Текст книги "Демоны Боддеккера"

Глава 8
К здоровью с тобой

Я добрался до дома, но так и не смог уснуть. Часы непонятным образом молчали, и я гадал, что задумала Хонникер из Расчетного отдела. Не в ее стиле было воздерживаться от предложения немедленно примчаться с ворохом идей по поводу того, как помочь мне заснуть, или от зажигательных речей, которые бы сами по себе подействовали как моментальное снотворное.

Так я и провел всю ночь – бодрствуя, выжидая, пока из крови выветрится адреналин, и ненавидя себя за то, что я сам чуть было не стал Дьяволом. Что случилось бы, закончи я начатое? Запрятали бы меня в Буффало – или «старики» восславили бы меня как героя и подмазали бы винтики машины правосудия? Затем в голову пришел новый сценарий, по которому я сменил Фермана как вожака Дьяволов – в конце-то концов именно так он и взошел на трон, – и Дьяволы Боддеккера внезапно бы стали знаменитостями du jour.[8]8
  дня (фр.).


[Закрыть] Затем я одного за другим заменил исходных Дьяволов своими собственными – Хотчкисс, Дансигер и Левин плюс Депп вместо ушедшего музыканта. И очень скоро у меня возникли свои фанаты, своя частная служба цеппелинов, а мое изможденное лицо заменило ухмыляющихся вельзевулов, украшавших одежду по всему городу.

Дойдя до точки, когда я почувствовал, что вот-вот свихнусь, я скатился с дивана и включил телевизор – чтобы дать мозгам хоть какую-то разрядку. Увы, найти что-нибудь, что отключило бы высшую мозговую деятельность, оказалось не так просто. Сперва пришлось искать канал, по которому не крутили бы «Их было десять» или «Быть чистым нелегко». А когда мне это удалось, телевизор начал показывать «Величайшие хиты Акиро Якамото – «ВР» коллекция».

Я велел телевизору сменить программу.

«Кукла-чуть-жива».

Я снова воззвал к телевизору.

Телеверсия «Гомера» для «Транс-Майнд Технолоджис».

Новая попытка.

«Вам надоела старая модель?»

Снова.

«Привычка» – гнусненькая рекламка, которую я написал для кускусных хрустиков и которая воскресла на волне популярности Дьяволов.

Снова.

Я нашел программу новостей и смотрел ее пару минут – пока там не показали изображение именинного торта со смазанным портретом Фермана, а потом еще и титры: «ВОСЕМНАДЦАТЬ!». Не успел я и слова сказать, как картинка сменилась кадрами «Теч-бойз», слоняющихся по Парку в фирменных бронекуртках и остроконечных именинных колпаках.

Я велел телику выключиться и перевел взгляд за окно, на огни Манхэттена, в сторону запада, где находился мой вожделенный дом – возлюбленная, которая все еще ждет меня, которая простит мне, что я пытался убить Фермана и что это я напустил Дьяволов на ничего не подозревающий мир.

Не знаю, спал ли я. Вряд ли. Так и сидел в полной тишине, боясь даже включить радио из опасений услышать о «Любовном тумане», психотропах на каждый день, «Виткинс-Маррс» или, господи помилуй, о журнале «Прыгги-Скок». Пока я глядел в окно, линия горизонта начала наливаться оранжевым сиянием рассвета. Теплые, насыщенные цвета нагнали на меня дрему – и как раз настала пора подниматься и возвращаться к корпоративной жизни.

Я даже не удосужился переодеться. Ополоснул лицо, почистил зубы и по дороге на работу сел к велорикше «Пекин-бадди». Я надеялся, что выгляжу плохо и что окружающие это заметят. Так хотелось, чтобы меня спросили, все ли в порядке, а я бы ответил: «Мир никогда не станет в порядке, пока его население не уменьшится на четырех вполне конкретных людей».

Пробиваясь сквозь толпу, чтобы войти в здание, я снова задумался: не совершил ли ошибки, пощадив Фермана. На этот раз во мне говорило чувство самосохранения – оно спрашивало: а не назначена ли Дьяволами награда за мою голову, не занесен ли я Ферманом в список людей, которым необходимо переломать все кости? Мысль эта заставляла содрогнуться – ведь Дьяволы убили бы меня прямо в комнате для совещаний, на глазах у Левина и остальных «стариков». Но я так устал, что даже бояться толком не мог. Поднялся прямиком в офис и выслушал напоминание феррета о назначенной на девять часов встрече со «стариками», Дьяволами и организаторами «Операции «Чистая тарелка».

Событие предстояло грандиозное, освещать его собирались все средства массовой информации. Ну не будет ли жестокой иронией, если кадры, где Дьяволы забивают меня насмерть, превратят его в очередной рекламный ролик «Наноклина»?

«Наноклин», подумал я. Отличный товар. Такому ничто не повредит.

Направляясь по коридору к комнате для совещаний, я заметил фигуру в шляпе-сафари, темных очках и обрезанном на коленях комбинезоне цвета хаки. Фигура помахала мне – а я, хоть убейте, не мог понять, кто это. Но тут фигура окликнула надтреснутым голосом:

– Боддеккер. Эй, Боддеккер.

Я, наклонив голову, посмотрел на незнакомца.

– Вчера вечером я забыл тебя кое о чем спросить. Мы стояли уже так близко друг к другу, что я разглядел знакомую сетку шрамов у него на лице.

– Ферман?

Он кивнул, донельзя довольный собой.

– Ничего прикид? Эта благотворительность – важное мероприятие, так что я велел парням немного приодеться. А то знаешь, небось народу поднадоели одни и те же военные одежды. Кроме того… – Он откашлялся, чтобы не так хрипеть, но ничего не помогло. – В этом году нам еще намозолит глаза обмундирование с новой войны.

– Так чего тебе надо? – спросил я, морально готовясь к ответу, будь то слова или кулаки.

Он усмехнулся. Я видел черную корочку у него на губе, там, где кожа треснула во время вчерашней драки.

– Насчет вечеринки, – произнес Ферман. – Помнишь ту маленькую штучку при драконше в юбке? Селия как там ее из «Прыгги-Скока»? Она мне прочитала кое-какие стишки и, знаешь, вполне отвязные. – Он снял очки и оглядел коридор, нет ли кого в пределах слышимости. – Вот я и подумал… может… ну, знаешь. Может, устроишь нам встречу? Понимаешь…

– Ну, это уж как ее родители…

– Я буду паинькой, Боддеккер. Клянусь маминой могилой. И я еще думал… ну, понимаешь… если бы я помог ей опубликовать какой-нибудь стих, может, это как-то повлияло бы…

– Вот уж не знал, что ты что-то смыслишь в публикациях.

– Да я и не смыслю. – Кто-то появился в конце коридора, и Ферман снова нацепил очки. – Но я ведь Ферман Мак-Класки, не забыл? А это что-то да значит.

– Вот что я тебе скажу. – Я умолк и провел языком по нёбу, стараясь отделаться от невесть откуда взявшегося дурного вкуса во рту. – Я поговорю с Надей из «Прыгги-Скока». Может, она сумеет что-нибудь устроить. «Невероятное свидание с Ферманом Мак-Класки – сплошная идиллия».

– Чееего? Под надзором целой своры гребаных… – Он прикусил язык. – Прости. В сопровождении кучи фотографов?

– Боюсь, иначе ничего не получится, – соврал я.

Он закивал так, что очки на носу запрыгали.

– Ладно. Знаю, ты сделаешь все, что можешь. Ты всегда честно играл со мной, Боддеккер; я это ценю.

Он отдал мне честь – примерно как Стенли Ливингстону – и исчез в комнате для совещаний.

Дансигер – именно она и показалась минуту назад в конце коридора – поравнялась со мной.

– Что все это значит?

– Окончательный мозговой распад, – сообщил я. – Верный признак того, что эксцентричность жертвы и приятие диковинных предпочтений достигли терминальной стадии.

– О чем ты говоришь?

– Ферман Мак-Класки наконец-то стал полноправной знаменитостью. – Я распахнул перед ней дверь. – Ну что, посмотрим, каких выходок ждут от нас сегодня.

Мы медленно вошли в комнату. Не только Ферман являл собой предурацкое зрелище, вырядившись в стиле сафари – Джет выбрил голову, нацепил длиннющую золотую серьгу и щеголял в флуоресцирующем деловом костюме в фиолетовую полоску с таким же галстуком. Ровер тоже сменил имидж, подтвердив мои подозрения насчет того, как он умудряется передвигаться по городу неузнанным. Он был чисто умыт и выбрит, волосы причесаны и забраны назад. Новенькая, с иголочки, одежда в полуофициальном стиле придавала Роверу полное сходство со студентом университета, который просто забежал сюда на минуточку по дороге в библиотеку. Только он из всех Дьяволов не вызвал среди персонала Пембрук-Холла волну истерического хихиканья.

– А, Боддеккер. – Ко мне подошел Левин вместе с каким-то незнакомым пожилым мужчиной. – Это Аксель Бергдорфф, глава «Операции «Чистая тарелка».

Мы с Бергдорффом обменялись рукопожатиями.

– Польщен, – произнеc он.

– Взаимно. Вы приносите много пользы миру.

Он засмеялся.

– Притом не ударяя пальцем о палец. Скажите – надеюсь, вы не станете возражать, – у меня один вопрос про ваши отношения с Дьяволами. – Он несколько смущенно обвел взглядом комнату. – Строго говоря, это внук просил меня узнать.

– Молодой Боддеккер с удовольствием ответит на любые ваши вопросы, – поспешил заявить Левин.

– Ведь это вы открыли Дьяволов, верно?

– Некоторым образом, – согласился я.

– Какая скромность! – заметил Левин. – Ну разумеется, это он открыл Дьяволов.

– Так вот, – продолжал Бергдорфф, – во всех отчетах, что я читал – разумеется, готовясь предложить им принять участие в «Операции «Чистая тарелка», – приводятся разные версии того, как именно вы выявили их уникальное дарование. Вы не могли бы рассказать, как же это произошло на самом деле?

– Они пытались меня убить, – ответил я.

Левин разразился хохотом.

– Ох уж этот мальчик! Ну не может остановиться.

Бергдорфф тоже засмеялся.

– Вы, рекламщики. народ творческий. Хотелось бы и мне быть таким. Правда, тогда бы вы мне не понадобились!

– Тогда бы вы, верно, были моим боссом, сказал я.

Это заставило его и нашего «старика» расхохотаться еще пуще.

– Что ж, мне просто не терпится увидеть, что вы сделаете для нас, – промолвил Бергдорфф. – Уверен, вы явите новый, уникальный подход.

– Какая жалость, что Чарли Анджелес не сможет снимать ролик, – вставил я. – Тогда бы вышел и впрямь шедевр.

Лицо у Бергдорффа вытянулось.

– Безумно жаль. Чего ради он вздумал подниматься по лестнице вместо того, чтобы воспользоваться лифтом? Один неверный шаг – и все, конец столь блистательной карьеры.

– И в самом деле. – Левин откашлялся и обжег меня взглядом. – Аксель, с вашего позволения…

– Само собой!

– Мы начнем собрание, как только появится мистер Свишер. – Он обнял меня за плечи и пошел вместе со мной вокруг стола. – Боддеккер, я понимаю, ты крайне расстроен смертью Чарли Анджелеса…

– Вы сообщили, что он упал с лестницы?

– …но я не хочу, чтобы ты нервничал. Мы уже наметили для «Чистой Тарелки» нового режиссера и желаем, чтобы он делал и следующий ролик Дьяволов. – Левин остановился и озарил меня улыбкой, как будто намеревался преподнести по меньшей мере драгоценную корону. – Фредди Маранц.

– Фредди Маранц? – завопил я. – Этот ремесленник?

– Спокойней, Боддеккер, – оборвал меня Левин. – Я не хочу, чтобы мистер Бергдорфф видел хотя бы малейший раскол в наших рядах.

– Как вы могли на это пойти? Он же снимал ролики для «Безжалостного убийцы» и «Марширующих кретинов». Он ведь…

– Мы очень довольны, что сумели заключить с ним контракт, – отчеканил Левин. – А он рвется работать с Дьяволами.

– Было б чему удивляться.

– Поэтому мне бы очень хотелось, чтобы ты проглотил свое мнение и хотя бы дал ему шанс. Посмотрим, как он умеет работать.

– Мне кажется, – произнесла Харрис на всю комнату, – пора приступать. Мистер Бергдорфф – человек занятой, не следует его задерживать.

– Разумеется, – закивал Левин. – Господа, давайте по местам и начнем.

Комната наполнилась гулом голосов – все обсуждали, кому куда становиться, прежде чем войдут репортеры.

– Мальчики. – Спеннер поманил рукой Дьяволов. – Если вы встанете вот с этого края стола, то, когда зайдет пресса, мистер Бергдорфф будет стоять как раз рядом.

Ферман, Джет и Ровер двинулись вокруг стола к Бергдорффу.

– А где же Питер? – спросила Хонникер из Расчетного отдела.

– Кто? – удивилась Харрис, которая уже собиралась открыть двери и пригласить журналистов.

– Шнобель, – пояснил я. – Ферман, где Шнобель? Тот пожал плечами.

– Я велел ему прийти.

– Джет?

Джет тоже пожал плечами.

– Вчера ночью я был занят.

Я знал, что Ровера и спрашивать бесполезно, а потому подошел прямо к Ферману и прошептал:

– Вы и его прикончили, да?

Ферман возмущенно затряс головой.

– Ничего подобного! – прохрипел он. – Когда мы… на вечеринке… с ним было все в порядке. Сам знаешь.

Я поглядел на Левина и развел руками.

– Нам не хватает Шнобеля, – подытожил Финней и рассмеялся собственной шутке.

– Мы не можем начинать без него, – сказал Спеннер.

– Да вполне можем, – возразил Ферман.

– Наверно, он в отключке, – предположил Джет.

– Боддеккер, – приказал Левин. – Позвони ему. Быстро.

Джет хмыкнул.

– Если он в отключке, то не ответит.

– Что? – переспросила Харрис. – Он принимает психотропы?

– Пусть только попробует, – буркнул Ферман.

Джет пожал плечами.

– Да я вроде не знаю, разве что недавно подсел. Просто на него иногда находит, вроде как отключается. Приходится брать его за руку и вытаскивать обратно к реальности.

– Боддеккер! – вскричал Левин.

Я возвел глаза к потолку.

– Ну ладно. Джет, пойдешь со мной…

– Нет! – воскликнул Спеннер. – Нам надо предъявить хоть кого-то прессе.

– У вас есть Ферман и Ровер. И мистер Бергдорфф.

– Пусть остается, – распорядился Левин. – А ты иди.

– Если он в отключке, – сказал Джет, – то будет хандрить.

– Аххх, – издевательски простонал Ферман. – У бедняжечки сегодня день в стиле Милашек.

– Ступай, Боддеккер! – закричал Левин.

Я вышел из комнаты, полной потрясенных сотрудников, и приступил к нелегкой процедуре, необходимой, чтобы добраться до Шнобеля. Пробиться через толпу фанатеющих девиц, «Теч-бойз» и добровольцев на роль Дьяволов. По фальшивому следу на метро и к велорикше. Полет на цеппелине с Флэтайрон-билдинг и приземление на крышу жилища Шнобеля. И все это время я лихорадочно соображал, как привести его в чувство.

Подходя к двери Шнобеля, я испытал сильнейшее дежа-вю. Из квартиры доносились раскаты музыки, последних хитов «Ненавистных», а когда я постучал, мне отворила полногрудая красотка в черном кожаном лифчике.

– Шем могу шлушить? – проурчала она.

Я чуть не засмеялся. Слова роботетки были едва различимы, так сильно она пришепетывала и коверкала произношение.

– Мне надо увидеть Шнобеля. – Я попытался прошмыгнуть мимо, но роботетка ухватила меня за отворот пиджака.

– Он шлегка занетушил, крашафчик. Зато я фполне в форме. Хочешь проферить?

Я оттолкнул ее руку.

– Почему бы тебе самой себя не обслужить? – предложил я и шагнул навстречу реву динамиков.

Жилище Шнобеля содержалось в удивительном порядке. Правда, у него в последнее время не происходило никаких пьяных оргий – но все равно, он не забивал квартиру грудами ненужных и дорогих вещей, как Ферман. Оставил мебель, которую сдавали с квартирой, а единственным его прибавлением к обстановке оказалась огромная аудиовидеосистема, занимавшая целый угол гостиной. Оттуда-то сейчас и лилась первая песня альбома «Молодой да глупый»:

 
Ты открывала свой рот
Слишком громко и часто.
Я знаю все наперед,
я слышал все – и не раз…
 

– Шнобель? – позвал я.

Внезапно две руки крепко обхватили меня сзади и принялись теребить пуговицы на рубашке.

– Тафай, красшафчик, – прошепелявила роботетка. – Он был бы только рат.

– Где Питер?

– Та ты не волнуйшя. Пошволь штарушке Манти о тебе пожаботиться.

Я вывернулся и заглянул на кухню. На стойке бара лежал чип, содержавший инструкцию по обращению с роботеткой – модель «Манди Райс-Дэвис», – и несколько банок кускусных хрустиков. Я взял одну и с разочарованием обнаружил, что она пуста – как и ее соседка.

– Крашафчик. Ешли ты голоден, штарушка Манти о тебе пожаботится…

Скрипучий голос потонул в реве музыки.

 
Тебя мне слушать не в кайф,
Ты вечно гонишь пургу,
Ломаешь в корне весь драйв,
А я терпеть не могу…
 

Неудивительно, что у него сегодня не самый приятный день, подумал я.

Манди снова выросла рядом, призывно теребя лямку лифчика. Я хотел было дать ей команду отмены, но передумал.

– Манди, он весь день это слушает?

Она перестала теребить лямку.

– Кто – он, крашафчик?

– Шнобель. Питер. Он давно это слушает?

Она закатила глаза и кивнула.

– Пошледние три тня. – Роботетка встала рядом со мной, и я ощутил исходящее от нее тепло. – Не шамая потхотящая мужыка, ешли ты меня понимаешь.

 
Пускай я подлая крыса,
Пускай я трус с давних пор,
Но надо двинуться крышей,
Чтоб слушать весь этот вздор.
 

И внезапно на меня накатило. Глубочайшая, всепобеждающая тоска, которую, должно быть, испытывал Шнобель. Получить все – славу, деньги, квартиру, женщин, даже эту вот услужливую роботетку – и обнаружить, что этого недостаточно. Обнаружить в своей жизни огромную пустую дыру, которую не заполнить ничем.

Задрожав, я двинулся через гостиную к двери спальни.

– Шнобель?

 
Ты на меня не смотри,
Я соберу свой мешок.
И с первым бликом зари
Я уйду. Я ушел.
 

Я включил свет. Шнобель лежал, растянувшись на постели, заваленной жестяными банками. Я шагнул вперед, и под ногой у меня что-то хрустнуло. Я нагнулся подобрать это и обнаружил еще одну коробку из-под кускусных хрустиков. Когда я увидел, что и она пуста, меня пронзил острый укол сожаления.

Не важно. Я пришел сюда не за этим.

– Шнобель! Питер! Вставай. Ты пропускаешь важную встречу!

Я сделал еще один шаг. Хрусть! И я увидел, что наступил на очередную коробку из-под кускусных хрустиков. Собственно говоря, они усеивали всю комнату. У кровати Шнобеля стояли два здоровенных ящика. Один совершенно пустой, а второй еще не распечатанный.

Я пощелкал выключателем.

– Шнобель! Шнобель-Шнобель-Шнобель-Шнобель! Вставай! Народ из «Чистых тарелок» хочет очистить и твою тарелку!

Расшвыривая ногами кускусный хлам, я подошел к кровати. Шнобель был завален пустыми коробками, а рядом лежал футляр от музыкального чипа.

«МОЛОДОЙ ДА ГЛУПЫЙ», гласило название. «Яркий новый альбом «Ненавистных». Четырнадцать ремиксов прежнего материала, включая «Будь моей ро-ботеткой». Двадцать одна новая песня, в том числе «Заткни рот своей маме», «Песок под кожей», «Огненный круг», «Уход» и другие!».

Отшвырнув футляр в сторону, я нагнулся и потряс Шнобеля. Он не шелохнулся.

– Идем, Шнобель. Не время…

Я схватил зажатую у него в руке коробку кускусных хрустиков и попытался выдернуть. Она поддалась с резким щелчком, рассыпав горсть драгоценных съедобных зверюшек по покрывалу.

– Идем, Шнобель. Ты можешь взять их с собой…

Не знаю, как я не заметил раньше. Но теперь отчетливо различал лицо Дьявола. Оно было искажено мучительной судорогой. По лицу, губам, даже ушам, насколько я мог видеть, разлилась мертвенная синева. Именно это я хотел увидеть на лице Фермана.

– О нет!

Зажав под мышкой коробочку хрустиков, я коснулся запястья Шнобеля. Оно оказалось холодным и липким. Пульса не было. Я приподнял Дьяволу веко. Глаз налился кровью, зрачок не реагировал на свет. Подложив руку на шею Шнобеля, я чуть приподнял голову.

Губы у него приоткрылись, и оттуда выпала спекшаяся масса, рассыпавшаяся от первого прикосновения к кровати.

Я передернулся.

Вынув руку из-под шеи Шнобеля, я слегка надавил ему на щеки. Изо рта вывалилось еще некоторое количество той же массы знакомого золотисто-коричневого цвета с красными и черными проблесками.

– Ох ты!

Я вытер руку о брючину и открыл коробку кускусных хрустиков. Вытащил оттуда штучку. Хрустик в форме песчанки. Золотисто-коричневый, с проблесками красного и черного перца.

 
Когда захочешь опять
Начать сначала весь бред —
Меня не стоит искать:
Я ушеееел.
Меня нет.
 

И тут на меня снова навалилось это же чувство – столь сильное, что к горлу подступил комок. Бедный Шнобель. Бедный-несчастный Шнобель. Он уцелел в уличных драках, он оказался в нужное время и в нужном месте, благодаря чему оставил жизнь, сулящую раннюю смерть. Он поднялся по социальной лестнице, получил квартиру, роботетку, коллекцию музыкальных чипов, навороченный магнитофон… Он был на взлете карьеры. И всего этого оказалось недостаточно. Если бы он только знал…

Я повертел песчанку в пальцах и сунул в рот. Она хрустнула на зубах, даря мне совершенно неописуемые ощущения. Как бы тяжело на душе ни было, все переживания вдруг отступили на задний план. Я посмаковал соленый, острый вкус на языке, проглотил хрустик и вытащил новый – козлика.

– Манди, – позвал я, не прекращая жевать.

Через миг она показалась у двери.

– Што, крашафчик, перетумал?

– Разве тебе не положено вызывать медицинскую помощь, если хозяину плохо?

Роботетка кивнула.

– Но ему не плохо.

Я сунул в рот скорпиона.

– Разве тебе не положено проверять, как он?

Снова кивок.

– Он шпит, крашафчик.

– Ты все время была с ним?

– Кроме когда он пошылал меня жа этим фот. – Она показала на коробку у меня в руке. Я откусил голову верблюда. – Ему феть не плохо?

– Он мертв.

Роботетка часто-часто замигала.

– Обращаюсь к токтору, – ровным голосом произнесла она. – Обращаюсь к токтору.

– Уж лучше сразу в полицию, – посоветовал я.

Манди исчезла, из гостиной донеслись щелчки телефона. Я оглянулся на неподвижное тело Шнобеля на постели.

– Ну что ж. Не это ли и есть мясорубка судьбы?

С этими словами я сунул в рот шакала и сосал его, пока не вобрал каждую крупицу соленого наслаждения.

* * *

Похороны Шнобеля состоялись три дня спустя. Я был решительно не в том настроении, чтобы присутствовать на них, но все же пришел вместе с Хонникер из Расчетного отдела. Она честно старалась вести себя как стойкий солдатик и вдохнуть в меня новые силы. Увы, как бы я ни желал ей успеха, туман, объявший все вокруг, не рассеивался.

Трое похорон за два дня кому угодно понизят настроение до ноля.

Панихида по Сильвестр прошла вчера утром. По Чарли Анджелесу – вчера днем.

Теперь же горсточка представителей Пембрук-Холла встретилась на старой пристани в Хобокене, чтобы проститься со Шнобелем. Сначала Дьяволы хотели проводить службу в своей обгоревшей церкви, но она оказалась наводнена фанатами и зеваками. Кроме того, власти предержащие Пембрук-Холла хотели как можно дольше хранить кончину Шнобеля в тайне, дабы не повредить репутации Дьяволов и кускусны хрустиков, продукта одного из старейших клиентов агентства.

– Бог ты мой! – сказал по этому поводу Левин. – Неужели он не мог подавиться до смерти какими-нибудь другими хрустелками? «Атомной хлопушкой Реденбачера», например? «И-Зи-Бри»? Багететками? Нет, обязательно кускусными хрустиками!

Также опасались, что фанаты Дьяволов попытаются установить на могиле Шнобеля памятник – хотя, как указала Дансигер, все-таки умер не Джимми Джаз, у Шнобеля популярность куда ниже. Ну и последнее, мы не исключали возможности, что как только станет известно, что мир лишился одного из Дьяволов, «Течбойз» и прочие волонтеры засыплют Пембрук-Холл мольбами взять их на освободившееся место.

Итак, мы собрались на причале в Хобокене, чтобы отдать последнюю дань уважения Питеру Ричарду Свитеру – если, конечно, хоть кто-нибудь и правда испытывал к нему уважение.

На самом конце причала была установлена бетонная плита, на которую навалили груду старых сучьев, картонных коробок и древесной стружки. Тело Шнобеля было облачено в полную амуницию Дьяволов, «отнаноклиненную» от куртки до сапог. Возлежал он на двух соломенных тюфяках, заранее водруженных на самый верх груды. С реки задувал промозглый ветер, мы все поеживались и дрожали, но ни единой слезы пролито не было – если не считать солевого раствора, что вытекал из глаз роботетки Манди.

Я украдкой глянул на часы.

Хонникер легонько пожала мне руку.

– Ты как?

Я уклончиво пожал плечами.

– У меня хорошие новости, – прошептала она. – Пришли на часы буквально только что.

– Прибереги их на потом, – сказал я.

– Ты не хочешь говорить о доме, Боддеккер?

Я покачал головой.

– Не в настроении?

– Именно.

– Что случилось, милый? Тебе не хватает…

– Я устал от похорон.

– Да, нелегко лишний раз думать о том, что и ты смертен.

– Не в том дело! – Я старался не повышать голос. – За исключением Шнобеля, эти люди были моими друзьями.

– Мне так жалко тебя, Боддеккер. Просто до слез. Так хочется хоть чем-то помочь…

– Тогда оставь меня в покое, – не выдержал я. – И дай самому это пережить.

Не успела она ответить, Ферман подошел к гробу и повернулся лицом к полукругу, который образовали мы, зрители. Он тоже был в полном обмундировании и, как и Шнобель, «отнаноклинен» до блеска. В свете дня его кожа казалась еще бледнее, чем обычно, и на шее еще заметнее проступала сеть синяков, которые я наставил ему несколько дней назад. Ферман заложил руки за спину и вытянулся в псевдовоинской стойке, разглядывая нас точно генерал на параде. Потом откашлялся, прочищая горло, и обратился к нам все еще хриплым и сдавленным голосом:

– Полагаю, мы пришли сюда, чтобы вроде как проводить Шнобеля и спровадить его в эту самую Небесную Зону, которую он не создавал.

– Небесная Зона, – пропыхтела у меня за спиной Мортонсен. – Ну да, как же.

– У меня тут к вам пара слов, – продолжал Ферман. – Я первым скажу: «Ребята, я ведь к такому совершенно не привык – стоять да разглагольствовать над телом того, кого я знал». Потому как я вообще для этого не приспособлен. В смысле, я предпочитаю жить, причем как можно дольше, потому как смерть – все равно что конец. Так что пока я жив и могу дать этой жизни пинка – я и дам, причем дам посильнее. А как больше не смогу, значит, все, каюк. Слышите, что я вам говорю? Если, скажем, старый бурдюк откажет – ну, или еще там какие функции организма, – значит, самая пора кончать с этой жизнью. Сечете, о чем я?

– Уж скорее бы, – прошептала Харбисон.

– Но сейчас речь не обо мне. А о Шнобеле, бедном мертвом Шнобеле. Бедный мертвый Шнобель. Питер, вот как его звали на самом деле. Мне сказали, надо обязательно об этом упомянуть. Питер Ричард Свишер. Ну не самое ли подходящее имя для кого-нибудь из Милашек? Неудивительно, что он себя прям ненавидел. Будь у меня такое имечко, я б повесился. Кстати, сдается мне, это к его чести – что он смог с таким именем долго протянуть. Вот я – ну точно повесился бы, как только понял, до чего в тягость жить с таким призванием.

– Призванием? – прошептала Хонникер.

– Полагаю, он имеет в виду «прозвание», – так же шепотом отозвался я.

– Но теперь добрый старый Шнобель – жратва для червей, а мы пришли сюда, чтобы проститься с ним, – захохотал Ферман. – Или сказать ему: «Скатертью дорожка». На самом-то деле, – тут он обозрел нас всех критическим оком, – вы ведь все так и думаете сейчас: «Скатертью дорожка. Счастливо отделались». А может, даже и так: «Ну вот, один уже помер, лиха беда начало». Но знаете что? Я с вами согласен! Во всяком случае насчет Шнобеля. Понимаете, не очень-то я его уважал, между нами говоря. Он был все равно что здоровый вонючий альбакор[9]9
  Альбакор – длинноперый тунец.


[Закрыть] у меня на шее…

– Альбатрос, – шепнул я Хонникер.

– Альбакор тоже подходит, – прошептала она в ответ.

– Вечно хныкал по ночам. А его приступы хандры – ну точь-в-точь как у какой-нибудь гребаной девчонки во время месячных. Он только и был счастлив, что последние месяцы, когда Боддеккер вытащил нас из той дыры на улице, а Шнобель заполучил себе славную квартирку и эту вот ядерную секс-бомбочку. – Он покосился на Манди и подмигнул. – И все равно на него накатывало. Он, мол, не хочет больше якшаться со мной и остальными парнями, не хочет браться за старое, заниматься тем, чем мы все вместе всегда занимались. – Тут Ферман вдруг покраснел. – То есть только без всяких там дурацких выводов. Я имел в виду… ну, вы понимаете. Настоящие мужские дела. Вздуть кого-нибудь или…

Он нечаянно встретился глазами со мной. А я не спешил отводить взгляд. Мы так и смотрели друг на друга, пока Ферман виновато не потупился.

– В общем, так. По крайней мере Шнобель успел отхватить себе жизни, сечете? А это уже куда больше, чем удается большинству людей, потому что обычно людям только кажется, что они живут, а сами даже не знают, что такое настоящая жизнь. Думают, у них все есть, а сами и не знают, что именно. Чтобы понять, что у тебя есть, непременно надо оказаться на самом краю, над обрывом… Чуете, о чем я? А когда живешь на краю, рано или поздно оступишься. Оступишься, полетишь – и бряк! Башкой об землю. Все, ты мертв, мертвее мертвого. Скажете – профессиональный риск? А вот ни фига. Лучше скажите – жизненный риск. Живешь на краю, значит, долго не заживешься. Ну и что тут такого? Зато по крайней мере знаешь, что такое жить. Успеваешь урвать свой кусок.

Ферман замолчал и оглянулся через плечо на тело Шнобеля, как будто хотел еще что-то добавить, но забыл, что именно. Несколько мучительно долгих и неловких секунд он таращился на мертвого друга, а потом вытер ладонь о штаны.

– Так что каким бы жалким ничтожным ублюдком ни был Шнобель, а это он получил. По крайней мере хоть это. – Лицо Фермана прояснилось, и он махнул двум оставшимся Дьяволам. – Давайте, ребята. Сделаем чего хотели – и дело с концом.

Джет с Ровером угрюмо вышли из толпы и. обойдя вокруг погребального ложа, встали сзади. Каждый держал по большой жестяной банке с ярко-красной надписью: «ПРЕИСПОДНЯЯ! НАДЕЖНОЕ ЗАЖИГАТЕЛЬНОЕ СРЕДСТВО». Синхронно, как на параде, и торжественно-церемониально оба Дьявола отвинтили колпачки, встали над телом Шнобеля и по кивку Фермана принялись обливать погибшего сотоварища с головы до ног, тщательно следя, чтобы ни одна капля не попала на них самих. Закончив, они швырнули банки на гроб и отступили к остальным собравшимся. Топливо уже начало дымиться.

Ферман запустил руку за пазуху и вытащил длинную красную ракету. Важной поступью отойдя к толпе, он жестом приказал Роверу с Джетом встать рядом с ним.

– ШНОООООБЕЛЬ! – заорал Ферман хриплым, надтреснутым голосом. – ТЫ СДОООООХ! – Он отвинтил предохранительный колпачок. – Отправляйся домой, геморрой гребаный!

И с этими словами швырнул ракету. Она описала дугу в воздухе, начала стремительно опускаться и, не долетев футов пяти до гроба, внезапно взорвалась слепящей вспышкой. Жаркая ударная волна едва не сбила нас с ног, затолкав рвущиеся с губ крики ужаса обратно в глотки. Мы не столько услышали, сколько почувствовали взрыв, а когда пришли в себя, сине-белые языки пламени уже сожрали почти весь гроб и плясали, вздымаясь к небесам.

Трое оставшихся в живых Дьяволов задрали головы, провожая плывущие по воздуху клубы дыма и хлопья золы пронзительным жутким воем.

Заунывный вопль все длился и длился. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, они ждали, что и толпа присоединится к их погребальному кличу. Но мы молчали. Мы были не из тех, кто поддержал бы подобное начинание. Послушать Фермана, так никто из нас и не знал, что такое настоящая жизнь, а потому не мог ощутить, что чувствовал Шнобель, и воскорбеть об утрате. Мы молча следили, как Ферман, Джет и Ровер воют над пламенеющими останками их погибшего сотоварища.

Когда огонь догорел, Джет с Ровером схватили по большому совку для угля и принялись сбрасывать то, что осталось от Шнобеля, с пирса. Ферман извлек переносной чип-плейер, подключил его и, подбоченившись, воззрился на нас.