Текст книги "Клиника «Амнезия»"

Наша бутылка с водой была почти пуста. Пить хотелось все сильнее и сильнее. Солнце уже палило вовсю, и металлическая крыша разогрелась как сковородка.

– Куда вы оба держите путь? – поинтересовался Пиф.

– В городок под названием Педраскада, – ответил я.

– Знаю такой. Прекрасный пляж для тех, кто занимается серфингом. Там круто. В прошлом году я там провел пару недель.

– Ты был в Педраскаде? – насторожился Фабиан.

– Разумеется. Что в этом такого?

– Может, ты поможешь нам кое в чем. Ты случайно не слышал о тамошней клинике для страдающих амнезией?

– Что-что? Как ты сказал?

Фабиан придвинулся ближе к Пифу и объяснил:

– Это такая больница, в ней лечатся те, кто страдает от потери памяти. Она находится в Педраскаде. Вот туда мы и направляемся.

Мне не понравилось, какой оборот начал принимать разговор.

– Эй, парни, слушайте, мне кажется, мы вот-вот начнем спуск по Носу Дьявола, – перебил их я.

– Клиника для тех, кто страдает амнезией? – переспросил Пиф. – А разве такие клиники вообще существуют?

– Конечно, существуют. Куда, по-твоему, помещают тех, кто потерял память? – нетерпеливо объяснил Фабиан. – Так ты ее видел?

– Никогда не слышал о чем-то подобном, ни в Педраскаде, ни где-то еще, – ответил Пиф. – Ты уверен, что такая клиника есть на самом деле? Или это очередная выдумка вроде рассказа про вчерашнюю путану и ее сутенера?

– Слушай, ты, умник!..

– Подожди минутку, – произнес я, вставая между ними. – Клиника вполне может там быть, просто Пиф ее не видел. Мы ведь сами толком не знаем о ней.

Произнося эти слова, я выразительно посмотрел на Фа-биана, пытаясь взглядом осадить его – мол, давай, чувак, успокойся. Пиф вряд ли станет подыгрывать ему, делая вид, будто верит в существование того, чего на самом деле нет. Пифу неведомы правила игры. Тем более что он уже успел снискать себе репутацию разоблачителя мифов.

– Я знаю лишь то, – сказал Пиф, – что это крошечный городок, и там нет ничего, кроме небольшого прибрежного бара, нескольких рыбацких хижин и кучки местных пьянчуг. Если вы, парни, найдете в Педраскаде клинику, то я съем вот эту шляпу, клянусь вам. И голубые трусы в придачу.

– Эй ты, чувак! – вспыхнул Фабиан. – Ve esta mamando la vida. Давай вали отсюда, ублюдок! Прочь! Чтобы я тебя здесь не видел!

– Послушай. Ты уж извини, что я обломал тебе кайф и твой лживый рассказ о борделе, – извинился Пиф. – Просто хотел, чтобы вы оба не тратили напрасно время и не искали то, чего нет. Я вам желаю только добра. Если хотите, чтобы я оставил вас в покое, пожалуйста. До скорого!

Пиф подхватил свой рюкзак и переносной магнитофон и, отойдя немного в сторону, присоединился к кучке молодых эквадорцев, сидевших кружком за выпивкой. Он представился им и с их одобрения включил кассетник. Из динамиков тут же донеслись задорные ритмы хип-хопа. Лицо Фабиана приняло недовольное выражение. Я поискал глазами что-нибудь такое, что могло бы отвлечь его внимание, и заметил мальчишку-индейца лет десяти. На нем были выцветшая оранжевая футболка и голубые шорты. Он расхаживал по склону горы прямо напротив вагона и предлагал пассажирам сигареты и ломтики жареных бананов, грудой наваленные на расписное деревянное блюдо, которое крепилось к наброшенному на шею ремню. За спиной у юного торговца висел небольшой, но зловещего вида лук.

– Смотри-ка, вон мальчишка продает сигареты, – сказал я. – Можешь подозвать его и купить пачку «Парка»?

Заметив мальчишку, Фабиан последовал моему совету и подозвал его ближе. Мальчишка ловко вскарабкался по лестнице на крышу вагона. Фабиан что-то ему быстро сказал.

– Я не знал, что ты говоришь на кечуа, – заметил я.

– Не очень хорошо, так, кое-какие фразы, но этого достаточно, – бросил через плечо Фабиан. – С этими ребятами проще иметь дело, если немного понимаешь их язык.

Он продолжил разговор с маленьким торговцем, хотя акт купли-продажи сигарет был уже завершен. Мне показалось, что Фабиан пытается в чем-то убедить юного индейца. В руку мальчишки перекочевала еще одна банкнота.

– Что еще ты собрался купить? – поинтересовался я.

– Одну услугу, – усмехнулся Фабиан.

Двигатели локомотива снова ожили, и поезд начал медленно сползать вниз по склону. Теперь спуск казался еще более головокружительным, как будто состав грозил в любую минуту сойти с рельсов, вместо того чтобы плавно скользить по ним вниз. Мы по-прежнему двигались на черепашьей скорости. Машинист то и дело останавливался в тех местах, где переключались стрелки, и совершал какие-то сложные маневры.

– А теперь приятные новости, – пробормотал Фабиан, когда мы преодолели примерно половину спуска.

Я подумал, что его слова относятся к нашему путешествию, но вскоре – правда, слишком поздно – понял, что он имел в виду. На вершине невысокой горы я увидел юного торговца сигаретами, который ожидал приближения поезда, приготовив для выстрела лук. В то мгновение, когда Пиф отвернулся, индеец выстрелил. Выпущенная излука стрела угодила ему прямо в левую ляжку. Я успел заметить, как стрелок сделал триумфальный жест, недвусмысленно адресуя его Фабиану. Мой друг сделал ответный жест, преисполненный благодарности. В следующее мгновение юный индеец исчез из виду, скрывшись за поросшим травой бугром.

– Я, признаться, не думал, что парнишка решится выстрелить, – сообщил мне Фабиан, когда выяснилось, что полученное Пифом ранение не представляет угрозы его здоровью и жизни и суматоха улеглась. После серии очередных остановок и разворотов мы наконец практически завершили спуск.

– Ты нанял мальчишку, чтобы он выстрелил в Пифа из лука? – переспросил я.

– Не то чтобы нанял. Я поспорил с ним на десять долларов, что он не попадает стрелой в кепку пустоголового янки, и авансом заплатил ему. Хотелось немного проучить этого придурка за то, что он мне не поверил. Безмозглый засранец. Уже достал своими ехидными вопросами.

Я буквально пригвоздил Фабиана тяжелым взглядом.

– Фабиан, – промолвил я наконец. – Дай мне слово что не будешь психовать, если мы приедем в Педраскаду и не найдем там никакой клиники. Обещай мне. Или ты забыл наше с тобой условие: главное – сама поездка, а все остальное несущественно.

– Как же, помню. – Фабиан удовлетворенно вздохнул и снова улегся спиной на крышу вагона. – Просто этот чувак Эпифанио уже достал меня своими подколками, только и всего. Обещаю, ничего подобного больше не повторится.

– Так где ты все-таки был минувшей ночью? – полюбопытствовал я, пытаясь сменить тему.

– Вот только ты теперь не начинай, – последовал ответ.

Перепад высот вызвал у меня свирепую головную боль. Пытаясь хоть как-то ослабить давление, я усиленно открывал и закрывал рот, как тот пес, которому к зубам прилипла ириска. В конце концов я зажал пальцами нос и изо всех сил дунул. Последовал писк, затем хлопок, и в ушах у меня стало мокро.

Четыре часа путешествия на крыше вагона, и Анды остались позади. Травянистые равнины сьерры и горные склоны сменились плантациями бананов и сахарного тростника. На смену запахам горелой древесины пришло резкое, хотя и слегка пьянящее зловоние тропиков. Воздух становился все более влажным. Возникло ощущение, будто кто-то незримый неумолимо накручивает диск некой исполинской машины и с любопытством ждет, когда мы захрустим от напряжения или начнем покрываться ожогами. Ранний подъем и долгое утомительное путешествие способны сбить с толку кого угодно. Оказавшись в новой, незнакомой для нас местности, я неожиданно понял, как далеко занесло меня от дома. Я как будто упал сюда с огромной высоты и никогда не смогу снова подняться наверх, туда, где было так спокойно и безопасно.

После покушения, совершенного мальчишкой индейцем, Пиф заметно утратил былой кураж. Теперь он сидел неподалеку от нас, куря самокрутку, вернее, косяк. Фабиан время от времени прикладывал колбу загипсованную руку, словно надеялся найти в ней некое подобие прохлады, а затем принялся протирать лицо смоченными в спирте ватными тампонами. От меня не скрылось, что он украдкой бросает взгляды на Пифа, изредка улыбаясь только ему одному известным мыслям.

Сделав очередную затяжку, Пиф предложил нам косяк.

– Нет, спасибо, – отказался я.

– Не попробовать чего-то – значит никогда не узнать, что это такое, – философски заметил Пиф.

– Я уже пробовал травку, – ответил я. – Я ведь здесь живу, или ты уже забыл?

Я пару раз курил дурь вместе с Фабианом. Для меня этот эксперимент неизменно заканчивался тошнотой и приступом кашля. А вот мой друг ловил кайф и, забившись в угол, беспрестанно хихикал. Но сейчас дымок косяка, смешанный с запахами свежего ветра, плодов манго и пока еще не видимого глазу моря, приятно дразнил и щекотал нос.

После того как самокрутка несколько раз прошла по кругу, настроение пассажиров на вагонной крыше значительно улучшилось. Напряжение как рукой сняло. Фабиан, судя по всему, был особенно доволен таким поворотом событий.

– Я больше не в обиде на этого парня, – произнес он.

Время от времени Пиф потирал раненое бедро. Он стоял, устремив взгляд вперед, и стоически наблюдал за тем как локомотив, пыхтя, тянет за собой поезд.

– Послушай, приятель, – начал Фабиан, подавшись немного вперед. – Я хочу перед тобой извиниться за тот фокус со стрелой.

Пиф недоуменно посмотрел на него.

– Ты надоумил этого мальчишку с сигаретами выстрелить в меня из лука? – спросил он.

– Да. Извини меня.

Пиф зашелся в приступе безмолвного смеха, а затем вскинул руки в комическом жесте, как будто защищаясь от чего-то.

– Я все понял. Ты нанял убийцу, чтобы устранить меня. Отныне я верю всему, что ты скажешь.

– Это уже ближе к истине, – безмятежно улыбнулся Фабиан.

– Ты – сумасшедший ублюдок, – снова рассмеялся Пиф, встряхнув головой, – Эх, не хотел бы я оказаться рядом с тобой на берегу моря в тот момент, когда ты окажешься там и узнаешь, что никакой клиники в этом месте нет и никогда не было.

– Ладно, на этот раз оставим твои слова без комментариев, – посерьезнев, ответил Фабиан. – Но мой тебе совет, лучше не искушай судьбу.

Поезд сделал остановку в городке под названием Букай, не обозначенном ни на одной карте. Если вы станете искать это место там, где железнодорожная ветка обрывается на пути к Гуаякилю, то найдете город, именуемый Генерал Элизальде, но отнюдь не Букай. Дело в том, что, несмотря на подвиги прославленного генерала, именем которого назвали город (кстати сказать, чрезвычайно грязный и неприглядный), все называют его исключительно Букай. А раз его так называют, он всегда остается Букаем.

– Знаете, кто родился в Букае? – спросил Фабиан, когда поезд наконец остановился.

– Нет, а кто же все-таки родился в Букае? – спросил я.

– Лорена Боббит, – ответил мой друг. – Та самая, которая мужикам отрезала концы. Тут надо вести себя чрезвычайно осторожно.

– Спасибо за совет, – поблагодарил Пиф.

Дороги Букая представляли собой проложенные в бурой грязи автомобильные колеи. По ним разъезжали американские грузовики довоенной сборки и ветхие мотоциклы. Все мыслимые поверхности были испещрены политическими лозунгами. Они красовались на транспарантах, свисавших со стен домов с плоскими крышами, и – намалеванные баллончиками с краской – на самих стенах. Заявления носили дерзкий характер, граничащий с мелодраматическим пафосом: «Эквадор всегда был, есть и будет страной бассейна Амазонки», «Перу – Каин Латинской Америки». Я как-то позабыл, что чем дальше мы продвигались на юг, тем больше приближались к Перу и соответственно к театру военных действий. По улицам бродили солдаты в боевом камуфляже и бейсболках, с небрежно болтающимися на плече винтовками и пистолетами на поясе.

– Какое это имеет отношение к войне? – поинтересовался Пиф. После выкуренного косяка он говорил уже с ярко выраженным местным акцентом.

– А ты разве ничего не знаешь? – спросил Фабиан. – Ты, черт тебя побери, эквадорец, чувак.

– Меня долго здесь не было. Ты лучше просвети меня.

– Видишь ли, – начал Фабиан, – даже если ты веришь в то, что война настоящая – хотя на самом деле это не так, – ты все равно должен знать, что на одной трети нашей страны никто не живет, кроме горстки индейцев. Если бы ты отправился к ним и сказал, что теперь они перуанцы, а не эквадорцы, они ни черта бы не поняли, о чем ты говоришь. То есть если, конечно, тебе удалось бы что-то сказать после того, как они снесли бы тебе голову с плеч. – Фабиана явно пробило на красноречие, и слова текли из него мощным потоком. По всей видимости, травка вызвала в нем вкус к политической риторике. – Но есть и другая причина, – продолжил он. – Если нас лишить куска нашей родной Амазонии, нам станет не по себе. Мы не сможем почувствовать себя латиноамериканцами в полном смысле слова. А враги хотят лишить нас куска законной территории. Даже ты должен это понимать, или я не прав?

– Пожалуй, – согласился Пиф. – Типа того.

– Верно. Тут самое главное – амазонская гордость, – вступил в разговор я. – Это никоим образом не связано с месторождениями нефти в спорных пограничных районах.

Иногда очень полезно иметь такую серьезную и знающую мать, как моя.

– Я этого не слышал, – заявил Фабиан. – Предпочитаю в качестве главной причины амазонскую гордость. Мы в любом случае ни за что не примиримся с Перу. Мы вцепились друг другу в глотки еще во времена Хуаскара и Атахуальпы.

– Какое поэтическое объяснение!

– Да пошел ты!

Когда поезд остановился, Пиф подошел к Фабиану, чтобы попрощаться.

– Не будем обижаться друг на друга. Вот, бери. Я завтра улетаю в Чили и не могу взять это с собой, – сказал он.

И Пиф протянул Фабиану завернутый в газету пакет с «травкой». На него явно произвели впечатление размеры военного присутствия, и, так же как и я, он, видимо, решил, что шляться по городу с наркотиками опасно. А вот Фабиан явно об этом еще не задумывался.

– Спасибо, чувак, – поблагодарил он, засовывая пакет в рюкзак. – Очень мило с твоей стороны. Желаю тебе хорошо оттянуться в Чили. Еще раз извини за тот случай со стрелой.

– Думаешь, это действительно была любезность? – спросил я его, когда Пиф ушел. – Может, не стоит спускаться с поезда и отправляться в город с целым пакетом дури в рюкзаке?

– Солдатам на это наплевать. Если и стоит держаться от кого подальше, то от полиции. Кроме того, мы ведь с тобой не туристы. Легавые обычно устраивают облавы на тех, кто одет как этот твой новый друг, с которым мы только что распрощались, – ответил Фабиан. – И потом, такое случается чаще всего тогда, когда кто-то настучит им про парней, у которых есть «травка». Меня, признаться, так и подмывает заложить этого типа. Я многое отдал бы за то, чтобы увидеть выражение лица чертова янки, когда его возьмут за жопу местные легавые.

– Приятно знакомиться с новыми людьми, верно? – заметил я, когда мы с моим другом спустились с крыши вагона и зашагали в направлении к городу.

Было уже далеко за полдень. Мы с Фабианом по непролазной грязи пробирались к автобусной остановке. Мой друг шагал с присущей ему самоуверенностью, меня же с каждой минутой охватывало все большее беспокойство. Каждый солдат, которого мы встречали, смотрел на нас – как мне казалось – гораздо подозрительнее, чем предыдущий.

– Может, ты все-таки снимешь эту шляпу, чтобы не походить на туриста? – спросил я.

Фабиан продолжал едва ли не строевым шагом идти по улице. Лишь пробормотал что-то типа того, что нам-де никоим образом нельзя демонстрировать нерешительность, даже выбирая автобус, на котором мы поедем дальше. В конечном итоге мы сели в жуткого вида развалюху, судя по всему, выбранную моим спутником наугад. Букай и Пиф вскоре остались далеко позади.

Это был именно такой автобус, о котором я мечтал: приборная доска, затянутая малиновым кожзамом; прицепленные к зеркалу заднего вида многочисленные талисманы и амулеты; клетки с морскими свинками, которыми было полностью заставлено сиденье позади нас. Полное отсутствие подвески в автобусе гарантировало нам прекрасную возможность всем телом ощутить прелести неровностей и выбоин дороги. Единственными амортизаторами в автобусе были разве пружины под водительским креслом. Шофер забавно подпрыгивал на нем, пытаясь сохранить равновесие. На картинке, приклеенной к потолку над его головой, был изображен Иисус Христос, показывающий большой палец. Изо рта у него вырывался пузырек с надписью «Расслабься, я еду вместе с тобой!».

Заросли тростника на плантациях, мимо которых мы проезжали, местами достигали высоты автобуса, и поэтому из окна больше ничего не было видно.

Я задремал с полуоткрытыми глазами, все еще испытывая отупение от выкуренного в поезде косяка, глядя, как подрагивают валяющиеся на полу осколки битого бутылочного стекла. Эти коричневые осколки на каждом ухабе подскакивали, словно градины, – своего рода графический эквалайзер для дорожной поверхности.

Вскоре Фабиан сообщил мне, что по его прикидкам мы скоро окажемся в Педраскаде. В следующее мгновение автобус наскочил на канализационный люк, и все, что находилось внутри салона, мгновенно взлетело в воздух. Меня подбросило вверх, и я ударился головой о потолок. Водитель сумел удержать автобус в горизонтальном положении и спешно нажал на тормоз. Однако буквально в следующее мгновение он, не оглядываясь на салон, нажал на газ, и мы покатили дальше как ни в чем не бывало. Несколько пассажиров разразились проклятиями в адрес водителя:

– Hijo de puta! Сукин сын! Сначала научись водить, а уже потом садись за руль, грязная обезьяна!

– Что за манеры! Ты же везешь живых людей, идиот!

Сидевшая двумя рядами впереди нас крупная женщина с кукишем из осветленных волос нагнулась вперед, схватившись за окровавленную руку. В тот момент, когда мы наскочили на люк, осколок бутылочного стекла взлетел воздух и порезал ей палец.

– Матерь Божья, – тихо повторяла она, сжимая порезанный палец. К счастью, порез оказался не очень глубоким, однако осколком начисто срезало один из ее покрытых ярко-красным лаком ногтей. Фабиан наклонился, вытащил из ботинка шнурок и направился по проходу к пострадавшей.

– Вы позволите, сеньора? – спросил он.

Водитель, разглядев окровавленную руку пассажирки в зеркале заднего вида, вновь собрался затормозить, однако Фабиан, заметив его намерения, крикнул:

– Не останавливайся! Мы сами справимся. В конце путешествия мы запишем твое имя и регистрационный номер. Так что не дергайся и продолжай крутить баранку!

Фабиан склонился к пострадавшей и принялся успокаивать, словно напуганное домашнее животное.

– Не волнуйтесь, сеньора. Сейчас я остановлю кровотечение, и все будет в порядке, – уговаривал он бедную женщину и, одарив своей самой обаятельной улыбкой, ловко перетянул шнурком раненый палец.

Пострадавшая расцвела ответной улыбкой.

– Вы видите? Кровотечение остановилось. Теперь вам временно придется покрывать лаком всего девять ногтей верно я говорю?

Женщина радостно рассмеялась его шутке.

– Вы очень милый юноша, – сказала она. – Позвольте мне отблагодарить вас за ваше добросердечие.

– Это совершенно лишнее, – ответил Фабиан, показывая на кошелек, который женщина достала из сумки.

– Но ваш шнурок…

– Поверьте, сеньора, я без проблем смогу найти себе новый.

Фабиан встал и направился по проходу к своему месту. Все, кто сидел в автобусе, не сговариваясь наградили его дружными аплодисментами. Мой друг сделал жест сдержанной признательности и сел рядом со мной.

– Что это на тебя нашло? – поинтересовался я.

– Больше задержек не будет, – ответил он, глядя вперед. – Путешествие и без того затянулось.

11

Если попытаться перевести с испанского слово «Педраскада», получится нечто вроде словосочетания «каменная буря». Это название идеально соответствовало месту, в котором оказались мы с Фабианом. С обоих концов пляжа высились исполинские нагромождения каменных вулканических глыб и огромные обломки песчаника, поочередно отбрасывая тени на полоску песка, – гигантские солнечные часы, созданные самой природой. Если учесть здешнюю активную вулканическую деятельность, то выбор имени этого места представлялся не таким уж и нелепым. Разве Галапагосские острова сформировались как-то иначе? Когда-то их вообще не существовало, но затем из глубин океана, исходя паром и медленно остывая, над поверхностью воды всплыла масса раскаленных островов. Так что представить себе каменную бурю в здешних условиях не так уж сложно. Если бы у вас хватило сил перевернуть один из бесчисленных гигантских камней, что усеивали пляж с обеих сторон, не исключено, что вы потревожили бы останки какого-нибудь представителя доколумбовой цивилизации с примитивной древней удочкой в руках, которую он, возможно, сжимал в тот момент, когда его укокошил свалившийся с небес метеорит.

Правда, несмотря на каменные глыбы и там и здесь, противоположные края пляжа имели между собой мало общего. На южном конце, слева от вас, если повернуться лицом к океану, позади скал полоса песка изгибалась прочь от кромки воды и, отвердев, постепенно переходила в исклеванную петухами фунтовую дорогу, вернее, главную улицу, вдоль которой постепенно разросся городок Педраскада. Недостроенные одноэтажные домики и бары со временем превратились в более массивные дома и магазины. Выстроившись вдоль дороги, они образовали единственную городскую площадь – плаза дела Индепенденсия: аккуратные клумбы, разбитые в желтой пыли, пальмы, уличные фонари, аптека и почта с единственным на весь городок телефоном.

Автобус высадил нас на северном конце Педраскады. Здесь царила первозданная анархия природы. Признаками цивилизации – помимо крытых пальмовыми листьями пляжных баров – служили разве что несколько деревянных домиков, задвинутых от кромки воды в чащу кустарников и лишенных листвы деревьев, приютившихся за примитивной деревянной вывеской с незатейливой надписью «Заведение Хуана». В этом месте пляж резко обрывался – как раз там, где берег с северной стороны смыкался со скальной громадой. Попасть отсюда в соседнюю бухту можно было лишь в часы отлива, обойдя подножие «фасадной стороны» утеса. Никакой тропинки, ведущей на ту сторону, не было и в помине, однако надписи, оставленные на скале бесчисленными влюбленными парочками, свидетельствовали о том, что человеческая нога здесь все же ступала, и не раз.

Под лазурной поверхностью затаился коралловый риф – главная достопримечательность бухты. Так что, хотя волны в Педраскаде бывали размером с дом, любые попытки оседлать волну у северной оконечности пляжа грозили завершиться плачевно. Крохотный, выкрашенный красной краской храм с крестом на макушке, похожий на собачью конурку из мультика. прилепился к той части утеса, которая обращена к бухте. Памятник несчастному серфингисту, несколько лет назад разбившемуся о риф. Пока мы жили в Педраскаде, я каждую ночь бросал взгляд на эту церквушку, и всякий раз там горела свеча. И все равно, хоть убей, не пойму, как можно вскарабкаться на вершину отвесного утеса.

Немного дальше и выше, за прибрежными скалами, виднелся, сверкая на солнце, какой-то непонятный металлический купол, к которому, судя по всему, невозможно было подобраться. Он отражал солнечный свет, когда сам пляж погружался в тень, и сиял подобно маяку даже в дневное время. Сразу по приезде в Педраскаду я не раз ловил себя на том, что мы с Фабианом то и дело таращим глаза на это сооружение, хотя ни он, ни я не желали в этом признаться.

Автобус уехал. Мы швырнули рюкзаки на песок, а сами наперегонки устремились к воде. А как иначе? Если в вас осталась хотя бы капля жизни, то первое, что хочется сделать, увидев море после долгого путешествия, это поскорее броситься к нему, ощутить на губах вкус соленой воды, пошлепать руками по волнам. Мы влетели в воду, но Фабиан тут же принялся чертыхаться, недовольный своей загипсованной рукой и тем, что я брызгаюсь на него.

– Знаешь, что нам сейчас нужно? – спросил он, когда мы вылезли на берег.

У него снова возникло желание курнуть травки. Мы устроились на валунах, чтобы немного обсохнуть, и Фабиан вытащил обернутый газетой пакет. Волны плавными, мягкими шлепками ударялись о берег. Мои голые пятки были прижаты к твердой поверхности мокрого песка. После царившей в автобусе духоты я испытывал неописуемое блаженство. Пиф поступил мудро, снабдив нас заодно и приличным количеством папиросной бумаги. Фабиан, высунув от усердия язык, пытался свернуть самокрутку. Закованная в гипс рука не слишком способствовала успеху.

– Не могу нормально двигать рукой из-за этой херовины, – пожаловался он. – Эх, знал бы ты, как пришлось повозиться прошлой ночью. Ты даже не представляешь, каково трахаться с загипсованной рукой.

– Так ты все-таки трахался прошлой ночью? – уточнил я.

– Разумеется, а как же иначе? – усмехнулся Фабиан. – Ее звали Анна. Я тебе уже говорил.

– Конечно, говорил. Извини.

Наконец он соорудил нечто похожее на косяк и провел языком по краю самокрутки.

– Думаешь, так оно и должно быть?

– Если ты считаешь, что у тебя получится лучше, то давай сам попробуй. Нам от этой штучки сейчас станет классно. Торкнет как следует. Ты, главное, не трусь.

Взяв свое творение в губы, Фабиан щелкнул зажигалкой. Самокрутка вспыхнула по всей длине с одного бока и примерно половина ее содержимого тут же высыпалась на камни.

– Ха-ха! – рассмеялся Фабиан. – Ты только не волнуйся, у нас еще приличный запас. Все дело в практике. Попытаемся еще раз, и все получится. Вот видишь? Эта вроде будет получше.

С этими словами он принялся судорожно затягиваться, стараясь раскурить косяк. Хватило каждому на несколько затяжек. Мы сидели, прислонившись спиной к камням, передавали друг другу самокрутку и кашляли. После этого скрутили еще один косячок, и через какое-то время нам по-настоящему похорошело. Фабиан сидел на песке, закрыв глаза, прижавшись спиной к огромному камню. В безжалостном солнечном свете уходящего дня его лицо казалось отлитым из бронзы.

– Вон там. Позади нас, – медленно и негромко заговорил он. – Как ты думаешь, этот купол и есть то самое место?

Я уставился на воду, в которой, слепя глаза, отражалась идеальная копия солнца. Ажурная сетка пены на поверхности с шипением распадалась на массу мельчайших частичек.

– Я не знаю, Фабиан.

– Но ведь он может там находиться, разве не так? Как ты считаешь, может?

– Не знаю.

– Могу легко представить себе, какие там полы – кафельные, в черно-белую шахматную клетку. Повсюду сверкают хром и никель. А еще там непременно должны быть таблички с надписями, они постоянно напоминают пациентам об очень важных вещах. Вы пообедали. Сегодня вторник. Нашего президента зовут Сиксто Дюран Баллен. Мы живем во время войны.

– Послушай, я про эту клинику…

– Потом там есть таблички специально для каждого пациента, но они не в коридоре, а в палатах, – перебил он меня. – На них по идее фотографии, а не имена. Сопроводительные надписи могут быть примерно такого содержания: Вас нашли на пляже близ Салинаса, на вас была голубая косынка… Или что-то в этом роде.

– Фабиан, я про клинику.

– Что именно?

– Мне казалось, мы с тобой договорились не слишком увлекаться. Ты ведь понимаешь, что ее может не быть.

– Слушай, не ломай мне кайф. Я не утверждаю, а лишь предполагаю, что она в принципе может там находиться.

– Но ее может там и не быть.

– Верно. Только давай не будем выяснять это прямо сейчас, сию секунду. Подождем немного, когда настанет подходящее время. Тогда все и станет известно. Ведь приходится ждать несколько дней после покупки лотерейного билета? Проверить номера удастся лишь спустя какое-то время. Поэтому пару дней можно жить надеждой, что тебе повезло, что ты что-то выиграл. Верно я говорю?

– Я не играю в лотерею, – отрезал я.

Мы какое-то время сидели молча, вслушиваясь в монотонный рокот прибоя.

– Фабиан, послушай, – продолжил я. – Известно, твоя мать погибла в машине, сорвавшейся с горного склона, правильно я говорю? Согласись, это ведь вполне правдоподобная версия. Что бы мы с тобой ни говорили друг другу.

– Мне нетрудно поверить в то, что погиб отец, – немного помолчав, произнес Фабиан. – Я и сейчас отчетливо его себе представлю. К тому же мы его похоронили. Уже от этого мне немного легче. С матерью все обстоит иначе. Мне легче верить… во многое другое. Почему я увидел ее во время пасхального шествия? Это ведь не какое-то давнее воспоминание. Она действительно была там. В тот самый момент для меня она была живой. Что же здесь неправильного? Это своего рода лакуна. Лакуна, которую я могу заполнить чем угодно. Вроде обитателей этой самой клиники.

– Которой там скорее всего нет.

Фабиан почесал голову и состроил гримасу, как будто я ляпнул нечто неприятное и пошлое, нечто такое, что следует побыстрее стереть из памяти.

– То, что мне известно, и то, что неизвестно, – в равной степени истинно, – проговорил он. – Если существует нечто такое – что угодно, – что способно вселить в меня надежду, я приложу для этого все усилия. Ты понимаешь, о чем я? Ты понимаешь, что даже если из нашей поездки сюда ничего не выйдет, это все равно не будет напрасной тратой времени?

– Понимаю. Как не понять. Хотя давай тогда исходить из того, что клиника может существовать. Мы не будем заполнять никаких лакун, чтобы ни в чем не разочаровываться. Договорились?

Я выжидающе посмотрел на него.

– Договорились, – согласился Фабиан.

– Обещаешь?

Он ничего не ответил.

– Так обещаешь или нет?

– Обещаю. Я и не ожидал от тебя понимания. Тебе все равно не понять моих чувств. Того, что я испытываю постоянно.

Его лицо находилось в тени, и безжалостное солнце нещадно палило нам спины.

– У меня такое ощущение, будто они вошли в мою кровь и все время причиняют боль.

На сей раз промолчал я.

– Вдруг в клинике для жертв амнезии держат запас воспоминаний, как в обыкновенной больнице – запас крови, – продолжил Фабиан. – Даже если мы и не найдем мою мать, то как знать, может, нам удастся по крайней мере отыскать воспоминания о ней, которые я потерял.

– Только потому, что не помнишь ее так же хорошо, как и отца, – неуверенно произнес я, – из этого вовсе не следует, что…

– Я и не утверждаю, что ничего не помню. Кое-что врезалось мне в память.

– Расскажи.

Фабиан немного помедлил.

– Мать любила персики. Всегда их ела. От нее постоянно пахло персиковым соком.

– Похоже, что…

– Память – странная штука, – перебил он меня. – Знаешь, можно ведь создавать воспоминания самому. Я могу заставить тебя навсегда запомнить это мгновение. Для этого нужно каким-то образом его пометить, чтобы никогда о нем не забыть.

– Мне придется какое-то время подождать, прежде чем ты сумеешь убедить меня, что так оно и есть.

– Верно, но все же я попытаюсь, – сказал Фабиан и сел прямо. – Если я захочу, то прямо сейчас сделаю так, что это мгновение навсегда отпечатается в твоей памяти. Я могу обессмертить себя в твоих воспоминаниях.