Текст книги "Такой же предатель, как мы"

– Если беременность подтвердится, мы немедленно бежим куда-нибудь в отдаленное место, например в Финляндию. Макс все устроит. В настоящее время это не вполне удобно, потому что летом Макс работает гидом. Подождем еще месяц. Возможно, мы будем учиться в Хельсинки. Или покончим с собой. Посмотрим.

Гейл приберегает самый неприятный вопрос напоследок – возможно, потому что ее мещанские инстинкты заранее подсказывают ответ.

– А сколько лет твоему Максу, Наташа?

– Тридцать один. Но в душе он ребенок.

Как и ты, Наташа. Здесь, под карибскими звездами, ты рассказываешь мне волшебную сказку о любви, делишься мечтой об идеальном возлюбленном, которого однажды встретишь? Или ты действительно переспала с каким-то тридцатилетним поганцем горнолыжником, который, разумеется, ничего не скажет матери? Если да, ты обратилась по адресу – ко мне.

Гейл была не намного старше, когда оказалась в похожем положении. Но в ее случае поганец был не лыжником, а нищим мулатом, которого выгнали из местной школы. Его разведенные родители жили в Южной Африке, а мать Гейл бросила семью три года назад, не оставив адреса. Гнева отца-алкоголика можно было не опасаться – он умирал в больнице от цирроза печени. Заняв денег у друзей, Гейл кое-как сделала аборт и ничего не сказала парню.

Перри тоже до сих пор не в курсе. И в данный момент она не уверена, что когда-нибудь ему признается.

Из сумочки, которую она чуть не забыла в такси у Олли, Гейл выуживает мобильник и проверяет входящие сообщения. Не обнаружив новых, она читает полученные ранее. Наташа пишет заглавными буквами, для пущей драматичности. Четыре сообщения за неделю.

Я ПРЕДАЛА МОЕГО ОТЦА, Я ПОЗОР СВОЕЙ СЕМЬИ.

ВЧЕРА МИШУ И ОЛЬГУ ОТПЕВАЛИ В КРАСИВОЙ ЦЕРКВИ. МОЖЕТ БЫТЬ, СКОРО Я К НИМ ПРИСОЕДИНЮСЬ.

ПОЖАЛУЙСТА, СКАЖИТЕ, КОГДА НАДО ЖДАТЬ ТОШНОТУ ПО УТРАМ?

На что Гейл ответила:

Обычно в течение первых трех месяцев, но если тебе нехорошо, немедленно сходи к врачу. Целую, Гейл

На что Наташа не преминула обидеться:

ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО ГОВОРИТЬ, ЧТО МНЕ НЕХОРОШО. В ЛЮБВИ НЕ БЫВАЕТ НЕХОРОШО. НАТАША

Если она беременна, я ей нужна.

Если она не беременна, я ей нужна.

Если она нервный подросток, очарованный фантазиями о самоубийстве, я ей нужна.

Я – ее адвокат и наперсница.

Я – все, что у нее есть.

Перри прочертил свою линию на песке.

Ее не смоет приливом, за нее нельзя ступить ни при каких условиях.

Даже теннис не помогает. Индийские молодожены уехали. Одиночки слишком напряжены. Марк – враг.

Пусть, занимаясь любовью, они и забывают иногда о черте, она никуда не девается и неизменно разделяет их впоследствии.

Сидя на балконе после ужина, они смотрят на полукруг белых прожекторов в дальнем конце полуострова. Если Гейл надеется хотя бы мельком увидеть девочек, то кого ждет Перри?

Диму – своего персонального Джея Гэтсби? Диму – Куртца или еще какого-нибудь порочного героя его любимого Джозефа Конрада?

Ощущение, что их подслушивают и за ними наблюдают, не покидает Гейл и Перри в любое время дня и ночи. Даже если бы Перри и захотел нарушить обет молчания, страх быть услышанным отбил бы у него желание говорить.

За два дня до отъезда Перри встает в шесть утра и отправляется на пробежку. Гейл, всласть повалявшись в постели и смирившись с перспективой завтрака в одиночестве, идет в «Палубу», но обнаруживает, что Перри уже там – уговаривает Амброза ускорить их отъезд. Тот сочувственно отвечает, что билеты обмену не подлежат.

– Если бы вы предупредили вчера, то могли бы отправиться одним рейсом с мистером Димой и его семьей. Только они летают первым классом, а у вас старый добрый эконом. Похоже, у вас нет иного выбора, кроме как потерпеть наш островок еще сутки.

Они остаются. Гуляют по городу и осматривают все, что полагается. Перри разглагольствует об ужасах рабства. Потом они отправляются на дальний пляж плавать с масками. Очередная английская парочка, не знающая, чем заняться на такой жаре.

И наконец, за ужином в «Палубе», Гейл срывается. Перри, который сам наложил вето на подобные разговоры, вдруг – подумать только! – спрашивает, не знает ли она, случайно, кого-нибудь в британской разведке.

– Да я же на нее работаю! – парирует она. – Неужели ты еще не догадался?

Ее сарказм пропадает втуне.

– Я просто подумал… может быть, кто-нибудь из твоих коллег с ними связан, – виновато объясняет Перри.

– Каким образом? – огрызается Гейл, чувствуя, как пылают ее щеки.

– Ну… – Он невинно пожимает плечами. – Такой шум вокруг экстрадиции, применения пыток, открытых расследований, судебных процессов и так далее… Вот мне и пришло в голову: шпионы ведь наверняка нуждаются в квалифицированной юридической помощи.

Это уже слишком. Крикнув «да пошел ты, Перри!», Гейл бежит к домику и падает на кровать, рыдая.

Да, потом ей очень стыдно. Ему тоже. Он сгорает со стыда. Они оба. Это я виновата. Нет, я. Давай вернемся в Англию и сбросим наконец эту проклятую ношу. Временно примирившись, они цепляются друг за друга, точно утопающие, и отчаянно занимаются любовью.

Она снова стоит у высокого окна и хмуро смотрит на улицу. Ни одного такси.

– Ублюдки, – говорит Гейл вслух, подражая отцу. И мысленно добавляет, обращаясь то ли к самой себе, то ли к неведомым «ублюдкам»:

Какого черта вы с ним делаете?

Какого черта вам от него надо?

На что он, поломавшись, соглашается, в то время как вы наблюдаете за его увертками?

Как бы вы себя чувствовали, если бы Дима выбрал наперсницей меня, а не Перри? Если бы вместо разговора мужчины с мужчиной состоялся разговор мужчины с женщиной?

Как чувствовал бы себя Перри, сидя здесь словно отщепенец и дожидаясь моего возвращения с очередными секретами «прости, прости, ничем не могу с тобой поделиться, это ради твоего же блага»?

– Это ты, Гейл?

Неужели?

Кто-то вложил телефонную трубку ей в руку и велел ответить? Нет. Она одна.

Это голос Перри, здесь и сейчас, отнюдь не галлюцинация. Гейл по-прежнему стоит, опираясь одной рукой на оконную раму и глядя на улицу.

– Прости, что звоню поздно, и все такое…

Все такое?..

– Гектор хочет поговорить с нами обоими завтра утром, в девять.

– Гектор?

– Да.

Не дури. В этом безумном мире нужно изо всех сил цепляться за реальность.

– Не могу. У меня рабочий день, хоть и воскресенье. «Сэмсон против Сэмсона» не ждет.

– Тогда позвони в суд и скажи, что ты больна. Это очень важно, Гейл. Важнее, чем «Сэмсон против Сэмсона». Честное слово.

– Так считает Гектор?

– Вообще-то так считаем мы оба.

Глава 6

– Кстати, его зовут Гектор, – сказал маленький всезнайка Люк, отрывая взгляд от кожаной папки.

– Это предупреждение или предсказание? – спросил, не отнимая рук от лица, Перри, когда Люк давно уже перестал ждать ответа.

После ухода Гейл прошла вечность. Перри так и сидел рядом с ее пустым стулом – не двигался с места, не поднимал глаз, не шевелился.

– Где Ивонн?

– Отправилась домой, – сказал Люк, вновь погрузившийся в чтение.

– Отправилась или отправлена?

Нет ответа.

– Гектор у вас самый главный?

– Скажем так, я – второй ранг, он – первый. – Люк сделал карандашом пометку.

– Значит, Гектор – ваш шеф.

– Можно и так выразиться.

Можно и так уйти от ответа.

Но в целом, на основании сложившегося у него впечатления, Перри вынужден был признать, что с Люком вполне можно поладить. Пусть он и не высокого полета птица. Второй ранг, как он сам себя охарактеризовал. Да, немного сноб, явно выпускник частной школы, и все же в связке с таким напарником не пропадешь.

– Гектор нас слушал?

– Полагаю, да.

– Наблюдал за нами?

– Иногда лучше только слушать. Как радиоспектакль. – Помолчав, Люк добавил: – Потрясающая девушка эта ваша Гейл. Вы давно вместе?

– Пять лет.

– Ух ты.

– Что тут удивительного?

– Я, кажется, начинаю понимать Диму. Женитесь на ней поскорее.

Люк вторгся в святая святых, и Перри собрался было заявить об этом, но потом простил его.

– И давно вы на этой работе? – спросил он.

– Лет двадцать, плюс-минус.

– Здесь или за границей?

– Преимущественно за границей.

– Это калечит?

– В смысле?

– Работа не искажает вашу психику? Вы не чувствуете некоторой… э-э-э… профессиональной деформации?

– Вы спрашиваете, не псих ли я?

– Ну, это слишком сильно сказано. Скорее… как это влияет на человека в долгосрочной перспективе?

Люк не поднимал головы, но карандаш перестал двигаться. В его спокойствии ощущалось нечто вызывающее.

– В долгосрочной? – переспросил он с напускным недоумением. – В долгосрочной перспективе все мы умрем, насколько я могу судить.

– Я имею в виду – каково представлять страну, которая не в состоянии заплатить по счетам? – объяснил Перри, с опозданием сообразив, что теряет почву под ногами. – Я где-то читал, что сильная разведка – едва ли не единственное, что в наши дни позволяет нам оставаться наверху списка в международном сообществе, – попытался он выкрутиться. – Несомненно, люди, которые работают в этой сфере, испытывают сильное напряжение. Им ведь приходится прыгать выше головы, – добавил он, невольно отпустив шпильку насчет маленького роста Люка, о чем немедленно пожалел.

Этот неловкий разговор был прерван звуком медленных мягких шагов над головой – как будто кто-то шел в домашних тапочках. Затем человек начал осторожно спускаться по лестнице в подвал. Словно по приказу, Люк встал, подошел к серванту, достал поднос с виски, минеральной водой и тремя бокалами и поставил на стол.

Шаги затихли на нижней ступеньке. Дверь открылась. Перри машинально встал, и они с вошедшим оглядели друг друга. Они оказались одного роста, что удивило обоих. Возможно, Гектор, если бы не сутулился, был бы даже выше. С классическим широким лбом и вьющимися седыми волосами, которые ниспадали на плечи двумя волнами, он походил на декана колледжа – старого чудака. На вид Перри дал бы ему лет пятьдесят пять. Свой старый коричневый спортивный пиджак с кожаными латками на локтях он вряд ли когда-нибудь снимал. Бесформенные серые брюки и потрепанные ботинки вполне могли бы принадлежать самому Перри, а безобразные очки в роговой оправе нынешний владелец, похоже, стащил из коробки на чердаке у его отца.

Наконец, после драматической паузы, Гектор заговорил.

– Уилфред Оуэн, чтоб тебя! – провозгласил он, энергично и восхищенно. – Эдмунд, мать его, Бланден. Зигфрид Сэссун. Роберт Грейвс. И другие.

– Они – что? – спросил изумленный Перри, прежде чем успел задуматься.

– Ваша охренительная статья в «Лондонском книжном обзоре» прошлой осенью! «Жертвы смельчаков не оправдывают несправедливости. П. Мейкпис». Прекрасно!

– Э… спасибо, – беспомощно сказал Перри, чувствуя себя идиотом из-за того, что сразу не догадался.

Вновь воцарилось молчание, пока Гектор продолжал благоговейно рассматривать свою добычу.

– Я скажу вам, кто вы такой, мистер Перри Мейкпис, сэр, – заявил он, как будто выносил вердикт, которого они оба ждали. – Вы, черт подери, настоящий герой, вот кто вы, – он обеими руками схватил ладонь Перри, вяло потряс ее, – и это вовсе не лесть. Мы знаем, что вы о нас думаете. Некоторые из нас думают точно так же, и они правы. Беда в том, что мы – единственный цирк в этой деревне. Правительство – барахло, половина госаппарата пинает балду. Министерство иностранных дел дрочит в тряпочку, государство разорено подчистую, банкиры забирают наши денежки и посылают нас на хер. И что, спрашивается, делать? Жаловаться мамочке или решать проблемы? – Гектор продолжал, не дожидаясь ответа: – Держу пари, прежде чем обратиться к нам, вы в штаны наложили от страха. Но все-таки обратились. Чисто символически… – Гектор, отпустив руку Перри, повернулся к Люку, который наливал виски. – Побольше воды и чуть-чуть виски, только чтобы наш гость расслабился. Не возражаете, если я присяду рядом с Люком – или это будет чересчур похоже на классический допрос? Забудьте про «Адама», я Мередит. Гектор Мередит. Вчера мы с вами говорили по телефону. У меня квартира в Найтсбридже, жена и двое ребят. Уже взрослые. Коттедж в Норфолке. В обоих местах моя фамилия – в телефонной книге. Люк, а ты у нас кто, когда не кривляешься на задании?

– Люк Уивер. Живу по соседству с Гейл, на Парламент-Хилл. В последний раз работал в Центральной Америке. Второй брак, сыну десять лет, только что поступил в школу при Юниверсити-колледж в Хэмпстеде, и мы рады до чертиков.

– И никаких трудных вопросов вплоть до финала, – приказал Гектор.

Люк налил три крошечных порции виски. Перри снова сел, выпрямился и принялся ждать. Звезда первого ранга сидела прямо напротив, звезда второго ранга – чуть сбоку.

– Ох, твою мать, – радостно сказал Гектор.

– Пожалуй, – озадаченно отозвался Перри.

Но, по правде говоря, яростная тирада Гектора как нельзя более своевременно вдохновила Перри, а его драматическое появление пришлось на самый что ни на есть удачный момент. Уход Гейл – виной которому был он сам, пусть и из лучших побуждений – оставил в его душе черную дыру, и теперь Перри разрывался пополам, полный гнева и раскаяния.

Не следовало приезжать сюда, с ней или без нее.

Надо было отдать документ и сказать этим людям: все, дальше разбирайтесь сами. Я не шпион.

И какая разница, что весь вечер Перри мерил шагами свою застланную протертым ковром оксфордскую квартирку, обдумывая поступок, который он неизбежно должен был совершить, – понимая это, но не желая признавать.

Какая разница, что его покойный отец, простой священник, вольнодумец и воинствующий пацифист, всеми доступными способами протестовал и боролся против всякого зла, начиная с ядерного оружия и заканчивая войной в Ираке, причем неоднократно оказывался в тюремной камере за нарушение общественного порядка.

Или что его дед по отцовской линии, скромный каменщик и убежденный социалист, потерял ногу и глаз, сражаясь на стороне республиканцев во время гражданской войны в Испании.

Или что ирландку по имени Шивон, настоящее сокровище семейства Мейкписов – двадцать лет, четыре часа в неделю – угрозами вынудили носить в херефордширскую полицию содержимое отцовской корзины для бумаг. Это бремя оказалось для девушки чересчур тяжелым, и в один прекрасный день Шивон, заливаясь слезами, во всем призналась матери Перри и, как та ее ни уговаривала, навсегда покинула дом.

Или что месяц назад Перри написал в «Оксфорд таймс» заявление на целую полосу, одобренное наспех созданной им же самим организацией под названием «Ученые против пыток», призывая бороться с «тайным правительством» Британии, которое «крадет наши потом и кровью завоеванные гражданские свободы».

Для Перри разница была. Огромная.

И она никуда не делась утром, после целой ночи колебаний, когда в восемь часов, держа под мышкой большой блокнот, он заставил себя пересечь прямоугольный внутренний двор старинного оксфордского колледжа, с которым ему вскоре предстояло расстаться навсегда, и подняться по изъеденной червями деревянной лесенке, ведущей в квартиру Бэзила Флинна, руководителя научно-исследовательских работ, профессора юриспруденции. Десять минут назад Перри позвонил ему с просьбой о краткой консультации по личному и конфиденциальному вопросу.

Флинн был старше его всего на три года, но, по мнению Перри, уже успел стать распоследней общеуниверситетской проституткой. «Я, пожалуй, смогу уделить тебе время, если придешь прямо сейчас, – важно ответил он. – В девять совещание у декана, а они обычно затягиваются».

Он был в темном костюме и черных ботинках с начищенными пряжками. Степень ортодоксальности снижали лишь тщательно расчесанные волосы до плеч. Перри не придумал заранее, с чего начать разговор с Флинном, и выстрелил, как стало ясно ему самому, наобум.

– В прошлом семестре ты пытался завербовать одного из моих студентов, – брякнул Перри, едва шагнув через порог.

– Что-что сделать?!

– Дик Бенсон. Сын египтянки и англичанина. Говорит по-арабски. Он хотел получить грант, а ты намекнул, что ему стоит кое с кем пообщаться в Лондоне. Он не понял, о чем речь, и попросил у меня совета.

– И что ты сказал?

– «Если эти лондонские знакомые – те, о ком я подумал, будь осторожен». Я хотел предупредить, чтобы он на милю к ним не подходил, но потом решил, что не стоит. В конце концов, это его выбор. Я прав?

– Насчет чего?

– Что ты его вербовал. Ты охотишься за мозгами.

– Куда я его вербовал?

– В шпионы. Дик Бенсон не знал, что его ждет, так откуда мне было знать? Я тебя не обвиняю. Я просто спрашиваю. Это правда? У тебя действительно есть с ними связи? Или Бенсон выдумывает?

– Зачем ты пришел и что тебе надо?

Перри готов был все бросить и уйти. Он даже направился к дверям, но потом остановился и повернулся к Флинну.

– Мне нужно повидаться с твоими лондонскими знакомыми, – сказал он, стискивая под мышкой блокнот и ожидая вопроса «зачем?».

– Думаешь присоединиться? Конечно, сейчас они принимают всех подряд, но, господи, ты?..

Перри снова чуть не ушел – ему очень этого хотелось. Но нет – он совладал с собой, сделал вдох и на сей раз подобрал правильные слова:

– Я чисто случайно набрел на кое-какую информацию… – он постучал длинными пальцами по обложке блокнота, – неприятную, неожиданную и… – Перри сделал долгую паузу, прежде чем произнести: – секретную.

– Это кто сказал?

– Я.

– С чего ты взял?

– Если это все правда, то на кону человеческие жизни. Спасение или гибель. Но это не в моей компетенции.

– И не в моей, к счастью. Я ищу таланты. Соблазняю малых сих. У моих знакомых прекрасный вебсайт. А еще они размещают идиотские объявления в прессе. Оба пути для тебя открыты.

– У меня чересчур срочное дело.

– Не только секретное, но и срочное?

– Возможно, крайне срочное.

– Судьба нации висит на волоске? А под мышкой у тебя, видимо, главное сокровище.

– Это основной документ.

Они неприязненно взглянули друг на друга.

– Ты всерьез намерен всучить это мне?

– Да. Намерен. Почему бы и нет?

– Свалить свои горячие секреты на Флинна? Который наклеит на твой «документ» почтовую марку и пошлет своим лондонским знакомым?

– Ну, например. Откуда мне знать, как вы действуете?

– А ты тем временем отправишься восвояси и пребудешь незапятнанным?

– Я буду делать, что захочу. А они пусть занимаются своим делом. Что тут не так?

– Все не так. В этой игре информатор важен ничуть не меньше, чем само сообщение, а иногда он сам по себе – кладезь. И куда ты теперь? Я имею в виду – сию минуту.

– К себе.

– У тебя есть мобильник?

– Да есть, конечно.

– Оставь мне свой номер, пожалуйста. – Флинн протянул ему клочок бумаги. – Я не доверяю памяти, это ненадежно. Надеюсь, в комнате у тебя хорошая связь? Стены не слишком толстые?

– У меня отличная связь, спасибо за заботу.

– Забери свою секретную тетрадку, возвращайся к себе и жди звонка от человека по имени Адам. Мистер или мисс Адам. А мне дай образец.

– Что?

– Что-нибудь, что их заинтересует. Я не могу просто сказать: «У меня тут сидит некий тип, который думает, что наткнулся на мировой заговор». Мне нужно разъяснить им, в чем суть.

Проглотив гнев, Перри сделал первую сознательную попытку придумать «легенду».

– Скажи, что речь идет о нечистом на руку русском банкире, которого зовут Дима, – сказал он, не сумев изобрести иных вариантов. – Он хочет договориться с ними. Дима – это сокращенное от «Дмитрий», на случай, если они не в курсе.

– Звучит весьма заманчиво, – саркастически заметил Флинн, что-то записывая карандашом на том же клочке бумаги.

Перри не пробыл у себя и часа, как зазвонил мобильник. В трубке послышался насмешливый, хрипловатый мужской голос, который впоследствии – то есть в настоящий момент – обращался к нему в подвале.

– Перри Мейкпис? Прекрасно. Меня зовут Адам. Только что получил ваше сообщение. Не возражаете, если я задам несколько вопросов, просто чтобы удостовериться, что мы правильно понимаем друг друга? Нет необходимости называть имя нашего общего знакомого. Кстати, он, часом, не женат?

– Женат.

– Его жена – полная блондинка? Типичная барменша на вид?

– Темноволосая, тощая.

– А при каких именно обстоятельствах вы повстречались? Когда и как?

– На Антигуа. На теннисном корте.

– И кто победил?

– Я.

– Чудесно. Следующий вопрос. Как быстро вы сможете приехать в Лондон и как скоро мы сможем заполучить этот ваш загадочный документ?

– От двери до двери дорога часа два займет. Помимо документа у меня еще есть пакетик. Я приклеил его под обложку.

– Надежно?

– Думаю, да.

– Проверьте. Напишите на внешней стороне обложки «Адам», большими черными буквами – например, фломастером для белья. И стойте в вестибюле, пока кто-нибудь вас не заметит.

Фломастер для белья? Речь старого холостяка, который носит белье в прачечную? Или Адам тонко намекает на сомнительные «отмывательные» махинации Димы?

Воодушевленный присутствием Гектора, развалившегося на стуле в четырех футах от него, Перри говорил быстро и горячо, глядя не в пространство, как это традиционно делают ораторы, но прямо в орлиные глаза собеседника – а иногда на проныру Люка, который сидел рядом со своим начальником и внимательно слушал.

Лишенный сдерживающего фактора в лице Гейл, Перри свободно нашел общий язык с обоими. Он изливал перед ними душу, точно так же, как Дима исповедовался ему самому – лицом к лицу, мужчина с мужчиной. Признание – это совместное действие. Перри восстанавливал в памяти диалоги с безупречной точностью, как свои знаменитые цитаты, и не прерывался, чтобы поправиться.

В отличие от Гейл, которая обожала подражать чужим голосам, Перри то ли просто не умел этого делать, то ли ему не позволяла какая-то нелепая гордость. Но в ушах у него по-прежнему звучал резкий акцент Димы, а перед мысленным взором стояло вспотевшее лицо, так близко, что еще дюйм – и они бы стукнулись лбами. Рассказывая, Перри вновь чувствовал запах перегара, слышал хриплое дыхание собеседника, видел, как тот наполняет свой стакан, мрачно рассматривает его, а потом опорожняет одним глотком. Он невольно становился Диме другом и соратником – подобные узы мгновенно и неизбежно связывают двух альпинистов, зависших над обрывом.

– Но ведь в дымину пьян он не был, правда? – уточнил Гектор, отхлебывая виски. – Скорее вел себя как любитель выпить в компании, вполне устойчивый к алкоголю?

Разумеется, согласился Перри. Никакой пьяной сентиментальности, язык у него не заплетался, слова не путались. Он был в своей стихии.

– Готов поклясться, если бы на следующее утро нам довелось встретиться на корте, он играл бы как обычно. У него внутри – огромный мотор, который работает на алкоголе. И Дима этим гордится.

Перри как будто уже и сам этим гордился.

– Как сказал бы поэт… – Гектор оказался, как и Перри, поклонником Вудхауза, – лишняя пара стаканчиков ему только на пользу?

– Именно, сэр, – подхватил Перри, и оба засмеялись. Им вторил Люк, который с момента прихода Гектора играл роль без слов.

– Не возражаете, если я задам вопрос, касающийся нашей безупречной во всех отношениях Гейл? – спросил Гектор. – Не очень трудный, средний.

Перри насторожился.

– Когда вы вернулись с Антигуа в Англию, – начал Гектор, – через Гатвик, если не ошибаюсь…

Да, аэропорт Гатвик, подтвердил Перри.

– …там вы расстались. Я прав? Гейл, спеша вернуться к служебным обязанностям, поехала на Примроуз-Хилл, а вы – в Оксфорд, чтобы написать свое бесценное сочинение.

Правильно.

– Что вы решили… точнее, о чем договорились в тот момент касательно вашего дальнейшего пути?

– Пути куда?

– Выходит, что к нам.

Перри помедлил, не понимая цели вопроса.

– Ни о чем мы не договаривались, – осторожно ответил он. – По крайней мере, вслух. Гейл сделала свое дело. Мне предстояло сделать свое.

– Порознь?

– Да.

– Вы не общались?

– Общались. Только не по поводу Димы.

– Потому что…

– …она не слышала, о чем мы разговаривали в «Трех трубах».

– И, так сказать, по-прежнему пребывала в счастливом неведении?

– Вот именно. Да.

– И пребывает поныне, насколько вам известно. Пока вы можете хранить тайну.

– Да.

– Вы сожалеете о том, что мы попросили ее присутствовать на сегодняшней встрече?

– Вы сказали, что вам нужны мы оба. Я так и передал Гейл. Она согласилась приехать, – ответил Перри, темнея лицом от раздражения.

– Видимо, Гейл действительно была не прочь. Иначе бы она отказалась. Сильная духом женщина. Не из тех, кто слепо повинуется.

– Да. Вы правы, – сказал Перри и вздохнул с облегчением, когда Гектор блаженно улыбнулся в ответ.

Перри описывает крошечную комнатку, куда Дима отвел его для разговора, – «воронье гнездо», как он его называет, шесть на восемь, на самом верху узкой лестницы, которая начиналась в углу столовой. Неуклюжая башенка из дерева и стекла, на шестиугольном основании, с видом на залив; морской ветер бился в доски, и ставни громко скрипели.

– Это было, пожалуй, самое шумное место в доме. Наверное, поэтому Дима его и выбрал. Вряд ли в мире существует устройство, способное подслушивать сквозь такие помехи. – Перри добавил загадочным голосом человека, который описывает свой сон: – Дом вообще был очень… разговорчивый. Три трубы, три ветра. И эта коробочка, в которой мы сидели нос к носу.

Лицо Димы было в дюйме от моего, повторяет Перри, и тянется через стол к Гектору, чтобы наглядно показать.

– Сначала мы очень долго сидели молча и смотрели друг на друга. Думаю, он сомневался. В себе и во мне. Сумеет ли он выдержать все это до конца? Подходящего ли человека он выбрал? А я хотел, чтобы Дима убедился в правильности своего выбора. Скажете, бред?

Судя по всему, Гектор ничего подобного не скажет.

– Дима пытался преодолеть огромное препятствие в своем сознании – полагаю, в этом и есть суть всякой исповеди. Наконец он резко спросил – хотя его вопрос скорее прозвучал как требование: «Ты шпион, Профессор? Английский шпион?» Сначала я подумал, что он меня обвиняет. Потом понял: Дима рассчитывает, даже надеется, что я скажу «да». Я ответил: нет, извините. Я не шпион, никогда им не был и не буду. Я обыкновенный учитель, вот и все. Но он не поверил. «Многие англичане работают на разведку. Лорды. Джентльмены. Ученые. Я знаю. Вы все играете честно. В вашей стране – власть закона. И у вас хорошие шпионы». Я повторил: нет, Дима, нет, говорю вам – нет, я не шпион. Я ваш партнер по теннису и университетский преподаватель, который намерен изменить свою жизнь. Наверное, мне следовало возмутиться. Но что значит «следовало бы»? Я угодил в параллельный мир.

– И попались на крючок, спорим! – вставляет Гектор. – Я бы что угодно отдал, чтобы оказаться на вашем месте! Даже в долбаный теннис научился бы играть!

Да, «попался на крючок» – правильное выражение, признает Перри. В облике Димы, сидящего в полумраке, было нечто непреодолимо притягательное. Как и в его словах, доносившихся сквозь шум ветра.

Вопрос Гектора – трудный, легкий или средний – был задан так деликатно и дружелюбно, что прозвучал почти как утешение:

– Полагаю, несмотря на вполне понятное предубеждение в отношении нас, вы на мгновение пожалели о том, что не работаете на разведку?

Перри нахмурился, неловко почесал в затылке – и промолчал.

– Знаешь Гуантанамо, Профессор?

Да, Перри знает Гуантанамо. Он протестовал против нее всеми доступными способами. Но что Дима имеет в виду? С чего вдруг Гуантанамо столь «важна и безотлагательна» для Великобритании – цитируя письменное воззвание Тамары?

– Знаешь про секретные самолеты, Профессор? Про чертовы самолеты, которые нанимает ЦРУ, чтобы перевозить террористов из Кабула в Гуантанамо?

Да, Перри в курсе. Он пожертвовал немало денег в пользу некоей благотворительной организации, которая намерена подать в суд на авиакомпанию за нарушение прав человека.

– С Кубы в Кабул самолеты летят без груза, так? Знаешь почему? Потому что террористы, мать их, не летают из Гуантанамо обратно в Афганистан. Но у меня есть друзья…

Кажется, это слово ему не нравится. Дима повторяет его, потом что-то бормочет по-русски и отхлебывает водки, прежде чем продолжить:

– Так вот, мои друзья – они с пилотами кое о чем договариваются, под большим секретом, никаких проблем…

Допустим. Никаких проблем.

– Знаешь, что летит в тех пустых самолетах, Профессор? Никакой пошлины, груз на борту, прямо к заказчику, Гуантанамо – Кабул, деньги вперед?

Нет, Перри понятия не имеет, что за груз возят из Гуантанамо в Кабул, деньги вперед.

– Омары, Профессор! – Дима заливается безумным хохотом, хлопая себя по массивным ляжкам. – Тысячи сраных омаров из Мексиканского залива! Кто их, б…, покупает? Всякие чокнутые диктаторы! ЦРУ выкупает у них заложников. А им посылает омаров. За наличные. Может, еще за пару килограммов героина для тюремной охраны в Гуантанамо. Афганского, чистенького. Б… буду. Веришь мне, Профессор?

На тот случай, если Дима хотел его шокировать, Перри пытается изобразить крайнее удивление. Неужели хозяин дома лишь за этим затащил его в шаткую старую башенку, продуваемую всеми ветрами? Перри сомневается, что это достаточная причина, и подозревает, что на уме у Димы совсем другое. История про омаров казалась чем-то вроде пролога к подлинному признанию.

– Знаешь, что́ мои друзья делают с этими деньгами, Профессор?

Нет, Перри неизвестно, что «друзья» Димы делают с доходами от контрабандной перевозки омаров из Мексиканского залива в Афганистан.

– Они несут свои бабки Диме. Почему? Потому что они ему доверяют. Многие русские синдикаты доверяют Диме. И не только русские. Большие, маленькие – плевать. Мы им рады. Ты говоришь своим английским шпионам – у вас грязные деньги? Дима их отмоет, не проблема. Хочешь спрятать деньги и сохранить? Приходи к Диме. Много ручейков, Дима делает из них большую реку. Так и передай своим шпионам, Профессор.

– Ну и что вы читаете между строк на данном этапе? – спрашивает Гектор. – Вот засранец потеет, хвастает, пьет и шутит, прямо заявляет, что он мошенник и «отмыватель» денег, кичится своими преступными знакомствами… но что вы видите и слышите за всем этим? Что у него на душе?

Перри задумывается, как будто перед ним сидит экзаменатор – именно так он начинает воспринимать Гектора.

– Гнев? – предполагает он. – Дима сердит на кого-то, о ком нам пока неизвестно?

– Продолжайте, – приказывает Гектор.

– Отчаяние. Тоже по не определенным пока причинам.

– Как насчет лютой ненависти? Хорошая штука, – настаивает Гектор.

– Такое ощущение, что дойдет и до нее.

– Месть?

– Отчасти, несомненно, – соглашается Перри.

– Расчет? Душевный раздрай? Звериная хитрость? Подумайте хорошенько! – Гектор говорит как будто шутя, но ответы получает искренние.

– Все вышеперечисленное.

– Может быть, стыд? Отвращение к самому себе? Что-нибудь такое?

Перри, застигнутый врасплох, задумывается, хмурится, смотрит по сторонам.

– Да, – отвечает он устало. – Да. Стыд. Стыд отступника. Ему было неловко иметь со мной дело. Он стыдился своего предательства. Потому и хвастался.