Текст книги "Спектакль"

Глава 29

На следующий день Натали вошла в торговую галерею и остановилась, чтобы глаза привыкли. Как бы ни нравилось ей снаружи, пройти по людному пассажу со сводчатым стеклянным потолком и гранитовым полом было так же занятно. Скопление магазинов и ресторанов по обеим сторонам будто привнесло бульвар внутрь, и Натали это казалось отличной идеей.

Она гуляла по галерее, прошла под декоративным кованым указателем, изгибавшимся над головой. Где-то между канцелярской лавкой и парфюмерной она остановилась. Люди сновали туда-сюда, но что-то было не так.

Кто-то следил за ней?

Она повернулась и увидела своего полицейского на привычном расстоянии. Никто не останавливался и не притворялся, что смотрит в другую сторону; все выглядело повседневно. (Если уж на то пошло, люди были раздражены, что она застряла на ходу.) Осмотрев все лица в поле своего зрения, она заключила, что ошиблась. Должно быть, это сочетание полицейского сопровождения и замкнутого, людного пространства.

Покачав головой, Натали отправилась дальше по проходу. Когда она приблизилась к Le Canard Curieux, Агнес подошла с другой стороны. Ей захотелось побежать и сгрести миниатюрную Агнес в объятия.

Они встретились у входа, журча приветствиями, объятиями и поцелуями. Официант усадил их внутри ресторана и предложил меню.

– Ты выглядишь такой отдохнувшей! – сказала Натали. – Если бы лето было шестнадцатилетней парижанкой, оно бы выглядело точно как ты.

Светло-каштановые волосы Агнес посветлели за лето, а персиковая кожа была на несколько тонов более загорелой. Ее ясные голубые глаза сияли ярко, а розовое хлопковое платье с белыми пионами идеально дополняло летний образ. Натали внезапно осознала, что у нее волосы были неухоженными, а щеки обгорели.

– Спасибо, – сказала Агнес, сияя. – А это твое платье просто божественно. Мне нравится желтый, но особенно нравится вышивка бусинами. Если бы ты не была настолько выше меня, я бы попросила его поносить.

Натали сделала себе мысленную заметку: попросить маму показать ей, как сшить похожее платье для Агнес. Если она поработает над ним пару месяцев, то как раз сможет подарить ей на Рождество.

– Я тебе кое-что привезла, – взволнованно сказала Агнес.

– О! – Глаза Натали загорелись. – Те сладости со вкусом фиалки?

Лицо Агнес потемнело.

– Я собиралась привезти тебе две вещи. Эта должна была быть первой. Но этот плут Роже залез в мою сумку и вытащил конфеты, которые я купила тебе.

– Он хорошо справляется с ролью раздражающего младшего брата, не так ли?

– Слишком хорошо. – Подруга закатила глаза. – Повезло, что твой несъедобный подарок в порядке.

Агнес достала из сумки зелено-голубую банку, похожую на те, что мама использовала для варенья, и передала ее Натали.

– Так как ты не смогла приехать на пляж, я привезла пляж к тебе.

– И мне даже не нужна шляпа! Отлично, потому что они неудобные, – сказала Натали со смехом.

Внутри банки был песок с ракушками. Она вытащила три красновато-золотые ракушки, еще не успевшие поблекнуть на солнце, и пробежалась пальцами по их тонким краям.

– Какие истории они могли бы рассказать! – Она взяла щепотку песка и дала ему просочиться сквозь пальцы. Это не был крупный парижский песок с камешками. Этот был мельче, с оттенками цвета, сложнее.

Официант прервал их, чтобы принять заказ. Ни одна из них не успела посмотреть в меню, так что выбор был сделан поспешно: крок-мадам для обеих – и не успел официант еще отойти, как они возобновили разговор.

Агнес склонилась ниже.

– У нас был семейный пикник на пляже в Довиле. Что звучит привлекательно, но песок тебе попадает в еду, несмотря ни на что. – Она протерла пустую тарелку в качестве демонстрации. – Я зачерпнула его у края пледа.

– Спасибо, Агнес. – Натали была тронута тем, что Агнес постаралась принести ей частичку отдыха, которым они должны были наслаждаться вместе. – Это много значит.

– Не благодари сильно. Это просто временный подарок. Через год тебе его придется вернуть.

Натали подняла брови.

– Не мне. Пляжу. Я хочу, чтобы ты привезла его с собой, когда мы поедем следующим летом. Сможешь высыпать его на пляже и собрать свой! – она залилась своим «смехом Агнес», который звенел как драгоценные камушки в винном бокале.

Натали улыбнулась. Она не знала, получится ли следующим летом поехать с Агнес; это будет зависеть от маминой способности работать, от денег и еще много от чего. Но она не хотела бы, чтобы Агнес сомневалась даже секунду.

– Это чудесная идея. Обещаю сделать именно так.

Официант вскоре принес их заказ. Ветчина и сыр на масляном, пышном хлебе были свежими и ароматными, а яйцо сверху – приготовлено идеально. Пока они ели, разговор свернул с беззаботной болтовни об однодневной влюбленности Агнес в парня из Руана на тяжелую тему видений Натали, Темного художника и Озаренных. Натали еще раз попросила прощения за то, что скрывала это от Агнес, и искупила вину тем, что рассказала ей все случившееся с самого первого прикосновения к стеклу.

– Это благословение, Натали, – сказала Агнес с восхищением в голосе. – Для меня не играет роли, как ты обрела этот дар. И не беспокойся: я ни за что не расскажу об этом родителям. Я не разделяю их мнения об Озаренных, как ты уже поняла. Твоя сила невероятна. Она имеет значение. Ты и так уже делаешь много хорошего как журналист. А теперь сможешь использовать для дела и свой дар.

– Ты ко мне чересчур добра, – сказала Натали, краснея. – Впрочем, я отказалась от своего дара. И ты сама знаешь, как все было с этими экспериментами Энара. Иногда магические способности со временем слабеют или меняются.

Агнес покачала головой.

– Он еще на месте. Если хочешь его, нуждаешься в нем, то можешь до него дотянуться. Он так быстро стал частью тебя, что я готова поспорить: он с тобой навсегда, – она заправила волосы за ухо, пока молчала. – Это твоя сущность, даже если ты не используешь его. Как цветок, который исчезает в земле на зиму. Он остается цветком.

Натали никогда не думала об этом так. Аналогия была милой и приятной, как и ее дружба с Агнес.

Они провели остаток дня вместе, даже сходили в морг. (Кристоф был там и помахал ей, так что Натали, конечно, призналась Агнес, что он ей нравится. «Чего ты тогда ждешь?» – спросила Агнес.) После морга они съели на двоих булочку с шоколадом в Café Maxime, по своему обычаю. Агнес была в таком прекрасном настроении, что стала напевать. У нее был голос певчей птички, и она состояла в хоре собора Парижской Богоматери, но сейчас пела не церковную музыку. Нет, Агнес игриво напевала французские народные песни, заставила Натали присоединиться, а людей за соседним столиком – подпевать. Вскоре половина кафе уже пела и смеялась.

Натали вбирала в себя окружавшую ее радость, желая, чтобы это длилось вечно. Это был ее лучший день за долгое время.

Они договорились встретиться снова в Le Canard Curieux через неделю. Симона пропала из виду, но Агнес была здесь, и Натали ценила ее компанию больше чем когда-либо.

И у нее есть почти год, чтобы убедить маму отпустить ее на месяц на побережье Нормандии следующим летом. В конце концов, у нее есть миссия. Она должна вернуть песок морю.

Спустя несколько дней, после визита в морг, Натали прогуливалась к Сене. Она стояла на близлежащем мосту Архиепархии и смотрела, как лодки проплывают под ним.

– Добрый день, мадемуазель Боден.

Ее любимый голос этим летом.

– Здравствуй, Кристоф. – Она обернулась, надеясь, что он не заметит ее румянца на ярком солнце. – Вышел подышать свежим воздухом?

– Уж посвежее, чем трупы. – Он оперся локтями о перила. Теперь они вместе смотрели на реку. – Вижу, твой сопровождающий неподалеку. Полагаю, все идет хорошо?

– Да, – сказала она, поглядывая на его красивый профиль. – Обо мне так никто еще не заботился. Я польщена.

Кристоф раздвинул руки шире на перилах.

– Это часть нашей работы, особенно во времена повышенной бдительности. Что важнее, так это то, что… ты мне напоминаешь одного близкого человека: любознательностью и умом.

– Правда? – Тело Натали защекотало в предвкушении. Она хотела положить свою руку на его, но не стала. – Кого?

– Мою сестру. Я стал полицейским из-за нее, – сказал он. – Ее муж приходил домой пьяным и часто бил ее. Однажды он вытолкнул ее из окна, и…

Можно было не продолжать.

– Мне так жаль. Я… я даже подумать не могла, – ей было жаль его, и теперь она чувствовала себя глупо. – Парижу очень повезло, что ты его защищаешь.

Он легонько улыбнулся.

– Как умею. Это самая зловещая серия преступлений, что я только видел, и непредсказуемая. Нет закономерности в том, как или почему Темный художник их выбирает. Как минимум двое работают целыми днями, пытаясь понять, что объединяет всех этих девушек, и все еще нет четкого ответа, – сказал он, переступая с ноги на ногу. – Моя невеста уехала с семьей в Америку на лето. Хотя я по ней скучаю, но рад, что она сейчас не в Париже.

Натали поняла, что вцепилась в перила.

– Невеста?

– А, да. Разве я о ней не рассказывал? Я сделал ей предложение незадолго до их отъезда, в мае.

Несколько чувств охватило ее, кружась в кадрили вокруг ее сердца. Жалость к Кристофу, печаль по его сестре, восхищение его чистым сердцем, а также смущение, что оно принадлежит не ей, не в этом смысле, несмотря на глубоко скрытую надежду на это.

– Нет, не рассказывал. – Натали сосредоточилась на реке. – Как это, наверное, волнительно.

Он еще что-то добавил, но она его уже не слышала. Заметь он слезы в ее глазах, она сказала бы, что это от солнца. К счастью, к нему подошел знакомый, дав ей шанс уйти без объяснений.

Морг всегда выглядел поразительным, жутким калейдоскопом смертей: насильственных и естественных. Но само место было очень тихим, находясь между церковью и пустым рестораном. Люди глазели на трупы, не пряча выражения ужаса на лице, и зачастую замолкали. Иногда они ахали или молились; иногда шептали что-то своим спутникам или близстоящему незнакомцу. В целом, впрочем, морг был местом задумчивости и уважения, и громким звукам там было не место.

Но не в этот день.

Через восемь дней после идентификации четвертой жертвы, Шарлотт Бенуа, и через шесть дней после того, как ее тело убрали с глаз публики, морг огласился рыданиями. Комната была набита битком, и Натали никак не могла увидеть тела.

Впрочем, она увидела спину женщины: маминого возраста, крепкого сложения, в шляпе. Та стояла у витрины, спрятав лицо в ладонях.

Мадам Жалбер?

Ее разум стал формулировать вопросы о том, почему и как так могло совпасть, но руки ее, будто одержимые собственной волей, растолкали толпу. Она не потрудилась извиниться, потому что, когда пробилась к стеклу, часть ее души раскрошилась.

Там, на плите, с желтушным стариком по одну сторону и беззубой женщиной – по другую, лежала девушка с выгоревшими на солнце волосами, пустым взглядом голубых глаз и нежными руками, которые никогда больше не напишут ни слова.

Тело красавицы.

Агнес.

Глава 30

Нет, это был сон.

Один за другим ей снились кошмары о морге.

Это был просто сон. Худший из всех, но сон. Или какая-то иллюзия. Натали видела ее всего пару дней назад. Агнес была такой живой. Такой Агнес.

Затем она услышала всхлипывания мадам Жалбер. Отец Агнес вышел из-за двери с Медузой и обнял свою жену. Затем они, крепко прижавшись друг к другу, стали смотреть на свою мертвую дочь.

Это было правдой.

Натали посмотрела на свои ладони. Она их не чувствовала. Ничего не чувствовала. Ее внутренности растаяли, а тело обрушилось под собственным весом, и она стекла на пол морга как жидкость.

Только когда чья-то сумка задела ее локоть, Натали снова стала человеком из плоти и крови.

Она сразу же отвела взгляд от Агнес, но сейчас заставила себя посмотреть на нее снова. Сердце застряло у нее в горле, и она заметила тошнотворные детали, что у Агнес, как и у других, были ножевые раны на лице, рана на виске, как у убитой Мирабель Грегуар, и еще кое-кто, чего Темный художник раньше не делал: два надреза поперек живота.

Отец Агнес повел жену к выходу. Натали не знала, пойти ли за ними или дать им уединиться. Она помедлила, а потом выбрала утешение, хотя у нее не было голоса, не было слов, чтобы признать, что это действительно произошло.

Она только шагнула к ним, как мадам Жалбер вырвалась из рук мужа. Она рванулась к витрине, бросилась на нее с глухим стуком и заголосила.

– Моя малышка! – Она стукнула несколько раз по стеклу, каждый удар был слабее предыдущего. С отчаянием в голосе она прислонилась к стеклу, будто это было ухом мертвых. – Ты все еще прекрасна, Агнес.

Натали почувствовала изжогу.

«Я должна. У меня нет выбора».

Отец Агнес приблизился к своей жене, нежно отводя ее от витрины. Кристоф появился в комнате в сопровождении двух мужчин. Один нес простыню, другой – носилки.

– Non! Не забирайте ее! Нет! – кричала мадам Жалбер, по лицу ее струились слезы.

«Ради Агнес».

Кристоф положил руку на шторку, чтобы задвинуть ее.

«Это благословение, Натали».

– Почему? – кричала мать Агнес. – Почему моя девочка?

Натали сделала единственное, что могла. Она притронулась к стеклу.

В этот раз что-то изменилось.

Видение не происходило обратным ходом, и оно не было беззвучным, как ранее. Все разыгрывалось как на театральной сцене, затягивая Натали глубже, чем когда-либо до этого.

Она чувствовала то, что чувствовали его руки.

Дышала его дыханием.

Агнес выглядела сонной, будто теряла сознание и только приходила в себя.

– Где я? – она пошевелила губами. Натали не слышала звука.

– В безопасности. Ты упала, когда выходила из экипажа. Ничего серьезного. – Это она уже услышала: собственным голосом Темного художника, четко и ясно. Своими ушами.

Агнес помотала головой, не понимая, что происходит.

– Я не помню. – Снова беззвучно.

Она пошевелилась, пытаясь встать, но он толкнул ее обратно за плечи. Страх мелькнул в ее глазах, будто она была зверем в клетке. Она закричала так сильно, что на шее пульсировала вена, но звука не было слышно.

Темный художник сел на нее сверху, прижимая ее запястья левой рукой. Слезы струились по ее щекам, смешиваясь с кровью, которая шла изо рта.

Темный художник прижал одну руку в белой перчатке к ее шее и потянулся другой за чем-то позади себя. Обратно в поле зрения рука вернулась уже с ножом.

– Нет! – пошевелила она губами, мотая головой.

Темный художник хихикнул.

– Да, конечно!

Он вонзил лезвие в горло Агнес, и Натали очутилась в настоящем моменте.

Ее сильно тошнило. Шторку за стеклом задернули. Она прислонилась к стеклу и поискала глазами родителей Агнес. Они ушли.

– Агнес, – произнесла она имя подруги, теперь трупа. Она постучала по стеклу, будто могла пробудить Агнес, просто спрыгнуть с плиты и уйти с ней.

Натали стало трясти. Она будто стояла обнаженной на улице зимой.

Никто не обращал на нее внимания. Остальная публика тесно сбилась, этих незнакомцев объединяло то, что они вместе наблюдали драматичную реакцию матери Агнес.

Натали аккуратно дышала, пока пульс, стучавший в ее шее, не успокоился. Вопросы колотили ее изнутри. Почему эта сцена не была обратным ходом? Почему она слышала Темного художника, а не Агнес? Было ли это видение другим потому, что это Агнес?

Агнес, ее красивая подруга, которая провела лето у моря, в кухне, в тепле бабушкиного дома.

А закончила его в морге.

Натали все еще была слишком потрясена, чтобы заплакать, и она боялась, что если расплачется, то не сможет остановиться.

Она смотрела через стекло морга, изучая остальные одиннадцать тел, но Агнес стояла у нее перед глазами.

«Я найду его ради тебя, Агнес. Найду его и отдам правосудию».

Она подошла к деревянной двери с Медузой и постучала. Один из смотрителей впустил ее, закрывая за ней дверь. Она как раз собиралась объяснить, что у нее дело к Кристофу, как он вышел из комнаты, снимая перчатки.

«Он только что осматривал тело Агнес?»

– Это моя подруга, Агнес Жалбер.

Кристоф показал на комнату, откуда только что вышел.

– Эта… жертва?

Она кивнула, потому что потеряла дар речи. Казалось, что в горле застряла губка, распухшая от слез, которыми она плакала внутри себя.

– О боже, я… – Он замолчал, несколько раз начиная что-то говорить и каждый раз прерываясь. Затем он прокашлялся. – Мне так жаль, Натали. Поговорим в моем кабинете?

Она снова кивнула. Губка все еще была очень плотной и не пропускала слова.

Ее путь по коридору в этот раз так отличался от первого, в день ее первого видения. Тогда она была так заворожена закулисным устройством морга, заинтригована каждым видом и звуком, поглощая каждую деталь его патологической стерильности. Все это осталось на периферии, и с учетом всего произошедшего с тех пор она чувствовала себя почти глупой из-за того, что однажды так думала. Теперь ее жизнь полностью состояла из смерти.

Ничего, кроме смерти.

«Агнес мертва».

– Агнес мертва.

Вот и все. Сказанные вслух, эти два слова прорвали плотину слез.

Она не хотела плакать на глазах у Кристофа, но не смогла сдержаться. Все в ней просто полилось мощным потоком. Он помог ей присесть на стул и подвинул свой поближе. Она взяла предложенный им платок и вымочила его в своих слезах. Она плакала, плечи ее тряслись, а Кристоф похлопывал ее по руке.

Она собралась ровно настолько, чтобы рассказать Кристофу про Агнес: об их недавней встрече, о своем визите в морг, о решении прикоснуться к витрине и о том, что она увидела.

«Могла бы я помочь поймать Темного художника? Могла бы я спасти Агнес?» – эти вопросы повисали в воздухе как туман; она не ожидала от Кристофа ответа. Ответить на них было невозможно.

– Я сделаю все возможное для его поимки. Я хочу посмотреть, как он будет шагать к гильотине.

Сила в ее голосе, который лишь недавно срывался, удивил даже ее саму.

– Я понимаю, – сказал он, и все в нем, от глаз до тона речи и позы на стуле, выражало сочувствие. – Это самоотверженный, ощутимый способ почтить жизнь Агнес. Если устанешь от этого снова, то это тоже нормально. Как пожелаешь, Натали. Можешь прийти ко мне в любой момент за помощью или… или поговорить. И, конечно, мы оставим твой патруль в силе, несмотря ни на что.

Она поблагодарила его и замолчала. Это не было приятным молчанием. Надоедливые мысли, которые она сдерживала, использовали момент тишины, чтобы прорваться на поверхность.

Убил ли Темный художник Агнес из-за Натали или, может, вместо нее?

Вопрос был у Натали на языке, но она вернула его обратно. Нет, она не хочет произносить это вслух. Кристоф знал, что такой вопрос у нее был; он и сам им задавался. Иначе он не сказал бы то, что сказал о ее защите.

Она поблагодарила его за доброту и уверила снова, что будет продолжать помогать. Он провел ее обратно и попросил быть осторожной, как в день их первой встречи. Она уже собралась уходить, как Кристоф положил руку на ее плечо.

Натали повернулась к нему лицом, удивленная этим жестом.

– Я… Мне очень жаль Агнес, – сказал он. Кристоф нерешительно вытянул руки и обнял ее сильными, но нежными руками.

Момент этот был краток, но она держала его в памяти как драгоценный подарок. Она надеялась, что это сохранится, какое бы воспоминание ни было забрано из ее памяти об этом ужасном дне.

Глава 31

В последующие дни несколько волн эмоций захлестывали Натали, как наступающие армии, ряд за рядом. Они оставляли за собой изрытую землю, уставшую от войны душу, изменившуюся навсегда.

И когда они проходили, эти волны грусти, злости, отрицания и вины, они исчезали в никуда. Помимо этих насыщенных чувств параллельно существовала и пустота.

Все или ничего. Шум или тишина.

Пик этой ужасной дихотомии пришелся на прощание с Агнес, когда Натали погружалась глубоко в себя несколько раз.

Квартира Жалберов бурлила черными одеждами. Люди входили и выходили, вытягивали черные кружевные платки и плакали, приносили еду. Шепотки наполняли воздух, как шелест крыльев тысячи птиц.

Натали не обращала ни на что внимания. Она не говорила ни с кем, даже с мамой, когда они стояли в гостиной. Она не отводила взгляда от Агнес, которая лежала в белом шелковом платье, отделанном изящным кружевом. Натали испытала облегчение, когда увидела посмертную маску, отлитую в воске в морге. Никаких порезов, никаких синяков, не изуродована. Она умерла достойно и каким-то образом, несмотря на то, что случилось с ее телом, красиво.

Те, кто не знал, что ее зарезали, могли подумать, что она умерла во сне.

Рой «если бы» носился в голове Натали. Если бы Агнес провела эту ночь со своей кузиной Мари, как планировала. Если бы Мари не заболела во время концерта, на который они вместе ходили, и не вернулась бы к себе домой. Если бы Агнес не решила побыть у Мари и вернуться домой этим вечером. Если бы она добралась до дома.

Конечно, ее кузина была здесь, в комнате. Натали не хотела знать, которая из насупленных девушек, выстроившихся вдоль стен, была Мари.

Натали с матерью приблизились к мадам и месье Жалбер, укутанным в черную шерсть и креп, и сказали все, что положено говорить людям в неописуемой скорби. Роже стоял рядом с ними с большой серьезностью, посматривая на труп сестры. Его черная одежда заставляла светлые, почти белые, волосы и бледный цвет лица выглядеть пустыми, почти призрачными.

Она решила не рассказывать Жалберам о своем видении ни сейчас, ни когда-либо в будущем. Не было никакого смысла признаться в этом или сказать, что она видела момент смерти Агнес либо что смотрела на нее глазами сделавшего это чудовища.

Выразив соболезнования, Натали с матерью приблизились к гробу. Мама встала на колени, чтобы прочитать молитву. Натали сделала то же самое, и после того, как помолилась, мысленно обратилась к Агнес. Она много раз уже это делала после того, как увидела ее в морге, и, возможно, сохранит эту привычку навсегда. Похороны будут в сотнях километров отсюда, в соборе Байе, а захоронение – во дворе бабушки Агнес. Так что сейчас она в последний раз видела Агнес перед тем, как та превратится в воспоминание.

«Моя Агнес.

Я совершила это над тобой. Не прощай меня, потому что я сама себя не прощу никогда. Обещаю, что буду искать справедливости для тебя и никогда больше не отказываться от своего дара. Все, что к нему прилагается, и штраф, который плачу,.. я получаю за свою вину».

Она поймала взгляд Роже, который быстро моргал и изо всех сил старался не плакать. «Я обещаю присматривать за Роже».

Натали встала и прикоснулась к холодным ладоням Агнес, сложенным в молитвенном жесте. «Спасибо тебе за все».

Мама встретилась с ней глазами, и Натали ответила кивком. Они направились к выходу из полной людей квартиры, как вдруг кто-то дотронулся до ее плеча.

Симона.

Она стояла в платье из черного кружева, которое идеально облегало ее силуэт, и благоухала розовой водой.

Как же Натали скучала по этому аромату!

– Мне так жаль, – сказала Симона. Луи стоял рядом с ней и мрачно повторил те же слова.

– Я… я… Спасибо, – она сглотнула слезы. Это уже слишком: Симона, здесь и сейчас. – Спасибо вам обеим.

Боясь разрыдаться и выставить себя дурой, она резко отвернулась. Мама не видела, что она остановилась, и уже вышла за дверь.

– Я буду присматривать за Селестой завтра днем, – крикнула ей в спину Симона. – Пожалуйста… пожалуйста, заходи.

Натали прикусила щеку и снова повернулась лицом к Симоне.

– Зайду.

На следующий день, после обеда, Натали постучала в дверь квартиры Маршанов. Она опустила руку в карман платья, но земли из катакомб там не было – так она делала уже который раз за последние дни. Она решила сходить завтра в катакомбы за новой горсткой. Ей нужно успокоиться любым возможным способом, даже если это наполненная землей склянка.

Симона открыла дверь быстро, даже слишком быстро, будто ждала, держа ладонь на дверной ручке. Глаза ее были тусклы, а слабой приветственной улыбке недоставало Симониной искры.

Натали не была готова к состоянию квартиры, когда вошла. Немытая посуда, разбросанная по стульям и дивану одежда, валяющиеся бумаги – и все это в доме, обычно прибранном чище, чем ее собственный. Свечи горели перед небольшим изображением страдающего Христа и еще одним – Богородицы с нимбом. Темное настроение висело в воздухе, скорбь, смешанная со страхом и угасающей надеждой.

Дверь в комнату Селесты, которую раньше с ней делила Симона, была приоткрыта. Натали слышала хриплое, размеренное дыхание спящего там ребенка.

– Мне так жаль Селесту. Мама сказала, что ей даже хуже, чем раньше.

– Oui, – сказала Симона ровным тоном. Она села на обитый гобеленовой тканью стул, подвинув свернутую в рулон блузку. – Какое-то время ей становилось лучше, потом – снова хуже, затем опять лучше. Сейчас только хуже и хуже. Доктор приходит каждый день, но нам, наверное, придется отвезти ее в больницу.

Натали сидела в центре дивана, не прямо рядом со стулом Симоны, но и не так далеко.

– Я молюсь за нее каждый вечер.

– Спасибо, – сказала Симона.

Неясное молчание повисло между ними. Минуты шли.

А может, лишь секунды.

Натали сплела пальцы, изучая их, крутя друг вокруг друга.

– Итак, – начала Симона, – Агнес. Я… даже не знаю, с чего начать. Я ее не очень хорошо знала, а теперь ее лицо стоит у меня перед глазами, стоит мне закрыть веки.

Натали сглотнула.

– У меня тоже.

– Как только я услышала об Агнес, поняла, какой глупой была наша ссора… И мне стыдно, что это продолжалось так долго.

– Согласна. – Натали не могла заставить себя поднять глаза на Симону, потому что боялась расплакаться. Она и так плакала слишком много за последние дни. Она смотрела прямо перед собой. – Я не дотрагивалась до стекла ради Шарлотт. Мне нужно было проветрить голову. Но ради Агнес… – голос ее сорвался.

Симона села с ней рядом и обняла, а Натали склонила голову на ее плечо. Они помолчали. Молчание это было уютным. Когда Натали почувствовала, что собралась с силами, она рассказала Симоне все, что случилось, начиная с проведенного вместе с Агнес дня до видения в морге и разговора с Кристофом после него.

– Так много изменилось этим летом, – сказала Натали.

Симона расплела кончик своей косы и стала заново заплетать светлые пряди.

– По крайней мере, я – это все еще я, а ты – все еще ты. Мы вместе выросли и по-прежнему вместе растем.

– И когда это закончится?

– Надеюсь, никогда.

Натали покачала головой.

– Если нам будет по шестьдесят лет и ты продолжишь работать в кабаре, а я – одеваться как мальчишка-посыльный, то это может стать проблемой.

Они посмеялись вместе, возможно, громче, чем шутка того заслуживала.

Это было приятно.

– Луи рассказывал тебе, как случайно меня встретил?

Симона кивнула.

– Когда ты шла к гипнотизеру, что… как это было?

Когда Натали объяснила, что Симона, вообще-то, была «вместе» с Натали во время ее полугипноза, Симона остолбенела.

Невысказанная бережность обрамляла время их примирения так, как робкий пианист боится в полную силу играть Моцарта или Шопена, когда делает это впервые. Каждое предложение сближало их.

В конце концов они обе рассказали друг другу, что случилось с момента их ссоры в музее Гревен, – эта размолвка, хоть и длилась всего несколько недель, казалась такой же долгой, как одна из папиных морских экспедиций. Чем больше они говорили, тем легче становилось. В какой-то момент Селеста проснулась, и Симона спела им с Натали глупую песенку про тигра и щенка, которую узнала из нового представления в Le Chat Noir.

Селеста приподнялась и захихикала.

– Научишь меня ее петь?

– И меня, – добавила Натали. – Я буду петь Стэнли. Уверена, что он будет рад послушать про тигров и щенят.

Симона рассмеялась.

– Ради моей сестры и кота моей лучшей подруги? Конечно же.

Пока она разучивала с ними слова песенки, вина схватила Натали, как судорога. Растерзанное тело Агнес везли в Байе, чтобы предать земле, а они здесь учили глупые песни. Это же неправильно?

Может, и неправильно. А возможно, это просто способ пережить случившееся и вспомнить, хотя бы на несколько мимолетных секунд, какова нормальная жизнь.