Текст книги "Холодное, холодное сердце"

Глава 31

«Бар Билли» был лучшим во всей округе заведением, уютным и удобным, с роскошными, темно-вишневыми деревянными панелями, сверкающей бронзовой фурнитурой, неярким освещением и небольшими столиками, покрытыми красно-белыми клетчатыми скатертями. Войдя сюда с Первой авеню и усевшись на табурет в самом конце резной деревянной стойки, справа от столиков, Калли испытывал знакомое чувство приятного облегчения. Он заказал двойную порцию «Джека Дэниэлса» и сидел, глядя на себя в зеркала за аккуратно расставленными рядами бутылок.

В нем все еще не улеглось сильное волнение, вызванное короткой встречей с Дженни и ее рассказом о скрытой депрессии Джэнет. Как мог он не догадаться об этом? Но в глубине души он знал ответ на этот вопрос. Если бы он был с ней вместе, то непременно позаботился бы о ее лечении. Есть же лекарства, снимающие депрессию, возвращающие радость жизни. И тогда она была бы жива и у него была семья.

Калли залпом осушил бокал и, перехватив взгляд бармена, показал жестом, чтобы тот налил еще двойную порцию виски. Ее он также выпил залпом, пытаясь заглушить волнение, странную смесь боли и радости: радости от того, что увидел Дженни, теперь уже сильную молодую женщину, и боли от того, что, поставив превыше всего в жизни карьеру, погубил жену и заставил дочь страдать. Его мысли возвратились к Дженни, не боящейся жизненных трудностей, решительной и все же отнюдь не железной Дженни, все еще тоскующей по матери; он не мог забыть, как дрожал ее голос, когда она признавалась, что ей недостает и всегда будет недоставать матери.

– К черту Управление, – пробормотал он громче, чем хотел. – Какой я дурак, что поверил этим засранцам. К черту Грегуса. К черту Малика. Всех к черту.

– У вас, видимо, был тяжелый день на работе, – сказал бармен, выказывая сочувствие своему единственному посетителю.

– И вас к черту, – сказал Калли. – Продолжай наливать. Двойные порции.

Бармен пожал плечами, извиняясь за непрошенное вмешательство, и наполнил бокал Калли.

– Я оставлю бутылку. Наливайте сами.

– Извините, сорвался.

– Никаких проблем. Я тоже там побывал.

– Нет, там вы не были. И даст Бог, никогда не будете.

Бармен отошел в сторону. Принялся вновь вытирать полотенцем бокалы. Зачем ввязался в разговор с агрессивным пьяницей, когда на душе и без того скверно?

Калли постарался скинуть с себя неотвязное чувство вины, перестать думать об утраченном и сосредоточиться на том, что у него осталось. Дженни. Кроме нее, у него никого и ничего нет, и он мысленно поклялся, что никогда больше не причинит ей боль. Что-нибудь придумает. Как-нибудь вывернется. В конце концов, у него осталось несколько друзей, которые ушли из Управления и завели собственное дело. Может, кто-нибудь из них найдет что-нибудь для него. Все равно что. У него всегда были скромные потребности. На себя и на Дженни как-нибудь заработает.

Он выпил четыре двойных порции «Джека Дэниэлса» и уже ощущал легкую эйфорию, когда появилась Джули Хаузер. Она сразу же заметила его расслабленную позу за стойкой и остекленевшие глаза. Вскарабкавшись на табурет рядом с ним, она посмотрела на него предостерегающе.

– Ну ты хорош, Калли. Очень хорош. – Она отодвинула от него бутылку и заказала «перье» с лайном. – Информационный отдел не сообщил ничего нового. Гримальди знает о русской мафии больше, чем они.

– Не имеет значения. Я вышел из игры.

– Что-что?

– Вышел из игры. Пиши свою сенсационную статью, помогай своему другу Гримальди, а я вышел из игры.

– Ты шутишь?

– Отнюдь.

– Послушай, – заговорила Хаузер, понизив голос. – Я не знаю, где ты был, с кем разговаривал, но если этим трюком хочешь отшить меня, у тебя ничего не получится. Если бы дело было только в статье. Пойми же, что маньяк по-прежнему на свободе, его надо остановить. Ты не можешь выбыть из игры, у тебя больше шансов поймать его, чем у кого-нибудь другого. Я думала так с самого начала, а теперь еще более в этом уверилась.

– Если Гримальди найдет место, где печатаются деньги, убийца у него в руках. Если потерпит неудачу, у меня нет ни малейшего представления о дальнейших ходах Малика. Пусть его ловит кто-нибудь другой.

– Так ты в самом деле не шутишь?

– Я уже сказал, что нет. Сколько раз можно повторять?

Хаузер так и подскочила.

– Что это? Да ты совсем раскис от жалости к себе. Пытаешься утопить горе в стакане. Жалкое зрелище. Ты просто не имеешь права так распускаться, пока Малик все еще разгуливает на воле. И на тебе лежит тяжкий долг. Это ты и твои друзья ответственны за убийства этого чудовища.

– Я тут ни при чем.

Вновь охваченный воспоминаниями, Калли вдруг увидел перед собой Джэнет – какой она была в тот день, когда он ушел в тюрьму. Вспомнил ее добрую улыбку, ласковые объятья, слова ободрения. Он осушил бокал и потянулся к бутылке.

Хаузер отодвинула ее дальше.

– Если ты еще выпьешь этого пойла, ты просто совсем обалдеешь.

– Заткнись, Хаузер. Заткнись, мать твою так!

– Хорошо, но сперва скажи мне, где ты был. Если ты хочешь отшить меня, имей по крайней мере достаточно мужества, чтобы объяснить почему.

Калли заколебался, но в конце концов его одолело желание излить кому-нибудь душу.

– Я ездил повидать дочь.

– Дочь?

– Она учится здесь в колледже.

Хаузер представила себе встречу отца с дочерью и поняла, что он должен был пережить. Она взяла его за руку, ощущая сочувствие и сострадание, каких давно уже не испытывала.

– Пошли, Калли. Тут за углом у меня живет подруга. Когда я в городе, то пользуюсь ее квартирой. Пошли, выпьешь кофе, и мы с тобой поговорим.

– О чем тут говорить?

– У тебя такое чувство, как будто ты потерял все на свете. Бросил на произвол судьбы дочь. Загубил ее жизнь. Так?

– Не совсем. Она справляется. Работает на трех работах, получает стипендию, – выпалил он. – Но ведь она, черт побери, должна была жить по-другому. Ты права. Я и в самом деле бросил ее на произвол судьбы. По моей вине она живет как круглая сирота.

– Калли, мой отец однажды сказал мне, что в жизни побеждает не тот, кто никогда не падает, а тот, кто поднимается после каждого падения. Получается, что твоя дочь рано познала эту истину.

– Слишком рано.

– Но ты не можешь повернуться спиной к жизни, – сказала Хаузер. – Не можешь допустить, чтобы эти ублюдки победили.

– Они уже победили.

– Чушь!

– Мне не нужны банальные утешения и ободрения.

– Правильно. Тебе нужен хороший пинок под зад.

– Ты так думаешь? Если ты так убеждена, что всякое начатое дело надо доводить до конца, почему ушла из полиции? Ведь ты сама говоришь, что была хорошим полицейским.

– Разумный вопрос, – сказала Хаузер. – После того как меня ранили, я не могла активно продолжать работу.

– Физически не могла? Я не вижу никаких следов ранения. Более того, несколько часов назад видел, сколько в тебе энергии.

– Я могла выстрелить в Малика, когда он вышел из задней двери ресторана, но не сделала этого.

– Я бы не стал терзаться из-за этого. Тебе достаточно было попасть в землю перед ним.

– Вот поэтому-то я и ушла из полиции, – сказала Хаузер. – Через два месяца после ранения я и мой напарник расследовали одно убийство. Мы загнали подозреваемого в подвал. Кварталах в тридцати отсюда, на Восточной восемьдесят шестой стрит. Он спрятался в прачечной и напал на моего напарника. Я вбежала в дверь, за мной полицейский. И тут я вдруг остолбенела, не могла даже прицелиться. К счастью, полицейский из-за моей спины выстрелил в тот же момент, что и преступник. Выстрел преступника только оцарапал плечо моему напарнику, но если бы полицейский растерялся, то был бы мертв, и мертв по моей вине.

– Тебя ведь наградили Почетной медалью. За что?

– За три месяца до этого случая я была ранена, загородила собой напарника.

– Это оправдывает тебя.

– Нет, не оправдывает, и ты это знаешь. Мой напарник мог погибнуть из-за моей нерешительности. Очевидно, ранение сказалось на мне более сильно, чем я сначала думала, как и то, что мне пришлось убить человека.

– Такое случается со всеми. Но постепенно ты научишься превозмогать всякую нерешительность. Я знаю.

– Я отнюдь не была уверена в этом. И опасалась еще раз подвести кого-нибудь. Поэтому, после безрезультатного курса лечения у нашего полицейского психиатра, приняла ее совет и вышла в отставку по инвалидности. До конца своей жизни я буду получать три четверти моего прежнего жалованья, тридцать пять тысяч в год, свободные от налогов. Когда я называю эти деньги «посылочными», я имею в виду, что меня послали. Эти деньги дали мне независимость. Чтобы начать все заново, я покинула город, но если моя работа в «Пост» пойдет не так удачно, как хотелось бы, я могу спокойно уйти оттуда, не боясь, что останусь на мели. Я могу поступить на другую работу или плюнуть на все и отправиться загорать на какой-нибудь карибский остров. Я живу скромно, и тридцати пяти тысяч хватает мне за глаза. Вот и все. Ну, а теперь мы, может быть, свяжемся с Гримальди и возьмемся за дело?

– Посылочные деньги? – Калли улыбнулся.

– Пошли же. Чашка кофе и холодный душ вернут тебя на эту грешную землю.

– Ты пытаешься оживить павшего коня. У меня больше нет сил. Мне сорок два, я бывший зэк, и все лучшие годы моей жизни миновали.

– Возьми себя в руки, Калли. Ты слишком много к многим должен; тебе лишь надо оставить все плохое позади и начать жизнь заново. И ты должен понять разницу между характером и репутацией. Репутация основывается на чужих мнениях, зачастую ошибочных. Она не зависит от нашей собственной воли. Но вот характер – совершенно другое, мы можем сознательно совершенствовать его всю свою жизнь. А у тебя твердый характер, к тому же открытый и честный. И ты доказал это, когда отправился в тюрьму за своих так называемых друзей. И я верю в тебя, а я мало в кого верю.

Калли повернулся к ней лицом.

– Ты хороший человек, Хаузер. Ты знаешь это?

– Ты говоришь так, потому что пьян.

– Ничего подобного. – Соскользнув с табурета, Калли встал на слегка покачивающиеся ноги. – Ну, может быть, чуть-чуть.

Хаузер обняла его одной рукой за талию, он оперся о ее плечо, и они вместе вышли из бара на улицу. Прохладный октябрьский воздух освежил Калли. К тому времени, когда, пройдя небольшой квартал, они достигли «Саттон хауса», многоквартирного дома, хмель почти выветрился, осталось лишь легкое головокружение. Машина Хаузер стояла на Пятьдесят второй стрит, как раз перед входом. Хаузер вытащила из багажника дорожную сумку Калли, и они поднялись на лифте на пятый этаж.

* * *

Хаузер вошла в ванную, чтобы взять щетку для волос. Остановившись, она вдруг увидела через запотевшую стеклянную перегородку душа обнаженного Калли, который круговыми движениями старательно намыливал тело. И тут она сделала то, чего никак от себя не ожидала: сбросила одежду, вошла в душ и закрыла за собой дверь. Подставив лицо под струю льющейся сверху воды, он споласкивал намыленные волосы, когда она вдруг обхватила его руками за талию. Он обернулся к ней, они стояли рядом, совсем близко друг к другу.

Оба молчали. Растерянный, не зная, что делать, Калли сперва опустил было руки, но затем обнял ее, соединив пальцы на спине, крепко прижал к себе.

Хаузер подняла глаза и заглянула в его темно-голубые глаза, полные глубокой печали. Эти глаза всегда неудержимо притягивали ее.

– Все хорошо, Калли. Я уверена, все хорошо.

Он ничего не ответил, только смотрел на нее, на ее блестящую от воды кожу. Прошло больше года с тех пор, как он в последний раз вот так держал женщину в своих объятиях. За всю свою семейную жизнь он никогда не изменял Джэнет, неукоснительно придерживаясь правила: смотри, но не притрагивайся. Бывало, конечно, что его одолевало искушение нарушить это правило, но он сохранил верность жене. Никогда и ни в чем ее не обманывал. Да в этом и не было необходимости: в ней воплощалось все, что он любил, чего хотел. Но Джэнет уже нет, и его неизъяснимо влечет к женщине, чья голова покоится у него на груди. Он хочет ее сильно, очень сильно, а может быть, ему просто нужен кто-то, кто воскресит его к жизни, казалось, навсегда загубленной. Ему нужно тепло и утешение, нужно, чтобы его тоже захотели и отдались ему.

Он взял ее лицо в свои ладони, заглянул ей в глаза, растирая большими пальцами мягкие впадины под ее ушами. Какой-то миг колебался, не в силах преодолеть смущение, затем поцеловал ее, сперва нерешительно, затем, когда она ответила на его поцелуй, страстно. Губы у нее были мягкие, податливые, а ее язык воскрешал в нем что-то нежное, казалось, навсегда позабытое. Она обвила руками его шею, прижалась к нему еще крепче, тихо мурлыча от удовольствия. Руки Калли опустились к ее грудям. Когда его пальцы коснулись ее сосков, она задрожала. Одна из ее рук освободила его шею и стала медленно спускаться по его торсу, затем скользнула между его ног, ласково, ритмически гладя его.

И вот, перестав его целовать, она медленно опустилась на колени, лаская губами его грудь, живот и, наконец, приняв его в себя. Голова Калли откинулась назад, глаза закрылись. Он задрожал и, сам того не желая, тихо и протяжно застонал. Руки Калли покоились на ее затылке, как бы помогая ей принимать его в себя. Продолжая что-то мурлыкать от удовольствия, она вбирала его все глубже и глубже.

И тут Калли вдруг обрел то, что считал навсегда потерянным, – подавляемая так долго страсть вырвалась наружу, унося его прочь от сомнений, страха и боли. Наконец она отпустила его, глядя на него снизу вверх, поднялась на ноги и поцеловала его. Его рука опустилась вниз, к ее промежности, и его палец скользнул внутрь, ощущая мягкую, шелковистую внутреннюю поверхность.

Он взял ее за плечи и медленно, ласково повернул, спиной к себе. Она нагнулась, широко расставив ноги и упершись ладонями в облицованную кафелем стену. Он вошел в нее сзади одним быстрым, уверенным движением. Почувствовал, как она напряглась, и начал двигаться взад и вперед, внутрь и наружу, внутрь и наружу. Охваченные страстью, они двигались в каком-то безукоризненно точном, первозданном ритме, всем своим существом, вплоть до последнего момента, отдаваясь этому движению. Наконец он задрожал, испытав невероятное облегчение, словно сбросив тяжкую ношу, а она прижалась к нему плотнее, чтобы задержать его в себе.

Немного погодя они вновь занялись любовью, на этот раз не с такой судорожной страстью, в постели. Калли не сводил глаз с ее тела, восхищаясь его красотой. Он осторожно притронулся к шраму под ее грудью, потом нагнулся и поцеловал его.

– Пуля прошла как раз под нижним ребром, – сказала Хаузер, гладя его волосы. – Мне повезло, она попала в меня под углом и отрикошетировала. Расколола ребро, порвала мышцы и внутреннюю ткань, но это было все.

Калли сел и показал на пулевой шрам в плече.

– Прага. Восемьдесят второй год.

Затем показал на другой шрам, над бедром.

– Будапешт. Восемьдесят четвертый год.

Хаузер рассмеялась.

– Не кажется ли тебе это извращением? Лежать в постели и сравнивать пулевые ранения?

– Может, это сближает нас?

Хаузер вновь рассмеялась и взглянула на электронные часы, вмонтированные в радиоприемник. Было почти два часа. Они вышли из «Бара Билли» всего час назад.

– Если в течение ближайших тридцати минут мы ничего не услышим от Гримальди, я позвоню ему по радиотелефону.

Калли промолчал.

– Ты же не собираешься в самом деле выйти из игры?

– Нет. Я дал им свое слово, и я его сдержу, – сказал Калли. – Ты была права. Я просто раскис от жалости к себе.

– А не позвонить ли тебе в Управление? У них может оказаться что-нибудь новенькое для тебя.

– Я позвоню Грегусу после того, как мы переговорим с Гримальди.

Он нежно поцеловал ее, и его правая рука снова скользнула вниз.

– Опять? – сказала Хаузер.

– Ты сама начала это.

– Вижу, что я вам нравлюсь. Очень нравлюсь, – шутливо сказала Хаузер, не очень удачно передразнивая речь Салли Филдс при получении ею Оскара.

– Не делай слишком серьезных выводов. Я просидел в тюрьме больше года. После этого все мне кажется замечательным.

Глава 32

Вертолет ФБР «Джет рейнджер» опустился на широкой лужайке около домов преподавателей и общежитий студентов в Блек-Виллидж, во дворе колледжа в Хэмпден-Сидни. Джек Мэттьюз заранее пробовал дозвониться до начальника полиции колледжа Дж. Д. Гатри, но так и не застал его на месте и велел передать, что они с Брейди прибудут в течение часа. Когда они сошли с вертолета, то увидели ожидающего их Гатри.

– Боюсь, вы напрасно прилетели, – крикнул он, стараясь, чтобы они услышали его в шуме все еще вращающихся лопастей. За его медленным, по-южному певучим говором, добродушным выражением лица скрывался острый проницательный ум. – Они уехали.

– Кто уехал?

– Жена и дочь профессора Спирко. Сегодня утром.

– Насовсем?

– Похоже, что так, но точно я не знаю. Их дом вон там.

Гатри отвел Мэттьюза и Брейди к одному из небольших кирпичных домов в колониальном стиле. Широко распахнул переднюю дверь, шагнул в сторону и размашистым жестом пригласил войти.

Громко стуча каблуками по деревянному полу, они переходили из комнаты в комнату. В доме не было ни души. Не было и ни малейших признаков того, что еще недавно тут жили люди.

Брейди показал на оконные проемы в гостиной.

– Они увезли с собой даже карнизы для занавесок.

Мэттьюз опустился на одно колено и пощупал рукой в углу.

– Господи Исусе! Они не только увезли с собой все паласы, но и прошлись по всему дому пылесосом.

– Бьюсь об заклад, что если бы мы стали искать отпечатки пальцев, то ничего бы не нашли.

– Я не видел их отъезда, – сказал Гатри. – Но жена профессора Янклоу, их соседка, говорит, что сегодня утром, в шесть часов, прибыл большой фургон с восемью грузчиками; вывезли все, что только было в доме. К четверти девятого они уже уехали.

– А жена и дочь?

– Уехали еще раньше, на одном из этих больших лимузинов с тонированными стеклами.

– Миссис Спирко не разговаривала перед отъездом с кем-нибудь из своих подруг?

– И слова никому не сказала. Села в лимузин и укатила.

– Никто из соседей не знает, куда она уехала?

– Нет. Я думал, что они быстро устроили похороны, и позвонил в морг: вскрытие было закончено к одиннадцати часам, а в двенадцать пятнадцать за телом уже приехал катафалк. У гробовщика были все необходимые подписи, и коронер отдал им тело.

– Где они его погребли?

– Они его не погребли. Насколько я знаю, во всяком случае.

Мэттьюз посмотрел на Брейди, тот покачал головой.

– Мне нужна копия протокола вскрытия, – сказал Мэттьюз. – Фотографии с места убийства и все, что у вас есть.

– Я так и думал, что они вам понадобятся, – сказал Гатри. – Все это ждет вас в моем кабинете. Хотите поговорить с женой профессора Янклоу?

– Пока нет, – отказался Мэттьюз. – Что вы можете рассказать мне о Спирко?

– Немного, – сказал Гатри. – Он был загадочным человеком.

– Загадочным? В каком смысле?

– После убийства я просмотрел его досье в административном отделе. Он приехал в Хэмпден-Сидни около двух лет назад, из университета Мак-Джилла в Монреале, Канада. Предполагается, что он преподавал там русский язык.

– Предполагается?

– Забавная вещь, – сказал Гатри. – Я позвонил туда, чтобы получить о нем какие-нибудь сведения. Узнать, не было ли у него там каких-нибудь проблем, врагов, например. Хотел поговорить с людьми, которые его знали. У меня сложилось впечатление, что его никто не знал. Досье его есть, и с этим все в порядке, но я связался с лингвистическим факультетом и с факультетом русских исследований, и никто из профессоров не помнил его, даже никогда не слышал о нем, а ведь они проработали там не меньше пятнадцати лет.

– А с бухгалтерией университета вы не связывались?

– Конечно, связался. У них нет ни одного счета на имя Джорджа Спирко. Или он преподавал там бесплатно, или вообще не преподавал. Если бы я любил заключать пари, то поставил бы все свои деньги на то, что он там только числился, но никогда не работал.

– Не сомневаюсь, что вы выиграли бы, – сказал Мэттьюз. – Знает ли коронер название бюро ритуальных услуг, которое прислало катафалк?

– Да, конечно. «Братья Хольт» из Ричмонда. Но это ничего не дает.

– Почему?

– Я уже проверил, – сказал Гатри. – Такого бюро ритуальных услуг в Ричмонде нет. Весьма любопытно, не правда ли?

– Спирко был русским?

– Точно не знаю.

– Он проработал здесь почти два года, и никто ничего о нем не знает? – спросил Мэттьюз.

– Он никому не открывал своих карт. Почти все свободное время играл на виолончели. Жена профессора Янклоу была немного знакома с миссис Спирко, но она говорит, что та всегда замыкалась, как только разговор заходил об их прошлом. То же самое и дочь.

– В здешнем досье нет никаких данных о его родственниках?

– Там записано только одно имя и телефон с указанием: «Позвонить в случае смерти». Имя – Дэвид Хендерсон.

– Вы позвонили по этому номеру?

– Пробовал. Номер принадлежит компании «Глобал демографию», которая находится в Рестоне, штат Вирджиния. Там нет и не было никакого Дэвида Хендерсона. Может быть, номер записан неправильно. У меня не было времени для проверки.

– Не трудитесь. Скорее всего это какая-то подставная компания.

– Компания, которая служит прикрытием для каких-то других целей?

– Да, совершенно верно.

– Как я понимаю, – сказал Гатри, – мы говорим об одном государственном управлении.

– Возможно.

– Вы предполагаете, что смерть профессора Спирко связана с «Трупосоставителем», которого вы разыскиваете?

– Как я уже сказал, шеф, если бы я любил заключать пари...

– Я был бы вам признателен, если бы вы держали меня в курсе происходящего. Мне не нравится, что на мне висит нераскрытое убийство. Первое в этом колледже.

– Хорошо, шеф, спасибо вам за помощь. Я загляну в вам в кабинет, прежде чем уехать.

Мэттьюз кивком головы позвал с собой Брейди и вернулся обратно к вертолету; взял оттуда свой портфель и вынул из него портативный телефон. Отойдя в сторону от вертолета, набрал номер Центрального отделения помощи перебежчикам при ЦРУ. Этот номер он узнал еще раньше в отделе связи Бюро с Управлением.

Джон Куинлан, шеф ЦОПП, хорошо помнил ясные инструкции, которые дал ему заместитель директора по операциям, – любые телефонные запросы о Малике или Спирко должны быть переадресованы по специальной линии, созданной в предвидении обращения со стороны ФБР, Лу Грегусу, в центр операций.

– Джим Монагхэн, – сказал Грегус, используя одно из тех фиктивных имен, которые получают все оперативные сотрудники ЦРУ по завершении их подготовки.

– Говорит специальный агент ФБР Джек Мэттьюз. У нас, кажется, есть одна общая проблема.

– И какая же это проблема, агент Мэттьюз?

– Джон Малик.

– Малик? Это имя ничего мне не говорит.

– Подумайте.

– Подождите одну секунду, я выясню, есть ли в нашей системе человек с таким именем.

Грегус сделал знак Хэку, который по его просьбе слушал разговор через динамик. Тот постучал по клавиатуре своего компьютера, как бы что-то выясняя.

– У нас нет никакого Джона Малика. А в чем, собственно, дело?

– Это один из ваших адаптированных перебежчиков, который оказался маньяком-убийцей.

Грегус помолчал столько, сколько ему казалось нужным, и ответил с убедительными нотками удивления в голосе:

– Не могу в это поверить. Никак не могу. Я не имею права вдаваться в подробности нашей программы, но могу заверить вас, что у нас ведется очень строгий контроль над всеми людьми.

– Имя Джордж Спирко тоже ничего вам не говорит?

– Никогда не слышал о таком, но на всякий случай могу проверить.

Хэк снова постучал по клавиатуре, и Грегус сказал:

– Та же самая история.

– Но вы хоть слышали о «Трупосоставителе»? – полным сарказма голосом спросил Мэттьюз.

– Да, читал в газетах.

– Я занимаюсь не рыбной ловлей, а кое-чем посерьезнее, Монагхэн. Я знаю то, что знаю, – сказал Мэттьюз. – Во всем этом чувствуется умелая рука ЦРУ, и мне нужно ваше сотрудничество.

– В каком деле?

– Я знаю, что вы проводите операцию по прикрытию этого маньяка-убийцы.

– Это совершенно нелепое обвинение, агент Мэттьюз. Я надеюсь, что у вас есть хоть какие-то основания для него.

– Вы превосходно знаете, что я как раз расследую это дело.

– Понятия об этом не имею. Может, вы просветите меня?

– Перестаньте валять дурака. Ваш человек, Малик, убил еще двух женщин за последние четырнадцать часов, а вы делаете все, чтобы не допустить его разоблачения – видимо, до тех пор, пока не отыщете его сами, а уж тогда вы закопаете его так глубоко, что уже никому никогда его не найти.

– Агент Мэттьюз, – сказал Грегус. – Повторяю, я не знаю, о чем вы говорите, и возмущен вашими обвинениями.

– Вы их отвергаете?

– Не хитрите со мной.

Мэттьюз решил переменить тактику.

– Послушайте. Чтобы добиться успеха, мы должны работать совместно. У нас будет еще время подумать о политических последствиях; пока же мы должны остановить этого свихнувшегося убийцу, который бродит по улицам.

– Уверяю вас, что если бы я располагал хоть какими-нибудь полезными для вас сведениями, то, не колеблясь, сообщил бы их вам. Но к сожалению, я просто не понимаю, о чем вы говорите.

При этих словах Мэттьюз вышел из себя.

– Послушайте меня, и послушайте хорошенько, вы, наглый обманщик и лжец, который заботится лишь о том, чтобы прикрыть свою задницу, вы, бумажная душа, вы, сукин сын, пособник убийцы. Когда я установлю связь между Маликом и вами, – а рано или поздно я непременно это сделаю, – вы горько пожалеете, что не раскололись, пока у вас была такая возможность, и я взвалю на вас вину за все эти кровавые злодейства. Окажите мне сейчас помощь, и я постараюсь прикрыть ваши тайные операции. Но если вы будете по-прежнему ставить мне палки в колеса, вы и все, кто вас поддерживает, поплатитесь за это своими карьерами и пенсиями.

– Наш разговор закончен, агент Мэттьюз. Всего доброго. Желаю вам удачи в вашем расследовании.

Мэттьюз весь кипел от гнева и, укладывая телефон в портфель, старался по возможности успокоиться.

– Может, мы идем по ложному следу? – спросил Брейди, слышавший лишь половину разговора.

– Ни черта подобного. Они нагло лгут. Может, они и убедили бы меня, если бы не были так болтливы. При других обстоятельствах, выслушав меня, они заявили бы, что я хочу получить сугубо конфиденциальную информацию, и они не имеют права ни подтверждать, ни отрицать, охвачен ли тот или иной человек их программой. Но они начисто отрицали все.

– Вы полагаете, что они близки к поимке Малика? – спросил Брейди.

– Не знаю. Но они озабочены не поимкой его; они хотят уничтожить не только его, но и всякие следы того, что он когда-либо существовал.

– И они могут это сделать.

– Боюсь, да.

* * *

На явочной квартире в Александрии Грегус повернулся к Хэку.

– Как ты слышал, эфбээровцы подобрались совсем близко.

– Но у них нет реальных доказательств, которые они могли бы пустить в ход.

– Может, и нет, но пора переходить ко второй фазе операции, – сказал Грегус. – Никаких подходящих кандидатов?

– Пока нет. Но я слежу за всеми полицейскими компьютерами от Вашингтона до Майами. Что-нибудь да наклюнется.

– Включи в район своих поисков северо-восток.

– Настолько далеко? До самого Бостона?

– Он совершил убийства в Нью-Джерси и Нью-Йорке. Вполне возможно, что он переехал в Бостон.

– Было бы более правдоподобно, если бы он переехал в какой-нибудь среднеатлантический штат.

– Сосредоточь свои усилия там, но следи за всем Восточным побережьем: нам не приходится быть слишком разборчивыми. Я хочу начать действовать, как только Калли доберется до Малика.

– Если он доберется, – сказал Хэк. – Он не звонил?

– Пока нет. Но поддерживать постоянную связь не в характере Калли.