Текст книги "Испытание Ричарда Феверела"

ГЛАВА XXXIV
Победа над эпикурейцем

Стоял июль. Солент струил свои зеленые воды, гонимые порывистым юго-западным ветром. Пестрые яхты поднимались и опускались, подобно пене, и, белые, как морские нимфы, мелькали их паруса. Над летучими гребнями облаков раскинулась глубокая синь небес.

Возле распахнутого окна, из которого сквозь розовые кусты было видно море, наша юная чета сидела за завтраком, и оба угощались на славу. Если бы ученый гуманист увидел их в эту минуту, он вынужден был бы признать, что супруги, которым надлежало сделаться отцом и матерью бриттов, добросовестно исполняли свой долг. Свидетельством тому были ряды рюмок для яиц, осыпанные разбитою скорлупою, а меж тем они все еще продолжали есть, и так жадно, что им едва хватало времени перемолвиться словом. Оба были уже в дорожном платье. На голове у нее был капор, а у него каскетка. Манжеты рукавов у него были отвернуты, а юбка у нее так заложена на коленях, что видна была подкладка. Время от времени вырывавшееся у одного из них какое-нибудь слово вызывало взрыв смеха, но основным занятием их все же была еда, и следует помнить, что так оно всегда было и будет, когда Купидон берется за дело всерьез. Дары притекали к ним с земли, которой они владели. В небрежении валяется где-то дудочка, на которой они наигрывали мелодию любви, пленявшую небеса. Какое им дело до небес теперь, когда они уже принадлежат друг другу? На стол, вареные яйца! На стол, хлеб с маслом! На стол, чай, сахар и молоко! И да настанут радостные часы. Вот какую музыку исторгают сейчас их сердца. Дудочка годилась разве что для начала. В конце-то концов, чего же еще добиваться влюбленным, как не собственной свободы среди изобилия? И разве это не славная доля? О, горе ученому гуманисту! Горе оттого, что он не видит этой восхитительной сцены; не видит, как эти юные существа с аппетитом едят. По мне, так чарами этими можно было бы околдовать даже манихея.

Великолепная сцена эта окончилась, и тогда, взмахнув салфеткой, муж склонился над женою, и губы их слились в поцелуе. То, что обыкновенным смертным кажется поэзией, для них уже стало прозой обыденной жизни. Не значит ли это, что они уже высоко поднялись? Стремительный горячий поцелуй, сияющий, свежий и чистый, как сама заря, вслед за которым Ричард довольно весело восклицает:

– Письма-то и сегодня нет, милая Люси!

В ответ она смотрит на него слегка помрачнев, но он кричит:

– Не беда! В один прекрасный день он приедет сюда сам. Стоит ему только взглянуть на тебя, и все будет хорошо! Не правда ли? – С этими словами он приподнимает ее лицо за подбородок и словно обводит его в своем воображении рамкой, а ей радостно, что он глядит на нее, и она улыбается.

– Вот о чем я хочу попросить моего милого, – говорит Люси и падает ему на грудь, умоляюще поднимая руки. – Пусть он возьмет меня сегодня с собой на яхту, а не оставляет с этими людьми! Он согласится? Я же не боюсь моря, он это знает!

– Настоящий морской волк! – смеется Ричард, лаская ее. – Знаешь что, моя дорогая морячка, они ведь принимают на борт только строго определенное число людей, и если они прослышат, что едешь со мной еще и ты, пойдут толки о нечистой игре! К тому же, здесь ведь сейчас леди Джудит, которая будет говорить с тобою об Остине, и лорд Маунтфокон[114]114
  Маунтфокон (Mountfalcon) – смысловая фамилия, первый элемент которой – глагол «взмывать ввысь» (to mount), второй – существительное «сокол» (a falcon), что будет далее обыграно в репликах персонажей и названии главы XXXIX.


[Закрыть], который будет расточать тебе похвалы, и еще мистер Мортон, который о тебе позаботится.

Несколько мгновений Люси смотрит куда-то вдаль.

– Надеюсь, что теперь я не хмурюсь и не краснею так, как было прежде? – сказала она, победоносно подняв свои подвижные брови и заглядывая ему в глаза, в то время как он наклоняет к ней лицо и шепчет какие-то нежные слова.

– И мы с тобой расстанемся… на сколько же времени? На час, на два, на три! – в ответ на все его ласки она дуется.

– А потом я вернусь, чтобы принять поздравление от моей милой.

– А потом мой муж будет все время разговаривать с леди Джудит.

– А потом я буду смотреть, как моя жена хмурится и краснеет в обществе лорда Маунтфокона.

– Неужели же я настолько глупа, Ричард? – она совсем позабыла, что он с ней шутит, и начала спрашивать его совершенно серьезно, и ответом ей был еще один легкий утренний поцелуй у нее на губах.

После месяца, проведенного в полном уединении, чета упоенных счастьем грешников однажды выглянула подивиться на людей и в тот же день повстречала мистера Мортона из Пуэр Холла, друга Остина Вентворта и дядю Ралфа. Мистер Мортон когда-то был в дружбе с баронетом, но уже много лет как отказался от всякого общения с ним, обнаружив, что тот до того своеволен, что сговориться с ним нет никакой возможности; именно по этой причине мистер Мортон был склонен снисходительно отнестись к совершенному Ричардом поступку и возложить всю вину за случившееся на сэра Остина. Полагая, что без общества человеку молодому обойтись невозможно, он представил Ричарда жившим в то время на острове своим знакомым; в числе прочих там оказалась леди Джудит Фелли, красивая молодая дама; она представила его лорду Маунтфокону, влиятельному пэру, а тот познакомил его с владельцами яхт, которые о ту пору начали туда съезжаться; не прошло и нескольких недель, как Ричард оказался окруженным блестящим обществом и впервые в жизни изведал все преимущества свободного общения с себе подобными того и другого пола. Таким образом, дитя Системы окунулось не только в пену прибоя, но и в глубокие воды.

К этому времени баронет зашел так далеко в попытках примирить возродившуюся нежную отцовскую любовь с советами своего нового знакомца, что теперь он уже решил поступать с Ричардом по справедливости. В глазах светского общества это выглядело как великодушие, и даже леди Блендиш склонялась к такого же рода оценке, услыхав, что он назначил сыну вполне приличное содержание и отверг предложение миссис Дорайи оспаривать законность его брака, однако сам сэр Остин хорошо понимал, что, не лишая попавшего в такое положение юношу средств к существованию, он всего-навсего поступает по справедливости. И на этот раз свет обманул его, приукрасив его поступок. Ибо что такое быть справедливым по отношению к тому, кого мы любим? Он-то знал, что в его собственном поведении нет и тени великодушия, но поднявшийся в обществе по этому поводу шум в какой-то степени укрепил его в тщеславном убеждении, что, поступая со своим сыном по справедливости, он делает для него все, что только возможно, хотя бы потому, что, как правило, другие отцы так не поступают. Сердце свое он запер.

Поэтому Ричард нисколько не нуждался в этих деньгах. Куда более нужным было для него то, чего он так и не получил – одно-единственное слово от отца, и, хотя он молчал, боясь огорчить свою молодую жену, та чувствовала, как тягостна для него размолвка с человеком, перед которым он, оскорбивший его и не посчитавшийся с его волей, теперь был готов упасть на колени, человека, который значил для него больше, чем все на свете. Она ощущала это ночами, когда лежала с ним рядом и он что-то бормотал в полусне; из окружавшего их мрака проступало тогда обличье этого странного сурового судии. Нельзя, однако, сказать, чтобы все это влияло на аппетит нашей юной четы. Этого не приходится ожидать от Купидона, когда он уже воцарился и – в силе, тем более, если влюбленные к тому же вдыхают морской воздух. Поставленные в ряд рюмки для яиц опровергают даже мысль об этом. И все же их точил червь раскаяния. Судите же сами о том, как обрадовались они оба, когда в это чудесное утро, едва только они вышли из своего сада, чтобы направиться к морю, глазам их предстал Том Бейквел с портпледом на плечах, стремительно поднимавшийся к их дому, а на некотором расстоянии – следовавший за ним Адриен.

– Все хорошо! – вскричал Ричард, кинулся ему навстречу и не отпускал его руки до тех пор, пока они не поднялись к стоявшей наверху Люси, забрасывая его на ходу множеством вопросов.

– Люси! Это мой кузен Адриен. «Это настоящий ангел, не правда ли?» – казалось, говорили его глаза, а Люси без спора с ним соглашалась: «Ну, конечно же, ангел!»

Сей дородный ангел из плоти и крови церемонно ей поклонился и не без смака принялся играть роль благодетеля, которую они ему отвели.

– Кажется, мы с вами уже знакомы, – любезно заметил он и незамедлительно уведомил их о том, что он еще не завтракал; услыхав это, они поспешно повели его в дом, и Люси сбилась с ног, стараясь подать ему все сама.

– Милый мой Реди, – воскликнул Ричард, дергая его за руку, – до чего же я рад, что ты явился сюда! Могу тебе признаться, нам было ужасно не по себе.

– Шесть, семь, восемь, девять яиц, – заметил Адриен, оглядев накрытый стол.

– Почему же он ни слова не написал? Почему не ответил ни на одно мое письмо? Но теперь ты здесь, и я уже спокоен. Он хочет нас видеть, не правда ли? Сегодня же вечером мы приедем. В одиннадцать у меня гонки; на моей яхточке… я назвал ее «Блендиш» – с Фредом Карри, который пойдет на «Бегуме»[115]115
  Бегума – обращение к знатной даме в Индии, соответствующее русскому «госпожа»; в европейском употреблении – индийская княгиня, знатная дама.


[Закрыть]. Я должен обогнать его, но, независимо от этого, вечером я все равно поеду. Что нового? Что они все там делают?

– Милый мой мальчик! – ответил Адриен, усаживаясь поудобней. – Дай мне возможность уравнять наши силы, прежде чем я приступлю к моему рассказу. Для человека неженатого хватит и половины этих яиц, ну а потом мы поговорим. Все они там живы – и здоровы, насколько я в силах вспомнить после той встряски, которую этим утром пришлось претерпеть моему пустому желудку. Я приехал сюда с первым пароходом, и море, да, море заставило меня полюбить матерь нашу землю и возжаждать ее плодов.

Ричард ерзал в нетерпении, сидя напротив своего невозмутимого кузена.

– Адриен! Что он говорил, когда узнал об этом? Я хочу в точности знать, какие он говорил слова.

– Об этом хорошо сказано одним мудрецом, сын мой: «Речь – это разменная монета молчания»[116]116
  Афоризм принадлежит Мередиту, который, возможно, так перефразировал пословицу «Слово – серебро, молчание – золото».


[Закрыть]. Он сказал еще меньше, чем я говорю сейчас.

– Так вот как он все это принял! – вскричал Ричард и погрузился в раздумье.

Вскоре стол был накрыт заново, горничная принесла поднос с яйцами, а следом за ней вошла Люси и, сняв капор, уселась за стол, чтобы вести себя как умелая хозяйка и разливать чай.

– Ну вот сейчас-то мы и начнем, – сказал Адриен, в веселой задумчивости разбивая яйцо; однако выражение его лица быстро сделалось страдальческим, и это встревожило хозяйку, тем более что гость старался не показать виду, что чем-то озабочен. Неужели же яйцо оказалось тухлым? Какой ужас! Люси следила за его движениями и, трепеща, ждала, что он скажет.

– Это яйцо варилось три и три четверти минуты, – заметил он, перестав наконец на него смотреть.

– Боже ты мой! – вскричала Люси. – Я ровно столько варила их сама. Ричард такие любит. А вы любите вкрутую, мистер Харли?

– Как раз наоборот, я люблю всмятку. Две с половиной минуты, или самое большее – две и три четверти. Яйцо никогда не должно слишком быстро твердеть… этого не должно быть никогда. Три минуты – это уже крайнее безрассудство.

– Если бы Ричард меня предупредил! Если бы я только знала, – горестно восклицала молодая хозяйка, кусая губы.

– Не следует думать, что он будет обращать внимание на такие мелочи, – сказал Адриен, заставляя себя улыбнуться.

– Черт побери! Но ведь у нас еще сколько угодно яиц в доме! – закричал Ричард и принялся яростно звонить.

– Ну конечно же! – обрадовалась Люси, выскакивая из-за стола. – Сейчас пойду и сварю несколько штук в точности так, как вы любите. Пожалуйста, позвольте мне это сделать, мистер Харли.

Адриен остановил ее движением руки.

– Нет, – сказал он, – я буду следовать вкусам Ричарда. И да пошлют мне небеса такое же хорошее пищеварение, как у него!

Люси печально взглянула на Ричарда, который разлегся на диване и взвалил все тяготы гостеприимства ей на плечи. История с варкой яиц была не очень-то обнадеживающим началом, однако ее горячего желания понравиться Адриену процедура эта нисколько не остудила, и молодая женщина искренне восхищалась его самоотречением. Она боялась, что, если в силу какой-нибудь несчастной случайности она разочарует этого славного вестника мира, то ей неминуемо грозит беда; и вот она сидит напротив него, и брови над ее улыбающимися голубыми глазами нахмурены; незаметно для него она изучала все повадки круглолицего эпикурейца, стараясь выведать нечто такое, что потом поможет ей снискать его милость.

«Нет, он не сочтет меня застенчивой и глупой», – думала она. И в самом деле Адриен изумился, обнаружив, что она может весело болтать и в то же время делать что-то полезное, а не только быть украшением дома. Не успел он расправиться с поданным ему яйцом, как на столе сразу появилось еще два только что сваренных – уже по его вкусу. Она сумела спокойно отдать все распоряжения служанке, и все обошлось без шума и суеты. Очень может быть, что недовольство у него на лице при виде этих злосчастных яиц было в какой-то степени напускным, и ее женский инстинкт, притом что у нее не было никакого жизненного опыта, подсказал ей, что он прибыл в их райскую обитель, заранее настроив себя на то, что ему все тут не понравится. За этими подвижными бровями скрывалась способность разгадать мудрого юношу и сразиться с ним.

Она сама частично догадалась о том, сколь многого ей удалось достичь, когда Адриен сказал:

– Ну теперь вот я уже готов ответить на твои вопросы, мой дорогой, и этим я обязан стараниям миссис Ричард, – тут он поклонился ей, и это было с его стороны первым шагом в признании законности ее прав. Люси вся трепетала от радостного волнения.

– Ну вот и прекрасно! – вскричал Ричард и, откинувшись, принял непринужденную позу.

– Прежде всего Пилигрим потерял свою записную книжку, его убедили предложить счастливцу, который найдет ее, вознаграждение, которого тому хватит, чтобы беззаботно прожить до конца своих дней. Бенсон… непревзойденный Бенсон покинул Рейнем. Никто не знает, куда он уехал. Предполагают, что единственный оставшийся в живых член секты Великой Догмы вступил в фазу полного затмения и затмила его женщина.

– Бенсон исчез? – в изумлении воскликнул Ричард. – Что за страшные времена наступили после того, как я уехал из Рейнема!

– То-то и есть, мой дорогой. Медовый месяц – это Магометова минута или, скажем, ведро персидского царя[117]117
  Имеются в виду две притчи, которыми английский писатель Джозеф Аддисон (1672–1719) иллюстрировал в сатирико-нравоучительном журнале «Зритель» (1711, № 94) свое популярное изложение современных ему идеалистических представлений о времени. В первой, источником которой он ошибочно указал Коран, рассказывается о том, как однажды утром архангел Гавриил, подняв пророка Мухаммеда (Магомета) с постели, вознес его на Небо через семь небес, через ад и рай, показав их ему во всех подробностях; затем Магомет 90 ООО раз беседовал с Аллахом, и, когда после этого был возвращен на землю, его постель была еще теплой, а из опрокинутого при отправлении в путь кувшина не успела вытечь вода. Во второй притче мудрец предлагает египетскому султану, насмехающемуся над этим рассказом, окунуть голову в ведро с водой. В этот короткий промежуток времени султан успевает в своем воображении прожить долгую жизнь, наполненную разнообразными событиями.


[Закрыть], о котором рассказывают: «Стоит опустить в него голову, как потом ты, вытащив ее из воды, узнаешь, что прошла целая жизнь». Словом, твой дядюшка Алджернон все еще ищет свою потерянную ногу, я бы даже сказал, вприпрыжку. У твоего дядюшки Гиппиаса появился новый, на редкость загадочный симптом; губительное влияние свадебного торта на нос. С тех пор как ты великодушно ему этот торт прислал, он, хоть и заявляет, что ни разу к нему не прикоснулся, обуреваем навязчивою мыслью, что нос его вырос до гигантских размеров, и, уверяю тебя, он проявляет поистине девическую робость в тех случаях, когда ему, например, надо протиснуться за ним в дверь[118]118
  Обыгрывается английское выражение «идти за своим носом» (to follow one's nose), то есть руководствоваться чутьем, инстинктом.


[Закрыть]. Он жалуется на то, что нос его сделался ужасно тяжелым. Мне пришло в голову, что на носу у него восседает обернувшийся невидимкою Бенсон. Он то и дело в тревоге ощупывает его, а доктор – вместе с ним; боюсь только, что нос от этого меньше никак не станет. У «Пилигрима» сложилось по этому поводу новое изречение, гласящее, что Размер зависит от точки зрения.

– Бедный дядюшка Гиппиас! – воскликнул Ричард. – Удивительно, как это он не верит в колдовство. В мире сверхъестественного нет ничего, что могло бы соперничать с поразительными ощущениями, которые выпали на его долю. Боже милосердный! Подумать только, до чего можно дойти!

– Простите меня, пожалуйста, – вмешалась Люси, – но я не могу удержаться от смеха.

Мудрый юноша нашел, что смеется она очаровательно.

– «Пилигрим» того же мнения, что и ты, Ричард. Кого он только не предвосхитил! «Хроническое несварение является причиной несбыточных иллюзий», и он обвиняет века, когда люди верили в колдовство, в том, что у всех было расстроено пищеварение, потому уже, что стряпали тогда отвратительно. Вспомни, что говорит он и о том, что наш Век возвращается к темноте и невежеству в силу одолевающего нас несварения желудка. Вместилищем мудрости ему представляется как раз срединная часть нашего организма, миссис Ричард; вы теперь поймете, как я ценю вашу особую заботу в этом отношении о моей персоне.

Ричард взирал на это маленькое торжество Люси, приписывая все сказанное Адриеном ее красоте и обаянию. За последнее время этим ее качествам расточалось немало похвал, которые оставляли ее, однако, равнодушной, и то, что Адриен сумел оценить ее уменье как хозяйки дома, было молодой женщине гораздо приятнее, ибо она была достаточно проницательна, чтобы догадаться, что красота ее никакая не помощница ей в той борьбе, какую придется вести. Адриен продолжал разглагольствовать о неоспоримых достоинствах настоящей кулинарии, и ее вдруг резанула мысль: куда, куда она сунула подаренную миссис Берри поваренную книгу?

– Итак, больше никаких новостей у нас дома нет? – спросил Ричард.

– Нет? – переспросил Адриен. – Погоди-ка: а ты знаешь о том, что Клара выходит замуж? Не знаешь? Твоя тетка Хелин…

– Черт бы побрал мою тетку Хелин! Знал бы ты, какие нелепости она пишет… но бог с ней! Она выдает ее за Ралфа?

– Ты мне не дал договорить, дорогой мой. Твоя тетка Хелин – необыкновенная женщина. Это ведь не кто иной, как она, надоумил Пилигрима назвать женщину практичным животным. Ты же знаешь, что он всех нас изучает. «Котомка пилигрима» – это обобщенные портреты окружающих его родственников. Ну так вот, твоя тетка Хелин…

– Миссис Дорайя, ни на что не взирая!.. – рассмеялся Ричард.

– …потерпев неудачу в облюбованном ею замысле – называй его тоже, если тебе угодно, Системой, – вынашиваемом в течение последних десяти-пятнадцати лет относительно мисс Клары…

– Прелестная Волания!

– …наместо того чтобы негодовать, как то бывает с мужчиной, и вопрошать Провидение, и выворачивать себя и всех остальных наизнанку, и перевертывать весь мир вверх дном, как, по-твоему, поступает практичное животное? Ей хотелось выдать дочь замуж за одного человека, но ей это не удалось, и вот она незамедлительно решила выдать ее за другого, а коль скоро люди пожилые особенно податливы на такого рода сделки с практическими животными, то она остановила свой выбор на одном таком индивиде; это старый холостяк, богатый старик, а сейчас к тому же еще и старик, захваченный в плен. Венчание состоится примерно через неделю. Уверен, что через день-два ты получишь приглашение.

– И эта холодная, ледяная, эта несчастная Клара согласилась выйти замуж за старика! – простонал Ричард. – Я поеду в город и непременно этому помешаю.

Ричард вскочил и принялся расхаживать взад и вперед по комнате. Потом он вспомнил, что пора уже на яхту, готовиться к гонкам.

– Я ухожу, – сказал он. – Адриен, ты ее проводишь. Она отправится на «Императрицу», яхту, принадлежащую Маунтфокону. Он все возглавляет. Яхточка-шхуна, до чего же она хороша! Когда-нибудь я и сам заведу себе такую. Прощай, милая! – шепнул он Люси, все еще продолжая глядеть на нее, а она на него, стараясь как-то вознаградить себя за то, что их лишили бесценного поцелуя. Однако она тут же от него отвернулась, меж тем как он все еще продолжал держать ее руку. Адриен хранил молчание: брови его были вздернуты, а рот искривлен гримасой.

– Так вы сейчас пускаетесь в путь? – наконец произнес он.

– Да, мы доплывем только до Святой Елены[119]119
  Святая Елена – местечко на берегу острова Уайт.


[Закрыть]. Раз, два и готово.

– Что же, ты, выходит, не хочешь пощадить завтрака, который мой организм только что принял, дитя мое?

– К черту твой организм! Надевай шляпу и пойдем с нами. Я отвезу тебя на шхуну на моей яхте.

– Ричард! Я уже уплатил штраф, причитающийся тем, кого приговорили ехать на остров. Я дойду с вами до берега, а потом встречу вас, когда вы будете возвращаться, и выслушаю рассказ Тритонов; но хоть я и лишаюсь этим удовольствия находиться в обществе миссис Ричард, я все равно останусь на суше.

– Ну конечно же, мистер Харли! – Люси вырвала свою руку у мужа. – И если вы позволите, я останусь с вами. Мне совсем не хочется быть с этими людьми, а увидеть все мы сможем и с берега. Милый мой! Не хочется мне ехать. Ты не будешь настаивать? Конечно, если ты непременно этого хочешь, то я поеду, но мне так хотелось бы остаться. – Мольба ее передалась всем ее движениям и взгляду, дабы смягчить недовольство мужа, которое она уже начинала замечать.

Адриен стал было возражать, говоря, что лучше будет, если она поедет; что он найдет, чем себя занять в ожидании их возвращения; но у прелестной женщины были свои планы, и она добилась того, что ей разрешили остаться, несмотря на то, что это, как уверял Ричард, огорчит лорда Маунтфокона, и несмотря на то, что она рисковала обидеть своего любимого – что она понимала сама. Ричард недовольно фыркнул и с презрением посмотрел на Адриена. Сдавался он с неохотой.

– Поступай как знаешь. Уложи свои вещи, и сегодня же вечером мы уедем. Нет, я нисколько не сержусь. – Да и мог ли кто на нее сердиться? Подняв глаза на Адриена, он как будто все еще продолжал его спрашивать, а сам, улучив удобную минуту, вознаградил себя, поцеловав свою милую в лоб, но и поцелуй этот не сразу рассеял охватившее его раздражение.

– Боже ты мой! – вскричал он. – Такой чудесный день, а человек этот не хочет прокатиться на яхте! Идите же к морю. – Адриен уже перестал быть в его глазах прежним ангелом. Ричард и не думал утруждать себя серьезными делами; всю тяжесть их он переложил на свою прелестную жену, и той за короткое время удалось с ними справиться. Адриен даже стал подумывать о том, что стоит только баронету увидеть ее, и все семейные раздоры сразу же прекратятся. К пониманию этого он приходил хоть и постепенно, но стремительно. Ему нравилось, как она себя держит; разумеется, она была хороша собою; а главное, она была благоразумна. Он совсем позабыл, что перед ним племянница фермера, так она была воспитанна и умна. По-видимому, она действительно понимала, что женщина непременно должна уметь хорошо готовить.

Трудность, однако, заключалась в том, чтобы склонить баронета на встречу с нею. Он ведь еще до сих пор не дал согласия увидеться с сыном, и, подстрекаемый леди Блендиш, Адриен пустился на известный риск, приехав сюда. Пускаться на еще больший риск он уже не хотел. После недолгих размышлений он решил во всем положиться на время. Время так или иначе все разрешит. Христиане, равно как и язычники, привыкли приводить эти слова в оправдание того, что они сидят сложа руки, «позабыв», говорится в «Котомке пилигрима», «что исчадия ада отнюдь не складывают оружие».

В то время как она брела по берегу со своим забавным спутником, Люси было о чем подумать. Ее ненаглядный участвовал в гонках. Лорд Маунтфокон дал выстрел с борта «Императрицы», и яхты ринулись в море, и сердечко ее тревожно забилось, когда яхта Ричарда понеслась на всех парусах. К тревоге этой присоединилось охватившее ее странное чувство, оттого что она идет теперь рядом с родственником Ричарда, с человеком, который так долго жил с ним бок о бок. А сверх того – еще и мысль, что, может быть, сегодня же вечером ей придется предстать перед столь страшным для нее свекром.

– О, мистер Харли! – воскликнула она. – Мы действительно поедем туда сегодня вечером? И я тоже? – Она запнулась. – Он захочет меня видеть?

– Вот как раз об этом-то мне и надо бы с вами поговорить, – сказал Адриен. – Нашему мальчику я уже на это ответил, только он меня не совсем правильно понял. Местоимение второго лица множественного числа горячее сердце легко может неправильно истолковать. Я сказал «увидеть вас», а он вообразил… миссис Ричард, я уверен, что вы-то меня поймете. Именно сейчас, может быть, благоразумнее… когда отец с сыном сводят счеты, снохе лучше держаться в стороне… положения…

Люси вскинула на него свои голубые глаза. Пугливая минутная радость, что страшная встреча откладывается, тут же сменилась тревожной настороженностью.

– Как, мистер Харли! По-вашему, ему лучше ехать сначала одному?

– Да, таково мое мнение. Но все дело в том, что он такой любящий муж, что, по-видимому, уговорить его уехать от вас окажется свыше человеческих сил.

– Но я уговорю его, мистер Харли.

– Может быть, если вы…

– Нет ничего, чего бы я не сделала ради его счастья, – пробормотала Люси.

Мудрый юноша пожал ей руку в знак, хоть и вялого, но одобрения. Они шли и шли до тех пор, пока яхты не исчезли за мысом.

– А он должен ехать сегодня вечером, мистер Харли? – спросила она, и в голосе ее прозвучало волнение – яхта Ричарда скрылась с глаз.

– Боюсь, что даже вашего красноречия не хватит на то, чтобы убедить его покинуть вас сегодня же вечером, – галантно ответил Адриен. – Впрочем, я должен сказать вам, что я и о себе забочусь. Чтобы добраться до острова, мне пришлось потратить целый день, и с меня этого хватит. Нет ни малейшей необходимости торопиться обратно; мысль эта могла возникнуть только у такого порывистого существа, как этот юноша. Вы должны повлиять на него, миссис Ричард. Мужчины устроены так, что ими надо управлять, а женщины для этого и рождены. Ну так вот, если бы вы, например, дали ему понять, что вы не хотите ехать сегодня вечером, а дня через два он бы догадался, что вам гораздо больше хочется… вы бы могли сделать вид, что вам это очень неприятно. Видите ли, если вы возьмете все на себя, этому буйному молодому человеку не придется тратить столько усилий на то, чтобы убедить баронета. Оба они, и он и отец, натуры до крайности чувствительные, и, к сожалению, отец его не из тех, кто поддается прямому убеждению. На первый взгляд может показаться странным, что я вам это предлагаю, но все складывается так, что именно на вашу долю выпадает задача через сына повлиять на отца. После того как возвращение блудного сына его окончательно успокоит, вы, которая способствовали всему этому издалека, естественно попадаете в круг, озаренный отеческою улыбкой – он уже будет знать, что все это дело ваших рук. Другого пути я не вижу. Стоит только Ричарду заподозрить, что отец его в настоящее время и видеть не хочет своей снохи, враждебные отношения будут продолжаться, разрыв только усугубится, все станет еще хуже, и этому, как видно, не будет конца.

Адриен пристально на нее посмотрел, как бы спрашивая ее: способны ли вы на такое самоотвержение? Ей действительно трудно было представить себе, как это она скажет Ричарду, что хочет уклониться от этой встречи. Однако предложение Адриена звучало в унисон всем страхам ее и желаниям: она решила, что он – настоящий кладезь премудрости; бедное дитя не осталось равнодушным к его льстивым речам и к еще более тонкой лести, убеждавшей ее, что на самопожертвование она идет ради семьи, в которую ее появление внесло раздор. И она согласилась поступить так, как ей советовал Адриен.

Героя чаще всего венчает победа, и когда Ричард сошел на берег с известием, что «Блендиш» опередила «Бегуму» на семь минут и три четверти, молодая жена поспешила поцеловать его и поздравить, не выпуская из рук поваренную книгу доктора Китченера, и выказала беспокойство по поводу вина.

– Милый мой! Мистер Харли хочет у нас немного пожить, он считает, что нам незачем торопиться ехать прежде, чем он получит какие-то письма, и, право же… я бы, конечно, предпочла…

– Все понимаю! Ты струсила! – вскричал Ричард. – Ну раз так, то поедем завтра. Отличные у нас выдались гонки, ты видела?

– Ну конечно же! Я видела тебя и была уверена, что ты окажешься победителем. – И тут она снова охладила его пыл, возобновив разговор о вине. – Мистера Харли надо непременно угостить выдержанным вином, а мы-то с тобой никогда не пьем, и я ничего в этом не смыслю и не могу отличить хорошее от плохого; послал бы ты Тома за хорошим вином. Об обеде я позаботилась.

– Вот, оказывается, почему ты не пошла меня встретить!

– Прости меня, милый.

– Ну я-то тебя прощаю, а вот Маунтфокон, тот не простит, да и леди Джудит тоже считает, что тебе следовало прийти туда.

– Но ведь сердце-то мое все равно было с тобою!

Ричард приложил руку к ее груди, чтобы услыхать, как бьется ее сердечко; на глаза у нее навернулись слезы, и она убежала.

Обед, надо думать, был действительно хорошим, раз Адриен при всем желании не мог ни к чему придраться и пребывал в прекраснейшем настроении до самого его конца. Не стал он критиковать и вино, которое для него купили, а это ведь тоже означало немало. С кофе дело тоже обошлось без каких-либо осложнений. Это были первые уверенные шаги, которые должны были привести к победе над эпикурейцем, и вместе с тем Купидону пока было еще не на что жаловаться.

Выпив кофе, они вышли на воздух посмотреть закат солнца с владений леди Джудит. Ветер стих. Тучи спустились с зенита и, расположившись полукругом, простерли свои огромные раскрасневшиеся тела над морем и сушей. Гигантская багровая голова и торс, поднимаясь из волн, взирали на клонящегося долу Гипериона[120]120
  Закат солнца изображен здесь аллегорически как борьба титана Гипериона, отца бога солнца Гелиоса (Гиперион было также одним из имен самого Гелиоса), и сторукого чудовища Бриарея, одного из тех, кто помог олимпийским богам победить титанов. Об аллегорическом значении образа Бриарея см. выше, с. 513.


[Закрыть]. Это был Бриарей; туловище его было в зубцах, брови тяжело нависли, и он простирал все свои руки к недостижимым синим вершинам. На северо-западе гряда облаков сияла ослепительной белизной, словно предназначенной для луны, а на западе потоки янтарного света сливались с розовыми отблесками погружающегося в море диска.

– То, что Сендо называет небесною пассифлорой, – шепнул Ричард Адриену, который в это время торжественно растягивал греческие гекзаметры и в одну из цезур вставил свой ответ:

– Он с тем же успехом мог назвать это цветной капустой.

Леди Джудит в черной кружевной вуали на голове шла им навстречу. Это была смуглая высокая женщина; темные волосы, темные глаза; голос и манеры ее были приятны и располагали к себе.

«Второе издание леди Блендиш», – подумалось Адриену.

Она поздоровалась с ним как с человеком, у которого было право требовать от нее особенной учтивости. Потом она покровительственно поцеловала Люси и, сказав несколько слов по поводу удивительного заката, завладела ее мужем. Адриену и Люси оставалось только идти за ними следом.

Солнце зашло. Небо со всех сторон светилось, а воображение Ричарда разгорелось.

– Значит, вы нисколько не опьянели от вашего сегодняшнего успеха? – спросила леди Джудит.

– Не смейтесь надо мной. Когда все кончается, мне становится стыдно за то, что я трачу на это столько сил. Взгляните, какая красота! Я уверен, что в душе вы меня за это презираете.

– Помилуйте, я же вам аплодировала! Но мне думается все же, что такую неуемную энергию, как у вас, лучше было бы употребить с большей пользой. Только в армию вам идти совершенно незачем.

– А на что же еще я годен?

– На очень многое, что гораздо этого выше.