Текст книги "Такой же предатель, как мы"

Компания у него за спиной явно досадует: не пора ли двигаться дальше?

Хочешь жить – умей вертеться…

Эврика!

– Слушай сюда, Профессор. Ладно? Слушай… – Дима тычет Перри пальцем в грудь и повторяет, угрожающе кивая: – Ладно? После игры. Слышишь? Как только гребаная игра закончится, приходи к нам!

Он поворачивается к Гейл, словно предлагая ей оспорить этот замечательный план.

– Слышишь? Обязательно приводи Профессора в вип-ложу. Выпьете с нами шампанского. Матч закончится, да не совсем. Потом какие-то спасибы, речи, хренотень всякая. Федерер запросто выиграет. Не хочешь поставить пять штук против Федерера, Профессор? Давай три к одному. Четыре к одному.

Перри смеется. Федерер – его кумир, его бог. Исключено, Дима, извини. Даже на сто к одному не согласен. Но Дима еще не все сказал:

– Сыграешь со мной завтра, Профессор, слышь? Реванш! – Он снова тычет Перри в грудь. – Я пришлю кого-нибудь за тобой после матча, обязательно приходи к нам в ложу. Назначим матч-реванш, настоящий. Я тебя загоняю, на х… Потом оплачу массаж. Он тебе понадобится, ясно?

Перри не успевает возразить. Краем глаза Гейл видит, как седовласый гид с красным зонтиком отделяется от группы и подкрадывается к Диме со спины.

– Может быть, представишь нас своим друзьям? Неужели ты хочешь скрыть от нас столь очаровательную леди? – с упреком произносит мягкий голос, на превосходном английском языке с легким итальянским акцентом. – Дель Оро. Эмилио дель Оро. Давний, очень давний друг Димы. Рад познакомиться.

Сначала он жмет руку Гейл, с учтивым кивком, потом здоровается с Перри, не глядя в глаза, точь-в-точь как один школьный ловелас по имени Перси, когда ей было семнадцать, – он оттер в сторону ее бойфренда и чуть не изнасиловал Гейл прямо на танцплощадке.

– Я Перри Мейкпис, а это – Гейл Перкинс, – говорит Перри. И беспечно, как бы между прочим, добавляет (Гейл впечатлена!): – На самом деле я никакой не профессор, так что не пугайтесь. Это просто Дима так пытается изгнать меня с корта.

– Что ж, добро пожаловать на стадион «Ролан Гаррос», Гейл Перкинс и Перри Мейкпис, – отвечает дель Оро с лучезарной улыбкой – Гейл начинает подозревать, что она у него наклеенная. – Приятно будет увидеться с вами после этого исторического матча. Если матч вообще состоится, – вздыхает он, театрально воздевая руки и укоризненно глядя на серое небо.

Но последнее слово остается за Димой:

– Я за тобой пришлю, слышишь, Профессор? Не вздумай меня кинуть. И завтра я тебя насмерть загоняю. Люблю Профессора, слышите, вы? – кричит он своим высокомерным молодым спутникам, которые стоят с безжизненными улыбками, и, напоследок еще раз заключив Перри в медвежьи объятия, неспешно движется вместе с ними дальше.

Глава 12

Сидя рядом с Перри в двенадцатом ряду западной трибуны «Ролан Гарроса», Гейл недоуменно рассматривает оркестр Республиканской гвардии – в латунных касках с красными кокардами, облегающих белых бриджах и высоких сапогах. Музыканты, готовясь к выступлению, в последний раз погромыхивают литаврами, продувают трубы; на деревянный помост поднимается дирижер и застывает, вскинув над головой руки. Его растопыренные пальцы начинают затейливый танец. Перри что-то говорит, но Гейл не слышит. Она поворачивается к нему, кладет голову на плечо, чтобы успокоиться, – ее бьет дрожь. Перри, на свой лад, тоже нервничает – она чувствует, как бьется его пульс, тук-тук.

– Это теннис или битва при Бородине? – весело кричит он, указывая на музыкантов в наполеоновской форме. Гейл переспрашивает, заливается смехом и стискивает руку Перри, чтобы вместе с ним вернуться в реальность.

– Все отлично! – вопит она ему в ухо. – Ты прекрасно справился, просто супер! Места замечательные. Молодец!

– Ты тоже! Дима отлично выглядит.

– Да. Но дети уже в Берне!

– Что?

– Тамара и малышки в Берне! Наташа тоже! А я-то думала, они будут здесь все вместе!

– Я тоже.

Впрочем, Перри разочарован куда меньше, чем Гейл.

Наполеоновский оркестр играет очень громко. Целые полки могли бы оглохнуть, маршируя под эту музыку.

– Ему не терпится снова с тобой сыграть, бедняге! – кричит Дулитл.

– Да, я заметил. – Мильтон улыбается и кивает.

– Завтра у тебя найдется время?

– Исключено. Слишком много дел, – отвечает он, непреклонно качая головой.

– Чего я и боялась. Все так сложно.

– Да уж, – соглашается он.

Они просто ребячатся – или в их души закрался страх? Поднеся руку Перри к губам, Гейл целует ее, потом прижимает к щеке: он, сам того не подозревая, растрогал ее чуть ли не до слез.

Сегодня, именно сегодня Перри должен наслаждаться вовсю, но не может! Наблюдать за игрой Федерера в финале открытого чемпионата – для него это все равно что смотреть, как Нижинский танцует в «Послеполуденном отдыхе фавна». Сколько раз Гейл сидела, свернувшись рядом с ним клубочком, перед телевизором на Примроуз-Хилл и притворялась, будто слушает бесконечные лекции о Федерере, идеальном спортсмене, каким хотел бы стать сам Перри. Федерер – полностью сформировавшаяся личность, Федерер бегает словно танцует, то укорачивая, то удлиняя шаг, чтобы перехитрить летящий мяч, выкроить доли секунды для определения нужной скорости и угла удара, у него сверхъестественная способность просчитывать (впрочем, ничего сверхъестественного, Гейл, всего лишь бесподобная координация глаз-тело-мозг).

– Я очень хочу, чтобы ты получил удовольствие! – кричит она ему на ухо, в качестве финального напутствия. – Просто выкинь все из головы! Я тебя люблю… я сказала, люблю тебя, идиот!

Гейл невинно разглядывает соседей. Кто это? Димины друзья? Или враги? Люди Гектора? Мы работаем практически без страховки.

Слева – блондинка с каменной челюстью, на бумажной шляпе – швейцарский крест, еще один – на просторной блузке.

Справа – пожилой пессимист в непромокаемой шапочке и накидке, он укрывается от дождя, который остальные как будто не замечают.

Сидящая позади француженка вместе с детьми во весь голос распевает «Марсельезу», возможно решив по ошибке, что Федерер – ее соотечественник.

Столь же беззаботно Гейл рассматривает толпу на открытых трибунах напротив.

– Видишь знакомых?! – кричит Перри.

– Нет. Я подумала – может быть, Барри тут.

– Барри?

– Один из наших адвокатов.

Что за чушь она несет? В суде действительно есть адвокат по имени Барри, но он ненавидит теннис и терпеть не может французов. Гейл проголодалась. Они не только оставили недопитым кофе в музее Родена, но и забыли перекусить. Эта мысль пробуждает в ней воспоминание о романе Берил Бейнбридж, в котором хозяйка дома в разгар званого ужина внезапно забывает, куда поставила пудинг. Гейл хочется поделиться шуткой:

– И куда же мы дели ланч?

Но Перри в кои-то веки не замечает аллюзии. Он смотрит на ряд панорамных окон по ту сторону корта. Белые скатерти на столах и суетящиеся официанты различимы даже сквозь дымчатые стекла, и Перри гадает, где именно находится VIP-ложа Димы. Гейл вновь ощущает Димины могучие объятия и по-детски непосредственное прикосновение его чресел к своему бедру. И запах перегара… Он пил вчера вечером или сегодня утром?

– Просто приводил свой мотор в норму, – отвечает Перри.

– Что?

– Мотор!

Наполеоновская гвардия покидает поле боя. Воцаряется напряженная тишина. Подвесная камера скользит над кортом на фоне угрюмого, затянутого тучами неба.

Наташа. Да или нет? Почему она не ответила на сообщение? Тамара в курсе? Может быть, именно поэтому она спешно увезла девочку в Берн? Нет. Наташа сама за себя решает. Она – не дочь Тамары. Ей-богу, эта женщина никому не годится в матери. Написать сейчас Наташе?

Только что встретили твоего папу. Смотрим, как играет Федерер. Ты беременна? Целую, Гейл.

Не смей.

Стадион взрывается аплодисментами. Появляется сначала Робин Содерлинг, затем Роджер Федерер – скромный и уверенный, как и подобает божеству. Перри подается вперед, плотно сжав губы. Он видит своего кумира.

Разминка. Федерер пропускает пару ударов слева. Содерлинг несколько раз парирует – довольно раздражительно для дружеского размена. Федерер в одиночестве делает две-три подачи, Содерлинг тоже. Разминка окончена. Куртки падают с плеч спортсменов – точь-в-точь ножны, соскальзывающие с клинка. Федерер в голубой рубашке поло, с красной «птичкой» на изнанке воротничка и еще одной – на головной повязке; Содерлинг в белой, с яркими желтыми росчерками.

Перри вновь переводит взгляд на тонированные окна лож, Гейл тоже. Ей кажется – или она действительно видит кремовый блейзер с золотым якорем на кармане, мелькающий в коричневой дымке за стеклами? Если есть на свете человек, с которым не следует садиться на заднее сиденье такси, то это – синьор Эмилио дель Оро, вот о чем Гейл хочет сказать Перри.

Тише, матч начался – и, к великой радости зрителей, хоть и неожиданно для Гейл, Федерер берет подачу Содерлинга и выигрывает. Вновь подает Содерлинг. Хорошенькая светловолосая девочка с хвостиками подает ему мяч, делает книксен и убегает. Судья на линии орет как резаный. Вновь начинается дождь. Двойная ошибка у Содерлинга; начинается триумфальное шествие Федерера к победе. Лицо Перри озарено огнем неподдельного благоговения. Как же она все-таки его любит! За удивительную смелость, за извечное стремление поступать правильно, даже если так нельзя, за верность и неумение себя жалеть. Она – его сестра, друг, защитник.

Перри, должно быть, чувствует то же самое, потому что берет Гейл за руку и не отпускает. Пускай Содерлинг дошел до финала, но Федерер войдет в историю – и Перри вместе с ним. Федерер выигрывает первый сет со счетом 6:1. Всего за полчаса.

Манеры французской публики безупречны, думает Гейл. Федерер – их кумир, тут они солидарны с Перри. Но они неизменно выказывают свое одобрение Содерлингу всякий раз, когда он того заслуживает. Содерлинг благодарен им – и демонстрирует свою признательность. Он рискует – а следовательно, совершает ошибки. Наконец Федерер тоже ошибается; чтобы искупить свою вину, он посылает смертоносный укороченный удар, стоя в десяти футах за задней линией.

Когда Перри смотрит большой теннис, у него фантастически обостряется восприятие. После пары ударов он способен предсказать, к чему все идет и у кого в руках игра. Гейл не такая. Она – человек приземленный. Стукни по мячу, и будь что будет – вот ее девиз. Для ее уровня мастерства это нормально.

Но внезапно Перри перестает следить за игрой. И на окна лож он тоже больше не смотрит. Он вскакивает и становится перед Гейл, как будто пытается заслонить ее. Перри кричит: «Какого черта?!», не надеясь, впрочем, получить ответ.

Она тоже встает – это непросто, поскольку все вокруг уже на ногах и вопят «какого черта?!» по-французски, по-немецки, по-английски и так далее. Гейл ожидает увидеть мертвых фазанов у ног Роджера Федерера, потому что шум, поднятый вскочившими в едином порыве зрителями, напомнил ей, как хлопали крыльями перепуганные птицы, поднимаясь повыше в небо, точно допотопные аэропланы. Их тут же настигли пули брата и его богатых приятелей, и отсюда вторая, столь же безумная, мысль – что Диму кто-то застрелил (возможно, Ники) и выбросил из окна VIP-ложи.

Но на корте появляется какой-то долговязый тип, похожий на растрепанную райскую птицу, – это не Дима, и он отнюдь не мертв. На нем – красный фригийский колпак и красные гольфы, на плечи наброшен кроваво-алый плащ. Он разговаривает с Федерером у задней линии, с которой тот только что подавал.

Теннисист слегка озадачен и не знает, что сказать – они явно незнакомы, – но не расстается с приличными манерами, хоть и кажется немного раздраженным, как бы напоминая, на свой швейцарский лад, о том, что и в его прославленной броне есть трещинки. В конце концов, он здесь затем, чтобы войти в историю, а не тратить время на болтовню с каким-то долговязым незнакомцем, который без спросу влез на корт.

Но вот разговор окончен, человек в красном плаще поспешно бежит к сетке, размахивая руками. За ним, точно в комедийном фильме, гонится припозднившаяся охрана в черных костюмах. Толпа молчит: они – зрители, и это – тоже спорт, хоть и не высшего порядка. Мужчина в плаще перемахивает через сетку, но неудачно – он задевает трос. Оказывается, на нем не плащ, а флаг. По ту сторону сетки появляются еще двое в черном. Это испанский флаг – по крайней мере, так утверждает женщина, певшая «Марсельезу», но ее мнение тут же оспаривает чей-то хриплый бас несколькими рядами выше: он говорит, что это флаг футбольного клуба, «Барсы».

Охранник наконец перехватывает человека с флагом, валит его наземь. Двое его коллег набрасываются на беднягу и волокут в какой-то темный коридор. Гейл смотрит на Перри – он бледен как смерть.

– Господи, было так близко… – шепчет она.

Близко? К чему? Но Перри соглашается. Да, близко.

Боги не потеют. Бледно-голубая рубашка Федерера остается сухой, не считая единственного пятнышка между лопаток. Его движения стали чуть менее плавными, но о причине остается лишь гадать – то ли грунт от дождя размок, то ли неожиданное вторжение человека с флагом подействовало на нервы. Солнце прячется, на трибунах открываются зонтики, счет во втором сете 4:3, Содерлинг наступает, а Федерер кажется слегка подавленным. Он всего лишь хочет войти в историю и отправиться домой, в родную Швейцарию. Ой, мамочки, тай-брейк – но нет, первые же подачи Федерера достигают цели одна за другой, точь-в-точь как иногда у Перри, только вдвое быстрее. Третий сет, и Федерер берет подачу Содерлинга, он вновь играет в потрясающем ритме, и человек с флагом забыт.

Федерер плачет еще до победы?

Не важно. Он уже победил. Вот так просто и даже обыденно. Федерер выиграл и теперь может плакать сколько душе угодно, и Перри тоже смаргивает скупую мужскую слезу. Его кумир вошел в историю, как и собирался, и публика стоя приветствует героя. Белобрысый Ники пробирается вдоль рядов, заполненных ликующими зрителями; аплодисменты звучат как барабанный бой.

– Помните, я отвозил вас обратно в отель, на Антигуа? – спрашивает Ники без тени улыбки.

– Привет, – говорит Перри.

– Понравился матч?

– Да, очень.

– Хорош, а? Федерер?

– Великолепен.

– Пойдете к Диме?

Перри с сомнением смотрит на Гейл: твоя очередь.

– К сожалению, мы торопимся, Ники. Нам столько народу нужно повидать в Париже…

– Знаете что, Гейл? – грустно вздыхает Ники. – Если вы не придете выпить с Димой, он мне, наверное, яйца оторвет.

Гейл притворяется, что не расслышала.

– Решай, – говорит ей Перри.

– Всего один глоточек, – соглашается Гейл, делая вид, будто сдается неохотно.

Ники пропускает их вперед и топает следом – как и подобает хорошо обученному телохранителю. Но Перри и Гейл вовсе не собираются бежать. Альпийские рожки гудят в толпе, печально и душераздирающе. Ники сзади подсказывает дорогу. Перри и Гейл поднимаются по каменной лестнице и ныряют в коридор, куда выходят разноцветные двери, похожие на шкафчики в гимназии Гейл, с той разницей, что вместо имен учениц на них написаны названия фирм. На синей двери – «Мейер-Амброзини», на розовой – «Сегура-Хелленика», на желтой – «Эрос Вакансиа». И наконец, на ярко-красной – «Арена Кипр»; Ники набирает код и ждет, пока услужливая рука отопрет дверь.

«После оргии» – вот как называлась картина, которую увидела Гейл, войдя в длинное, с низким потолком и покатыми стеклянными стенами, помещение VIP-ложи, которая находилась так близко от корта, что можно было вытянуть руку и коснуться покрытия – если бы только дель Оро убрался с дороги.

В помещении стояли полтора десятка столов, одни накрытые на четыре персоны, другие – на шесть. Пренебрегая правилами безопасности, мужчины, словно после удачного секса, курили и предавались собственным мыслям; несколько человек окинули Гейл взглядом, как будто прикидывая, хороша ли она в постели. Здесь сидели и девушки, уже далеко не такие миловидные (неудивительно, учитывая, сколько им пришлось выпить), хотя, возможно, они лишь притворялись пьяными. В конце концов, это часть их профессии.

Ближайший к Гейл стол, самый большой, установлен на почетном возвышении. Видимо, семеро сидящих за ним мужчин – особо важные птицы. Ее вывод тут же подтверждает дель Оро, который выставляет Гейл и Перри на обозрение семерки – коренастых типов с холодными глазами и скучными лицами (а также с бутылками, запрещенными сигаретами и девицами).

– Профессор. Гейл. Прошу, поздоровайтесь с хозяевами этого празднества, джентльменами и их дамами, – с галантностью старого придворного провозглашает дель Оро и повторяет фразу по-русски.

Кое-кто из сидящих за столом угрюмо кивает в ответ и здоровается. На лицах девушек застыли фальшивые улыбки стюардесс.

– Эй ты! Друг!

Кто это кричит? Кому? А, вон тот мужик с толстой шеей, короткой стрижкой и сигарой. Он обращается к Перри:

– Ты Профессор?

– Да, так меня называет Дима.

– Понравился матч?

– Да. Отличный матч. Я почувствовал себя избранным.

– Ты тоже хорошо играешь, да? Лучше, чем Федерер? – продолжает орать толстошеий, кичась своим английским.

– Ну… вряд ли.

– Ладно, развлекайся. Приятного вечера.

Дель Оро ведет их по проходу. По ту сторону стеклянной стены швейцарские чиновники в соломенных шляпах с синими лентами мужественно спускаются из президентской ложи по мокрым ступенькам, чтобы почтить своим присутствием церемонию закрытия чемпионата. Перри и Гейл вслед за дель Оро лавируют между столами, задевают чьи-то головы, говорят незнакомым людям: «Прошу прощения, ой, извините, да, отличный был матч». Гости – преимущественно мужчины, среди них не только европейцы, но и арабы, и индийцы.

А вот и стол соотечественников. Они вскакивают, все одновременно. «Я Попхэм, вы просто очаровательны…», «Меня зовут Джайлс, здравствуйте…», «Профессор, да вы везунчик», – слишком шумно, чтобы разобраться, кто здесь кто, но Гейл старается изо всех сил.

Двое мужчин в бумажных шляпах со швейцарскими крестами, один – полный и веселый, другой тощий, жаждут пожать ей руку. Петя и Волк, думает Гейл. Глупость, конечно, но они ей запоминаются.

– Видишь его? – спрашивает она у Перри и в ту же секунду сама замечает Диму: сгорбившись, он сидит в дальнем конце ложи, в полном одиночестве за столиком, накрытым на четверых. Перед ним стоит бутылка водки, а за плечом нависает некий задумчивый труп, с тонкими запястьями и высокими скулами. Якобы охраняет дверь на кухню. Эмилио дель Оро бормочет на ухо Гейл, как будто они знакомы всю жизнь:

– Наш друг Дима в депрессии, Гейл. Вам, конечно, известно о трагедии, о двойных похоронах в Москве… Его близкого друга убили маньяки, и он все никак не оправится. Можете убедиться.

Она уже убедилась. И задумалась, сколько в этом образе правды. Дима без улыбки и приветливых слов на устах, погруженный в пьяную меланхолию. Он даже не удосуживается встать при появлении Перри и Гейл, лишь злобно зыркает на них из угла, в который его сослали с двумя охранниками. Белобрысый Ники уже занял свое место рядом с Задумчивым Трупом; есть нечто жуткое в том, что эти двое не обращают друг на друга никакого внимания, следя исключительно за своим подопечным.

– Садись здесь, Профессор, не доверяй этому черту Эмилио. Гейл, я тебя обожаю. С'диссюда. Гарсон, шампанского! Ici.[11]11
  Сюда (фр.).


[Закрыть]

На корт вновь выходит оркестр Республиканской гвардии. Федерер и Содерлинг поднимаются на пьедестал почета, их сопровождает Андре Агасси.

– Вы говорили с теми парнями за столом? – мрачно спрашивает Дима. – Хотите знакомиться со сраными банкирами, юристами, финансистами? С ребятами, которые держат мир за яйца? У нас тут есть французы, немцы, швейцарцы… – Он поднимает голову и орет через всю комнату: – Эй, вы, поздоровайтесь с Профессором! Он сделал меня на корте! А это Гейл! Он на ней женится! А если не женится, она выйдет за Роджера Федерера. Да, Гейл?

– Думаю, меня вполне устроит Перри, – отвечает она.

Кто-нибудь вообще его слушает? Молодые люди за главным столом и бровью не ведут, а их девушки инстинктивно жмутся друг к дружке, когда Дима повышает голос. За ближними столиками тоже никто особенно не реагирует.

– И англичане у нас есть… Честные игроки. Эй, Банни! Обри! Банни, иди сюда! Банни!

Ноль эмоций.

– Знаете, что значит «Банни»? Кролик! Ну и хер с ним.

Вежливо обернувшись, чтобы поглядеть на кролика, Гейл успевает отметить колобка с бородкой и бакенбардами – если у кого-то тут кличка Банни, так точно у него. Но Обри она ищет глазами тщетно. Разве что это вон тот высокий, лысеющий, сутулый очкарик с умным лицом, который стремительно шагает к двери с дождевиком в руках, как будто внезапно вспомнил, что опаздывает на поезд.

Элегантный седовласый Эмилио дель Оро занимает свободное место рядом с Димой. Интересно, это настоящие волосы или имплантат? В наши дни прекрасно делают подобные операции.

Дима предлагает назначить матч-реванш на завтра. Перри с извинениями отказывается, оправдывается перед Димой как перед давним другом – он действительно в каком-то смысле начал ощущать себя Диминым другом за три недели, что они не виделись.

– Дима, ну никак не могу, правда, – протестует Перри. – В Париже у нас полно знакомых, которые непременно хотят с нами увидеться. И собой у меня ничего для тенниса нет. К тому же я обещал Гейл, что мы посмотрим кувшинки Моне. Честное слово дал.

Дима отхлебывает водки и вытирает губы.

– Мы сыграем, – говорит он тоном, не терпящим возражений. – В «Королевском клубе». Завтра в двенадцать. Уже решено. Потом, мать твою, массаж.

– Массаж под дождем, Дима? – игриво уточняет Гейл. – Только не говори, что это новая услуга.

Дима не обращает на нее внимания.

– В девять у меня встреча в банке, подписываю хренову кучу бумаг. В двенадцать матч-реванш, слышишь ты? Или струсишь? – Перри вновь начинает возражать, но Дима его заглушает. – Корт номер шесть. Самый лучший. Час играем, потом массаж и ланч, я плачу.

Учтиво вклиниваясь в разговор, дель Оро пытается сменить тему:

– Простите мое любопытство – где вы остановились, Профессор? В «Ритце»? Надеюсь, что нет. Здесь есть чудесные колоритные отельчики, надо только знать, где искать. Если бы меня предупредили заранее, я назвал бы вам с десяток.

«Если начнут расспрашивать, не увиливай, говори прямо, – наставлял Гектор. – На невинный вопрос – невинный ответ». Перри явно отнесся серьезно к этому совету – сейчас он смеется:

– Место такое паршивое, что вы просто не поверите…

Но Эмилио верит. Название до того ему понравилось, что он даже заносит его в записную книжечку в крокодиловом переплете, извлеченную из кармана кремового пиджака. После этого он обрушивает на Диму всю мощь своего навязчивого обаяния:

– Что касается матча на завтра, как ты предлагаешь, Дима, то я думаю, Гейл права. Ты совершенно забыл о дожде. Даже наш друг Профессор не сможет играть в ливень. Завтрашний прогноз еще хуже, чем сегодняшний.

– От…сь!

Дима стукнул кулаком по столу так сильно, что бокалы покатились в разные стороны. Бутылка красного бургундского коварно пыталась выплеснуть остатки своего содержимого на ковер, пока Перри ловким движением не поймал ее и не вернул в вертикальное положение. Все присутствующие как будто оглохли от взрыва.

Мягкая просьба Перри восстановила некоторое подобие спокойствия:

– Дима, ну перестань же. Помилуй, у меня даже ракетки с собой нет.

– У дель Оро штук двадцать сраных ракеток.

– Тридцать, – ледяным голосом поправляет тот.

– Ну ладно…

Что «ладно»? Ладно, сейчас еще раз тресну по столу? Вспотевшее лицо неумолимо, челюсти стиснуты – пошатываясь, Дима встает, привычно выпячивает грудь, хватает Перри за руку и подтаскивает к себе почти вплотную.

– Эй вы, слушайте! – кричит он. – Мы с Профессором завтра… мы сыграем в теннис, матч-реванш, и я с него шкуру спущу. Двенадцать часов, «Королевский клуб». Все приходите посмотреть, берите с собой зонтики, мать вашу, потом будет ланч. Платит победитель. То есть Дима. Ясно?

Да. Несколько человек даже улыбаются, двое аплодируют. За главным столом поначалу царит молчание, затем кто-то вполголоса отпускает замечание по-русски – его встречают неприятным смехом.

Гейл и Перри переглядываются, улыбаются, пожимают плечами. Разве можно отказаться перед лицом такой непреодолимой силы, да еще в столь неловкой ситуации? Чуя назревающую капитуляцию, дель Оро силится ее предотвратить:

– Дима, по-моему, ты слишком давишь на своих друзей. Может, стоит отложить реванш на месяц-другой?

Но он опоздал. Гейл и Перри великодушны.

– Да полно вам, Эмилио, – говорит Гейл. – Если Диме так хочется сыграть, а Перри не прочь – почему бы мужчинам не развлечься? Если ты, дорогой, согласен – я тоже.

«Дорогой» – это что-то новенькое. Годится не столько для Перри и Гейл, сколько для Мильтона и Дулитл.

– Тогда ладно. Но при одном условии… – говорит дель Оро, пытаясь оставить последнее слово за собой. – Я сегодня вечером устраиваю прием, приходите. У меня прекрасный дом в Нёйи, вам понравится. Диме вон нравится, он остановился у нас, как и наши уважаемые московские коллеги. Моя жена в эту самую минуту, бедняжка, наблюдает за приготовлениями. Давайте я пришлю за вами машину в восемь. Пожалуйста, оденьтесь как вам удобно, мы не придерживаемся формальностей.

Но приглашение дель Оро пропадает втуне. Перри смеется и говорит, что это совершенно невозможно. Гейл заявляет, что ее парижские друзья ни за что не простят. Нет, она не может взять их с собой, потому что у них своя вечеринка, на которой Гейл и Перри – почетные гости.

Наконец они достигают компромисса: Эмилио пришлет за ними машину в одиннадцать утра, чтобы отвезти на матч (под дождем). Если бы взглядом можно было убивать, то дель Оро убил бы Диму на месте – но ему, по словам Гектора, придется подождать до Берна.

– Вы – просто потрясающий актерский дуэт, – возопил Гектор. – Правда, Люк? Гейл, у вас блистательная интуиция. Перри, вы, черт возьми, – просто воплощение британского интеллекта. Впрочем, не то чтобы Гейл от вас отставала. Огромное спасибо за то, что зашли так далеко. За то, что отважно проникли в логово льва. Я, возможно, говорю сейчас как командир скаутов…

– Да, пожалуй, – сказал Перри, лениво растянувшийся на шезлонге под огромным арочным окном с видом на Сену.

– Вот и хорошо, – самодовольно отозвался Гектор.

Все весело рассмеялись.

Только Гейл, сидевшая на табурете в изголовье шезлонга, задумчиво перебирала волосы Перри и казалась немного рассеянной.

Этот разговор состоялся после ужина на острове Святого Людовика. Роскошная квартира на верхнем этаже средневекового дома принадлежала тетушке Люка – художнице. Ее работы стопками лежали вдоль стен (она никогда не опускалась до того, чтобы продавать картины). В семьдесят лет это была красивая и бодрая женщина. В юности она сражалась с немцами в рядах французского Сопротивления – и легко справилась со своей ролью в маленьком заговоре Люка.

– Насколько я понимаю, мы с вами давние друзья, – сказала она, ласково пожимая руку Перри и сразу же выпуская ее. – Мы познакомились в салоне одной моей близкой приятельницы, когда вы были начинающим художником и отчаянно мечтали творить. Приятельницу звали, если угодно, Мишель де ла Тур – ныне покойная, увы. Я приняла вас под крыло. Вы были слишком молоды, чтобы стать моим любовником. Нравится вам эта история – или хотите большего?

– Очень нравится, спасибо, – со смехом ответил Перри.

– А мне ни капельки. Нет такого мужчины, который был бы для меня слишком молод. Люк вас угостит уткой и камамбером. Желаю приятного вечера. А вы, моя дорогая Гейл, просто прелесть. Слишком хороши для этого неудавшегося художника. Я шучу. Люк, не забудь про Шибу.

Шиба, сиамская кошка, устроилась в настоящий момент на коленях у Гейл.

За ужином Перри – по-прежнему сияющий – был душой компании: он то благоговейно превозносил Федерера, то вспоминал неестественную встречу с Димой и его гениальный спектакль в гостевой ложе. Точно так же Перри обычно спускал пар после опасного горного подъема или утомительного марафона. Люк и Гектор были идеальными слушателями. Гектор, сосредоточенный и непривычно тихий, перебивал только за тем, чтобы потребовать подробностей – какого примерно роста предполагаемый Обри? А Банни был сильно пьян? Люк то и дело бегал на кухню, наполнял бокалы гостей, выказывая особое внимание Гейл, отвечал на звонки от Олли – но по-прежнему оставался равноправным членом команды.

Лишь потом, когда ужин и спиртное сделали свое дело, когда жажда приключений сменилась умиротворением, Гектор попросил дословно процитировать приглашение на матч-реванш в «Королевском клубе».

– Думаю, вся соль в массаже, – сказал он. – Кто хочет высказаться?

– Фактически это было частью вызова, – подтвердил Перри.

– Люк?

– Ясно как божий день. Сколько раз он повторил про массаж?

– Три, – сказал Перри.

– Гейл?

Вернувшись в действительность, Гейл охладила пыл мужчин:

– Вот только, может быть, Эмилио тоже все ясно как божий день.

Она избегала смотреть на Люка.

Гектор и сам об этом думал:

– Если дель Оро почуял неладное, он, скорее всего, просто отменит матч, и тогда мы вылетаем в трубу. Игра окончена. Впрочем, если верить последним донесениям Олли, беспокоиться пока не о чем. Так, Люк?

– Олли присутствовал на неофициальной сходке шоферов возле особняка дель Оро, – пояснил тот, широко улыбаясь. – Завтрашний матч обеспечит русских культурной программой, заодно и подписание договора отметят. Московские гости уже видели Эйфелеву башню, а Лувр их не интересует, так что Эмилио сам не очень-то знает, куда их девать.

– Так что же насчет массажа? – повторил Гектор.

– Дима заказал два сеанса одновременно сразу после игры, для Перри и для себя. Олли также выяснил, что «Королевский клуб» славится отменной системой безопасности. Несмотря на то что там играют в теннис богатейшие люди планеты, телохранителям не позволено совать нос в раздевалки, сауны и массажные кабинеты. Им рекомендуется ждать в вестибюле или в своем бронированном лимузине.

– А как насчет клубных массажистов? – уточнила Гейл. – Что они будут делать, пока вы совещаетесь?

Люк ответил с улыбкой:

– В понедельник у них выходной, Гейл, и они приезжают только по вызову. Даже Эмилио не знает, что завтра их не будет.

В час ночи Перри наконец заснул. Прокравшись на цыпочках по коридору в туалет, Гейл заперла дверь и при мертвенном свете самой тусклой в мире лампочки перечитала сообщение, которое получила в семь вечера, как раз перед тем, как они отправились на остров Святого Людовика.

Папа говорит, вы в Париже. Швейцарский врач сообщает, что я на девятой неделе беременности. Макс где-то лазает в горах и не отвечает. Гейл

«Гейл»? Наташа подписалась моим именем? Она настолько расстроена, что забыла собственное? Или девочка хотела сказать: «Гейл, пожалуйста, я тебя умоляю»? В этом смысле – «Гейл»?