Текст книги "Источник"

Следующие несколько дней на раскопках стали историческими, но не в лучшем смысле слова. Юсуф и его семья из двенадцати человек были не только неграмотными, но и асоциальными, если можно употребить такое слово. Они никогда не видели ни туалетов, ни общественных душевых, ни общих обеденных залов, они не знали, что такое скребки и лопатки археологов, и не смогли бы приспособиться к жизни ни в кибуце, ни на раскопках, если бы Джемал Табари не взял новичков под свое покровительство. Он закопал шесть глиняных осколков и показал Юсуфу, как их надо искать. Но тут Табари сделал ошибку, поскольку сам Юсуф не собирался работать. Он показал своим трем женам, как следует копаться в земле, после чего предпочел лишь покрикивать на своих восьмерых детей. Табари терпеливо объяснил ему, что, пока Юсуф не начнет сам работать, и работать как следует, его, черт побери, не будут кормить, – и старый патриарх принялся трудиться. К счастью, именно он сделал в траншее А самую интересную находку – смеющуюся, обаятельную маленькую глиняную богиню. Этому божеству поклонялись беременные женщины и крестьяне, оплодотворяющие землю. Ее звали Астарта, богиня хананеев, и ее статуэтка напомнила Куллинейну Веред Бар-Эль.

– Благодарю! – сказал он Юсуфу по-арабски и тут же, на месте, дал распоряжение Табари выплатить старику премию.

В тот же вечер Юсуф получил разрешение принести богиню в столовую кибуца, где он с гордостью показывал ее молодежи, работавшей на холме, и один из парней воскликнул:

– Она выглядит точно как доктор Бар-Эль!

Обнаженную маленькую богиню с округлыми грудями поставили на стол к Веред, и она тихо произнесла:

– Понятия не имею, что он хотел этим сказать.

Тогда парень разодрал свой шейный платок и соорудил глиняной богине трусики-бикини и лифчик – и вот тут-то древняя глиняная фигурка обрела потрясающее сходство с археологом, и, возможно, в силу тех же самых причин: обе они олицетворяли яркую женственность, сексуальность, стремление к совершенству, которое бикини лишь подчеркивало. Но тут пришла телеграмма из Стокгольма:

КУЛЛИНЕЙНУ ТОЧКА ВАШ УРОВЕНЬ III ТОЧКА 1380 ГОД ДО Н. Э. ПЛЮС-МИНУС 105 КОРОЛЕВСКИЙ ИНСТИТУТ

Через несколько дней дала о себе знать и лаборатория в Чикаго: «1420 ГОД ДО Н. Э. ПЛЮС ИЛИ МИНУС 110», и Куллинейн прикинул, что если такова датировка двух глиняных черепков, то, скорее всего, он может отнести Астарту к 2200 году до нашей эры.

Он позволил самодельному бикини и дальше оставаться на маленькой богине и каждый день посматривал на нее. Она стояла у него на столе, побуждая наконец оплодотворить чье-то лоно и обзавестись детьми, и в такие минуты Куллинейн с чувством неутоленного голода думал о Веред. Она делала серьезную ошибку, не выходя за него замуж, ибо было совершенно ясно, что она не собирается замуж и за доктора Элиава. В их отношениях отсутствовала страсть, у них не было никаких обязательств друг перед другом, а потому Куллинейн с удовольствием повторял ей свое предложение. Он прекратил этим заниматься, лишь получив телеграмму из Чикаго от Зодмана, с просьбой немедленно прилететь в город, прихватив с собой, если это в человеческих силах, «подсвечник смерти». Состоится встреча со спонсорами Музея Библии, и так далее и тому подобное.

– Провалиться мне, если я полечу, – проворчал Куллинейн, собирая в свою поддержку сотрудников.

– Строго говоря, – сказал Элиав, – я тоже не думаю, что ты должен лететь. Просто Зодман ищет дешевой популярности.

– Я отобью ему телеграмму, что не могу это сделать, – буркнул ирландец.

– Минутку! – вмешался Табари. – Вспомни первое правило дядюшки Махмуда: «Доставляй радость тому, кто оплачивает твои счета».

– Будь что угодно, кроме этого проклятого подсвечника… Нет!

– Джон, – убедительно повторил араб, – ты, конечно же, не должен продавать себя. А вот я никогда не видел Чикаго. Я могу взять эту менору и в своем костюме шейха прочитать такую лекцию…

Веред поперхнулась от смеха, представив, как Джемал Табари будет потрясать жительниц Чикаго.

– Не могу я отпустить тебя, – сказал Куллинейн. – Ладно, в будущем году, потому что ты можешь кое-что сделать для Чикаго. Но с этими марокканцами…

– Ты не выслушал другое мое предложение, – не уступал Табари. – Пошли Веред.

– Ты поедешь? – спросил Куллинейн.

– Я бы хотела посмотреть, что собой представляет Америка, – сказала она.

– На тебя она произведет совсем не такое впечатление, как на меня, – заметил Табари. – Евреи все воспринимают не так, как арабы. Но Америка такая… – Он кивнул в сторону маленькой глиняной богини.

– Мы только что занялись этапом керамики… – возразил Куллинейн.

– Ты обязан доставить счастье Полу Зодману, – предупредил Табари и набросал текст телеграммы: поскольку в данный момент Куллинейн находится в Иерусалиме, он взял на себя смелость сообщить, что тот, скорее всего, не сможет отлучиться, но, если все расходы будут оплачены, доктор Веред Бар-Эль и «подсвечник смерти»…

Следующим утром одна из жен Юсуфа нашла в траншее В два каменных осколка. Предположив, что они чем-то интересны, она принесла их доктору Элиаву. Присмотревшись к их форме, археолог бросил все дела и послал в траншею всех профессионалов, кто оказался под рукой. Камни оказались кусками кремня, не более дюйма длиной, и их зазубренная сторона была отполирована до блеска. Противоположный край был довольно широким, так что осколок не мог быть ни наконечником копья, ни ножом. Тем не менее эти два невыразительных осколка вызвали всеобщее возбуждение. Все, кто был на холме, кинулись на место их находки, и через несколько минут Веред закричала:

– Есть и другой кусок! Он подходит!

Что и было доказано, когда его совместили с первыми двумя. Поиск набрал обороты, но прошло не менее часа, когда Юсуф лично нашел четвертый осколок кремня, на чем находки и закончились.

Археологи сложили сколы кремня примерно в таком положении, в каком они и были до того, как раскололись, и зафиксировали. Затем их торопливо отнесли в моечную, где Веред лично промыла их и положила на стол доктора Куллинейна, который и зарисовал их.

В свое время эти четыре куска кремня представляли собой режущую кромку серпа. Они вошли в историю в то первое утро, когда мужчины и женщины, как молодые евреи из кибуца Макор, двинулись убирать свой урожай. Этот инструмент, извлеченный из-под толщ земли, был одним из самых ранних сельскохозяйственных орудий, которыми когда-либо пользовался человек. Он был старше бронзы, гораздо старше железа; он был в ходу задолго до того, как появились сельскохозяйственные поселения и были приручены верблюды. Это чудо было изобретено давно, невероятно давно – чудо более великое, чем кондиционер или автомобиль «опель». Края серпа были отполированы до блеска прикосновениями тех бесчисленных стеблей, которые он срезал, и этот серп убедительно говорил, как изменился человек, который еще недавно охотился на животных. Ибо человеку, сделавшему этот инструмент, это великолепное удивительное изобретение, больше не надо было скитаться с места на место в поисках пищи. Каким-то загадочным образом он научился выращивать зерно в любом подходящем месте и собирать его с помощью этого серпа. Это дало ему возможность осесть на земле в поселениях, на месте которых возникали римские города, прекрасные византийские церкви и башни замков крестоносцев. Археологи с уважением разглядывали эти четыре каменных осколка, и три утра спустя марокканцы в обеих траншеях докопались до скалистого ложа холма. Под ним уже ничего не было. Долгий первый этап раскопок подошел к концу.

Тем же вечером Веред Бар-Эль упаковала свои вещи, готовясь к полету в Чикаго, но, сделав это, она решила пройтись к холму и еще раз бросить взгляд на голое скальное основание, вскрытое их лопатами и мотыгами. Она поковыряла его носком туфельки и только тут осознала, что кто-то шел за ней от самого здания. Она окликнула:

– Элиав? – Но это оказался Куллинейн, и с чувством неподдельного облегчения она сказала: – А, это ты, Джон. – И когда он спустился в траншею, Веред добавила: – Как-то грустно… Вот мы и дошли до коренной породы.

– В какой-то мере, – согласился он. – Я-то надеялся пойти еще глубже… Может, найти такие пещеры, как в Кармеле, которым сто тысяч лет… или что-нибудь в этом роде.

– Да и то, что у нас есть, просто отлично… в своем роде, – успокоила она его.

– Нам это под силу, – сказал Куллинейн. – В следующие девять лет мы превратим этот холм в небольшой алмаз. Вскроем три круговые стены. Оставим их стоять и займемся теми открытиями, что ждут нас в середине. – Он остановился. – А вы с Элиавом будете со мной эти девять лет?

– Конечно.

– У меня недавно было предчувствие, что вы меня оставите.

– Как глупо! – воскликнула она на иврите.

Неожиданная смена языка сбила Куллинейна с толку, словно она подмигнула ему или влепила поцелуй.

– Потому что, если тебя тут не будет… – начал он.

К ее собственному удивлению, Веред подошла поближе и маленькими ладошками сжала ему щеки.

– Джон, ты стал мне очень дорог, – прошептала она по-английски и подняла голову, и теперь их лица почти соприкасались. – Очень дорог, – повторила она на иврите.

Он страстно поцеловал ее, словно понимая, что в последний раз он может стоять рядом с ней в ночи Галилеи, и в это краткое мгновение она не сопротивлялась, а приникла к нему, как маленькая Астарта, чьей обязанностью было напоминать людям о любви. Затем, словно отталкивая от себя часть жизни, которая стала столь драгоценной, что к ней нельзя было относиться с небрежностью, она легко уперлась руками ему в грудь. Еврейка и католик медленно отдалились друг от друга, как две кометы, которые было слились в небе, но теперь каждую из них ждет своя орбита.

– Это была правда, когда я сказала, что никогда не выйду за тебя замуж.

– Но каждый день, когда я смотрел на тебя, то все больше убеждался, что ты никогда не выйдешь замуж и за Элиава. – Помолчав, он спросил: – Что между вами не клеится?

– Есть обстоятельства…

– Они имеют какое-то отношение к Тедди Райху?

У нее перехватило дыхание, но она справилась с собой.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Потому что в тот вечер, когда Райх говорил с Элиавом… ты смотрела на них, словно ревнивая школьница.

Она начала было говорить, запнулась и продолжила на иврите:

– Не беспокойся из-за меня, Джон. Мне нужно побывать в Америке… какое-то время… все обдумать.

– И в Чикаго ты будешь думать, каково это… жить там со мной?

При этих словах она испытала искушение с поцелуем приникнуть к нему и полностью доверить свою жизнь этому мужчине, потому что успела узнать его как тонкого и благородного человека, честного во всех своих действиях и способного на глубокие чувства, но она не могла себе позволить ни малейшей уступки. Она медленно отошла от него и, пройдя по камням Израиля, отправилась упаковывать золотую менору, которой предстояло лететь в Америку.

Уровень XV
Пчелоеды

Четыре из пяти зазубренных кусков кремня крепились к костяной рукоятке, образовывая серп для уборки зерна. Пятый кусок кремня был заострен на конце – им начинался серп. Залежи кремня были найдены в известняковых отложениях на берегу моря в 9831 г. до н. э. Серп был сделан и оказался в Макоре летом 9811 г. до н. э.

Здесь был родник, и здесь была скала. Люди пили тут сладкую воду с незапамятных времен, еще миллион лет назад, когда человек, смахивающий на обезьяну, добрался сюда из Африки. И в памяти, если не в речи, хранилось название этого места – Макор. Источник.

Скала была огромной – плоская гранитная громада с возвышением в середине, от которого во все стороны уходили пологие склоны. Поверхность скалы была голой, ничем не отмеченной: ни зарубкой, ни грудой камней в честь какого-нибудь божества, поскольку в те бесконечно далекие времена люди еще не испытывали потребности в богах. Это была просто скала, достаточно большая, чтобы в будущем стать основанием города хананеев или подножием крепости крестоносцев.

Скала возвышалась над источником, но на полпути к нему склон был рассечен входом в глубокую, просторную пещеру. И как-то весенним утром двенадцать тысяч лет назад у входа в нее стоял крепкий кривоногий старик с всклокоченной бородой и медвежьей шкурой на плечах. Жизнь его клонилась к закату, но он весело расхохотался, когда его облепили малыши. Они лезли ему на руки и визжали с щенячьей радостью. Старик обнимал детишек, хотя они не были его отпрысками, и рычал, когда они дергали его за бороду.

– Меду, меду! – пищали они.

– Вы удрали, когда мимо вас летели пчелы, – поддразнил он их, но малыши продолжали клянчить, и он пообещал: – Если я найду пчелиный тайник, то что-нибудь принесу вам.

Покинув пещеру, он спустился к роднику. Старик, правивший своим миром, еще был полон сил. Каким-то непостижимым образом он чувствовал эту землю. Он знал и все тропы, ведущие через лес, и любимые места, куда приходят щипать траву оленята. Он был все так же умен и умел выследить дикого кабана. Старик был доволен жизнью, не только как мужчина, давший жизнь большему количеству детей, чем кто-либо в его поколении, но и как охотник, который любил животных и который старался доставить радость другим людям. Любой, кто видел его умные хитрые глазки и кривые ноги, испытывал чувство бодрости и веселья.

Три года спустя, когда все, что он пытался сделать, получилось, когда его старая жена обрела странный покой и мудрость, когда у сына хорошо началась жизнь, а дочь благополучно забеременела, он стоял в одиночестве в густых зарослях терновника и фисташковых деревьев и дрожал от ужаса, смысла которого старик не понимал. Он вспоминал эти три непростых года своей жизни – так в памяти стала откладываться история Макора.

Добравшись до родника, Ур нагнулся к нему и плеснул в лицо холодной водой. Наполнив деревянную чашу, старательно выскобленную кремневым ножом, он напился и уже был готов отложить чашу, как увидел свое лицо, глядящее на него из водной глади источника. Волосатое, крепко сидящее на покатых плечах, с маленькими, прижатыми к голове ушами и кустистыми бровями, оно отличалось голубизной глаз, которые сияли, как две маленькие звезды.

Их блеск восхитил Ура, и он засмеялся, но в родник упал маленький камешек, чуть больше крылышка пчелы, и от поднявшейся на воде ряби изображение исказилось. Что-то в форме его глаз, ушей и рта испугало Ура, и он отпрянул назад. Но рябь тут же успокоилась, вода разгладилась, и в ней снова появился он, Ур. Старик поежился при мысли, что какая-то неведомая сила может изуродовать его подлинное «я». Ур заставил себя улыбнуться, но он уже не был столь свободен и счастлив, как раньше.

Над головой он услышал легкий шелест. Это, конечно, были пчелы, и, отложив деревянную чашу, он стал вертеть головой, глядя в небо. Опытный охотник, он заметил насекомых и проследил их путь по вади, по которому в сезон дождей мутная река с грохотом прокладывает себе путь к морю. На склоне вади стояли сухие деревья, в одном из которых пчелы построили свой дом, и Ур, вскочив на ноги, поспешил вслед за ними. Если он поторопится, то сможет найти место, где они хранят соты с медом. Опытным взглядом Ур отслеживал, куда летят пчелы, пока не убедился, что нашел нужное дерево. Ур присел на землю и застыл в неподвижности, присматриваясь, откуда вылетают пчелы и куда приносят дары цветов, из которых получается сладкий мед.

Слюной Ур помазал лицо, чтобы уменьшить боль от укусов пчел, поерзал ногами по песку, как животное, готовящееся к бою, и, резким прыжком взлетев на сухое дерево, быстро вскарабкался по стволу, пока пчелы не заметили его. Мощными рывками он стал ломать трухлявую древесину. Гневное жужжание пчел дало ему понять, что мед близок, и не успели пчелы броситься в атаку, отстаивая свои богатства, как он нащупал соты.

И тут пчелы нанесли удар! Пятьдесят, а то и сотня облепили его лицо и руки, стараясь найти уязвимое место. Жаля его, они погибали. Но ноющими руками Ур продолжал раздирать соты, бросая на землю их липкие сладкие куски. Наконец, когда он уже почти ничего не видел, Ур соскользнул с дерева, убив при этом не меньше сотни пчел. И лишь почувствовав, что он твердо стоит на земле, старик смог стряхнуть с лица безжалостных насекомых. Покончив с ними, стянул с плеч звериную шкуру и сложил в нее соты с медом. Затем на своих кривых ногах он заторопился подальше от вади, перебарывая жгучую боль во всем теле.

Когда Ур добрался до родника, лицо его уже распухло, как полная луна, и он еле видел, но дети из пещеры заметили его приближение и закричали: «Ур нашел мед!» Они окружили старика и сопровождали его от родника к пещере, показывали пальцем на его опухшее лицо, визжали от радости, цеплялись за куль с медом и истекали слюной. Оказавшись в безопасных пределах пещеры, Ур развернул сладкий сверток и увидел, что вместе с сотами прихватил с десяток пчел. Толстыми неуклюжими пальцами Ур собрал их и выпустил на свободу.

– Сделай нам еще меду, – говорил он каждой пчеле. – И на том же самом дереве.

В пещеру, куда добрался Ур, вел узкий высокий проход примерно в два человеческих роста, но внутри пещера превращалась в полутемное просторное помещение, где хватало места многим. В дальнем конце она суживалась и превращалась в туннель, который вел к земле под скалой, а в своде было небольшое отверстие, позволявшее выходить дыму. Поскольку из дальнего конца туннеля поступал свежий воздух, пещера была довольно удобным местом. В центре ее постоянно тлел огонь, в который женщины, когда приходило время готовить пищу, подбрасывали дрова. На закопченных стенах висели копья, дубинки и корзины с зерном, просушивались для дальнейшей обработки звериные шкуры. Это было теплое и надежное жилье, укрытое толстыми каменными стенами, и вот уже более двухсот тысяч лет оно давало убежище человекоподобным существам, которые время от времени забредали в него.

Во времена Ура тут постоянно обитали шесть разных семей: братья из одной группы, женившиеся на сестрах из другой, странники, которые пришли, чтобы выбрать себе жен, – все они были членами одного племени, все вместе собирали пищу и поддерживали огонь общины. Мужчины были охотниками, и все они отлично умели выслеживать зверя и убивать его стрелами и копьями. Они уже не были теми бессловесными созданиями, которые забрасывали камнями первобытных животных. Это были опытные добытчики, избегавшие ненужного риска. Их женщины дубили и выделывали шкуры убитых зверей, превращая их в отличную прочную кожу, и проводили долгие часы, собирая дикорастущие зерна на окружающих полях. Растягивая шкуру под коричневыми созревшими стеблями, они палками оббивали колосья, собирая драгоценное зерно, потом мололи его в ручных каменных мельницах, превращая в муку, которая могла храниться всю зиму. Что же до детей, то они играли на плоском камне, сталкивая друг друга и урча, как медвежата, которые радуются теплу солнца. К ночи все собирались в большой пещере у мерцающего огня. Мужчины рассказывали о прошедшем дне, а женщины латали шкуры.

При появлении Ура с медом все бросили заниматься своими делами, и обитатели пещеры стаей собрались вокруг редкого сокровища, ибо мед был единственной сладостью, которую знали пещерные люди. Через несколько минут закопченное помещение наполнилось урчанием и взрыкиваниями, когда все тянулись руками к давленым сотам, стараясь урвать сладкий кусок. Детям было трудно получить свою порцию, но Ур помог им протолкаться между взрослыми, и их радостные вопли засвидетельствовали, что и им достался мед. Двое молодых охотников, преследовавших оленя, отсутствовали, но никому не пришло в голову оставить им часть меда. Шкура, в которой Ур принес мед, быстро была выскоблена дочиста, а соты собрали в чашу, где из них вытопят воск, чтобы вощить сухожилия, которыми сшивались шкуры. И лишь когда с медом было покончено, Ур смог присесть на большой плоский камень, а его жена стала смачивать холодной водой распухшее лицо и вычесывать из бороды мертвых пчел.

Семья Ура представляла собой более тесную группу, чем остальные. Ее возглавлял кривоногий старик, который, оставив за спиной тридцать два сезона охоты, достиг возраста, когда должен умереть. Его старшая жена дожила до тридцати и присматривала за детьми: за сыном, чья неприязнь к охоте беспокоила Ура, и за живой, веселой дочерью, которая в свои одиннадцать лет была уже достаточно взрослой, чтобы обзавестись своим мужчиной. Однако никто из обитателей пещеры ей не нравился и пока еще в поисках жены в пещеру не забредал никто из странников. Мать же надеялась, что, когда таковой появится, он будет жить в их семье и со временем займет место Ура.

Пещерные люди уважали старого Ура. Он был пяти футов и четырех дюймов роста, весил около ста семидесяти фунтов, был коренаст, с широкими могучими плечами. Над густой бородой блестели ярко-голубые глаза, а румяные губы то и дело расплывались в улыбке. Ур любил веселиться и теперь, когда его собственные дети подросли, играл с отпрысками соседей, которые в теплые дни возились среди камней. В отличие от звероподобных созданий, которые когда-то пришли к этому источнику из Африки, у Ура была прямая походка, гладкая, почти безволосая кожа и отсутствовали тяжелые надбровья над глазами. Он ловко орудовал своими относительно небольшими руками, хотя никогда не мог понять, почему правая рука более умелая, чем левая, – ею он делает большинство работ, ею же метает камни и копья. Его кожа обладала особенностью, которая удивляла его: прикрытая медвежьей шкурой, она оставалась розовато-белой, но, когда ее касались лучи солнца, становилась темно-коричневой, так что издалека Ур и его соплеменники казались чернокожими. За последние сорок тысяч лет их горло, язык и нижняя челюсть сильно изменились и теперь стали достаточно гибким инструментом, приспособленным для артикуляции звуков языка. Словарь Ура включал в себя более шестисот слов, часть из которых состояла из трех слогов, а некоторые – даже из четырех или пяти. Почти каждое столетие приносило с собой новые знания, которые требовали появления новых слов. Однако процесс этот шел весьма медленно, потому что Ур и его соседи были очень осторожны, и звук нового слова мог нарушить равновесие природы и вызвать к жизни странные силы, которые лучше оставить в покое, так что набор слов ограничивался лишь теми звуками, к которым они привыкли со временем. Гибкий человеческий голос имел еще одну особенность, но немногие пользовались ею: женщины – да и мужчины – могли петь, и порой ранним утром Ур слышал, как его жена и дочь издавали приятные звуки без слов, что-то вроде «тра-а-а-а-а-а» или «сеххххх».

Этой ночью, когда охотники вернулись без оленя, огонь был притушен, набегавшиеся дети спали вповалку, как медвежата, и из туннеля тянул холодный ветерок, община, сидя в полутьме, слушала, как Ур с опухшим лицом рассказывал о своей находке: «Из источника Макор, из самой глубины его вод вылетела одинокая пчела и позвала меня: „Следуй за мной, следуй за мной!“ И я шел по вади, пока солнце не устало в небе. Я шел через скалы и мимо деревьев, листвой которых питаются молодые олени, я шел мимо мест, куда по ночам приходят кабаны. Вы бы уже давно упали, задохнувшись, но я все шел и шел, потому что пчела продолжала звать меня: „Следуй за мной, следуй за мной!“ Так я пришел к тайному дереву, которое все искали, но никто не нашел». Ур рассказал, как полез по сухому стволу, как, бесстрашно отбиваясь от атакующих пчел, проломился к их сокровищу и наполнил им медвежью шкуру. Откинув голову, он, полный восторга охотника, к которому переходит дух выслеженного им зверя, запел:

 
– Горя от боли, я принес домой мед.
Мои глаза закрывались от боли, я шел за голосом.
Пчела, что летела передо мной, пела: «Ур нашел наш мед.
Ур, великий охотник, ничего не боится.
Я отведу его домой, в его пещеру.
Обратно к источнику я веду храброго охотника».
 

Стоявшую в пещере тишину нарушало лишь посапывание спящих детей. Все слушали голос пчелы, что вела охотника домой.

Ур, скорее всего, так и прожил бы свою жизнь охотника, выслеживая животных и пчел, женись он на обыкновенной женщине, но его жена была родом не из пещеры. Много лет назад, когда Ур только начал сопровождать охотников, его отец возглавил поход в земли к востоку от моря Шепотов, где и встретил каких-то странных людей, с которыми, естественно, вступил в бой. Пещерные люди одержали победу, но после бойни они нашли двенадцатилетнюю девочку, которая осталась в живых, и отец Ура забрал ее с собой.

Она ничего не знала о пещерах. Темная внутренность испугала ее, и, когда ее втащили в пещеру, она решила, что ее волокут на смерть. Позже, овладев языком пещеры, она объяснила Уру, что в ее землях люди живут не под землей, но он не мог себе этого представить, потому что ее объяснения, как люди используют камни и стволы, строя на земле собственные пещеры, были для него полной бессмыслицей. «Так жить куда лучше», – заверяла она его, но он не мог этого понять.

И когда эта странная девушка стала его женой, он не мог понять и другого: почему она собирает дикорастущие зерна. Но она-то знала, что не в пример сырому мясу зерна могут храниться всю зиму, и уходила далеко от дома в поисках лучших хлебных злаков. Как-то в открытом поле к востоку от большой скалы она случайно нашла небольшое поле со злаками. Она привела сюда Ура и показала ему, насколько проще собирать их в одном месте, чем уходить в далекие поиски. Она спросила мужа: «Почему не выращивать зерно там, где мы можем присматривать за ним? Если мы это сделаем, то к осени оно поспеет, и мы вспомним, где оно растет». Ур, зная, что если бы зерно хотело расти по указанию людей, то так оно и было бы, высмеял жену и отказался ей помогать выкапывать стебли и переносить их ближе к источнику. Его жена, согнувшаяся над растениями, подняла взгляд и сказала: «Мой отец растил зерна там, где он хотел их выращивать». Но Ур хмыкнул: «Кроме того, он строил пещеры на земле». И с насмешливой снисходительностью отправился на охоту.

Тем не менее в первые пятнадцать лет их семейной жизни жена Ура каждый год отправлялась бродить за пределами пещеры, безуспешно пытаясь приручить дикие растения, но каждый год они погибали то от засухи, то от обильных дождей, то из-за суровой зимы. Случалось, дикий кабан клыками с корнем выкорчевывал все посадки. Для Ура было совершенно ясно: дикая трава не хочет расти там, где указывает эта упрямая женщина. Другие семьи, что делили с ними пещеру, искали дикие злаки всюду, где тем выпадал шанс взойти, и это позволяло людям нормально питаться. Но два года назад жена Ура нашла на дальнем склоне вади несколько упрямых ростков ячменя и пересадила их на подходящую почву под покатым склоном скалы, так что даже в засушливое время со скалы стекало достаточно влаги, которая и позволила росткам выжить. И хотя зерна они дали немного, росли они там, где им и было указано, а к весне снова пошли в рост. Жена Ура сказала членам своей семьи: «Посмотрим, сможем ли мы выращивать зерно под скалой. Думаю, там хорошая почва, она нам поможет». Как эта упрямая женщина и предвидела, дикие злаки прижились.

Когда дочери минуло одиннадцать лет, жена Ура убедилась, что может выращивать зерно всюду, где захочет, и теперь была готова решать другую проблему, над которой все время размышляла, но откладывала из-за споров с мужем. И неожиданно, без предупреждения, она сообщила ему:

– Мы должны покинуть пещеру и жить у источника. Там мы сможем ухаживать за зерном.

Кривоногий охотник снисходительно посмотрел на нее, словно она была ребенком, покусившимся на мед.

– Люди должны жить вместе, – объяснил он ей. – И вечерами собираться у огня. А после удачной охоты рассказывать истории.

– Почему ты всегда уверен в своей правоте? – спросила она.

Ур уже был готов высмеять жену, но тут увидел выражение ее лица. Она была изящной женщиной с длинными черными волосами, и стоило Уру бросить взгляд на ее маленький решительный подбородок, как он вспоминал те радости, которые она доставляла ему, когда в лунном свете они лежали на скале, а потом смотрели на звезды. Она была хорошей женой, нежной и заботливой матерью, много и тяжело работала. Но она всегда была сильной личностью – отец Ура лишь с большим трудом перебил ее родичей, – и поэтому Ур не засмеялся, когда она повторила вопрос:

– Почему ты считаешь, что по-твоему будет лучше?

– А где же мы будем жить… если в самом деле уйдем из пещеры? – возмущенно спросил он.

– В доме, – ответила она. – Со своими стенами и крышей.

– Первая же буря сдует его, – предупредил он.

– Дом моего отца буря не сдула.

– У вас не было таких бурь, как здесь, – отрезал он, положив конец спору.

Однако несколько дней спустя, утром, когда Ур повел своих охотников по следу серого оленя, он с удивлением заметил жену и сына, работающих на плоском клочке земли у родника.

– Что вы делаете с этими камнями? – спросил он.

– Строим дом, – ответила жена, выкладывая круг из камней примерно четырнадцати футов в поперечнике.

Пожав плечами в ответ на ее упрямство, Ур вместе с охотниками ушел в заросли, но в сумерках, возвращаясь в пещеру, обнаружил у родника солидную кучу камней, которые стали началом какого-то основательного сооружения. Четыре дня спустя, снова возвращаясь с охоты, он увидел, как сын возводит у каменной стены частокол из стволов деревьев, доставленных из вади.

– А теперь что ты делаешь? – спросил Ур.

Слова сына дали понять, что и он решительно не поддерживает отца.

– Если из деревьев можно сделать стены, то мы должны использовать их.

Ур заметил, что жена принесла из вади тростниковые стебли и сплела из них плотную крышу, под которой семья могла укрыться от солнца. И Уру не понравилось то, что он увидел.

К ночи он увел свою семью обратно в пещеру, где стал оживленно рассказывать историю этой охоты, но закончил повествование куда быстрее, чем обычно, ибо его беспокоили занятия жены и сына. Ур любил эту прохладную и удобную пещеру у источника. Конечно, в ней было полно блох и воняло, но огонь был жарким, а знакомое окружение успокаивало. Последние семьдесят тысяч лет в этой пещере постоянно жили предки Ура, одно поколение сменяло другое, оставляя по себе скудные следы своего краткого и тяжелого бытия. Ур помнил, как мальчишкой он наткнулся в дальнем углу пещеры на давно забытый скелет, вмурованный в толщу скалы. Она образовалась, когда дождевая влага просачивалась сквозь известняк. А в самой узкой части туннеля Ур нашел топор. Он был сделан из искусно оббитого куска кремня, над которым более двухсот тысяч лет назад трудилась сутулая фигура человекообразного существа. Порой в жизни Ура случались мгновения, когда он как бы чувствовал дух пещеры, где обитало их тесное сообщество – только свои, и никого из чужаков. Пещера давала силы тем, кто жил в ее пределах, и странная идея его жены и сына выстроить у источника отдельный дом для их маленькой семьи инстинктивно отвращала его. Люди должны жить все вместе, обоняя запахи друг друга и принося домой мед – для всех.