Текст книги "Спектакль"

Глава 21

Натали крутила в голове вопросы к маме, выписывая и переписывая их перед сном в дневник. Затем она сделала то, что, как теперь она решила, нужно было сделать сразу.

Рассказать Агнес о видениях.

Она не могла быть настолько лицемерной, чтобы выпытывать у мамы секреты, в то время как у нее есть свои секреты.

Достав самую красивую бумагу, которую она приберегала для особых случаев, она написала письмо.

Дорогая Агнес,

друг мой, надеюсь, что ты простишь меня. Я и так слишком долго это от тебя скрывала и не могу больше.

Я знаю намного больше об этих убийствах, чем ты можешь себе представить, потому что со мной происходит нечто – во всех смыслах этого слова – невообразимое.

Натали сначала писала медленно, подбирая слова. Затем дала им выплескиваться на бумагу и рассказала ей обо всем: что она на самом деле имела в виду в своей первой открытке, как провал в памяти украл воспоминание Натали о написании второго письма, визит к гипнотизеру. Она спросила, слышала ли Агнес об экспериментах доктора Энара и если да, то что знала о них. Она писала страницу за страницей. Избавление от гнета тайны освободило ее.

Обещаю объяснить подробнее и ответить на любые вопросы, когда встретимся на обед в Le Canard Curieux на следующий день после твоего возвращения в час дня. Я помню, что мы договорились на это время и день перед твоим отъездом в Байе. Они все еще в силе?

Bisous,

Ната

P. S. Надеюсь, ты меня пока не разлюбила, а также что понимаешь, насколько важно мне было узнать, как ты проводишь лето. Много-много раз я думала о том, что предпочла бы учиться печь пироги, или гулять по городу, или дразнить Роже вместе с тобой, или проводить день на пляже вместо все этого. Прости меня.

Закончив письмо, Натали была уже очень утомлена и почти сразу заснула. А проснулась с уверенностью и готовностью говорить с мамой. Может, наконец у нее будут ответы насчет тети Бриджит, о ней самой. Она мысленно подготовилась принять правду.

Вложила найденный вчера газетный листок в свой дневник и захватила его с собой на кухню, куда вошла с улыбкой. Мама заканчивала завтрак и не подняла на нее взгляда.

– Что ты вчера вечером делала в моей комнате?

Видимо, у мамы тоже были вопросы. Натали надеялась, что это будет один из тех случаев, когда мама забудет о своем «позже поговорим».

– Я тебе говорила. Я пошла туда за Стэнли.

– Не лги. – Мама посмотрела на нее: в глазах ее было разочарование.

Натали вспыхнула.

– Я кое-что искала, бумаги, которые папа как-то принес домой.

Мама подняла бровь, ожидая продолжения.

– То, что тебе Бриджит написала давным-давно, когда она была в доме мадам Плуфф, прямо перед тем, как… переехала.

Что бы мама ни ожидала услышать, но точно не это.

Натали спокойно заговорила:

– Кое-что меня заставило задуматься о том дне, и я вдруг вспомнила все подробности и не могла не поискать. Я боялась, что ты меня поймаешь, не знала, что делать, когда ты вошла, и почему-то испугалась и наврала. В ящике была газета, и я ее взяла. Та, где написано о вашем бракосочетании.

Она передала маме старую газету.

– Не надо было там шнырять, – сказала мама, нахмурившись. – К тому же можно было просто спросить меня об этих бумагах.

Мама была права. Можно было спросить и нужно было спросить ее о бумагах. Но эти видения, это любопытство все прокляли, заставили Натали громоздить одну ложь на другую. Это началось с уклонения от вопросов месье Ганьона с того самого судьбоносного дня с Одетт. Скрывать от мамы и скрывать еще больше от Агнес. Даже в ссоре с Симоной, которая знала почти все, ей пришлось удержаться и не рассказать ничего об угрозе Темного художника. И не было ли то, что она выбросила сосуд с кровью, также ложью, даже если только по отношению к себе самой?

– Мне жаль. – Натали поймала мамин взгляд и села за стол. – Так… что насчет бумаг тети Бриджит?

Мама слегка обернулась через плечо, будто смотрела в прошлое.

– Большую часть того, что она написала, было не разобрать. Папа настоял на том, чтобы все равно сохранить записи, и принес их домой. На следующий день они пропали.

Что-то в маминой речи: ритм, глухой тон, горечь проглоченной боли – подсказали Натали, что она коснулась неприятного воспоминания.

– Пропали?

– Он сказал, что сжег их.

Она прикусила губу изнутри.

– Я об этом даже не думала.

– Почему ты вообще думала о них? – Мама скрестила руки. – Все эти годы ты просто принимала как есть и тетю Бриджит, и место, где она живет. А теперь задаешь все эти вопросы.

– У меня есть еще один, – сказала Натали, стараясь, чтобы голос не дрожал: – Учитывая то, что я прочитала.

Она перевернула газетный листок и указала на статью об Энаре:

– Это.

Мамино лицо окаменело.

– Что такое?

– Думаю, тетя Бриджит была одной из его пациенток. – Наконец те слова, которые за ночь чуть не прожгли дыру в ее языке, вышли наружу. – Я права? Ей делали такое переливание крови? Поэтому она оказалась в психиатрической лечебнице?

Мама не отрывала глаз от газеты. Она медленно подняла голову, сцепила руки с непослушными пальцами и откинулась на спинку стула.

– Нет.

Натали уставилась на нее.

– Я тебе не верю.

– Мы не будем об этом говорить.

– Нет, будем! – Натали скрестила руки. – Почему это нет?

Мама сжала руки крепче, большие пальцы впились в кожу.

– Откуда это взялось? Этот допрос? Это поведение? Я не позволю тебе так со мной разговаривать. Я твоя мать, а не Симона.

Сердце кольнуло. Мама не знала о ее ссоре с Симоной, что было еще хуже.

– Значит, это мне полагается быть у Св. Матурина.

Мама всплеснула руками.

– Вот так странный вывод. О чем ты говоришь?

– «Озарение». Тетя Бриджит писала это слово в своих бумагах. И оно здесь, в статье, слова о «приходящем озарении» – Натали побарабанила пальцем по газете. – Тетушка заявляет, что у нее было озарение, что ей являлись в видениях будущие преступления, которые она пыталась предотвратить. Затем, полагаю, она сошла с ума в какой-то момент, как люди, о которых написано в статье. Я неправа?

Одним стремительным движением мама отодвинула стул и встала. Она зашла за стул и крепко схватилась за спинку, будто ей нужна была поддержка. Она посмотрела на свои шрамы и выдохнула.

– Нет, ты права. Все, что ты сказала, – так и было.

– Так? – Натали спросила голосом, где изумление смешалось с горечью.

– И что теперь? – спросила мама тихим, ровным голосом, который показался Натали пугающим. – Тебе известна правда, и ты знаешь о позоре нашей семьи. Твоя тетя сошла с ума, потому что пыталась получить магические способности. Все считают ее глупой из-за того, что она участвовала в этих экспериментах. Чего тебе еще? Это все.

– Как насчет…

Мама затрясла головой и закрыла глаза. Она помедлила, прежде чем снова их открыла.

– Я сказала: это все. Можешь расследовать сколько угодно, спрашивать что хочешь – я не буду отвечать.

– Почему? Разве рассказать правду – значит опозорить семью?

– Да как ты смеешь?! – сказала мама с болью и негодованием на лице. – Это мне решать, а не тебе. Тебе шестнадцать. Что ты знаешь о правде?

– По сей день почти ничего и не знала, – ответила Натали, уперев руки в боки.

– Хватит. Я не буду это больше обсуждать.

Последнее предложение бросило в огонь все, что Натали хотела узнать, должна была узнать. «Я тоже пациентка доктора Энара? Случалось ли со мной что-то в детстве, чего я не помню?»

Это могло вспомниться в ходе гипноза, если бы она ему поддалась. Не так ли?

«У меня тоже видения, мама. Как у тети Бриджит».

Теперь ей придется ждать лучшей возможности, когда она снова сможет заговорить с мамой. Ей необходимо было верить, что они смогут поговорить, что она сможет ей все рассказать когда-нибудь.

Мама пошла в свою спальню, откуда через несколько секунд вышла с сумкой для покупок.

Затем она закрыла дверь в спальню на замок.

Сердце Натали охватила печаль: мама не запирала дверь столько лет.

Молчание легло между ними, как пропасть, в которой было больше вопросов, чем ответов, и которую ни одна из них не хотела пересекать. Мама вздохнула с досадой и усталостью, а потом объявила, что уходит по делам. Натали попросила ее отправить письмо Агнес. Мамин взгляд надолго задержался на конверте, и Натали подумала, что она, наверное, думает: что же Натали там написала, какие семейные секреты разболтала?

Когда мама ушла, Натали выглянула из окна. Она видела, как мама прошла по улице и исчезла из виду. Стэнли ткнулся носом в ее голень и стал виться у ног.

Она отошла от окна и ощутила, как в горле собирается комок. За ним последовали слезы. Их было так много, что она отправилась в свою спальню и стала плакать в подушку, рыдая, пока нос не заложило, а лицо не опухло.

Когда она выплакала все, что могла, а может, и больше того, то заснула. Проснулась с раскалывающейся головой и лежала, гладя Стэнли. Мама все еще не вернулась домой. Хорошо: мама подумает, что в ее отсутствие Натали ходила в морг и в редакцию.

Она призадумалась, чем сейчас могла заниматься Симона: была ли в клубе или, может, спала, потому что у нее «вампирские часы». Симона могла прямо в данный момент есть виноград, может, вместе с Луи, который наверняка рассказал ей, что Натали ходила к гипнотизеру. А возможно, Симона была с какой-нибудь девчонкой, с которой подружилась в клубе, на замену ей. Вскоре, когда Натали прошлась по всем вариантам того, как Симона могла проводить день, она задремала снова.

Так и прошел остаток дня – в туманных переходах между сном и явью. Она вспомнит потом, как мама подходила и целовала ее в лоб сразу после заката.

Головная боль утихла к утру, и это было хорошо, учитывая, что это был первый день, когда Натали полагалось вернуться к работе репортером в морге после почти недельного перерыва.

Съев немного фруктов на завтрак, она облачилась в свою мальчишескую одежду и ушла. Но забыла завязать шнурки на одном ботинке и споткнулась, перелетев последние ступеньки лестницы. Итогом были потянутая лодыжка и сводящая с ума заноза (благодаря перилам) в ладони. Сводящая с ума – потому, что она так и не смогла ее вытащить, хоть и вернулась домой за маминой иголкой и ковыряла ею, пока ехала в трамвае. И попробовала достать ее снова, стоя в очереди в морг.

Она ненавидела занозы, в отличие от кровавых мозолей, которые ей почти нравились. Они ее интриговали, потому что было довольно захватывающе, что можно проткнуть свою кожу иголкой и выпустить кровь, не почувствовав боли. Но занозы просто раздражали.

– Нет ничего хуже, да? – сказал кто-то хрипло. Высокая красивая женщина со смоляными волосами показала на руку Натали. – Мой кавалер постоянно сажает себе занозы.

– Я правша, и приходится доставать ее левой рукой. Ужасно неудобно.

Женщина поправила волосы, которые лежали венцом на ее голове, и улыбнулась.

– Хотите, помогу вам?

– Нет, спасибо, – ответила она. Что-то в поведении этой женщины отталкивало: как будто знакомое и в то же время фальшивое.

Натали продолжала ковырять и наконец зацепила кончик занозы, уже пересекая порог морга. Закончив доставать упрямую щепку, она врезалась в мужчину, стоявшего впереди нее, из-за чего он выронил свою газету.

– Je suis désolée[16]16
  Извините (фр.).


[Закрыть], – сказала она, нагибаясь, чтобы собрать разлетевшиеся страницы. Неуклюже передавая их ему, она заметила иллюстрацию на верхней половине газетного листа.

Карта Таро с мужчиной и женщиной, над которыми парил купидон: влюбленные. Она узнала эту карту, потому что она выпадала, когда Симона впервые делала себе расклад. И Симона трещала об этом целый месяц, уверенная, что это благоприятный знак для них с Луи, которым на тот момент она только восхищалась издалека.

«Темный художник прислал Таро», – гласил заголовок.

Натали поняла в это мгновение, что прошла между взглядами на заголовок и на витрину, что жертва номер четыре уже была там.

Так оно и было.

Бедняжка с оливковой кожей и темными волосами была порезана еще хуже других. Мирабель Грегуар с ее проломленным виском пока тоже оставили здесь. В видении Натали Мирабель толкнули и она упала на угол столика. У этой жертвы раны были на том же месте, где зияла рана Мирабель, а еще на горле и щеке, как и у других жертв.

Но они были глубже, сильнее, злее.

Желудок Натали сжался. Она потянулась в сумку, вынула сосуд с землей из катакомб и стиснула его с такой силой, что рука онемела.

Желание прикоснуться к стеклу, чтобы увидеть на несколько секунд случившееся, охватило ее.

«Ты пожалеешь об этом. Не делай этого. Помолись за девушку и пиши свою колонку. Это не твое дело».

Потребность прикоснуться становилась все сильнее, и Натали почувствовала, что дышит иначе.

«Может, я переборщила, или слишком рано сдалась, или совсем не как тетя Бриджит».

Каждый вдох был короче и меньше предыдущего.

Здесь было очень жарко, что странно, так как на улице жара была умеренной. Комната казалась набитой людьми под завязку, хотя их тут было не больше обычного.

В морге потемнело, будто черное облако надвинулось на здание и закрыло солнце, окунув все в тень, становившуюся все темнее и темнее…

Следующее, что помнила Натали, – это как она растянулась на холодном каменном полу, глядя в потолок. Трое, включая того мужчину, в которого она врезалась, и высокую женщину, заметившую занозу, стояли над ней. Женщина протянула руку.

– Вы упали в обморок. Как вы себя чувствуете?

Натали знала, что она наверняка залилась краской с головы до ног, потому что ей никогда, никогда еще не было так стыдно. Она приняла руку женщины и встала, очень осторожно, потому что хуже обморока мог быть только второй обморок сразу после первого.

– Мне полегчает, как только выйду на свежий воздух. Merci beaucoup[17]17
  Большое спасибо (фр.).


[Закрыть].

Натали опять посмотрела на стекло.

«Видения и так причинили достаточно вреда. Не надо».

Она сделала шаг и услышала, как что-то хрустнуло на полу.

Ее флакончик с землей из катакомб – разбит. Сухая земля разметалась по всему полу морга вперемешку с осколками стекла. Какая-то грязь для стороннего наблюдателя, но для нее – талисман и неожиданный источник успокоения. Сердце Натали упало.

– Мы это уберем, – прошептал смотритель. Несомненно, он считал, что сказал ей слова поддержки.

С щеками, которые запылали снова, она поспешила прочь. Длинными быстрыми шагами она пересекла мост и зашла в Café Maxime.

– Мадемуазель Боден, – позвал знакомый голос за плечом.

Она повернулась и увидела его лицо.

– Я видел, что случилось в морге. Вы выбежали раньше, чем я успел удостовериться, что вы в порядке. Позволите к вам присоединиться на чашку кофе?

Ее сердце затрепетало. Она никак не ожидала его увидеть. Первым инстинктом было ответить «нет», потому что… Ну, она не могла придумать убедительной причины, кроме своего стеснения.

– Прошу вас, месье Ганьон.

– Зовите меня Кристоф.

Глава 22

Ее внутренности сделали пируэт.

– Зовите меня Натали.

По имени. Значит, больше никаких официальных вопросов?

И кофе. А это что еще значило?

Они прошли в дальнюю часть открытого кафе на почтительном расстоянии, а Натали хотелось идти с ним под руку. Кристоф показал ей жестом, что будет следовать за ней, и в этот момент она снова уловила древесный запах с лемонграссом. Пока официант готовил столик, Натали смотрела на мужчину за соседним. Газета Le Petit Journal лежала открытой на странице с историей о картах Таро. Она попыталась что-нибудь прочитать через его плечо, но он что-то рисовал, кажется, варьете, и ей ничего не было видно.

Официант усадил их и принес меню. Кристоф заказал кофе. Натали попросила кофе и тарелку с сырами, фруктами и хлебом, хотя мечтала о сэндвиче. Если он передумает и захочет есть, она сможет предложить ему ломтик сыра бри или ветчины.

– Я подумал, что нам давно пора поговорить, – сказал он тоном менее официальным, чем раньше. Поза его тоже была расслабленной. Будто переход на «ты» изменил его поведение, успокоил. На нем была светло-голубая рубашка (которая, как заметила Натали, делала его глаза еще красивее), а волосы непривычно растрепаны.

«Может, они растрепались, пока он спешил ко мне?»

Как только она подумала об этом, сразу раскраснелась. «Глупости».

– Прости, я не хотел тебя смутить.

Что, конечно, заставило ее покраснеть еще сильнее.

– Я в порядке, – сказала она, мечтая, чтобы щеки ее наконец вернулись к нормальному цвету. – И спасибо за беспокойство. Я благодарна. Не знаю, что там такое произошло. Наверное, из-за жары. А может, из-за того, что я мало съела на завтрак. О, и головная боль вчера была. Такое раньше случалось всего дважды. Первый раз – в библиотеке, когда я готовилась к экзаменам. Было около трех часов пополудни, а я за весь день съела только булочку с шоколадом, что и сейчас могло быть моим завтраком, если бы я его сегодня съела. Это моя любимая сладость. А второй раз был прошлым летом в парке, тогда было очень жарко, и я резко встала на ноги, после того как несколько часов читала «Отверженных».

«Почему я болтаю без остановки? На меня непохоже. Говорю так же быстро, как месье Патинод. Руки дрожат. Руки, пожалуйста, перестаньте. Пожалуйста.

А теперь и мысли у меня несутся бессвязно».

Левый уголок рта Кристофа приподнялся в полуулыбке.

«Дыши».

Натали выпрямилась со смешком.

– Поговорить, да? Как видишь, я уже начала.

Принесли еду и кофе. Она жестом предложила ему угощаться, а когда он отказался, невольно почувствовала себя разочарованной.

– Итак, – сказал он, барабаня пальцами по кофейной чашке, – ты в морге каждый день или по меньшей мере каждый день из тех, что я там. Почему?

Натали отрезала кусочек хлеба и на секунду задержала на Кристофе взгляд перед тем, как откусить кусочек, думая, знает ли он сам ответ на этот вопрос или нет.

– Однажды ты уже на это намекала даже, в тот день, когда мы встретились у входа на почту. – Он улыбнулся так быстро, будто подмигнул. – Можешь сказать, что я излишне настырно любопытен.

– Думаю, то же самое можно сказать и обо мне, – сказала она со смешком и подобрала несколько крошек с поверхности стола кончиком пальца. – Я… я пишу репортажи из морга в Le Petit Journal.

Кристоф откинулся на спинку стула и скрестил руки. На мгновение его лицо даже замерло в задумчивости, стало нечитаемым, а потом снова расслабилось и приняло выражение замешательства.

– Можешь сам сходить на улицу Лафайетт и спросить месье Патинода: он главный редактор и друг моего отца, – сказала Натали, сидя особенно прямо. – Или я скажу тебе одну-две фразы, которые включу в свою статью, и ты их завтра увидишь в газете.

– Ты… ты не шутишь? – спросил Кристоф, убирая руки с груди.

– Вовсе нет, – Натали взяла кусочек сыра, рассказывая ему, как она получила работу и как долго там пробыла. – Кстати, насчет той встречи на почте. Ты меня еще спросил о моей одежде, помнишь?

Он кивнул.

– Я надеваю брюки, когда иду в Le Petit Journal, – сказала она, пожав плечами. – Месье Патинод счел, что мне лучше рядиться в мальчишку, чтобы не выделяться.

– Вот в чем дело! – Кристоф откинул голову назад и рассмеялся. – Старина Патинод! Я его, кстати, хорошо знаю. Это на него похоже.

Натали нахмурилась.

– Что в этом смешного?

– Я смеюсь не над тобой, не над ним и не над твоими брюками. Я смеюсь над собой, – сказал он с ухмылкой. – Должен признаться: я был ужасно смущен в тот день, у почты, и не знал, что и думать… Брюки эти и все остальное. Я… я никогда не видел девушек ни в чем, кроме юбок и платьев.

Она усмехнулась. Он и правда странно себя вел в тот раз.

После пары секунд молчания он отпил кофе и прокашлялся.

– Я обратил внимание, что ты сегодня не стала прикасаться к витрине в морге.

Это заявление упало на нее как огромная, всеохватная дождевая капля, которая охватила ее смущением.

– Pardonnez-moi?[18]18
  Простите, что? (фр.).


[Закрыть] – Ее смутило, что он знал. Знал что? Больше, чем должен был, по крайней мере. Они просто вели легкую беседу, а теперь вот это. Будто из-под нее резко выбили стул.

Он подпер руками подбородок.

– Это значит, как я считаю, что что-то происходит, когда кладешь руку на стекло.

Натали, которая на мгновение задумалась, не показалось ли ей, что он это сказал, в ответ отпила кофе. Эти несколько секунд тянулись будто пятнадцать минут.

– Это смелое заявление, месье Гань… Кристоф.

Следующая мысль кольнула ее в сердце. Это дружелюбное, легкомысленное поведение могло быть просто способом вытянуть из нее информацию. Может, он подумал, что она больше расскажет, если он будет вести себя расслабленно; возможно, весь этот разговор, по сути, был для дела, а не для удовольствия. Она стиснула зубы и придвинула тарелку поближе, злясь на себя за то, что испытывала к нему такую симпатию.

Он оглянулся по сторонам, прежде чем ответил.

– Я видел тебя не только в первый раз – а каждый раз, когда появляется жертва Темного художника. Пара, которая стояла рядом с тобой в демонстрационной комнате, тоже это однажды сообщила. Они слышали, как ты сказала имя «Мирабель».

Хм, то есть это не Симона сдала информацию насчет Мирабель. Тогда это, наверное, были те муж с женой, которые глазели на нее после видения. Ее желудок сжался, когда она вспомнила, как они отодвинулись от нее, будто ее следовало бояться.

Она нарисовала пальцем на столе знак вопроса.

– Вот тут я не знаю, что сказать.

– Прошу прощения за неожиданный вопрос. Но не было легкого способа его задать.

Она посмотрела вниз. Маленькая птичка у ее ног клевала крошки, напомнив ей о первом видении: как она потом пошла в кафе, пытаясь понять произошедшее, и как скормила тогда птичкам почти весь свой круассан.

– Я отреагировал с вежливым недоверием, когда та пара мне рассказала, – добавил Кристоф. – Чтобы не задавали вопросов.

Погодите: то есть он ее защищал?

Натали смотрела на него: идеальный нос и наблюдательные голубые глаза. Либо он превосходный актер, либо говорит правду. Это дружелюбие искреннее – но при этом все такое же необъяснимое.

– Зачем меня защищать? И почему столько внимания к моей персоне?

Да, неделикатно. Но это повернуло разговор в другое русло, чего она и хотела сейчас больше всего.

– Я считаю, что тайну личной жизни, твоей или любого другого человека, стоит защищать. Что бы там ни произошло, когда ты дотронулась до стекла, – это твое дело. Я внимательно за тобой наблюдал с нашей первой встречи, но, если честно, я тебя и до этого уже заметил. – Кристоф прокашлялся и взял кусочек бри с ее тарелки, будто в подтверждение их внезапного сближения.

Она вспыхнула.

– Спасибо. Я рада узнать, что у меня есть… есть друг.

Птичка, охотившаяся за крошками, то ли вскочила, то ли взлетела на стол и клюнула крошку.

– Я рад, что мы поговорили, – сказал Кристоф, провожая взглядом улетающую птичку.

Она не знала, то ли его смягчившийся тон сыграл роль, то ли готовность ее защищать, то ли его симпатия к ней. Ее должны были расстроить его вопросы, но этого не случилось. Все ее инстинкты говорили: она может ему доверять.

– Кое-что случилось на днях, – сказала она, прикусывая губу. – Я никому не рассказывала: была так зла и расстроена, просто хотела, чтобы все испарилось.

Выражение его лица было внимательным и понимающим.

Так что она рассказала Кристофу все: о склянке с кровью, о записке со словом «озарение» и о том, как она все это бросила в Сену.

Когда он ответил пониманием, а не назидательной речью, она решила рассказать ему и о письме от Темного художника, и о том случае, когда она почувствовала за собой слежку.

Он слушал напряженно, будто все, что она говорила, было самым важным, что он когда-либо слышал. Натали это нравилось.

– Спасибо, что это оказалось проще, чем я ожидала, – сказала она с улыбкой облегчения. Она допила свой кофе и держала чашку обеими руками.

– Пожалуйста. Не знаю, как ты могла все это держать в себе так долго. Ты очень храбрая, – сказал он, похлопав ее по руке, и положил свою руку на ее, задержав на секунду, прежде чем убрать и поправить ею свой воротничок.

Натали покраснела от его слов и такого легкого прикосновения, что оно пощекотало и тут же исчезло, как аромат духов. Она уставилась на камни мостовой у своих ног.

– Итак, – сказал он, расправляя воротничок, – что происходит, когда ты прикасаешься к витрине?

А, ну конечно, он любит допросы. Надеяться, что его любопытство не вернется, было тщетно.

Кажется, пара досочек выпала из построенного между ними понимания. Она могла соврать, и он понял бы, что она врет, потому что у него, казалось, был особый нюх на это; могла сказать правду – и тогда реакция могла быть какой угодно. Натали сжала пальцами чашку.

– Ты мне не поверишь, если расскажу.

– Может, и поверю. Я много с чем сталкивался в жизни.

Натали нахмурилась.

– Это другое.

Он посмотрел в сторону. Мужчина, который рисовал сценку из варьете, кажется, подслушивал. Приглушенным голосом Кристоф продолжил:

– А что если я скажу тебе, что как представитель полиции я встречал кое-кого, кто может передавать мысли на расстояние нескольких километров и использует для этого животных, и того, кто видит будущее других людей, стоит только взять их за руку? А еще один имел нюх на кровь и смерть не хуже, чем у гончей.

У Натали защекотало все тело, изнутри и снаружи.

– Ну, это… очень необычные люди.

– Да. И, подозреваю, ты тоже необычная. – Он склонился ближе. – Можешь рассказать мне, Натали.

Способна ли она?

Способна. Он не относится к ней как к ребенку, сумасшедшей или выдумщице. Его честность и желание поговорить привлекали ее, особенно на контрасте с поведением мамы, попытавшейся скрыть правду, а потом оборвавшей разговор. Кристоф пока отнесся ко всему очень понимающе. Может, и это он поймет.

– У меня… у меня видение каждый раз, когда прикасаюсь к витрине. В первый раз это получилось случайно, и я долго не могла понять, что это. – Натали выпустила из рук кофейную чашку и отодвинула ее. Вздохнув, она рассказала ему все: от первого видения до третьего, включая анонимное письмо в полицию, ее недавнее открытие по поводу белых перчаток и потерю памяти, случавшуюся с ней после каждого видения.

Она рассказала ему и о своих догадках о месье Перчаткине, какими бы несовершенными они ни были. Кристоф не счел, что он подходящий кандидат в подозреваемые, и хотя ее собственные подозрения стали тускнеть, по крайней мере, это было возможно. А больше никаких зацепок и не было.

И снова он был полностью поглощен ее рассказом, отчего она ощутила себя самым интересным человеком в мире.

Вот так она ему и рассказала о видениях и чувствовала себя при этом абсолютно нормально.

– Люди, которых ты упомянул, – сказала она, делая ударение на слове «люди», – получили свои способности в процессе экспериментов доктора Энара?

– Да.

Ее сердце задрожало от нетерпения.

– Я недавно узнала, что моя тетя тоже была его пациенткой. Она видела сны о том, что кто-то собирается убить младенца. Она сейчас в психиатрической лечебнице, думаю, из-за переливания и его побочных эффектов, так что я не могу с ней поговорить об этом. А мама отказывается отвечать на мои вопросы.

Кристоф сморщился.

– Об Энаре?

– Обо всем, – продолжила Натали. – Она отказалась говорить об этом, и я не успела задать ни одного вопроса. Я не уверена, но предполагаю, что я тоже могла получить такое переливание крови в детстве. Иначе чем еще это объяснить?

– У них были причины тебе не рассказывать. Несомненно, они хотели тебя оградить от этого. – Он нахмурился задумчиво. – В каком году ты родилась?

– В 1871-м.

– То есть тебе шестнадцать?

– Да.

Странно: гипнотизер тоже спрашивал, сколько ей лет.

– Натали, не знаю, как тебе это сказать, – проговорил он. Несколько раз он открывал рот и снова закрывал, вероятно, в поисках правильных слов. – Ты не могла быть пациенткой доктора Энара. Его убили в 1870 году.