Текст книги "Спектакль"

Глава 38

Натали сделала подробную запись в дневнике тем вечером. Видение. Тела в морге. Разговоры с Симоной, Кристофом и матерью. Мама испытала такое облегчение от новостей про Темного художника, что долго продержала Натали в объятиях, плача.

Какой-то кусочек этого дня, а может, следующего, будет забыт. Это было как переворачивать карту Таро и думать, что же на ней, или пойти к гипнотизеру и гадать, что расскажешь. Какой-то элемент реальности будет извлечен, убран неуклюжим, невидимым хирургом. В конце концов некая часть этого, которую она записывала с такой ясной головой, будет казаться чужой.

И действительно, на следующее утро она обнаружила, какие абзацы кажутся написанным будто на китайском, русском или греческом.

Провал в памяти на этот раз пришелся на само видение.

Горечь обожгла ее, когда она осознала это. Почему она не могла забыть видение с Агнес? Нет, нет. То останется с ней. Фрагменты видения мелькали в ее голове, когда хотели, днем или ночью. А его она больше всего хотела забыть. Вместо этого она будет носить его в себе всю жизнь, как мешок с кирпичами, привязанный к душе.

И все же.

Натали провела пальцем по корешку дневника. Она была благодарна за то, что ее избавили хотя бы от одного ужасного воспоминания, даже если не того, которое ее ужасало больше всех.

Значило ли это что-то еще?

Забыть то самое, что дар дает… Был ли это знак, что ее дар заканчивается?

Несколько часов спустя она поделилась этими размышлениями с месье Патинодом. Она пришла рассказать ему, что в связи со смертью Темного художника готова возобновить работу над колонкой. (Она также хотела узнать, как Морис Кируак, который не знал, что видит Темного художника, описал его труп.) Он был рад ее новостям и сказал, что она может начать с завтрашнего дня.

– Я могу только судить по своему опыту и опыту моих знакомых, – начал он, складывая пальцы домиком, – но не думаю, что твой дар слабеет. Иногда наши способности меняются, пока мы приспосабливаемся к ним, как то, например, что твои видения больше не идут задом наперед.

– И то, что они стали длиннее. – Стоило ей это произнести, как кое-что еще пришло в голову. – Может, дело в… Агнес? Могла ли моя близость с ней это изменить?

Месье Патинод поправил очки, которые сейчас были тоньше, чем за долгое время.

– Не знаю.

– А может, моя встреча с самим Темным художником? Могло ли то, что я была рядом с ним, его даром, повлиять на мой? Раз мои способности связаны с ним?

– И снова – не знаю. Не должно, насколько я понимаю. Но кто может знать наверняка? Это и была одна из причин смешанного отношения к экспериментам Энара: результаты были не настолько предсказуемы, как все надеялись, – месье Патинод положил локти на стол. – Магия и наука вместе стали чем-то другим, что не было ни магией, ни наукой. Поэтому хочу дать тебе то, что углубит твои знания.

Он открыл ящик стола и достал что-то оттуда.

– Моя жена нашла это на дне коробки с книгами, – сказал он, передавая ей буклет. – Это с 1866 года. Я и забыл о его существовании, иначе рассказал бы тебе. Можешь оставить себе.

«Зачарованная наука или наука зачаровывания?», автор – доктор Пьер Энар.

Натали ахнула. Она почувствовала себя так, будто ей дали карту сокровищ.

– Merci beaucoup! – Она держала маленькую книжечку осторожно, будто если слишком сильно сдавить, то секреты ее выплеснутся и разольются по полу. В ней было нечто знакомое, причем настолько, что она могла поклясться, что уже видела ее где-то или, может, слышала, как кто-то упоминал это название.

– Текст немного суховат, – сказал месье Патинод, – но ты можешь там найти какие-то ответы. Интереснее всего для меня то, что, несмотря на всю спорность предмета, факты приведены правдивые, то есть правда в том виде, как он ее понимал во время написания. Это я могу утверждать благодаря своему дару.

Натали уложила книжицу в сумку и снова его поблагодарила. Затем на мгновение прижалась спиной к стулу, взгляд ее уплыл в окно, а потом вернулся к нему.

– Вы мне как-то сказали, что проявившиеся способности говорят нечто о самом человеке.

Месье Патинод открыл портсигар и щелкнул по нему, чтобы достать сигарету.

– Неизменно, – ответил он, чиркая спичкой, и закурил. – И часто это довольно удивительно, по крайней мере, отличается от ожиданий.

– Кажется, я знаю, – начала она, – что мои видения говорят обо мне. У меня есть пристрастие ко всему страшному, как вы уже догадались, так что это наверняка часть картины, – она вдохнула и выпустила этот воздух с шумным выдохом. – Еще думаю, что я такой человек, который предпочитает видеть жизнь без прикрас. И смерть – тоже, неважно, насколько она жестока и уродлива.

– Все это делает тебя превосходным журналистом, должен отметить, – месье Патинод улыбнулся, затягиваясь.

– Спасибо, – сказала Натали. Она смотрела, как он выдыхает, завороженная эфемерностью дыма. Только что он был, и вот его уже нет – в мгновение ока.

– Еще, – добавил он, – проблески правды, особенно о себе и своей сущности, это праздник. Помни об этом.

Эти слова что-то разбудили в ее памяти, как нитка, приводящая в движение марионетку. То, что гипнотизер ей сказал на прощание: «Помните, кто вы такая, и тогда поймете, почему не можете забыть».

И тогда она вспомнила. Месье Лебо, гипнотизер. У него были бесконечные стопки книг, и она скользила взглядом по названиям. Вот где она видела книжку Энара. «Зачаровання наука или наука зачаровывания?» Буклет с названием, который ей напомнил загадку.

Когда она ходила к месье Лебо, то еще не знала своей сущности, так сказать. Даже после того как пришла к нему, чтобы понять свой дар, она еще не сознавала его полностью. Возможно, не понимала до сих пор. Но этого было уже вполне достаточно.

Этого и, конечно, собственных слов Энара.

Последнее, что Натали сделала перед сном этим вечером, – перечитала части текста книжицы, которые сама и подчеркнула в «Зачарованной науке или науке зачаровывания?». Она прочитала ее дважды за вечер. Первый раз – сама, второй раз – зачитывая фрагменты вслух маме, которая никогда ее не читала. Натали была рада этому; впервые с момента, когда она рассказала маме о видениях, они изучали Озаренных вместе.

В буклете была двадцать одна страница, некоторые места написаны научным языком, который Натали не показался интересным. Ей понравились более захватывающие части.

Идея таких экспериментов не пришла ко мне за час или за день. Напротив, это явилось, как мне кажется, результатом многих лет наблюдений (к этому я вернусь ниже) в сочетании с моей большой любовью к греческой мифологии и тому, что можно назвать магическими составляющими христианской веры. После эпохи, когда наши величайшие мыслители (Декарт, Вольтер, Локк) полагались исключительно на разум, назрела необходимость чего-то менее сурового, как я считаю. Дух человеческий нуждается в украшении.

Касательно того, что я счел достойным наблюдения, – это не было обыденным. Это было необычное, это были элементы нашего мира, которые являлись природными, но в то же время отличались от него, и они привлекали мое внимание больше всего. Те, кто обладал музыкальным, литературным, художественным гением, как и кошка с лишними пальцами на лапе; Чанг, китайский гигант двух метров ростом, который появлялся в Лондоне прошлым летом; тюльпан, выделяющийся своей яркостью на фоне остального сада. Я задумался, возможно ли обуздать наукой величайшие проявления человеческой природы и добавить их к сущности конкретного “Я”.

Затем он продолжил (и никак не переставал говорить, подумала Натали) о своих исследованиях, используя сложные термины и формулы, которые она просмотрела мельком. Он метался от подробности к расплывчатости в презентации своей работы («секретность необходима для большинства областей моих исследований») и говорил о науке и медицине, об алхимии и обрядах как древних, так и современных. Скукота.

Следующий фрагмент, который привлек ее внимание, был рассказом доктора Энара о его первых экспериментах.

На момент написания этих строк восьмерым людям были сделаны переливания. Протяженность времени, прошедшего с момента их переливаний, разнится от двух недель до трех месяцев. Семеро успешно проявили магические способности: 1) мужчина 19 лет, который слышит мысли последнего человека, к руке которого прикоснулся; 2) мужчина 41 года, способный идеально повторить любой услышанный голос; 3) женщина 46 лет, которая может исцелять взглядом; 4) мужчина 55 лет, кто во снах предсказывает болезни; 5) женщина 27 лет, которая может различить финансовое положение человека по запаху; 6) мужчина 22 лет, способный передавать мысли другим людям, используя животных в качестве носителя; и 7) женщина 39 лет, которая читает прошлое людей, погладив их волосы.

Восьмой участник (возраста 33 лет) загадочен. Его переливание не смогло вызвать магические способности. Мое обследование его тела и разума до, во время и после не выявило возможной причины. Я пометил это как вопрос для дальнейших исследований.

Я встречался с участниками каждую неделю в первый месяц, затем – раз в месяц. Все, кроме «номера восемь», довольны результатами. Все, включая восьмого, чувствуют себя хорошо.

Отметим, что есть различия в силе магического дара. Четверо пациентов докладывают об усилении своих способностей по прошествии времени; у троих они остались на том же уровне после переливания. Одна пациентка забеременела и спросила, унаследует ли ребенок ее дар. Моя теория предполагает, что не унаследует, так же как ребенок не наследует перелом пальца, если он есть у родителя, или предпочтение к синему цвету, если родитель его проявляет.

Тем не менее человеческое тело – сложный механизм. Так же, как я не знаю, почему восьмой участник не приобрел магических способностей, я не могу утверждать, что не возникнут обстоятельства, при которых ребенок может обладать магическими способностями.

Это предложение Натали подчеркнула самой толстой линией. Ей пришлось перечитать его несколько раз, чтобы убедиться, что она правильно его поняла. Может, она была единственным ребенком Озаренного родителя, который проявил магические способности. А может, и не единственным, но остальные скрывались. То, что месье Патинод, и Кристоф, и ее мать не слышали о таких примерах, не значит, что их не существует. Сейчас это не имело значения, не так ли? Она была тут. Она была доказательством того, что невозможно доказать.

Она перелистала к концу книжечки, к финальному фрагменту, который пометила как важный.

Те, кто протестует против моей работы, утверждают, что я играю в Бога. Я не играю в Бога; я чту Его, молюсь Ему и благодарю Его за дар Озарения, который воплотился в этих экспериментах.

Подозреваю, некоторые люди будут завидовать тем, кто получил переливания. Чем больше имеет человек, тем больше другие упрекают его за это. Человек завистлив и бывает мелочным созданием. Человек также является созданием с невероятными возможностями, некоторые из них освобождены, а некоторые – в ловушке собственного узкого и ограниченного мышления. Надеюсь, что это начало новой эпохи: такой, где институт разума сливается с магией и вместе они создают новый способ проявления человеческого духа через обретение озарения.

До прочтения работы Энара Натали считала, что он был обманщиком, высокомерным и равнодушным, человеком, которого не заботили его пациенты или последствия, от которых они в итоге страдали. Она поняла теперь, что в нем было что-то большее, во всяком случае, когда-то в нем это было.

Глава 39

Темный художник разлагался, а люди в это время покупали газеты в ожидании следующего письма или толпились в очереди перед моргом, думая, будут ли они первыми, кто увидит его новый «экспонат». Некоторые из них видели его труп за два дня, что он был в демонстрационной комнате морга. Еще больше людей прочитало о нем в репортаже из морга, который описал его как «похожего на скульптуру римского императора, сокрушенного ударом молотка в висок». Репортаж также отмечал, что «одежда его была высокого качества, за исключением одной детали –не хватало кусочка в его бордовом шелковом шейном платке».

Если бы они знали, что на самом деле им стоит задаваться другим вопросом: кто убил Темного художника?

Натали посмотрела на тела в демонстрационной комнате, включая шестую жертву и Темного художника, и прикоснулась к витрине. Она, конечно, не ожидала видения, но все равно решила положить руку на стекло, на всякий случай. Может, она узнает таким образом, кто убил Темного художника.

Она также наблюдала за людьми, стоявшими в морге рядом с ней: молодой парой с детьми, группой женщин, – и думала, каково их мнение о красивом молодом человеке на плите перед ними.

Кристоф был в демонстрационной комнате у зеленой занавеси. Когда они встретились глазами, он кивнул на дверь с Медузой. Не прошло и минуты, как она сидела через стол от него в унылом кабинете вниз по коридору.

– Почему его тело еще не убрали? – Натали подергала свою кепку за козырек.

– Его опознали – кстати, несколько раз, – но никто не забрал его тело для захоронения. – Кристоф переложил какие-то бумаги в стопку.

– А шестую жертву?

– Еще не опознали.

Грудь Натали сжала тоска. Она не хотела, чтобы последняя жертва осталась анонимной, чтобы ее бросили в ту же могилу, что и ее убийцу.

– Впрочем, у меня есть кое-какие новости, – сказал Кристоф с серьезным лицом. – Мы точно знаем, что Дамиен Сальваж и есть Темный художник. Его дом соответствует твоему описанию гостиной, включая ковер и столик. Более того, у него для работы была повозка, и в ней нашли кедровый сундук с пятнами крови внутри. Предположительно, как раз его ты и видела в своем видении.

– Понемногу все проясняется. – В ее словах слышалось облегчение.

– В некотором роде, – сказал Кристоф. – Они только начали разбирать его вещи. Он жил рядом со своей мастерской, через переулок. Не в этих высоких, современных зданиях в стиле Османа. Он был сам своим соседом, так сказать. Очень уединенно.

Натали склонилась вперед, положив руки на его стол.

– Есть зацепки по поводу того, кто мог его убить? Тот, кто знал, чем он занимается, и взял дело в свои руки? Кто-то, ищущий мести?

– Полиция расследует все варианты – пока ничего. Мы получали анонимное сообщение о «красивом молодом человеке в витрине», – сказал он, – и это подтверждает твое видение. Кто-то гулял по противоположному берегу и услышал внезапную борьбу между двумя мужчинами, за которой последовал звук удушения, а вскоре за этим – всплеск.

– И все?

Кристоф пожал плечами.

– Как тебе известно, туман был густой.

Туман, который защитил его, когда он прокрался в ночи, чтобы слиться с остальными парижанами, подумала Натали. Как делал и сам Темный художник.

– Оба они спрятались у всех на виду. Как похищенное письмо у По, – сказала она, вспоминая один из своих любимых рассказов.

– Это случается чаще, чем ты думаешь.

Через пару минут Кристоф извинился и вернулся в демонстрационную комнату. Натали написала статью, сидя в его кабинете: он сам предложил, и кто она такая, чтобы отказываться? (Она чувствовала себя ближе к нему, сидя в его кресле.) Оттуда она сразу отправилась в Le Petit Journal. А после зашла к Симоне, чтобы рассказать ей, что полиция установила.

Когда Натали наконец добралась до дома, она поймала Стэнли за обнюхиванием роскошного букета цветов, всех оттенков, в вазе на столе в столовой.

Из родительской спальни раздался голос:

– Это ты, ma bichette?

Радость охватила ее сердце, отпустив только, чтобы она успела ответить:

– Да, папа!

Остаток дня Натали провела, наслаждаясь временем с семьей. Они говорили обо всем: хорошем (школьных оценках Натали, мамином варенье, папиной поездке в Бразилию), ужасном (убийстве Агнес, несчастном случае мамы, эпидемии желтой лихорадки на борту папиного корабля) и даже о некоторых обыденных вещах, составлявших их жизни с тех пор, как они расстались в апреле.

Обо всем, кроме магических способностей Натали.

Мама отвела ее в сторону и попросила подождать до ужина, чтобы рассказать об этом папе. Она хотела в последний раз поужинать всей семьей, как она сказала, «прежде чем все изменится».

Несмотря на то что все и так уже изменилось, хотела сказать Натали.

Тем не менее она знала, как важны были эти семейные моменты для мамы. Не говоря уже о том, как она была рада, что мама не рассказала ее секрет. Она сама хотела открыть его папе.

Она отвлекалась тем, что помогала маме с ужином. Пока они готовили рататуй (папино любимое блюдо), папа рассказывал истории о месяцах, проведенных в море, и Натали следила за мамиными руками, которые были ловчее, чем раньше. За ужином папины руки были непривычно неуклюжими, неловкими.

Он уже исцелил маму.

После ужина они играли в карты. Натали никак не могла расслабиться и все время ошибалась. Они раздавали снова и снова, и, когда мама подала баварский торт, живот Натали уже был так набит и едой, и ожиданиями, что она не могла больше есть. В какой-то момент разразилась гроза, которая навела Стэнли на мысль укрыться на ее коленях, пока родители наслаждались бутылкой вина, которую папа привез из Австралии.

Затем мама отодвинула свои карты в центр стола и допила вино в бокале.

– Думаю, вам двоим нужно кое-что обсудить, – сказала она, поднимаясь. Она погладила лохматые папины волосы и склонилась через его сильное плечо, целуя его в щеку. Подмигнув Натали, она ушла в спальню.

Собирая карты, Натали складывала их в аккуратную колоду, но продолжала поправлять ее долго.

– Я должна тебе кое-что рассказать, папа. Кое-что… хорошее, думаю. Мама знает об этом, она хотела, чтобы я тебе рассказала сама.

– Что ты самый лучший журналист, которого месье Патинод когда-либо нанимал? – спросил он с улыбкой, плясавшей в глазах.

– Такого он мне не говорил, – хихикнула она и отложила карты, глядя отцу в глаза. – У меня есть магические способности, папа, как у тебя, тети Бриджит и других… Озаренных.

– Озаренных. Я не знал, что тебе о них известно… – Папино веселое настроение переплавилось в невероятное удивление. Он обернулся через плечо на закрытую дверь спальни. Может, он задумался, что по этому поводу считала мама и как она отреагировала, когда узнала, что сказала Натали. Несомненно, они это потом обсудят. – Какая именно магия?

– Видения. Убийств Темного художника, – начала она. Папа сжал челюсти и снова расслабил, а жилка, которая всегда выдавала его беспокойство, запульсировала на лбу. Она внезапно осознала, каким невероятным открытием это звучит для него.

Он жестом попросил ее продолжать, на лице его отражались одновременно и сочувствие, и тревога.

Натали сначала говорила осторожно, взвешивая слова, будто их у нее ограниченное количество. Когда она почувствовала, что папа действительно понимает ее и даже поддерживает, то слова полились водопадом.

Она поделилась с ним всем, что касалось видений, и как все развивалось в течение лета, в какой-то момент показала ему копию «Зачарованной науки или науки зачаровывания?» в ходе беседы об экспериментах Энара. Он слушал ее с полным вниманием, как папа умел, создавая ощущение, что ты – единственный человек не просто в этой комнате, а во всем мире.

Затем она задала ему вопрос, который могла задать и маме, но приберегла для него.

– Мама сказала, что захотела сделать переливание потому, что вы с тетей Бриджит его сделали. Кто первый пошел к Энару: ты или тетушка?

– Мы пошли вместе, – сказал папа, и Натали заметила, что его плечи чуть поникли. – Это была моя идея. Она… была в меланхолии, и я подумал, что это поможет ей.

Тишина повисла между ними на минуту, прежде чем Натали продолжила более тихим голосом.

– Ты жалеешь об этом: о переливаниях, магии, последствиях?..

«Обо мне, о моих способностях, моей уникальности».

Папа пригладил усы большим пальцем, вздохнул и откинулся на спинку, рассматривая ее, перед тем как ответить на вопрос.

– Я считаю сожаления маленькими скользкими существами. Если у тебя появилось одно такое, надо схватить его крепко; оно извивается и пытается вырваться, и удержать его непросто, – он сжал кулаки и поморщился. – Так что ты либо держишь его крепко, либо выпускаешь, но даже если выпустишь, оно оставит за собой след, пятно на твоей ладони.

Натали подождала продолжения, но он замолчал.

– Это ты здорово придумал, папа, но это все же не ответ.

– Потому что ответа не существует. – Он потянулся за ее рукой. – После всех этих лет я все еще не знаю, хорошо ли обладать магией или нет. Возможно, одновременно и правильно, и неправильно. Но в чем я уверен наверняка, так это в том, что все, что проделываешь со своей силой, ты должна делать ради себя самой. Не ради других людей, не ради мамы, меня, месье Ганьона или кого угодно еще. Когда другие люди говорят, как тебе распорядиться своим даром… – Он покачал головой, глаза расфокусировались. Натали предположила, что мысль или воспоминание унесли его далеко отсюда.

– …никогда не принесет мне покоя. Ты это хотел сказать?

Папа еще раз посмотрел на нее, улыбаясь.

– Да, что-то вроде того.

Шестую жертву, Лизетт Беллами, опознали на следующий день. Ее сестра Либерте, которая жила с ней вместе, уезжала в Ирландию на отдых. И когда Либерте вернулась домой и обнаружила, что сестра пропала, она сразу отправилась в морг. Натали сморщилась, когда Кристоф ей об этом рассказал. Она всегда чувствовала что-то за тех, кто делал такое душераздирающее открытие; теперь это «что-то» имело трагический контекст, который она раньше не могла представить себе в самых черных кошмарах.

Темного художника убрали с виду через несколько часов после Лизетт. Никто из родственников не объявился, а в морге не хватало места. Темного художника, лежавшего на плите морга анонимно, бесцеремонно сбросили в общую могилу, потому что пора было выставлять другие трупы. Натали оценила иронию.

Она скорее хотела обсудить это с месье Патинодом и спросить, как скоро Le Petit Journal сможет опубликовать эту историю. Если они не нашли убийцу Дамиена Сальважа, то когда Париж узнает, что Темного художника больше нет?

Скорее, чем она думала.

Он был на собрании, когда она принесла свою статью, так что она оставила ее у Арианны. Натали хотелось бы сказать ей, что можно больше не беспокоиться об убийце, не беспокоиться, что нельзя ходить на работу и с работы без сопровождения. Она гадала, сказал ли ей уже месье Патинод, может, заставив поклясться, что сохранит секрет. Или же он позволил ей дальше верить, как и остальному Парижу, что разрезающий горла убийца все еще ходит среди них.

У Натали было много причин ненавидеть Темного художника. Одна из них – страх, который заставлял женщин паниковать, озираться через плечо и подозревать каждого незнакомца, идущего рядом.

Она поблагодарила Арианну и уже собиралась уходить, как та вдруг понизила голос:

– Я не должна тебе говорить, но это все равно завтра опубликуют. – Она осмотрелась и продолжила: – Темный художник мертв.

Вина окутала плечи Натали.

– Я… знаю, – сказала она, не глядя Арианне в глаза. Иногда ей казалось, что проще признаться миру в том, что она Озаренная, чем хранить неудобные секреты. – Я в курсе расследования как… части моей колонки.

И снова Арианна обвела глазами комнату, чтобы удостовериться, что никто не смотрит.

– Нам – газете – прислали записку. Даже месье Патинод пока еще о ней не знает. – Она подтолкнула конверт к Натали, которая спешно вытащила листочек бумаги оттуда.

Темный художник мертв.

А я – нет.

Как писал Овидий: «Благо тому, кто живет в благодатном укрытии».

Натали сморщилась.

– Что это такое? – она перечитала написанное от руки послание несколько раз, трогая пальцами чернила, как будто протирая глаза после сна. – Я знаю, что Овидий был римским поэтом, а цитата – хвастовство насчет того, что он прячется у всех на виду, полагаю. – Цитировать римского поэта по поводу того, что ты спрятался у всех на виду… Зачем? В чем хвастовство?

– Я совершенно не понимаю. Смотри, смотри, что тут еще есть, – прошептала Арианна, показывая на конверт.

Натали заглянула в конверт и увидела что-то в уголке. Она перевернула конверт над своей ладонью. Выпал кусочек темно-бордовой ткани.

Бордовый. Имеет ли цвет значение? Символизирует ли он кровь?

– Я открыла этот конверт почти час назад и все никак не могу перестать о нем думать. И не могу работать, – Арианна прикусила ноготь. – Как ты думаешь, что это значит?

Натали еще раз прочитала написанное, будто там могло появиться что-то новое, и вложила обратно в конверт. Она сжала в пальцах кусочек материи: шелк.

Шелк, прямо как…

– Ой, я знаю, что это! – произнесла Натали, стукнув костяшками по столу Арианны. – Это с его шейного платка. Там была дыра, будто кто-то отрезал кусок.

Единственный возможный «кто-то» был тем, кто его убил. Кто же еще?

Она уронила шелк на пол, склонилась, чтобы подобрать его, и скорее стала засовывать обратно в конверт. Была ли ткань сувениром, символом власти? А может, это просто чтобы запугивать Париж, как это делал Темный художник. Зачем идти по стопам человека, которого ты убил?

Арианна выпрямила спину и заправила лист бумаги в печатную машинку.

– Может, это просто розыгрыш, – сказала она неуверенно.

Натали хотела возразить, сказать Арианне, что это кажется очень даже настоящим, но потом заметила, что руки девушки дрожат над клавишами.

«Месье Патинод применит свой дар и узнает. И передаст Кристофу». Настоящий мальчишка-посыльный принесет материалы, сопровожденные комментарием месье Патинода, в морг. Вот так ирония.

– Обманщик, что ж… это не нам решать. – Натали положила конверт обратно на стол, пока Арианна, поджав губы, печатала. – Нам не стоит беспокоиться. Tout va s’arranger[23]23
  Все будет хорошо (фр.).


[Закрыть].

Натали не знала, все ли будет хорошо, и вообще не думала, что будет. Она знала, что будет крутить это в своей голове до конца дня, а может, еще и часть ночи. Но если она может хоть немного приободрить Арианну, это стоит сказать.

Уходя от стола Арианны, она помедлила. Мама поправилась и готовилась вскоре вернуться на работу, но Натали все равно останется в газете. Пора вести себя соответственно.

Она сняла свою кепку газетчика и распустила волосы. Выпрямившись в полный рост, повернулась к Арианне.

– Передай, пожалуйста, месье Патиноду, что теперь я буду приходить в своей обычной одежде.

– Я скажу ему, – сказала Арианна, послушно кивая. Она выглядела благодарной за смену темы. – Ты молодец.

Натали видела и слышала так много, как никто, и перенесла этим летом такое, о чем большинство даже подумать не может, не говоря уже о том, чтобы пережить. Если она могла помогать расследовать дело, то могла и появляться в Le Petit Journal в своем истинном виде.

Кто бы ни написал письмо с цитатой из Овидия, он не хотел, чтобы его заметили. Натали с этого момента не будет обращать никакого внимания на любопытные взгляды.