Текст книги "Такой же предатель, как мы"

– Размер и состав комитета может варьироваться, Гектор, как тебе прекрасно известно. Отнюдь не все его члены обязаны каждый раз присутствовать.

– И вот это все ты предлагаешь устроить еще до того, как я поговорю с Димой? Ты хочешь скандала заранее? Этого ты добиваешься? Все растрезвонить, слить информатора, даже не взглянув на его товар, и к черту последствия?! Ты серьезно? Суешь палки в колеса, прежде чем велосипед успел поехать, лишь бы спасти свою шкуру? А еще рассуждаешь о благе Организации.

Люк вынужден отдать должное Мэтлоку – он все еще не смирился.

– Так значит, все-таки мы защищаем интересы Организации! Ну ладно, ладно, рад слышать это от тебя – лучше поздно, чем никогда. И что же ты предлагаешь?

– Повременить с собранием Комитета, пока мы не встретимся с Димой в Париже.

– А до тех пор?

– Вопреки здравому смыслу и всему, что тебе дорого, включая собственную задницу, ты выдашь временную оперативную лицензию, тем самым доверив ведение дела диссиденту, от которого можно будет отречься, если операция провалится. То есть мне. Вниманию журналистов: у Гектора Мередита есть свои плюсы, но он, как известно, непредсказуем и в данном случае превысил свои полномочия.

– А если не провалится?

– Соберешь Комитет малым составом. Урежешь его до самого минимального предела.

– И выступишь перед ним ты.

– А ты возьмешь отгул по болезни.

– Это нечестно, Гектор.

– «Честно» никто и не обещал, Билли.

Люк так и не узнал, что за бумагу Мэтлок извлек из недр пиджака, что на ней было написано, подписали ли ее оба или только один, существовала ли копия, и если да – то кто и где ее хранил. Гектор, не в первый раз, напомнил Люку, что его ждут дела, и ему пришлось выйти из комнаты в ту самую минуту, когда Мэтлок разложил документы на столе.

Но до конца дней он будет вспоминать, как возвращался пешком в Хэмпстед под последними лучами вечернего солнца и размышлял, не заглянуть ли по пути к Перри и Гейл на Примроуз-Хилл и не сказать ли им, чтоб бежали без оглядки, пока не поздно.

Потом его мысли по сложившейся у них привычке сами собой переключились на вечно пьяного шестидесятилетнего колумбийского наркобарона, который по причинам, не понятным ни ему самому, ни Люку, решил, что хватит снабжать Люка разведданными, как он делал последние два года. Лучше запереть его на месяц в вонючем сарае посреди джунглей, разрешив своим головорезам творить с ним что заблагорассудится, а затем прислать чистую одежду и бутылку текилы и выпустить, предоставив своими силами добираться домой к Элоизе.

Глава 11

В эту пасмурную июньскую субботу, садясь в экспресс «Евростар», отправляющийся в Париж в 12:29 с вокзала Сент-Панкрас, меньше всего Гейл ожидала испытать облегчение. И все-таки, с некоторой натяжкой и множеством оговорок, можно сказать, что ей действительно полегчало; судя по лицу сидевшего напротив Перри, он чувствовал то же самое. Если облегчение означает ясность, восстановление гармонии между ними, возвращение к Наташе и девочкам, а заодно привилегию стирать пот со лба Перри, пока он разыгрывает революционера, то – да, это оно и было. Впрочем, Гейл отнюдь не утратила способности критически воспринимать действительность и, в отличие от Перри, не увлеклась ролью великого шпиона.

То, что Перри передумал, не особенно ее удивило, хотя нужно было хорошо его изучить, чтобы проследить весь пройденный им путь: от высокомерного отрицания до горячего интереса к «поручению», как это называл Гектор. Иногда, правда, Перри выражал остаточные сомнения морально-этического толка. Даже колебался: «Неужели это единственный способ достичь цели? Нет ли более простого варианта?» Но ведь те же самые вопросы он задавал себе на отвесе в тысяче футов над землей.

Задним числом Гейл понимала, что семена его обращения в новую веру посеяны не Гектором, а Димой, который стал в представлении Перри кем-то вроде «благородного дикаря» Руссо.

– Только вообрази, кем бы сделались мы, если бы выросли в таких условиях. Нельзя отрицать: то, что он выбрал нас, – это своего рода почетное отличие. И вообще, подумай о бедных детях!

Да, она много о них думала. Днем и ночью, особенно о Наташе – отчасти поэтому и удержалась от напоминания о том, что у Димы, который сидел на Антигуа, со страхом божьим в душе, не было особого выбора, когда настал час искать гонца, конфидента, исповедника, или кем там он назначил Перри. Или кем Перри сам себя назначил. Гейл всегда знала, что в его душе, ожидая пробуждения, дремлет романтическое желание беззаветно посвятить себя чему-нибудь – и если это сопряжено с опасностью, тем лучше.

На сцене недоставало лишь вдохновенного фанатика с будильником – и тут, как по заказу, появился Гектор, обаятельный, остроумный, обманчиво непринужденный. По мнению Гейл – типичный сутяга, способный до конца жизни доказывать, что ему принадлежит земля, на которой построено Вестминстерское аббатство. Возможно, лет через сто суд завершил бы слушание его дела, признал его правоту и вынес решение в его пользу. Но до той поры аббатство все-таки останется на прежнем месте и Земля будет вращаться своим чередом.

А Люк?.. Люк – это Люк, насколько Перри мог судить: бесспорно, надежный, профессиональный, добросовестный и сообразительный работник. И все-таки, надо признать, он обрадовался, узнав, что Люк не лидер, как они поначалу предположили, а всего лишь помощник Гектора. А поскольку Гектор в глазах Перри был непогрешим, логично было и то, что Люк ему подчиняется.

Гейл считала иначе. Чем лучше она узнавала Люка в течение двухнедельного «ознакомительного курса», тем больше склонялась к мысли, что на него-то как раз можно положиться, невзирая на его нервозность, преувеличенную любезность и беспокойство, скользившее по лицу, когда ему казалось, что никто не смотрит. А вот от Гектора, с его нахальной отвагой, похабными шуточками и сокрушительной силой убеждения, она готова была ждать чего угодно.

То, что Люк был в нее влюблен, не удивляло и не раздражало Гейл. Мужчины нередко в нее влюблялись. Как-то даже спокойнее, когда точно знаешь, как к тебе относятся. Не удивляло ее и то, что Перри ничего не замечает. Его наивность тоже в известном смысле действовала успокаивающе.

Больше всего ее тревожила страстная преданность Гектора своему делу. Он явно посвятил жизнь выполнению некоей миссии, чем, собственно, и приворожил Перри.

– Я еще не прошел проверку, – сказал как-то раз Перри в очередном припадке самоуничижения. – А Гектор – сформировавшаяся личность. – Этим комплиментом Перри награждал немногих и мечтал однажды услышать его и в свой адрес.

Гектор – идеал, к которому стремится Перри? Гектор – человек действия, который борется за то, о чем Перри только разглагольствует?

Однако кто сейчас на передовой? Перри. А кто тратит время на болтовню? Гектор.

Перри был очарован не только Гектором, но и Олли. Перри, гордившийся своей проницательностью, в жизни бы не поверил, как и Гейл, что неуклюжий и бесформенный Олли, с его казарменными замашками, сережкой в ухе, могучим интеллектом и едва уловимым иностранным акцентом (который Гейл никак не могла определить, а спросить не решалась из вежливости), окажется прирожденным наставником – педантичным, четким, умеющим сделать каждый урок интересным и запоминающимся.

И ничего страшного, что им приходилось тратить драгоценные выходные или вечера после утомительного дня в суде; или что Перри проводил долгие часы в колледже на зубодробительных выпускных церемониях, прощался со студентами и укладывал вещи. Олли в мгновение ока их околдовывал, где бы ни проходили занятия. Иногда они встречались в подвале в Блумсбери. Иногда Перри с Гейл устраивались в переполненном кафе на Тоттенхэм-корт-роуд, Люк прогуливался по тротуару, а исполин Олли сидел в машине, надвинув на глаза берет, – таким образом они испытывали различные шпионские игрушки из его запасов: для мужчин – ручки, пуговицы, булавки для галстуков, которые могли подслушивать, передавать или записывать (а то и все сразу), для женщин – украшения.

– Ну, что тут вам больше подходит, Гейл? – спросил Олли, когда настала ее очередь подбирать себе «снаряжение». А когда она ответила: «Честно говоря, Олли, я вот это все ни за какие коврижки не надела бы», – они отправились в «Либерти» искать что-нибудь в ее стиле.

Впрочем, шансы, что им доведется использовать какие-либо штучки из коллекции Олли, были близки к нулю – он непрестанно твердил об этом.

– Гектор, будь его воля, вас и близко к ним не подпустил бы, дорогая. Это просто на всякий случай. Например, если вам доведется внезапно услышать что-нибудь крайне важное, чего никто не ожидает, и притом не будет никакой угрозы для жизни, имущества и так далее. Все, что нам нужно, – элементарные навыки работы с оборудованием.

Честно говоря, Гейл и в этом сомневалась. Она подозревала, что арсенал Олли на самом деле – просто тренировочные макеты, призванные вселять психологическую зависимость в тех, кого учат с ними обращаться.

– Ваш ознакомительный курс будет идти так, как удобно вам, а не нам, – сообщил Гектор в первый же вечер, обращаясь к свежеиспеченным рекрутам напыщенным голосом, какого Гейл потом ни разу от него не слышала, – наверное, он тоже нервничал. – Перри, если застрянете в Оксфорде на внеплановом собрании, – просто позвоните нам и дайте отбой. Гейл, чем бы вы там ни занимались в суде, не искушайте судьбу. Ваша задача – вести себя естественно и деловито. Если ваш образ жизни изменится, люди начнут подозрительно коситься, что приведет к нежелательным результатам. Понятно?

Затем он повторил для Гейл обещание, которое дал Перри.

– Мы расскажем вам не много, но все это будет чистой правдой. Вы – обычная парочка за границей. Так хочет Дима, так хочу я, да и Люк с Олли тоже. Чего вы не знаете, того и не запорете. Каждое новое лицо должно быть действительно новым, каждый первый раз – первым. Дима намеревается «отмывать» вас точно так же, как он отмывает деньги. Ввести в свой круг, превратить в твердую валюту. В сущности, после Москвы он под арестом, куда бы он ни пошел. В том-то и проблема, и ему придется крепко подумать, как ее разрешить. Так уж повелось: хочешь жить – умей вертеться. Пусть сукин сын покажет нам, что, как и когда он может сделать… – Подумав, Гектор внезапно добавляет: – Я, понимаете ли, сквернослов. Мне так проще, удобнее. Зато Люк и Олли у нас скромники, они поддерживают баланс.

Наставление продолжалось:

– Вам тут не тренировочная база – повторяю, ничего подобного. У нас нет пары лет в запасе, а есть всего несколько часов, растянутых на пару недель. Мы просто знакомимся, учимся безоговорочно доверять друг другу. Вы нам, а мы – вам. Но вы – не шпионы. Так что, ради бога, не пытайтесь ими быть. Даже не помышляйте о слежке. Вас не за этим отправляют. Вы – молодая пара, которая наслаждается выходными в Париже. Поэтому не вздумайте торчать у витрин, оглядываться через плечо и нырять в переулки. А вот мобильные телефоны – другое дело, – тут же оговорился он. – Кто-нибудь из вас пользовался мобильником в присутствии Димы и компании?

Они разговаривали по телефону, стоя на балконе своего номера. Гейл звонила в суд, узнать, как продвигается «Сэмсон против Сэмсона», а Перри – своей домовладелице в Оксфорде.

– Кто-нибудь из окружения Димы когда-нибудь слышал звонки ваших телефонов?

Нет. Точно.

– Дима или Тамара знают ваши номера?

– Нет, – решительно ответил Перри.

– Нет, – подтвердила Гейл чуть менее уверенно.

Они с Наташей обменялись телефонами. Но ведь Гектор спрашивал не об этом, а значит, она не солгала.

– В таком случае можно дать им шифрованные, Олли, – сказал Гектор. – Синий для Гейл, серебристый для Перри. А вы двое, пожалуйста, отдайте свои сим-карты Олли – он сделает все, что надо. Ваши новые телефоны будут настроены на прием шифрованных звонков, только между присутствующими. Наши имена будут внесены в телефонную книгу как Том, Дик и Гарри. Том – это я, Дик – это Люк, а Гарри – это Олли. Перри, вас будут звать Мильтон, в честь поэта. Гейл будет Дулитл, в честь Элизы.[10]10
  Элиза Дулитл – героиня пьесы Джорджа Бернарда Шоу «Пигмалион».


[Закрыть] Все уже готово. В остальном телефоны не отличаются от обычных. Да, Гейл?

Вопрос юриста:

– Теперь вы будете прослушивать наши звонки – если не делали этого раньше?

Смех.

– Мы будем слушать только звонки по зашифрованным линиям.

– И больше никаких? Точно?

– Больше никаких. Честное слово.

– Даже если я буду звонить своим пяти тайным любовникам?

– Даже в этом случае. Увы.

– Как насчет текстовых сообщений?

– Ни в коем разе. Пустая трата времени, нам это неинтересно.

– Если наши телефоны зашифрованы, зачем нужны эти нелепые клички?

– Потому что сосед в автобусе может подслушать разговор. Еще вопросы со стороны обвинения? Олли, где чертов виски?

– Здесь, Шкипер. Вообще-то я уже вторую бутылку открываю. – И снова этот невозможный, до жути загадочный акцент.

– Расскажите о своей семье, Люк, – попросила Гейл однажды вечером на кухне, за тарелкой супа и бутылкой красного. Они уже собирались расходиться по домам.

Она сама удивлялась, почему не спрашивала об этом раньше. Возможно – ой, как нехорошо, – просто не хотела, предпочитая держать его на крючке. Люка, видимо, она тоже застигла врасплох: он быстро поднес руку ко лбу и потер маленький белый шрам, который то исчезал, то появлялся, как будто жил собственной жизнью. Коллега-шпион приложил рукояткой пистолета? Или разгневанная супруга – сковородкой?

– У меня только один сын, Гейл, – сказал он, как будто извиняясь за то, что не произвел больше потомства. – Чудесный парнишка. Зовут Бен. Научил меня всему, что я знаю о жизни. А еще, вы не поверите, обставляет меня в шахматы. – У него непроизвольно дернулось веко. – Проблема в том, что нам ни разу не довелось закончить партию. Слишком много вот этого всего…

Вот этого всего? Чего – алкоголя? Шпионажа? Женщин?

Сначала Гейл заподозрила, что у Люка роман с Ивонн, – в основном потому, что шотландка ненавязчиво окружала его материнской заботой. Потом решила, что они просто слаженная разнополая команда; но однажды вечером, заметив взгляд Люка, устремленный то на Ивонн, то на нее, как будто обе были существами высшего порядка, Гейл подумала, что в жизни не видела такого печального лица.

Последний вечер – выпускной. Конец занятиям. Эти две недели никогда не повторятся. На кухне Ивонн и Олли готовят морского окуня. Олли напевает арию из «Травиаты», причем весьма недурно; Люк одобрительно улыбается всем подряд и с преувеличенным умилением качает головой. Гектор принес две больших бутылки мерсо. Но первым делом он хочет поговорить с Перри и Гейл наедине, в помпезной гостиной. Присядем или постоим? Гектор остается стоять, поэтому Перри, неисправимый педант, тоже не садится. Гейл устраивается на стуле, под эстампом Робертса с видом Дамаска.

– Итак, – говорит Гектор.

Итак.

– Момент истины. Без свидетелей. Поручение опасное. Я уже говорил – и повторяю еще раз. Чертовски опасное. У вас еще есть время отказаться и уйти – никто не обидится. Если останетесь, мы будем нянчиться с вами, как только сможем, но учтите, мы работаем практически без страховки. Босиком, на нашем жаргоне. Если раздумали, не нужно прощаться, забудьте про окуня, забирайте свои пальто – и на выход, все это вам приснилось. Последний шанс.

Последний из многих – но откуда ему знать? Перри и Гейл обсуждали все то же самое каждый вечер в течение двух недель, и Перри непременно хотел, чтобы она ответила за обоих, вот она и отвечает:

– Все нормально. Мы решились. Мы справимся. – Она вовсе не рассчитывала, что это прозвучит так напыщенно.

Перри медленно, вдумчиво кивает и добавляет:

– Ага, точно. – Тоже совсем на него не похоже – должно быть, он сам это понимает, поскольку спешно переводит стрелки на Гектора: – А вы сами? Вы когда-нибудь сомневаетесь?

– А мы по-любому в глубокой жопе, – беззаботно отвечает Гектор. – В том-то и дело. Если уж хлебаешь дерьмо, то хотя бы хлебай его ради достойной цели.

Это, разумеется, бальзам на пуританскую душу Перри.

Судя по выражению лица Перри, когда поезд подошел к вокзалу Гар-дю-Нор, бальзам все еще действовал. Ее возлюбленный так и светился сдержанным патриотизмом, чего Гейл никогда не замечала за ним прежде. Гостиницу «Пятнадцать ангелов», сразу видно, выбирал Перри: пять этажей, грязь, теснота, скрипучие полы, крошечный номер, две односпальные кровати шириной с гладильную доску – зато в двух шагах от улицы Бак. И только здесь до них наконец дошло, во что они ввязались. Как будто ознакомительный курс в Блумсбери, в уютной дружеской атмосфере – приятные часы с Олли и Люком, визиты Ивонн, вечерняя порция виски с Гектором, – внушил им чувство защищенности, которое испарилось, стоило им оказаться одним.

Также они обнаружили, что разучились разговаривать по-человечески и теперь обращаются друг к другу как идеальная пара в рекламе.

– Жду не дождусь завтрашнего дня, а ты? – говорит Дулитл Мильтону. – Никогда не видела Федерера вживую. Так интересно!

– Надеюсь, погода не испортится, – отвечает Мильтон, тревожно поглядывая в окно.

– Я тоже надеюсь, – энергично соглашается Дулитл.

– Может, распакуем вещички и пойдем перекусим? – предлагает Мильтон.

– Прекрасная идея.

Но на самом деле они думают о другом: если матч отменят из-за плохой погоды, как же тогда Дима станет выкручиваться?

У Перри звонит телефон. Гектор.

– Привет, Том, – глупым голосом произносит Перри.

– Заселились нормально, Мильтон?

– Прекрасно, просто прекрасно. Отлично добрались, все прошло замечательно, – отчитывается Перри с энтузиазмом, которого хватило бы на двоих.

– Сегодня вечером вы свободны.

– Как скажешь.

– Дулитл довольна?

– В полном восторге.

– Звоните, если что. Сервис круглосуточный.

В крошечном вестибюле отеля, по пути на улицу, Перри делится своими сомнениями по поводу погоды с потрясающей дамой, которую все зовут мадам Мать – как матушку Наполеона. Он знаком с ней со студенческих лет, и мадам Мать, по ее словам, любит Перри как сына. Росту в ней не больше четырех футов, и никто не видел ее иначе как в платке поверх папильоток. Гейл с восторгом слушает, как Перри стрекочет по-французски, хотя это всегда ее смущало – возможно, потому что он не признается, кто его научил.

В кафе на улице Университэ Мильтон и Дулитл едят скверное жаркое и вялый салат, после чего дружно заявляют, что это лучший в мире ужин. Они берут литр домашнего красного, но все не осиливают и забирают остатки с собой в отель.

– Ведите себя как обычно, – наказал Гектор. – Если у вас есть приятели в Париже и вам захочется с ними пообщаться – какого хрена, почему бы и нет?

А такого хрена, Гектор, что не сможем мы вести себя с ними как обычно. Не хотим мы тусоваться в кофейне на Сен-Жермен с нашими парижскими приятелями, пока у нас на голове сидит слон по имени Дима. Не хотим сочинять сказки о том, как нам удалось раздобыть билеты на завтрашний матч.

Вернувшись в номер, они допивают остатки красного вина из стаканов для зубных щеток, после чего неспешно и ласково занимаются любовью, не произнося ни слова – наилучший вариант. Утром Гейл спит допоздна – от волнения, – а проснувшись, видит, что Перри смотрит на дождь за грязными стеклами. Наверняка опять гадает, что будет делать Дима, если матч отменят. А если его отложат до понедельника, думает Гейл, не придется ли ей звонить на работу и врать, что у нее болит горло (так в суде иносказательно обозначают «критические дни»)?

Внезапно все выстраивается в систему. Сначала они завтракают кофе с круассанами, которые приносит в номер мадам Мать, попутно шепнув Гейл: «Ох и гигант он у нас». Затем звонит Люк – просто так, узнать, хорошо ли им спалось и подходящее ли у них настроение для тенниса. Еще некоторое время они валяются в постели, обсуждая, чем бы заняться до трех часов, чтобы потом без спешки добраться до стадиона и найти свои места.

Поочередно воспользовавшись крошечной раковиной и одевшись, они идут пешком в музей Родена (Перри задает темп), встают в хвост очереди школьников и едва успевают войти в сад, как начинается дождь. Они прячутся под деревьями, а затем находят убежище в кафе при музее и через открытые двери пытаются разглядеть, в какую сторону плывут тучи.

По обоюдному согласию оставив кофе недопитым – впрочем, ни один не в состоянии назвать причину, – они решают отправиться на Елисейские поля, но там, оказывается, все перекрыто. По словам мадам Матери, в городе Мишель Обама с детьми, но это государственная тайна, поэтому в курсе только мадам и весь Париж.

Сад у театра Мариньи, впрочем, открыт для публики и безлюден, не считая двух пожилых арабов в черных костюмах и белых ботинках. Дулитл выбирает скамью, Мильтон одобрительно кивает. Дулитл разглядывает каштаны, Мильтон – карту.

Перри знает Париж – он, разумеется, уже прикинул, каким образом они доберутся до стадиона «Ролан Гаррос», сначала на метро, потом автобусом, с хорошим запасом, чтобы наверняка прибыть к назначенному Тамарой сроку.

Тем не менее ему кажется логичным уткнуться в карту – ибо зачем же еще молодая пара, проводящая уикенд в Париже, принимает идиотское решение посидеть на парковой скамейке под дождем?

– Все в порядке, Дулитл? Никаких проблем? – спрашивает Люк тоном семейного доктора, который навещал Перкинсов, когда Гейл была маленькой. Болит горлышко, Гейл? Ну-ка, ну-ка, раздевайся, посмотрим.

– Никаких проблем, ничего не нужно, спасибо, – отвечает она. – Мильтон говорит, через полчасика поедем.

И горло у меня не болит.

Перри складывает карту. Разговор с Люком разозлил Гейл и выбил из колеи. Во рту у нее пересохло, она нервно облизывает губы. Абсурд какой-то, дальше некуда. Они вновь выходят на улицу и шагают по направлению к Триумфальной арке. Перри несется впереди – он так всегда делает, когда хочет побыть один, но не может.

– Какого хрена, ты куда? – шипит она ему на ухо.

Он ныряет в душный торговый центр, где ревет рок-музыка. Заглядывает в темную витрину, как будто за ней скрыто его будущее. Перри разыгрывает шпиона? Нарушает инструкции Гектора, который запретил искать воображаемый «хвост»?

Нет. Он смеется. Гейл, слава богу, тоже. Стоя в обнимку, они изумленно рассматривают внушительный арсенал шпионских прибамбасов: наручные часы со встроенным фотоаппаратом за десять тысяч евро, микрофоны для чемоданов, телефонные шифраторы, очки ночного видения, электрошокеры в широком ассортименте, кобуры с нескользящими ремешками, снаряды на любой вкус – резиновые пули, шарики с краской и перцем. Добро пожаловать в мир паранойи.

Нужный автобус не пришел.

И на метро они не поехали.

Какой-то пассажир, который годился ей в дедушки, ущипнул Гейл за ягодицу.

Они примчались на стадион и теперь стояли в очереди вежливых французов, слева от западных ворот «Ролан Гарроса», ровно за двенадцать минут до назначенного Тамарой времени.

Гейл с улыбкой на губах проскользнула мимо добродушных охранников в униформе, которые охотно улыбнулись ей в ответ, и побрела в толпе по аллее, мимо магазинчиков, под бряцанье незримого духового оркестра, гудение альпийских рожков и неразборчивые крики громкоговорителей.

С привычным хладнокровием адвоката она читала вывески на бутиках спонсоров: «Лакост», «Слезенджер», «Найк», «Хед», «Рибок» – какую там марку Тамара упомянула в своем письме? Только не делай вид, что забыла.

– Перри! – Она крепко хватает его за руку. – Ты дал честное слово, что купишь мне приличные теннисные туфли! Смотри!

– Да? А, правда, – соглашается Перри, он же Мильтон, и на лице у него большими буквами написано: «Вспомнил!»

Он наклоняется, чтобы рассмотреть последнюю модель от «Адидас». Очень убедительно, гораздо лучше, чем она ожидала.

– Купи уже наконец и себе что-нибудь. Пора выбросить те вонючие кроссовки, у них шнурки заплесневели, – приказывает Мильтону командирша Дулитл.

– Профессор! Господи! Мой друг! Не помнишь меня?

Оклик раздается безо всякого предупреждения – пока лишь бестелесный голос, тот самый, что перекрывал шум трех ветров на Антигуа.

Помню я тебя, помню, вот только я не Профессор.

Профессор у нас Перри.

Поэтому я буду и дальше рассматривать новую коллекцию «Адидас» – пусть Перри отзовется первым, а потом обернусь и я, с выражением подобающей радости и безграничного удивления, как учил Олли.

Первый пошел. Гейл чувствует, как Перри отходит, и мысленно подсчитывает, сколько времени ему нужно, чтобы поверить своим глазам.

– Боже мой, Дима. Дима с Антигуа! Потрясающе!

Не перегибай палку, Перри, придержи коней.

– Скажи на милость, что ты тут делаешь? Гейл, ты погляди!

Не погляжу. Не сразу. Я рассматриваю обувь. Выбирая туфли, пусть даже и спортивные, я всегда рассеянна, витаю в облаках – помнишь?

Тогда им это казалось таким нелепым – снова и снова репетировать встречу у магазинов спортивной обуви в Кэмден-таун и в Голдерс-Грин: сначала Олли в роли Димы старательно хлопал «Профессора» по плечу, а Люк изображал случайного прохожего, затем наоборот. Но теперь Гейл оценила репетиции по достоинству – она выучила свои реплики.

Значит, так: чуть-чуть подождать, услышать слова Перри, прийти в себя, обернуться. Потом подобающе радоваться и безгранично удивляться.

– Дима! Ну надо же, это ты! Вот чудеса! Это… это просто невероятно! – Она тоненько взвизгивает от восторга, словно девочка, открывающая рождественский подарок, и смотрит, как Перри обнимает могучего Диму. Тот радуется и удивляется не менее естественно, чем она:

– Что ты тут делаешь, Профессор, чертяка, теннисист хренов?

– Дима, а ты что тут делаешь? – спрашивают Перри и Гейл хором, вразброд, перекрикивая Димин рык.

Он изменился. Стал бледнее, карибский загар сошел. Под красивыми карими глазами залегли желтые круги. Резкие линии в уголках рта. Но осанка прежняя, грудь вперед – «нападай, если посмеешь». Маленькие ступни все так же властно попирают землю, точь-в-точь Генрих VIII.

Этот человек – прирожденный актер, только послушайте:

– Думаешь, Федерер станет поддаваться этому, как его, Содерлингу, так же, как ты мне? Думаешь, он проебет матч, потому что любит честную игру? Гейл, боже ты мой, иди сюда, можно я ее обниму, Профессор? Вы еще не поженились? Ну ты лопух! – Он притягивает Гейл к своей огромной туше, прижимается всем телом – влажной щекой, грудью, пахом и, наконец, коленями, – затем отстраняется, чтобы непременно трижды, в честь Святой Троицы, расцеловать ее в щеки – слева, справа, снова слева.

Перри тем временем бубнит:

– Подумать только, какое забавное, немыслимое совпадение… – Звучит как-то чересчур заученно. По мнению Гейл, фразе недостает спонтанности, и она спешит на выручку – принимается взволнованно трещать, сыпать вопросами.

– Дима, дорогой, как там Катя и Ира? Я все время их вспоминаю. – Чистая правда. – А мальчики играют в крикет? Как Наташа? Где вы были все это время? Амброз сказал, вы уехали в Москву. Вы все в Москве были, да? На похоронах? Ты отлично выглядишь. Как Тамара? Как поживают твои друзья и родственники – они странные, но такие милые…

Она действительно это сказала? Да. Болтая и изредка получая отрывистые ответы, Гейл краем глаза замечает элегантно одетых мужчин и женщин, которые наблюдают за происходящим, – новая Димина свита, судя по всему, но эти помоложе, прилизанные, мало похожие на замшелых субъектов с Антигуа. Уж не маячит ли среди них белобрысый Ники? Если да, то он обзавелся бежевым костюмом от «Армани» с модными обшлагами, под которыми, вероятно, скрыты золотой браслет-цепочка и водонепроницаемые часы.

Дима продолжает говорить, и Гейл слышит то, чего ей слышать вовсе не хочется: Тамара и дети прямо из Москвы улетели в Цюрих – да, Наташа тоже, на хрен ей сдался этот теннис, девочка хочет домой, в Берн, читать и ездить верхом. Успокойся. Проскользнул ли тут намек, что с Наташей не все благополучно, или у Гейл всего лишь разыгралось воображение?

Все говорят одновременно.

– Как, ты больше не учишь детишек, Профессор? – шутливо возмущается Дима. – Может, поучишь французских детишек быть английскими джентльменами? Слушайте, где ваши места? Наверху небось, на самой галерке?

Судя по всему, ту же самую веселую речь он пересказывает своим спутникам по-русски, через плечо. Должно быть, она много потеряла в переводе, потому что лишь двое-трое щеголей улыбаются – в том числе изящный, похожий на танцора мужчина в центре группы. Поначалу Гейл принимает его за элитного гида, поскольку он одет в спортивный блейзер кремового цвета, с вышитым золотым якорем на кармане, и держит в руках ярко-красный зонтик, который в сочетании с эффектно зачесанной назад седой шевелюрой мог бы служить превосходным ориентиром для потерявшихся в толпе. Гейл видит его улыбку, потом перехватывает взгляд. И чувствует, что он так и не сводит с нее глаз, когда она вновь переключается на Диму.

Дима требует, чтобы ему показали билеты. Перри вечно все теряет, поэтому билеты у Гейл. Она помнит номера наизусть, Перри тоже. Но прямо сейчас она вдруг их забывает и очаровательно смущается, протягивая билеты Диме. Тот пренебрежительно фыркает:

– Профессор, у вас есть телескопы? На такой верхотуре нужны, блин, кислородные маски!

Он снова повторяет шутку по-русски, и снова зрители скорее терпят, нежели слушают. У Димы одышка – появилась после Антигуа? Или только сегодня? Проблемы с сердцем? Или это от водки?

– У нас целая ложа, слышь! Корпоративная хрень, все дела. Ребята, с которыми я работаю. Гости из Москвы. Из нашей фирмы. Красивые девушки. Гляньте вон.

Две девушки действительно привлекают внимание Гейл. Кожаные жакеты, узкие прямые юбки, изящные полусапожки. Чьи-то красивые жены? Или дорогие проститутки для московских гостей? Если так – то явно перворазрядные.

– Тридцать мест в вип-зоне, жратва пальчики оближешь, – продолжает громыхать Дима. – Хочешь к нам, Гейл? Посмотришь игру как леди. Шампанское пьешь? У нас его полно. Ну же, пошли, Профессор. Чего ломаешься?

А того, что Гектор велел поломаться. Чем он неприступнее, тем сильнее тебе придется постараться, чтобы заполучить его, и меня заодно, – и тем вероятнее твои московские гости скушают нашу лапшу. Перри, загнанный в угол, изо всех сил старается быть самим собой – хмурится, смущается, робеет. Для лгуна-новичка он неплохо справляется. Но все равно пора ему помочь.

– Эти билеты – подарок, Дима, – доверительно воркует Гейл, гладя его по плечу. – Подарок от друга, одного милого пожилого джентльмена. Просто так. Нехорошо получится, если мы займем другие места. Не дай бог он узнает, ужасно расстроится… – Эту отговорку они сочинили с Люком и Олли за ночным стаканчиком виски.

Дима разочарованно переводит взгляд с Гейл на Перри и собирается с мыслями.