за своими письменными столами в нашем маленьком стеклянном кабинете с грязно-желтыми стенами, при виде которых вспоминалась спальня школьного общежития в ХАМЛ[20]20
  ХАМЛ – Христианская ассоциация молодых людей.


[Закрыть]. Клитус притворялся, что читает длинную записку от начальника, но глаза у него были абсолютно пусты, только порой в них появлялось страдальческое выражение похмелья. Он курил одну сигарету за другой, жевал мятные пластинки, но вчерашнее виски слишком глубоко засело внутри. Мы оба уже написали отчеты капитану Гидри.

– Сегодня я тебя выгораживать не стану, Клит, – сказал я.

– Что значит – «выгораживать»? Да, я уже одну пулю выпустил, когда ты еще только прицеливался.

– Я не об этом. Ты же спровоцировал все это. Этого не должно было случиться.

– Уверен, да? А если бы Пако опередил нас со своим автоматом, пока ты занимался с Сегурой? У него был девятизарядный ствол. Он бы нас обоих изрешетил.

– Спровоцировал ты.

– А даже если и я? Давно пора было достать этих ублюдков и сделать из них удобрения. Нечего о них жалеть, Дейв. Да кто заинтересуется, как Хулио Сегура кончил свои дни? Сомневаюсь, что найдутся хотя бы трое, кто придет на похороны этого парня.

– Я бы не был так уверен.

По коридору прошел сержант Мотли и остановился напротив нашей двери. Он только что вошел в здание, и его круглая, черная голова блестела от пота. Сержант ел рожок с мороженым, и густые усы все были испачканы.

– Кое-кто в лаборатории сказал, что им пришлось смывать мозги Сегуры с сиденья из брандспойта.

– Да ну?

– Угадайте, что я еще слышал? – сказал Мотли.

– Да кого это волнует?

– Тебя, Пёрсел. В лаборатории говорят, что в кадиллаке было нечисто. Травка на зажигалке, кокаин на коврике. Кто бы мог подумать, что Сегура позволяет своим шлюхам такую неосторожность? – улыбнулся он. – Но это же не вы заложили мину, правда?

– Ну что ты такой несносный, Мотли? – спросил Клит. – Это потому, что ты толстый урод или толстый тупица? Это загадка для всех нас.

– Кроме того, я слышал, как одна шлюха говорила, что это ты предсказал Сегуре скорый конец. Не очень умно для неразлучной парочки из отдела убийств, – заметил Мотли.

– Давайте выпьем за быстрое распространение заразы, которая их всех скосит. – Клит дурашливо чокнулся с Мотли кофейной чашкой.

– Да слушать еще тебя, – отмахнулся Мотли.

– Отдохни, – сказал я.

– С этим типом можно разговаривать, только вооружившись чувством юмора или отравой от насекомых, – заметил Клит.

Через несколько минут капитан Гидри попросил меня зайти в его кабинет. Я не очень-то горел желанием побеседовать с капитаном, но все же с облегчением ушел от Клита.

Капитан Гидри, почесывая кожу на голове с вживленными волосками, взглянул на меня через свои очки в роговой оправе. На столе у него лежали рядышком два отчета – мой и Клита.

– Эксперты обнаружили в машине пепел от марихуаны и крупинки кокаина, – проговорил он. Голос прозвучал сдержанно и равнодушно.

– Мотли только что сказал нам.

Он взял карандаш и принялся барабанить по своей ладони.

– А еще они сказали, что изнутри машины была выпущена пуля, которая пробила стекло, и осколки вылетели наружу, – продолжил он. – Вторая пуля вышла через крышу, что, скорее всего, означает, что стреляющий в это время был уже ранен. Дворник с этой улицы сказал, что слышал звук, похожий на треск поленьев, внутри кадиллака, а потом увидел, что вы оба открыли стрельбу. Все складывается в вашу пользу, Дейв.

– А что говорит карлик? – спросил я.

– Ничего. Ему нужен только билет на самолет в Манагуа.

– Здесь сказано не все, капитан.

– Я просмотрел ваши отчеты. Написано без сучка без задоринки. Думаю, в управлении внутренних дел проблем не возникнет.

– Вот и хорошо.

– Но лично я считаю, что здесь что-то нечисто. Объясни мне, зачем парню, который ни разу не был под арестом, которого этот ушлый Уайнбюргер мог освободить через полчаса, понадобилось стрелять в двух вооруженных полицейских?

– Я не ответил.

– Уж не думаешь ли ты, что у него склонность к самоубийству?

– Не знаю.

– Это Сегура сказал ему сделать?

– Нет.

– Но тогда почему этот парень так себя подставил? – спросил он, сжав карандаш в ладони.

– В управлении внутренних дел специально платят деньги за то, чтобы это выяснять.

– К черту управление! Мне не нравится читать отчет о двух смертях, где сказано: «Заполните пробелы».

– Больше я ничего не могу добавить, капитан.

– Зато я могу. Я думаю, что там произошло кое-что еще. И кроме того, я думаю, что ты покрываешь Пёрсела. Но это не дружеская верность. Это глупость.

– Основная мысль в моем отчете, что кто-то поднял пистолет на полицейского и стрелял в него.

– Рассказывайте это между собой. А тем временем позволь поделиться с тобой своими соображениями. Ребята из управления будут обсуждать это дело, задавать вам каверзные вопросы, заставят чувствовать себя неуютно, а может, даже попытаются ткнуть пальцем в глаз. В конце концов они вас снимут с крючка, и все станут приглашать вас выпить пивка. Но вы навлечете на себя подозрения в неоправданном убийстве.

И этот шлейф будет тянуться за вами повсюду. А порой такие мелочи перерастают в легенду. Так получилось с Мотли и теми парнями в наручниках, которые задохнулись в лифте.

Я невольно отвел глаза.

– Это дело Пёрсела, капитан. Не я сдавал им карты.

– Сожалею, что ты оказался в таком положении, Дейв. – Он раскрыл ладонь и уронил карандаш на настольный блокнот. – Но я дам тебе еще один совет, прежде чем ты уйдешь. Бери иногда Пёрсела с собой на встречи анонимных алкоголиков. И еще. Если ты собираешься покрывать напарника, который время от времени перестает себя контролировать, будь в состоянии брать на себя ответственность за последствия.

То утро выдалось не самым лучшим.

Через полчаса в нашем кабинете зазвонил телефон.

– Угадай, кто, – послышался голос.

– Клоун из шоу «Хауди-Дуди».

– Угадай, что я делаю.

– Меня это не интересует.

– Рассматриваю произведение фотоискусства на первой странице «Пикаюн», – сообщил Фицпатрик. – А я недооценивал твою склонность к драме. Такие картинки нам приходилось видеть в «Полис Газетт» – зернистые черно-белые фотографии, двери машины распахнуты настежь, на тротуар свешиваются тела убитых, лужи черной крови на сиденьях. Поздравляю, ты оборвал единственную ниточку, которая у нас была.

– Если у тебя есть желание помочь мне разобраться, придется встать в очередь. С моей точки зрения, ты уже исчерпал свое время. Фактически...

– Заткнись, лейтенант.

– Что ты сказал?

– Что слышал. Я сейчас зол, как сто тысяч чертей. Ты все испортил.

– Тебя там не было, приятель.

– И не должно было быть. Меня не покидала мысль – что-то такое может случиться, и ты меня не разочаровал.

– Не хочешь ли объяснить?

– Не уверен, что ты усвоишь. Я думал, ты умный парень. Но похоже, что ты не в состоянии сделать хотя бы шаг, если кто-то не рисует на полу для тебя танцевальные па.

Я не ответил. Моя рука, сжимавшая телефонную трубку, вспотела. Клит с любопытством глядел на меня.

– Ты можешь сейчас говорить? – спросил Фицпатрик.

– Я в своем кабинете.

– Кто там рядом с тобой?

– Мой напарник, Пёрсел.

– А, ну конечно, можешь говорить, – сказал он раздраженно. – Я подъеду за тобой к устричному бару «Акме» на Айбервилль-стрит через десять минут. Буду на синем «Плимуте», который взял напрокат.

– Я не собираюсь встречаться.

– Или ты придешь, или я сегодня вечером приду к тебе домой и вышибу все зубы. Я тебе обещаю.

* * *

Я прождал его минут десять перед входом в «Акме», потом зашел внутрь и, купив бокал «доктора Пеппера» со льдом и лимоном, выпил его на залитой солнцем улице. Вдали виднелись шпили собора Святого Людовика, куда я иногда ходил на службу. Они сияли в чистом утреннем воздухе. К тому моменту, когда на обочине остановился Фицпатрик, моя злость утихла до такой степени, что уже не было желания выдернуть его из машины за галстук. Но сев рядом с ним, я дотянулся до зажигания и выключил мотор.

– Прежде чем куда-нибудь поедем, давай выясним парочку вопросов, – начал я. – Сомневаюсь, что ты заработал право приказывать людям заткнуться или угрожать им по телефону. Но если ты серьезно, можем попробовать надеть перчатки и посмотреть, к чему это приведет.

Он кивнул и безучастно щелкнул ногтями по рулю.

– Не бойся, на ринге всегда найдется человек, который окажет первую помощь, если тебе разобьют физиономию.

– Все ясно, ты уже встал в стойку боксера.

– А ты не так уж силен в этом, не так ли?

– Я хотел вытащить тебя с работы. Если заметил, ты уже сидишь в моей машине, а не в кабинете Первого округа. Не против, если я заведу мотор?

– Думаю, что вы, федералы, вынуждены делать все с утроенной скрытностью. Не легче было бы для нас обоих пойти в кабинет к капитану Гидри и переговорить обо всем этом в разумом ключе? Мы не больше вашего хотим, чтобы такие парни, как Филип Мерфи и его выдрессированные психопаты крутились в Новом Орлеане. Капитан хороший человек. Он поможет, если это будет в его силах.

Он включил зажигание и выехал на дорогу. Солнечный свет падал на его веснушчатое лицо и рубашку в яркую полоску.

– А Пёрсел хороший человек? – спросил он.

– У него есть кое-какие проблемы, но он их решает.

– А репутация у него безупречная?

– Насколько мне известно, да.

– Недель шесть назад у нас были все основания пойти по ложному пути. Его имя было в записной книжке той девушки. Он ходил к ней каждую неделю. Но, в любом случае, никаких данных об оплате напротив его имени не было.

Я глубоко вздохнул.

– У него в семейной жизни проблемы, – сказал я.

– Перестань. Речь идет о полицейском, который скомпрометировал себя, открыв вчера стрельбу по вероятному свидетелю, важному для правительства. Кто из вас прикончил Сегуру?

– Я. Он попытался выскочить из двери и поднялся с сиденья как раз напротив меня.

– Готов поспорить, что в нем уже была пуля из пушки Пёрсела.

– Показало вскрытие?

– Не знаю.

– Отлично.

– Ты утверждаешь, что Клит хотел убить Сегуру?

– Возможно.

– Нет, я на это не куплюсь.

– Да, ты на многое не покупаешься, лейтенант. У меня в конторе тоже есть такие. И поэтому на следующей неделе они отправляют меня обратно в Бостон.

– Уезжаешь?

– Придется. Я не выполнил задание, и теперь меня ждет другая работа.

Он взглянул на меня, и я впервые почувствовал к нему симпатию. Несмотря на все недостатки, он отлично подавал мяч. Мы купили бумажное ведерко жареных креветок и два пакетика риса с приправами и перекусили в маленьком тенистом парке возле Наполеон-авеню. Группа ребят – черных, белых и чиканос[21]21
  Чиканос – американцы пуэрто-риканского происхождения.


[Закрыть] – играла в дворовый бейсбол перед покосившейся оградой из металлической сетки. Грубые мальчишки из рабочих семей, они играли с ожесточением и безрассудством. Подающий специально плевал на мяч, чтобы его было труднее поймать, или прицельно бросал в голову игроку с битой; игроки на базе из разных команд отталкивали друг друга локтями и коленями и падали, обдирая кожу на щеках, в попытке поймать мяч, а ловец даже перехватил мяч голой рукой под самым носом отбивающего, когда тот замахнулся для отражения подачи, при этом игрок на третьей базе совершенно не боялся, что горизонтальным ударом ему в любой момент могло снести голову. Я подумал, что нет ничего удивительного в том, что иностранцы восхищаются непосредственной и наивной жестокостью американцев.

– Во всем этом участвуют «слоны»? – спросил я.

– "Слоны"? Это что-то новенькое. Откуда ты узнал о них?

– Я знаю, что Лавлейс Десхотелс потешалась над «слонами», прежде чем люди Сегуры убили ее. А когда я сказал об этом Сегуре, тот скорчил рожу.

– Хорошо, у нас есть еще один шанс. Я разыскал ее соседку по комнате, мексиканку из того же массажного салона, и ей очень хочется, чтобы все эти ублюдки ответили за убийство.

– Почему она стала разговаривать с тобой, а не со мной?

– Потому что она считает вас всех кретинами. У вас в отделе убийств есть сержант по имени Мотли?

– Да.

– Она говорит, что у него молния на ширинке вообще не закрывается.

– Похоже на то.

– Сейчас она работает танцовщицей в стрип-баре недалеко от аэропорта. Говорит, что может сдать нам парочку интересных личностей за триста долларов, а еще она хочет, чтобы ее маленькую дочку отправили обратно в Сан-Антонио учиться на парикмахера.

– Для меня эта информация – полная ерунда.

– На мой взгляд, она не обманывает. У нее был парень, бывший служащий из национальной гвардии Никарагуа, который работал на Сегуру. Как-то он избил ее и украл все деньги. Клевые у него там ребята. Теперь она жаждет, чтоб мы их всех накрыли. Мотивы ее вполне понятны.

– Я думаю, что она продаст ту же информацию, которую мне уже сообщил Диди Джи.

– Ее очень беспокоит Бобби Джо Старкуэзер. Она говорит, что он скрытый гей и с женщинами в постели ничего не может. Это он выбросил официантку из окна отеля, а за это в «Анголе» поджарили какого-то местного мелкого воришку.

Я уставился на мальчишек, играющих в бейсбол.

– В чем дело? – спросил Фицпатрик.

– Я знал его. Его звали Джонни Массина.

– Вы что, тесно общались или как?

– Я пытался помочь ему бросить пить. А она знает, где может находиться Старкуэзер?

– Насчет этого она как-то неясно выразилась.

– Я так и думал, – сказал я. – Напиши мне ее имя и адрес, тогда я прямо сейчас отправлюсь к ней. Все равно меня держат на коротком поводке.

– Лейтенант, можно, я задам личный вопрос?

Я хотел сказать: «Почему бы и нет?», поскольку до этого он никогда не проявлял особой сдержанности, но он, не дав мне начать, заговорил сам.

– По всему видно, что ты хороший полицейский, а как человек – любишь уединение. Но ты же католик и, по идее, должен переживать из-за того, что там происходит, – сказал он.

– Где? – спросил я, уже зная ответ, хотя не был готов к продолжению дискуссии.

– В Центральной Америке. Они приносят нашим людям столько вреда. Убивают священников и монашек из монастыря Благовещения Марии, причем стреляют из пулеметов М-16 и М-60, которые мы же им и продаем.

– Не стоит брать на себя ответственность за все это.

– Но это же наша церковь. А они наши люди. И обойти этот факт нельзя, лейтенант.

– А кто тебя об этом просит? Тебе только следует знать границы своих полномочий, вот и все. Вот греки это поняли. И тебе и мне надо бы поучиться у них.

– Тебе кажется, что это добрый совет? – спросил он.

– Я не хочу, чтобы у меня в голове постоянно копошились всякие сомнения, будто куча сороконожек.

– Если уж тебе так по вкусу цветистые выражения, попробуй ответить по существу: почему мы восхищаемся Прометеем и презираем Полония? Не пытайся состязаться с воспитанником иезуитов, лейтенант.

За сотни лет мы поднаторели в словесных баталиях с инакомыслящими.

На его лице появилась улыбка лучшего игрока на подаче, пославшего крученый мяч с такой силой, что отбивающий завертелся волчком.

* * *

В этот вечер я отправился в кампус Туланского университета, где во дворе давал концерт струнный квартет, в котором играла Энни. Она сидела на освещенной сцене и была очаровательна в своем темном костюме и безупречно белой блузке. По лицу было видно, что она полностью поглощена музыкой, но в то же время внимательно читает ноты, стоящие на металлическом пюпитре перед ней, и старательно водит смычком по своей виолончели. Когда она играла, в ее лице появлялось что-то прелестно-детское, то, что замечаешь на лицах людей, которые, занимаясь своим, личным, словно преображаются. После концерта нас пригласили на вечеринку на открытом воздухе в округе Гарденс. Меж деревьев висели японские фонарики, подводные огни в бассейне испускали дымчатый свет под изумрудной поверхностью; воздух благоухал жасмином, розами и свежестью политой земли на клумбах; негры-официанты с подносами, уставленными бокалами с шампанским и фруктовыми прохладительными напитками, почтительно обходили группки смеющихся людей в вечерних платьях и летних смокингах.

Ей было хорошо. Я видел, что сейчас в глазах Энни нет страха и отвращения к себе, которые появились после Бобби Джо Старкуэзера, и она всячески старалась помочь мне забыть, что произошло вчера на заднем сиденье кадиллака Хулио Сегуры.

Но мой эгоизм не позволял мне забыть те десять секунд между тем, как охранник вытащил автоматический пистолет из кармана на двери автомобиля, и тем моментом, когда револьвер в моей руке оглушительно выстрелил и голова Сегуры взорвалась, разлетевшись на кусочки по всему салону. Я не сомневался, что, в отличие от большинства злополучных жалких личностей, с которыми мы обычно имели дело, Сегура был настоящим злодеем, но каждому, кому приходилось стрелять из оружия в другого человека, знакомо это настоянное на адреналине ощущение собственного могущества, которое испытываешь в этот момент, и тайное удовлетворение от того, что тебе представилась возможность его испытать. Я стрелял в людей во Вьетнаме, дважды – когда уже служил в полиции, и сознавал, что внутри меня по-прежнему кроется все та же первобытная обезьяна, от которой мы произошли.

Еще мне не давал покоя Фицпатрик со своими насмешками над моей верой в Бога и в людей. Хотелось перестать думать о нем. Он был ребенок, идеалист, федеральная гончая, скорее всего, он нарушал многие внутренние правила и со временем вполне мог вылететь из своего учреждения. Если бы он не стал агентом казначейства, он вполне мог бы муштровать новобранцев на призывных пунктах. С такой энергией впору сжечь целый город.

Но я не мог от него избавиться. Мне он нравился, и я его даже немного зауважал.

Я искренне старался веселиться. Люди на вечеринке пришли из другого мира, нежели мой, но были приветливы, дружелюбны и специально подходили ко мне, чтобы поговорить. Энни тоже старалась. Когда она заметила мое стремление избегать разговора, то дотронулась до моей руки и улыбнулась одними глазами. Но все равно меня ничто не радовало. Я извинился и, сославшись на то, что мне утром идти на работу, решил уехать и отвез Энни домой. Уже на пороге я заметил по ее лицу, что она немного обиделась, когда я сказал, что не могу остаться.

– Тебе нравится одиночество, Дейв? – спросила она.

– Нет. Ничего хорошего в такой жизни нет.

– Может, как-нибудь в другой раз?

– Да. Прости меня за сегодняшний вечер. Я позвоню завтра.

Улыбнувшись, она вошла внутрь, а я поехал домой таким удрученным, каким уже не был много лет.

Почему? Потому что правда была в том, что мне хотелось напиться. Это не означало, что я таким образом хотел расслабиться, потягивая коктейль в баре, отделанном красным деревом и латунью, с обитыми красной кожей закутками и рядами блестящих бокалов, отражающихся в длинном настенном зеркале. Мне хотелось выпить чего-нибудь крепкого – смеси виски «Джек Дэниэлс» с пивом, водки со льдом, а то и неразбавленного джина, который просто запиваешь водой, или огненной текилы, от которой перехватывает дыхание и вскипает кровь. И сделать это в опустевшем салуне где-нибудь на Декатур или Мэгезин-стрит – там не нужно ни за что отвечать, а мое жуткое отражение в зеркале – всего лишь еще одно пьяное видение, как и озаренный неоном дождь, барабанящий в окно.

После четырех лет трезвого образа жизни мне вновь захотелось заполнить мозг пауками, слизняками и змеями, что жирели и пухли за счет тех кусочков моей жизни, которые я каждодневно бросал им на съедение. Я винил в убийстве Хулио Сегуры свою трезвость. И решил, что мое пристрастие к алкоголю и саморазрушению – может, даже индикатор того, что человеческое во мне еще живо. Всю ночь я перебирал четки и не заснул, пока небо не посерело перед рассветом.

* * *

На следующий день мысли о Сэме Фицпатрике все еще крутились у меня в голове. Я позвонил в Бюро по вопросам распространения алкоголя, табака и оружия, но ответственный помощник специального агента ответил мне, что Фицпатрика нет на месте.

– А кто его спрашивает, простите? – поинтересовался он.

Я назвал имя и должность.

– Вы звоните из своего кабинета?

Я сказал, что да.

– Я перезвоню вам через пару минут, – сказал он И повесил трубку.

В самом деле, не прошло и полутора минут, как телефон зазвонил. Какие же они там все пунктуальные.

– Мы все за него беспокоимся. Отметки о его приходе на работу нет, и в мотеле его тоже нет, – сообщил он. – Это вы отправили на тот свет Сегуру?

– Да.

– Неважный день тогда выдался, правда? – спросил он и засмеялся.

– У вас у всех такое чувство юмора?

– У нас агент пропал, лейтенант. Вы можете что-нибудь нам сообщить?

– Он собирался встретиться с одной мексиканкой-стриптизершей из бара в пригороде, возле аэропорта. Она говорила ему, что может вывести его на парочку ребят Сегуры.

– Нам уже известно о ней. Есть еще какая-нибудь информация?

– Это все.

– Оставайтесь на связи. Заходите к нам на чашечку кофе. Нам нужна более надежная связь с вашими людьми. Кстати, лейтенант, агент Фицпатрик иногда выходит за пределы наших правил. Но это не означает, что некоторые местные блюстители могут себе позволять вмешиваться в наши дела. Картина ясна?

Затем последовала пауза, и на том конце положили трубку.

Уже на исходе дня я поехал за город, в Метари, где снимала квартиру та самая мексиканка. Дома никого не оказалось, и управляющий сказал, что он не видел девушки по имени Гейл Лопес или ее дочери вот уже пару дней. Я приклеил маленький кусочек скотча к двери и косяку и поехал в густеющих сумерках к аэропорту в стрип-бар.

Реактивные самолеты поднимались со взлетной полосы в воздух над дорогой и с ревом пролетали над крышей бара по бледно-лиловому небу. Кирпичное здание было выкрашено в пурпурный цвет, дверь была покрыта красным лаком, а внутри пахло сигаретным дымом, кондиционированным воздухом и антисептиком для уборных. Позади барной стойки шел подиум, где дежурный комик с мятым желтоватым лицом давал вялое и скучное представление, которое никто из присутствующих не слушал. Когда он дошел до середины, какие-то байкеры в углу завели музыкальный автомат и врубили его на полную громкость.

Бармен был крупным лысеющим мужчиной около тридцати с большой крепкой головой. Редкие пряди волос на макушке жирно блестели, а по бокам были гладко зачесаны. Одет он был в черные брюки, белую рубашку и черную бархатную жилетку, как профессиональный бармен, но мощные руки и шея, широкая грудь и деревянный молоток на полке позади него выдавали в нем нечто другое. Я спросил у него про Гейл Лопес.

– Вы не узнаёте меня, лейтенант? – спросил он, улыбнувшись.

Я попытался разглядеть его сквозь дым и ослепительный блеск прожекторов со сцены.

– Это было пять или шесть лет назад, если не ошибаюсь? – сказал я. – Что-то насчет грузовика по доставке до востребования газеты «Пикаюн».

– Точно, восемь лет назад все было, но вы меня так и не выслушали тогда толком, лейтенант. Ну да не важно. Но как я ни стараюсь держаться от таких дел подальше, обязательно во что-нибудь вляпываюсь. Понимаете, что я имею в виду? И все же позвольте попросить вас о небольшой любезности. Моему начальнику совсем не обязательно знать об этой ситуации, правда? Он хороший парень, не любит нарушать закон, и ему не понравилось бы, что я работал во всяких дряных заведениях, но некоторые ребята из профсоюза точили на меня зуб и не хотели отдавать мне назад мою карточку, а ведь здесь не на каждом шагу найдешь работу, где можно сделать шесть долларов в час плюс чаевые. Да, в такой дыре, как эта, работать унизительно. Вот этими руками я вытаскиваю окурки из унитазов, скребу туалеты и драю шваброй полы каждый раз, когда одного из этих гребаных козлов вырвет. Что вы хотите выпить? Плачу за вас.

– А, сейчас ничего. Что там насчет Гейл Лопес?

– Ну, здесь такая текучка с этими девками, вы же понимаете. Здесь клиентура та еще, лейтенант, – латиносы, курильщики опиума и прочая шваль, которая отирается тут до тех пор, пока с катушек не съедет, понятно, что я имею в виду? Вот сюда каждый вечер приходит один парень и кидает в свое виски колеса, а потом, когда я ему говорю: «Чудесная погода сегодня» или «Ну и дождь сегодня хлещет», он отвечает: «Ннн-да». Я спрашиваю его, хочет ли он еще выпить, а он отвечает: «Ннн-да». – «Хочешь еще немного орешков?» – «Ннн-да». – «Здесь не стоит так пыжиться». – «Ннн-да».

– Да нет, Чарли, я толкую о человеке, у которого все лицо в веснушках.

– Такого я никогда не видел. Оглянитесь вокруг, лейтенант. Такого парня здесь сразу бы заметили, как белую ворону. Ну, по-любому, спросите у своей танцовщицы. Она здесь будет через час.

Я посмотрел два номера с полудюжиной обнаженных девиц, танцевавших под нестройные звуки трио музыкантов. На лодыжках и талиях у девушек болтались тоненькие золотые цепочки, а лица, казалось, сияли от некоего внутреннего самолюбования, которое не имело ничего общего с окружающим миром. Они покачивались, подняв руки над головой, как будто двигались под водой, а встречаясь друг с другом взглядом, на мгновение оживали, и глаза их вспыхивали неким тайным огнем.

Все это время бармен с равнодушным видом мыл бокалы в жестяной раковине, роняя пепел со своей сигареты прямо в воду с посудой. Кто-то окликнул его из-за спины, и он на несколько минут оставил свое рабочее место, а потом вернулся с встревоженным видом.

– Лейтенант, у меня тут неприятная ситуация, – сказал он. – Наш управляющий, мистер Риццо, очень рад, что вы нас посетили, и запретил брать с вас деньги. Но вот только если парень долго сидит у барной стойки и пьет одну газировку, а под пиджаком у него виднеется ствол, то он как...

– Чумной? – подсказал я.

– Если вы успели заметить, у стойки не осталось ни одного человека, кроме грязных алкашей. Даже тот парень, который отвечает мне «Ннн-да», сегодня вечером отсел подальше. Вы должны понимать, как мыслят дегенераты. У них преступные мысли, но когда они слишком далеко заходят в своих фантазиях и случайно задевают какого-нибудь братка, который только из «Анголы» вышел, то есть решают дать ему под зад, – дело заканчивается плохо, и я их понимаю.