Текст книги "Источник"

– О всемогущий Яхве, я не могу!

В тот день детям не удалось найти ее. Гомера забилась в конюшню около стены и зарылась в солому, избегая невыносимой обязанности, возложенной на нее. Она молилась и взывала об освобождении от этой доли, но не получила ответа. Она продолжала прятаться в конюшне, не в состоянии обрести силы для выполнения последнего требования, возложенного на нее Яхве. Лишь с наступлением темноты она с трудом поднялась на ноги, но, представив себе, что ждет ее, снова рухнула на солому, мучительно рыдая и молясь:

– Избавь меня от этого последнего приказа, всемогущий Яхве!

Всю ночь она провела, прячась в соломе, словно так могла спастись от своего бога, а утром зашла в дом к соседям и одолжила кувшин, сказав:

– Я принесу воду и для вас.

Гомера спустилась в туннель и весь обратный путь от источника молилась:

– Милосердный Яхве, не разбивай этот кувшин. Он принадлежит Рахель, а она небогатая женщина. Но дай мне поговорить с тобой.

На этот раз она не свалилась на землю, но воссиял свет, и голос в последний раз обратился к ней. В нем звучало глубокое сострадание.

– Гомера, преданная вдова Иатхана, я слышал твою мольбу. Но спасения нет.

Она всхлипнула:

– Я могу снести и менгир, и храм, и стену. Я справлюсь. Но последнее, Яхве, я не могу сделать.

– Я забочусь о спасении всего народа, – сказал голос. – Неужели ты думаешь, я радуюсь, отдавая такие приказы?

Гомера говорила не как пророчица, а как женщина, молящая своего бога:

– Когда я умирала, Микал спасла меня. Она, как рабыня, трудилась на полях. Она моя кровь, зеница моего ока, плоть моего сердца, и я отказываюсь причинить ей боль.

– Так предопределено.

– Нет! – В ярости Гомера швырнула кувшин на пол, и тот в присутствии Яхве разлетелся на мелкие куски. – Я не буду!

Воцарилась тишина. А затем голос терпеливо сказал:

– Гомера, это был кувшин бедной женщины, и он ей нужен. – И обломки у ее ног собрались, снова став кувшином, который тут же наполнился чистой водой. – Если я позаботился о кувшине этой бедной женщины, придав ему прежний облик, неужели я не позабочусь о народе Израиля, снова вернув его к жизни? Ты сделаешь то, что я приказал тебе, и скажешь своему сыну слова об Иерусалиме, чтобы он помнил его. Ибо в каждом поколении нужны те, кто знал Иерусалим, а в Макоре эту память предназначено хранить тебе и твоему сыну.

Свет померк, и голос этот никогда больше не обращался к Гомере, но через нее он претворил в жизнь ту страшную цель, которой было не избежать, чтобы в этом поколении спасти Израиль.

В каком-то забытьи Гомера подняла кувшин и добралась до дома Рахель, где молча поставила кувшин. Затем пересекла улицу и предстала перед Риммоном и Микал. Солома в ее волосах говорила, где она провела ночь. На лице пролегли глубокие морщины. Увидев на Микал то самое белое платье, она попыталась выбежать из дому, но не смогла. Она ткнула в нее пальцем. Глядя на невестку, которая держала на руках малыша Ишбаала, Гомера хрипло вскричала:

– Да будут изгнаны все дочери Ханаана! Именно так – все сыны Израиля, которые распутничали с дочерями Ханаана, да изгонят их!

Микал отшатнулась с болезненным стоном. Прикрывая живот руками, словно от удара, она прошептала:

– Гомера? Что ты делаешь?

– Вон! – завопила старуха. – Чтобы тебя здесь не было! Тебя и твоего ребенка! Вон! – Как фурия, преследующая свою жертву, она нависла над хрупкой женщиной, крича на нее: – Распутница! Развратница! Дочь Баала!

Гомера силой вытолкала беспомощную женщину из дома на улицу. Риммон попытался было вмешаться, но его мать встала между мужем и женой, и Микал, всхлипывая, побрела к дому своего отца. На руках она несла сынишку.

После ухода Микал Гомера не позволила Риммону выйти из их маленького дома и обратилась к нему со словами, которые родились не в ней:

– Помни Иерусалим, как он лежит в пелене тумана, держа на руках своих храм Яхве, и ты поднимаешься к нему по косым солнечным лучам, шепча молитвы, обращенные к этому великому городу. Да живет Иерусалим в твоем сердце, пусть он будет дыханием твоей жизни, поцелуем твоей возлюбленной.

Риммон был потрясен тем, что произошло на его глазах. Его мать теряла рассудок, и он ничем не мог помочь ей. Она оскорбила его жену и изгнала его сына. Риммон презирал себя за то, что даже не попытался урезонить мать. Он рванулся к выходу, но, услышав следующие ее слова, потрясенный, застыл на месте. И когда он осознал их, то в первый раз в жизни увидел годы, которые лежали перед ним. Даже когда он будет влачить рабское существование в Вавилоне, он будет знать, что оно лишь временно и ему придет конец.

Но теперь его мать говорила зловещим пророческим тоном:

– Тебя ждут страдания в Вавилоне, о Израиль. Залитый рабским потом, ты будешь стонать в Вавилоне. Тебя подвергнут испытаниям, о, ждут тебя тяжкие испытания, и силы покинут тебя. Ты проклянешь меня, и другие боги станут прельщать тебя сладкими обещаниями. Но среди вас будут те, кто помнит Иерусалим, кто слышит мои шаги по священным путям, кто помнит храм и видел, как прекрасные девушки танцевали в лунном свете, кто видел Иахин и Воаз[30]30
   Иахин и Воаз – название двух медных столбов, вылитых тирским художником Хирамом и поставленных к притвору Соломонова храма. – Примеч. ред.


[Закрыть], кто пел сладостные псалмы Давида и Гершома. Вы, которые забыли столь многое, помните Иерусалим, – и придет к вам спасение.

Гомера обмякла. Ни она, ни ее сын не произнесли ни слова, и она в одиночестве покинула дом и направилась на рыночную площадь, где громко вскричала:

– Вы, дети Израиля, кто хочет быть готовым к грядущим тяжким испытаниям рабства, поднимайтесь со мной на гору, дабы уничтожить бога Баала – с этого дня отныне и навеки!

Она повела небольшую группу мужчин и женщин, преданных Яхве, к месту святилища. Но правитель Иеремот, понимая, что ему не удастся отстоять Макор, если Баал будет уничтожен, направил стражу остановить фанатиков. Между ними произошла стычка, и до вершины горы добрались лишь Гомера и старик по имени Цадок. Конечно же, у них не было сил скинуть вниз огромный камень, глубоко вросший в землю, но, когда они с развевающимися по ветру волосами уперлись плечами в него, им удалось опрокинуть менгир, и он закувыркался по склону к подножию горы, где и разлетелся на множество осколков. И отныне Баал не сопутствовал им по пути в плен.

С потерей местного божества в Макоре воцарилась мрачность. Почитатели Баала стали угрожать Гомере, а Иеремот впал в ярость и приказал арестовать старуху. Ее поместили в тюрьму, но повсюду в пределах городских стен люди слышали ее пронзительный голос, предупреждавший их:

– Израиль будет уничтожен, ибо вы презрели Яхве и оставили его. Вы, все вы, кто слышит меня, умрете в Вавилоне и своими слезами будете солить хлеб свой. Вы обречены. Сдайтесь Навуходоносору до того, как он ворвется в ворота города. Выйдите за стены и склоните головы перед ним, потому что он служит карающим бичом Яхве, который приказывает вам стать рабами. Несчастные, несчастные люди Макора, которые распутничали ради Астарты, вы навсегда потеряны. И нет больше ни вашего города, ни вас самих.

Эти жуткие крики раздавались всю ночь, и, когда правитель Иеремот, отягощенный массой насущных проблем, требовавших его решения, позвал Риммона и спросил, что делать с его матерью, молодой командир, на которого не действовали ее заклинания, сказал:

– Страдания лишили ее рассудка, и она призывает к измене. Нам лучше заставить ее замолчать.

Правитель Иеремот облегченно вздохнул:

– Я рад, что ты все понимаешь так же, как я. Я боялся, что ты мог бы…

– О Микал. То, что сделала моя мать, просто ужасно, и я все объясню твоей дочери.

Вместе с правителем он направился к нему домой, но, едва только он сделал первые шаги, Гомера, которая, конечно же, не могла увидеть его из тюрьмы, закричала:

– Сыны Израиля! Не возвращайтесь к порочным женщинам Ханаана! Пусть на пути в Вавилон вам не сопутствуют чужестранки! Да пребудут с вами лишь дочери Израиля! И если вы не последуете этим словам, то Яхве поразит вас гнойными нарывами, чумой и проказой. Сын мой Риммон! Не возвращайся к этой шлюхе хананейской!

Эти слова жгучими проклятиями раздавались в ночи из-за металлических запоров и жгли совесть евреев. Им нравились привлекательные дочери Ханаана, они брали их в жены, и многие пошли путями Баала. Их смущало будущее, и этот грозный голос напоминал им, что они творили зло, когда отвернулись от Яхве и презрели дочерей Израиля.

Риммон был особенно потрясен этими проклятиями, потому что из всех хананейских девушек он выбрал в жены не только самую красивую, но и самую благородную и достойную, которая соблюдала заветы Яхве куда преданнее, чем многие из его знакомых еврейских девушек. А теперь ему было сказано, чтобы, готовясь к грядущему изгнанию, он бросил ее, но Риммон не понимал смысла этого требования. Но в этот вечер и Иеремота, и Риммона беспокоила отнюдь не эта проблема, ибо едва они добрались до дома правителя, где ждала Микал, как пришло известие с площади перед храмом – там полыхает пожар. Гомера, словно обретя мощь Самсона, вырвалась из тюрьмы и, возглавив группу своих сторонников, направилась к храму Астарты. Она выгнала из него проституток и подожгла святилище. Ветерок раздул ревущее пламя, и вскоре от храма осталась лишь груда пепла.

Этого правитель Иеремот вынести уже не мог и приказал заковать сумасшедшую женщину в цепи и спустить ее на самое дно шахты. Звенья цепи тяжелыми болтами были прикованы к стене, и Гомере предстояло находиться в заключении, пока не закончится самый важный период подготовки к обороне. Но и из шахты она выкрикивала свои послания тем, кто проходил мимо или останавливался у края шахты:

– Закалите свои сердца, готовясь к бедам, что ждут вас! Проститесь с оливковыми рощами, с давильнями сладкого вина, с соседскими детьми, с источником, откуда вы черпали чистую воду. Все пойдет прахом. Израиль обречен скитаться по лицу земли. Вы поражены безверием. Вы полны пороков. Вы были упрямы и не верили в наш завет. О Израиль, кто сжалится над твоими бедами? Какие ужасы тебе предстоит увидеть своими невидящими глазами! Как ты будешь давиться пищей, которая отвергнет тебя! Прах и разрушение – и ты будешь скитаться по земле, потому что предал меня!

На самом опасном участке у городских ворот правитель Иеремот закончил последние приготовления к обороне Макора, и, едва только они были завершены, появился посланец. Он принес давно ожидаемые новости, что Навуходоносор выступил в поход и занял все территории, ранее принадлежавшие Египту.

– Пали Рибла и могучий Дамаск. Окружен Сидон, и в осаде Тир. Войска будут тут через три дня.

И измученный курьер заторопился в Мегиддо и Ашкелон, которые тоже были обречены.

Теперь Иеремоту было нужно все его мужество. Расставив по стенам разведчиков, он лично обошел всех мужчин Макора, и каждый поклялся оборонять город до последней капли крови, пока его не постигнет смерть в бою. Он собрал женщин и сказал:

– Ваши мужчины уже знают, что такое гнить в вавилонском рабстве. Они это видели. В этом городе мы будем драться бок о бок и, если так уж сложится, умирать рядом со своими братьями. Чтобы с почестями уйти из жизни. И да защитит нас Баал!

Каждый день он поднимался на стены, в длинных, до колен, доспехах и с кожаным щитом. Он подбадривал воинов, заверяя их, что город в безопасности. Каждый раз он напоминал им, что источник воды в их руках.

– За триста пятьдесят лет никому из врагов не удавалось сокрушить эти стены. Не получится это и у Навуходоносора, а когда он в этом убедится, мы заключим с ним мир, который на долгие годы защитит нас.

Он собрал свою семью – братьев, дядей, пять дочерей и их мужей – и каждому дал задачу: простые люди должны видеть перед собой членов семьи правителя города, знать, что они с ними. Микал же он сказал:

– Забудь, что кричала эта сумасшедшая старуха. Риммон – хороший муж, и, когда все это закончится, у вас будет еще много детей.

– Один из них скоро появится, – сообщила она.

– Риммон знает?

– Да.

И тогда этот неустрашимый воин поднялся на свой командный пункт, что высился над той частью стены, на которую в дни предыдущих осад чаще всего обрушивались первые волны штурма. Вытянув из ножен меч, он проверил его остроту и посмотрел на ту роковую дорогу, по которой со стороны Дамаска так часто шли армии захватчиков. Он видел лежащие к югу оливковые рощи, которыми тысячи лет владела его семья.

– Как светел и радостен этот город, – пробормотал он. – И мы защитим его.

Иеремот с мрачным предчувствием перевел взгляд на вершину горы, откуда был свергнут Баал. Как бы он хотел, чтобы эта сумасшедшая старуха не добралась до него. Сквозь тихий гул городской жизни до него долетали крики со дна шахты:

– Еще несколько дней, еще несколько часов! О Израиль! Так начнется твой долгий скорбный путь. Ибо такова воля Яхве – двинешься ты в дорогу, неся ярмо на согбенной шее. Так сложи же оружие перед Вавилоном. Подчинись своей судьбе и влачи рабский труд все годы своих мучений…

– Заткнуть ей рот! – приказал Иеремот, подавив жалость к несчастной пожилой женщине.

Но когда солдаты стали спускаться в шахту, Риммон скинул плащ и сказал:

– Я сам успокою мать.

В сумеречном свете шахты он предстал перед ней, и Гомера снова увидела его глазами матери, будто она, бедная и несчастная, на какое-то время потеряла рассудок.

– Через несколько часов начнется предстоящее тебе испытание. Но не битва будет в нем самым важным. Яхве просит лишь одно – чтобы ты помнил Иерусалим. Вон там, – показала она то место туннеля, где произошло явление божества, – он приказал мне отвести тебя в Иерусалим. Он хотел, чтобы ты увидел его и запомнил.

– Но зачем?

– Затем, что, когда ты будешь в рабстве и остальные всё забудут, останется хоть один, кто будет помнить Иерусалим. И это будешь ты – избранный из избранных.

– А Микал?

– Она не сможет быть рядом с тобой.

– Но она ждет ребенка!

Старая женщина склонила голову – она была и слугой Яхве, и матерью. Горячие слезы потекли по морщинистому лицу, и она не могла произнести ни слова. В памяти у нее остались лишь те дни, когда Микал надрывалась в рабском труде на полях, спасая семью от голодной смерти, их долгие разговоры и малыш Ишбаал. Она скорее бы умерла, чем сказала то, что ей предстояло сказать, – и все же она произнесла:

– Когда ты уйдешь в вавилонское пленение, ты возьмешь с собой Геулу. Как свою жену. Такова воля Яхве.

Плечи Риммона опустились, словно на них лег огромный камень из давильного пресса. Не глядя на мать, он собрался заткнуть ей рот. Она остановила его словами:

– Я замолчала.

– И ты не помешаешь нам драться?

– Я замолчала, – повторила она, и Риммон сунул скомканную тряпку, которая жгла ему руки, в карман и поднялся наверх.

– Моя мать не произнесет ни слова, – сообщил он. – И теперь мы можем драться.

Навуходоносор пришел к выводу, что, пусть даже в его распоряжении были неограниченные силы, атаковать такие укрепленные города, как Макор, лучше всего серией решительных штурмов. И когда занялся день битвы, на Дамасской дороге уже не было колонн марширующей пехоты. Со всех сторон, кроме северной, где спадали крутые склоны вади, город окружили тысячи воинов. Прикрываясь щитами, они орали, вопили и швыряли в город камни, которые летели, как стая саранчи на обреченное поле.

Но правителя Иеремота не испугала эта тактика, хотя с ней нельзя было не считаться. Он подождал, пока вавилоняне вскарабкаются по крутым склонам, что охраняли ворота, и открыл лотки, заполненные острыми камнями. Они покатились по склону, сметая все на своем пути. Многие из атакующих погибли. Вавилонянам пришлось отступить, так и не добравшись до стен, но прежде, чем воины Иеремота успели полностью перевооружиться, к стенам нахлынула новая волна врагов, а затем еще одна и еще одна. Но Иеремот хладнокровно перебрасывал подкрепления на слабые участки, и атакующие были снова отброшены.

К сумеркам стало ясно, что лобовым штурмом Макор не взять, и поэтому Навуходоносор приказал своим воинам обложить город со всех сторон, даже со стороны вади. Он поинтересовался, откуда этот маленький город берет воду. И когда пленники из Акко завопили, что вода поступает из глубокого источника, скрытого в городе, он буркнул:

– Доставить тараны.

За ночь на позициях появились могучие военные машины, готовые нанести удар. Однако Иеремот обнаружил их и послал отряд, который сжег их. Так что к утру Макор продолжал стоять в безопасности.

– Кто там командует на стенах? – спросил Навуходоносор, и, получив ответ, что город защищает хананей, проворчал: – Его я хотел бы взять в плен живым. Он отличный военачальник, и мы могли бы послать его против киликийцев.

В эти дни Иеремот снова покрыл славой имя Ура, ибо он, не сгибаясь, отважно противостоял армии Вавилона, но на восьмой день его сокрушило чудо, которого он не мог предвидеть: упавший в шахту столб света разорвал цепи, которыми была прикована вдова Гомера. Неся сияющий ореол вокруг головы, она поднялась по каменным ступеням и, когда выбралась из шахты, увидела, как свет переместился к задним воротам, где Яхве могучим ударом сокрушил оборону, и девять солдат Вавилона, пытавшихся прорваться с той стороны, рванулись в пролом, а за ними последовали десятки и сотни. Макор пал, но Иеремот продолжал защищать южную стену, не зная, что Яхве уже нанес ему поражение у северной. И наконец отважному хананею пришлось отбиваться от вавилонян, напавших на него с тыла. В руках у него осталось лишь древко копья, но его сбили с ног, прижали к земле и скрутили. Когда он понял, какая сила одержала над ним верх, и увидел сияние над головой Гомеры, он спросил сдавленным голосом:

– Женщина, что ты сегодня с нами сотворила?

И он услышал страшный голос, давший ему ответ:

– Не женщина, но Яхве.

На исторической памяти этих поколений, когда Яхве боролся за души своих евреев и по его повелению пророки отвращали их от Баала, возвращая к племенным шатрам, он часто говорил и действовал с такой жесткостью, в которую трудно было поверить. Потому что евреи были упорным народом. Они обожали Астарту, имели дело с ее священными блудницами и живьем бросали детей в огненное чрево Молоха – и он должен был обрушить на них суровые кары. Почему он вообще не стер их с лица земли? Потому что они воистину были его избранным народом и он любил их. И, доказывая это, он, обрушив на них жестокие кары и заставив склониться перед его волей, мягко и заботливо заверил их, что поддержит в годы тьмы, так как он мог быть и жестоким, и милосердным. Поэтому и разнесся над павшим Макором голос Гомеры, полный тепла и заботы, которых раньше никто не знал, произнося слова утешения, что часто вспоминались рабами в Вавилоне:

– О мои возлюбленные дети Израиля, я несу вам надежду. Как бы ни были глубоки узилища, где вы вращаете водяные колеса, я и там пребуду с вами. Моя любовь всегда защитит вас, и после рабских подвалов вы снова увидите зеленые поля. Этот мир с его сладостью снова вернется к вам, ибо, принимая мою кару, вы принимаете и мое высокое сострадание. Я Яхве и всегда рядом с вами!

Вавилоняне стали сгонять евреев, готовя их к долгому пути в рабство, и теперь Гомера подходила к каждой группе пленников, утешая их:

– И в горе своем помните Яхве, ибо я источник прохладной воды. И забуду ли я тебя, когда так нуждаюсь в тебе?

И когда евреи выражали свое изумление, слыша столь противоречивое послание любви в те часы, когда на них обрушена невыносимая кара, Гомера обращалась к ним мягким голосом матери, которая поет ребенку колыбельную, пока отец трудится в поле:

– И хананеи, и вавилоняне исчезнут с лица земли, но вы останетесь, ибо обретете силы в тяжести моего наказания.

Подойдя к той группе, где в цепях стоял ее сын, она обратилась к нему:

– Помни Иерусалим! Помни тот город на холме! Говори о нем в шатрах и пой его молитвы в темноте. Помни Иерусалим, ибо ты человек, которому предназначено помнить. И когда у тебя прервется дыхание, и замрет сердце, и в чужой земле придет к тебе смерть – и тогда помни Иерусалим, город нашего вечного наследия.

Микал, увидев мужа среди пленников, с их сыном Ишбаалом на руках кинулась к Риммону, готовая из любви к нему последовать в рабство. Другие хананейские женщины тоже присоединились к своим мужьям, но Гомера преградила им дорогу, крича:

– Блудницы Ханаана не нужны в Вавилоне. Ложным женам предстоит остаться на месте!

Но когда Гомера подошла к Микал, облаченной в то белое платье, которое когда-то сама сшила, то не смогла вымолвить ни слова. Язык ее прирос к зубам, и со слезами любви на глазах она смотрела на эту преданную женщину, которая бок о бок с ней работала на полях. Гомера могла просто молча отстранить ее, но ей пришлось выпрямиться и завопить:

– А ты, хананейская блудница, которая рожала в храме Астарты, которая назвала своего сына Ишбаалом, – тебе здесь нет места! – Микал замялась, и ее свекровь завопила: – Убирайся! И не подходи к нему, потому что он больше не твой муж. Прочь!

И она с силой отшвырнула плачущую юную женщину. Брат отца поднял ее и отвел к тому месту, где стояли хананеи.

Когда же Риммон поднял свои цепи и кинулся было за Микал, его перехватила мать, но голос, которым она к нему обратилась, принадлежал не ей:

– Все это я делаю не из ненависти, а из любви. Другим народам предназначено исчезнуть, но Израиль будет жить. Ибо и в пленении вы будете держаться вместе, и каждый будет хранить верность другим, и все будут помнить Иерусалим.

Затем, оставив сына, Гомера пошла бродить между пленниками, пока не нашла девушку Геулу, закованную в цепи. Одним могучим рывком Гомера разорвала их и подвела Геулу к сыну. Соединив их руки, она объявила:

– Риммон, сын Гомеры, отныне ты разведен. С этого дня вы разведены. И в присутствии трех свидетелей ты берешь в жены Геулу. Вы дети Израиля, а твои прежние дети Ханаана забыты – и рожденные, и еще не рожденные. Ибо лишь вы – избранный мною народ.

При этих словах вавилоняне расплылись в улыбках. Жалкие рабы в цепях, остатки некогда гордого города! Избранные! Солдаты начали посмеиваться про себя, но скоро волна веселья захлестнула и их, и хананеев. Но Гомера, полная ярости, повернула взлохмаченную голову к Навуходоносору, который переживал час триумфа, и, ткнув в его сторону длинным пальцем, возопила скорбным тоном:

– Как кратко будет твое торжество, о первый властитель, как кратко будет твое пребывание на вершине славы! И персы уже собирают силы вдоль твоих границ, они полны нетерпения вторгнуться в твои блистательные города с сетью каналов! И даже сейчас я слышу слова повеления, которые произнесет Кир Персидский, отправляя мой избранный народ к себе домой. О царь, как кратки будут дни твоего торжества! – И, повернувшись к пленникам, она прошептала им слова утешения, которые они вечно будут помнить: – Я Яхве, который идет с вами во тьму и который выведет вас обратно к свету, если вы будете помнить Иерусалим.

Навуходоносор был не в силах больше слушать ее и нетерпеливо махнул правой рукой, словно перед ним стоял египтянин:

– Заткните эту жуткую женщину!

Подчиняясь приказу, вавилонский солдат поразил Гомеру в грудь мечом. Затем, убедившись, что клинок вышел у нее из спины, он свистнул двоим друзьям, и они без труда кинули ее головой вниз в шахту. Изможденное тело Гомеры, ударяясь о выщербленные ступени, полетело в темную глубину, где она когда-то говорила с Яхве.