Электронная библиотека » Джордж Мередит » » онлайн чтение - страница 35


  • Текст добавлен: 4 ноября 2013, 13:49


Автор книги: Джордж Мередит


Жанр: Литература 19 века, Классика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Что это вы, миссис Берри! – лепечет Люси, глядя на нее своими широко открытыми голубыми глазами.

– Думаешь, я ничего не вижу, голубка моя! Кабы я так не опешила, я бы и сразу заметила. Ты что думаешь, меня обмануть можно?

Во взгляде миссис Берри сквозила тысячелетняя мудрость. Люси смущенно потупила глаза, густо покраснела и уткнула лицо в подставленную ей пышную грудь.

– Милая ты моя, – прошептала добрая женщина, гладя ее и качая. – Ты что роза! И на стебельке свежий бутон. А муж ничего не знает? – поспешно спросила она.

В ответ Люси только покачала головой. Во взгляде ее было лукавство, но вместе с тем и смущение.

– Вот и хорошо. Будет для него сюрпризом; пускай это свалится ему на голову и пусть он ахнет от удивления и крикнет: «Я отец!» Ты даже не намекнула ему об этом?

Люси покачала головой в знак того, что она хранит свою тайну.

– Какая же ты милочка, – сказала Бесси Берри и стала ласкать ее еще нежнее.

После этого между ними состоялся разговор шепотом, при котором мужчинам следует удалиться – и по крайней мере на милю.

Вернувшись в положенное время, мы видим, что миссис Берри что-то высчитывает на пальцах. Закончив подсчет, она голосом прорицательницы возвещает:

– Ну вот, ребенок и выправит! Послушай, это же ангелочек сходит к нам с небес. Это посланец божий, детка моя! И ничего нет плохого в том, что я так говорю. Господь считает тебя достойной его иметь, иначе бы его не было, ведь мало ли женщин хотят, бедняжки, иметь ребенка, а вот его нет и нет! Давай же мы с тобой радоваться и веселиться! Мне так и смеяться и плакать хочется. Вот она, благословенная печать, что скрепляет брак. Мне этого так и не довелось увидеть от Берри. Будем ждать мальчика. Коли баронет станет дедом, а внук его – твоим сыном, ты победишь его сердце, и он будет на твоей стороне. По мне, так это и есть счастье, и ради такого события выпью-ка я сегодня чайку покрепче.

Вот так миссис Берри говорила и говорила. Чай она себе заварила действительно крепче, чем обычно. Она ела и пила; она радовалась и веселилась. Так радуются чужому счастью люди с чистой душой.

– Теперь вы понимаете, почему я читаю Историю и книги в этом роде, – сказала Люси.

– Понимаю ли я? – ответила Берри. – Сдается, что понимаю. Коль скоро ты так хорошо себя повела, моя милая, мне нравится все, что бы ты ни делала. Наплевать мне на всех лордов! Они и близко не подойдут к ребенку. Можешь спокойно читать с ним путешествия по морю и суше, и про любовь, и про войну. Ты сама так славно все устроила, что мне больше ничего не надо.

– Да нет, вы же меня не поняли, – стоит на своем Люси. – Я читаю теперь одни только разумные книги и говорю только о вещах серьезных, потому что убеждена… потому что слыхала… Милая миссис Берри! Неужели вы и теперь не понимаете, что я хочу сказать?

Миссис Берри хлопнула себя по коленам.

– Подумать только, до чего же эта девочка рассудительна! А еще католичка! Так нечего мне толковать, что люди одной веры хуже, чем те, у кого вера другая. Вот оно что, ты хочешь, чтобы он стал человеком ученым, докой, не иначе! А этот распутный лорд, что приходит сюда волком в овечьей шкуре, как видно, и знать не знает, что он в материнской утробе малыша обучает. Ну и ну! И после этого еще будут говорить, что маленьким женщинам не обвести вокруг пальца самых хитрющих господ. Да! Теперь-то я уж смекнула. Впрочем, я ведь и сама знавала одну женщину, вдову священника: ребенок родился уж после смерти отца; перед тем как ему родиться, его мать одну только Блеровскую «Могилу»[152]152
  Поэма шотландского пастора Роберта Блера (1699–1746) «Могила» (1743) посвящена размышлениям о бренности всего земного, неминуемо поглощаемого и разрушаемого всесильной смертью.


[Закрыть]
читала и перечитывала снова, с начала и до конца; а книга-то ведь серьезная!.. Не каждый ее осилит! И что же, в четыре года мальчик оказался примером благочестия. Это был готовый маленький викарий. Воздевал глаза к небу; вел такие серьезные разговоры. – Миссис Берри попыталась изобразить, как выглядел этот маленький викарий и как он говорил. – Сумела же своего добиться!

При этих словах Люси не могла удержаться от смеха.

Болтали они до самой ночи. Люси уложила миссис Берри спать вместе с собой.

– Если ты не боишься, моя дорогая, спать рядом с женщиной, – сказала миссис Берри. – А вот мне было это неприятно вскорости после того, как Берри ушел. Все-таки не совсем это ладно, недавно только замужем – и вдруг женщина с тобой в постели! А только мне непременно надо было, чтобы кто-нибудь возле меня был, не то ведь от холодных простыней в дрожь бросает, уж коли ты к теплу попривык.

У Люси такого предубеждения не было, и они поднялись вместе наверх. Там Люси выдвинула ящики комода и вытащила оттуда премилые капоры, кружевное белье для малыша, сшитое ее руками. Миссис Берри похвалила и белье, и ее самоё.

– Ты ждешь мальчика… женщина всегда может угадать, – сказала она. Потом они опять щебетали и целовали друг друга; и обе разделись у камина и стали потом на колени возле постели и молились за будущего ребенка; и миссис Берри крепко обняла Люси в ту минуту, когда та просила господа защитить и благословить существо, которое должно появиться на свет; и Люси прижалась к ней с горячей любовью. Потом Люси первой стала ложиться, предоставив Берри гасить свечи, и, прежде чем она успела лечь, та склонилась над ней и лукаво на нее посмотрела.

– Никогда я тебя в таком виде не видала, – сказала она, – я готова сама влюбиться в тебя, моя красавица! До чего же у тебя чудесные глаза и до чего пышные волосы, когда они так вот на подушку откинуты. Я так никогда бы не простила моему отцу, если бы он пусть даже на сутки меня с тобой разлучил. Быть мужем такой красотки! – Берри выразительно протянула к ней обе руки. – Губы-то твои так и просят, чтобы их целовали. Никогда еще я тебя такой красивой не видела, как сейчас, когда ты в постели!.. Так оно и должно быть. – Люси пришлось сделать вид, что она встает потушить свечи, чтобы остановить наконец этот поток красноречия, исполненный самой благоговейной любви. Потом они лежали в постели, и миссис Берри нежно ее гладила, и уговаривалась с ней поехать наутро в Лондон, и старалась представить ей волнение Ричарда, когда тот узнает, что скоро станет отцом, и намекала Люси на то, как сладостно она вся задрожит, когда Ричард окажется опять на супружеском ложе, которое сейчас захватила она, Бесси Берри; было сказано и еще много всяких таких слов; во всяком случае, достаточно, чтобы опровергнуть старинную истину, что запретный плод – самый сладостный; Берри нарисовала ей такие соблазнительные картины счастья в ладу с законом и совестью, что истомленная усталостью Люси прошептала:

– Пора спать, милая Берри, – и тогда добрая женщина, хоть не сразу, но все же скоро умолкла.

Бесси Берри не спала. Она лежала, думая о бившемся рядом с нею сердце, милом и храбром, и прислушивалась к ровному дыханию Люси; мысли о ней согревали ее, и время от времени она сжимала руку спящей, чтобы как-то выразить эту свою любовь. Над Гемпширскими холмами[153]153
  Остров Уайт расположен у побережья графства Гемпшир.


[Закрыть]
разразилась буря; слышались завывания ветра, покрывшего белой пеной поверхность воды и раскачивавшего голые стволы деревьев. Потом порывы его улеглись, оставив на промерзшей земле тоненький снежный покров. Ослепительно сияла луна. Берри услыхала, как залаял сторожевой пес. Это был отчаянный неумолкающий лай. Шум этот напугал ее. Ей стало казаться, что по дому кто-то ходит; потом ей почудилось, что открывают входную дверь. Она прислушалась, и в полночной тишине до нее донеслись какие-то голоса. Она мигом соскользнула с кровати, заперла дверь, задвинула засов и на цыпочках подкралась к окну. Деревья к северу все были белым-белы; искрилась покрытая снегом земля: на дворе был мороз. Она обхватила своими пухлыми руками грудь и, плотно прижавшись к стеклу, принялась вглядываться в окутанный мглою сад. Берри была женщиной мягкосердечной, но отнюдь не пугливой; и в эту ночь мысли ее высоко воспарили над всеми суеверными страхами, которыми наполняет душу тьма. Ей явственно слышались чьи-то голоса; любопытство, к которому не примешивалось ни тени тревоги, заставило ее насторожиться; кое-как накинув свое дневное одеяние на шею и на плечи, она стиснула начавшие было стучать зубы и застыла в неподвижности. Глухо гудевшие голоса вдруг замерли; кто-то заговорил громче; потом входную дверь тихо закрыли; видно было, как какой-то мужчина вышел из сада на дорогу. Он остановился прямо напротив ее окна, и тут Берри спустила штору, оставив приподнятым только ее краешек. Человек этот оказался в тени, и не было возможности его разглядеть. Еще несколько минут – и он стремительно ушел, и, когда заледеневшая, как сосулька, Берри вернулась в постель, Люси, ощутившая сквозь сон холод, так и не проснувшись, от нее отодвинулась.

Наутро миссис Берри спросила Тома Бейквела, не будил ли его кто-нибудь ночью. Загадочный Том ответил, что спал, как сурок. Миссис Берри направилась в сад. Кое-где снег растаял. Он остался только в одном месте, прямо у входа в дом, и как раз там она увидела отпечаток мужской ноги. Ей странным образом пришло в голову пойти поискать какой-нибудь сапог Ричарда. Она так и сделала и, никем не замеченная, измерила этот единственный след. Она несколько раз потом проверила длину от пятки до концов пальцев – и все совпало. Сомневаться не приходилось.

ГЛАВА XL
Дневник Клары

Сэр Остин Феверел приехал в город со спокойствием философа, сказавшего себе: «Час настал», и с удовлетворенностью человека, который пришел к этому решению ценою некоторой борьбы с собой. Он почти простил сына. Его глубокая любовь к нему в конце концов возобладала над уязвленной гордостью и неотвязным тщеславием. Где-то в тайниках его сердца шевельнулись даже проблески сочувствия к существу, которое отняло у него сына и вторглось в его Систему. Он это знал; в душе он даже ставил себе в заслугу эту пробудившуюся в нем доброту. Только нельзя было допустить, чтобы свет счел его мягкосердечным; свет должен думать, что он продолжает поступать в соответствии со своей Системой. Иначе, что будет означать его долгое отсутствие?.. Нечто начисто несовместимое с философией. Вот почему, хоть любовь его и была сильна и побуждала его идти прямо, последние крохи тщеславия все же старались повернуть его в сторону.

Мыслитель наш так хорошо себя знал, что обманывать себя было для него просто необходимостью. Он со всей ясностью представлял себя таким, каким ему хотелось выглядеть в глазах света: человеком, начисто отказавшимся от всех личных пристрастий; человеком, у которого на первом месте стоял отцовский долг, зиждившийся на науке о жизни; словом, не кем другим, как ученым-гуманистом.

Поэтому его немало удивил тот холодок, с каким его встретила леди Блендиш, когда он появился в столице.

– Наконец-то! – вырвалось у нее, и в голосе ее была печаль, которая отзывалась упреком. А ведь ученому-гуманисту, разумеется, не в чем было теперь себя упрекнуть.

Да, но где же все-таки был Ричард?

Адриен решительно заверил его, что он не у жены.

– Если он уехал туда, – сказал баронет, – то упредил меня всего на несколько часов.

Повторив эти слова миссис Блендиш, он, казалось, должен был умилостивить ее: слова эти означали, что он великодушно прощает сына. Она меж тем вздохнула и печально на него посмотрела.

Разговор их как-то не клеился и не был вполне откровенным. Философия его не сумела проникнуть ей в душу; на прекрасные его речения она отвечала унылым согласием; безоговорочно признавая их блеск, она, однако, нисколько не проникалась их содержанием.

Время шло. Ричард не появлялся. Сэр Остин умел владеть собой; он терпеливо ожидал сына.

Видя, как он невозмутим, леди Блендиш высказала ему свои опасения касательно Ричарда и не преминула упомянуть о ходивших о нем слухах.

– Если та, что стала его женой, – сказал баронет, – действительно такова, как вы ее описали, я не разделяю ваших страхов. Я слишком высокого мнения о нем. Если она действительно воодушевила его на этот освященный церковью брак, то этого быть не может. Я слишком высокого мнения о нем.

Леди Блендиш настаивала на одном.

– Пригласите ее к себе, – сказала она, – позовите ее к себе в Рейнем, пусть она поживет там с вами. Признайте ее. Ведь не что иное, как размолвка с вами и охватившие его сомнения толкают его на необузданные поступки. Признаюсь, я ведь надеялась, что он поехал к ней. Но, как видно, это не так. Если только она приедет к вам, он будет знать, как ему поступить. Вы согласны?

Известно, что ученые люди всегда бывают медлительны в своих поступках. Предложение, высказанное леди Блендиш, было слишком стремительным для сэра Остина. Женщины, будучи натурами более порывистыми, не представляют себе, что значит ученость.

Говорил он высокомерно. В душе он чувствовал себя оскорбленным тем, что его просят сделать что-то еще, когда он и так заставил себя столько всего сделать.

Прошел месяц, и Ричард появился на сцене.

Отец и сын встретились совсем не так, как того хотел сэр Остин и как он об этом мечтал, живя в Уэльских горах.

Ричард почтительно пожал отцу руку и осведомился о его здоровье, проявив при этом ровно столько участия, сколько в светском обществе принято проявлять при встрече. После этого он сказал отцу:

– В ваше отсутствие, сэр, я позволил себе, не испросив на то вашего согласия, сделать нечто такое, что касается вас в большей степени, чем меня. Я принялся разыскивать мою мать, и когда нашел ее, взял на себя заботы о ней. Надеюсь, вы не сочтете поступок мой неправомерным. Я поступил так, как нашел нужным.

– Ты в таком возрасте, Ричард, – ответил сэр Остин, – когда люди в подобных случаях принимают решения самостоятельно. Я только хотел бы предостеречь тебя от самообмана: не думай, будто, поступая так, ты принимал в расчет кого-нибудь, кроме себя.

– Я не думаю, сэр, – ответил Ричард; на этом и закончился их разговор. Обоим им были отвратительны всякого рода излияния чувств, и в этом отношении оба были удовлетворены; однако баронет, как любящий отец, надеялся и хотел услышать в голосе сына нотки затаенного волнения и радости; ничего этого не было и в помине. Юноша даже не заглянул отцу в глаза; если случайно взгляды их и встречались, то Ричард смотрел на него вызывающе холодно. Во всем облике его ощущалась заметная перемена.

«Опрометчивая женитьба изменила его», – подумал великий знаток науки жизни, что означало: изменила к худшему.

Размышления продолжались:

«Я вижу в нем отчаявшуюся во всем зрелость стремительно развившейся натуры; и если бы не моя вера в то, что благие дела никогда не пропадают втуне, что бы я стал думать о труде всей моей жизни? Может быть, они пропадут для меня! Пропадут для него! Но, может статься, они проявят себя в его детях».

По всей видимости, философ находил удовлетворение в мыслях о том, что он, может быть, облагодетельствует предполагаемых потомков; однако для сэра Остина это была горестная надежда. Горечью отзывалась нанесенная его сердцу обида.

Один маленький эпизод говорил, правда, в пользу Ричарда. В то время, когда он пропадал неизвестно где, в гостиницу явилась некая бедная женщина. Баронет виделся с нею, и она рассказала ему историю, которая помогла разглядеть в характере Ричарда черты истинного христианина. Но этим сэр Остин мог удовлетвориться лишь как отец; как ученому ему это нисколько не льстило. Сын его, Феверел, и не мог вести себя иначе. И он вплотную занялся изучением сына.

Он не замечал, однако, в нем ничего, что могло бы пролить хоть какой-нибудь свет на все то, что происходило в душе его сына. Ричард ел и пил, шутил и смеялся. Как правило, он упреждал Адриена, требуя еще одну бутылку вина. Он с легкостью говорил о повседневных делах; веселость его никак нельзя было назвать напускной. Однако во всех его поступках не было той окрыленности, какая бывает в юные годы, когда все еще впереди. Сэр Остин обратил на это внимание. Может быть, это происходило от беспечности и еще не угомонившейся крови – никто бы ведь не подумал, что его обременяют какие-то заботы. Нашему ученому не приходило в голову, что Ричард, как и сам он, мог научиться играть роль и носить маску. В натурах мертвых – иначе говоря, в людях, которые не были постоянно настороже, он умел разбираться и рассекать их на части. Очень редко ведь выдается возможность изучить строение существа живого, и люди науки хорошо это знают.

Меж тем именно эта редкая возможность и представилась сейчас сэру Остину. Обоих их вместе с миссис Дорайей пригласила на обед семья Фори, и теперь вот они направлялись туда, рука об руку, отец и сын, а Адриен шел рядом. Незадолго до этого оскорбленный отец снизошел до того, чтобы сообщить сыну, что тому пора вернуться к жене, дав ему понять, что за этим последуют распоряжения касательно того, чтобы та была принята в Рейнеме. Ричард на это ничего не ответил; это могло означать либо избыток благодарности, либо лицемерное сокрытие радости, либо одно из великого множества обличий, какие принимает человек, когда желания его бывают удовлетворены и все складывается для него как нельзя лучше. Миссис Берри держала наготове припасенный для молодого мужа сюрприз. Она поселила Люси у себя в доме, ожидая, что он заглянет туда. Каждый день она ждала, что он явится к ним и бурным восторгом встретит неожиданное известие, и каждый день, зная, что он часто бывает в парке, она выводила туда Люси под предлогом того, что будущий мастер Ричард, которого она успела уже окрестить, нуждается в свежем воздухе.

Красным шаром пламенело зимнее солнце за голыми ветвями каштанов в Кенсингтон-Гарденз. К счастью для Люси и ребенка, которого она носила во чреве, она в эту минуту безрассудно восхищалась искусной наездницей. Миссис Берри раз или два дернула ее за платье, чтобы подготовить к тому, что должно было ее поразить, однако голова Люси все еще была повернута в другую сторону.

«Не будет беды, если она попадет к нему в объятия затылком наперед», – подумала миссис Берри. Они были уже совсем близко друг от друга. Миссис Берри поклонилась. Лицо Ричарда перекосилось, он не дал ей сказать ни слова; он схватил ее за руку и оттащил назад. Люди заслонили их. Люси ничем не могла объяснить неимоверного возбуждения, в которое впала Берри. Та начала ссылаться на погоду и на бекон, который она, хоть и знала, что он вреден для ее желчного пузыря, все-таки съела утром; это, по ее словам, и явилось причиной того, что она вдруг расплакалась, чем крайне свою спутницу удивила.

– Так, значит, вы плачете оттого, что что-то съели, миссис Берри?

– Все это от… – миссис Берри схватилась за грудь и вся скорчилась, – все это от живота, милая моя. Не обращай на меня внимания, – и, поняв наконец, что ведет себя не очень-то воспитанно, она заковыляла под сень вязов.

– Как ты странно ведешь себя с пожилыми дамами, – сказал сэр Остин сыну, после того как Берри была сметена с дороги. – Не очень-то учтиво. Она, правда, и сама вела себя как помешанная… Что с тобою, мой сын, ты нездоров?

Ричард был бледен как смерть; на этого сильного мужчину напала вдруг страшная слабость. Баронет посмотрел на Адриена. Тот успел заметить Люси, когда они проходили мимо, и уловил выражение лица Ричарда, когда Берри его остановила. Если бы только Люси узнала их, он бы, не задумываясь, к ней подошел сам. Но коль скоро этого не случилось, Адриен решил, что обстоятельства таковы, что лучше оставить все так, как есть. Встретив направленный на него взгляд баронета, он только пожал плечами.

– Ричард, ты нездоров? – вторично спросил сына сэр Остин.

– Идемте, сэр! Идемте! – вскричал Ричард.

Отец его, все еще продолжавший размышлять о только что виденном, когда они вскоре вошли в дом Фори, мысленно назвал миссис Берри таким словом, услыхав которое, бедная женщина, всю жизнь поучавшая других, как вести себя в замужестве, и за всю свою жизнь целовавшая лишь троих мужчин, нам уже известных, завопила бы от ужаса.

– Ричард поедет завтра к жене, – сказал сэр Остин Адриену незадолго до того, как они сели за стол.

Адриен спросил, не обратил ли он внимания на молодую блондинку, которая шла рядом с той самой пожилой особой, с которой Ричард так странно обошелся; и когда баронет подтвердил, что она ему действительно запомнилась, сказал:

– Это была его жена, сэр.

Рассечь живое существо на части сэр Остин не мог. Точно пуля разворотила череп юноши, точно взрыв обнажил все то, что трепетало внутри, – и вот отец следил теперь за каждым движением мозга его и сердца; следил с тоскою и страхом человека, который привык в мыслях своих проникать во все до конца. Не вполне сознавая, что до сих пор это была всего лишь игра с жизнью, он погрузился вдруг в бурлящую действительность. Он решил, что сегодня же вечером поговорит с сыном обо всем без обиняков.

– Ричард сегодня очень веселый, – шепнула брату миссис Дорайя.

– Завтра же все устроится, – ответил сэр Остин; столько времени он управлял этой игрой, столько времени был господом богом этой машины[154]154
  Мысль о том, что человек сам отвечает за свои поступки и не должен перекладывать ответственность за них на внешние обстоятельства или посторонние силы сэр Остин выражает, обыгрывая перевод термина «deus ex machina» (лат. бог из машины), обозначающего драматургический и сценический прием древнегреческого театра, состоявший в том, что в решающий момент на сцене появлялось божество (актера спускали с помощью специальной машины) и приводило действие к развязке, определяя своею волею конечную участь действующих лиц. Сэр Остин имеет в виду, что сам управлял машиною, а не был божеством, которое действует тогда и так, как этого захочет автор пьесы или постановщик, то есть (в соотнесении с толкованием леди Блендиш) случай.


[Закрыть]
, что достаточно было ему решиться говорить и действовать прямо, как он уже ощутил известную уверенность в своих силах, в каком бы скверном состоянии ни было то, что он собирался исправить.

– Только смех какой-то у него дикий… да и глаза его мне что-то не нравятся, – продолжала миссис Дорайя.

– Вот увидишь, какая завтра в нем произойдет перемена, – заметил ученый муж.

Убедиться в этой перемене миссис Дорайе неожиданно привелось самой. Во время обеда пришла телеграмма от ее зятя, почтенного Джона Тодхантера; он сообщал, что Клара тяжело заболела, и просил ее сейчас же приехать. Она окинула всех собравшихся взглядом, чтобы попросить кого-нибудь поехать с ней. Взгляд ее остановился на Ричарде. Прежде чем дать разрешение сыну поехать, сэр Остин выразил желание поговорить с сыном с глазу на глаз, и когда они остались вдвоем, он сказал:

– Милый Ричард! У меня было намерение поговорить с тобой сегодня вечером, дабы мы могли лучше понять друг друга. Но время не терпит, бедная Хелин не может нас долго ждать. Поэтому позволь мне только сказать тебе, что ты меня обманул, а я тебя простил. На прошлом мы ставим крест. Как только ты вернешься, ты сразу же привезешь ко мне свою жену, – и баронет устремил приветливый взгляд на будущее, основу которого он только что великодушно заложил.

– А можете вы принять ее в Рейнеме сейчас, сэр? – спросил Ричард.

– Да, сын мой, как только ты ее туда привезешь.

– Вы смеетесь надо мной, сэр?

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я прошу вас принять ее сейчас же.

– Ну, отсрочка едва ли будет велика. Я не думаю, чтобы тебя надолго разлучили с твоим счастьем.

– Боюсь, что все же разлука затянется, – сказал Ричард и глубоко вздохнул.

– Интересно, какие же причуды могут заставить тебя отложить свой приезд и пренебречь своим главным долгом?

– А в чем заключается мой главный долг, сэр?

– Коль скоро ты женат, то быть с женой.

«Я уже слышал те же слова от старой женщины по имени Берри!» – подумал Ричард, но никакой иронии в мыслях у него не было.

– Так вы примете ее сейчас или нет? – со всей решительностью спросил он.

Баронет был огорчен тем, как его сын отнесся к оказываемой ему милости. Воображение всегда раньше рисовало ему приятную перспективу – женитьбу Ричарда как кульминационный пункт своей Системы. Ричард все разрушил, он не дал отцу принять в ней участие. Теперь баронет решил возместить эту потерю милой картинкой: Ричард ведет к нему свою жену, и он отечески встречает обоих, и таким образом в памяти людей запечатлеется то мгновение, когда он заключит их в свои объятия.

– До тех пор, пока ты не вернешься, я ее не приму, – сказал он.

– Очень хорошо, сэр, – ответил его сын и продолжал стоять с таким видом, как будто он все сказал.

– Право же, ты меня наводишь на мысль, что ты уже начинаешь жалеть о своем опрометчивом поступке! – воскликнул баронет; а минуту спустя ему уже было тягостно, что слова эти вырвались из его уст: в глазах Ричарда загорелся такой скорбный зловещий огонь. Ему было тягостно, но он прочел в одном этом взгляде всю историю его любви и не мог удержаться, чтобы, пристально посмотрев сыну в глаза, не спросить еще раз:

– Жалеешь ли ты?

– Жалею о том, что женился, сэр?

Вопрос этот вызвал в сердце молодого человека такую борьбу противоречивых чувств, усмирить которую могли бы разве что хлынувшие слезы; бурю – из тех, что смертоносным свинцом оседает в душе, когда слез этих нет. В глазах Ричарда был свет пустыни.

– Жалеешь ли ты? – еще раз повторил его отец. – Ты искушаешь меня… я уже начинаю бояться, что это действительно так. – От мысли этой (а он высказал самую сокровенную свою мысль) к жалости, которую он испытывал к сыну, начали примешиваться и другие какие-то чувства.

– Спросите меня лучше, что я думаю о ней, сэр! Спросите меня, какова она. Спросите меня, что значит взять ангела божьего и заковать его в цепи горя! Спросите меня, что такое всадить в сердце девушки нож, и стоять над нею, и видеть, как у нее из раны сочится кровь! Жалею ли я об этом? Да, жалею! А вы бы не пожалели?

Из-под нависших бровей он жестким взглядом посмотрел на отца.

Сэр Остин вздрогнул и покраснел. Понял он его или нет? Во внутреннем взоре всегда есть известное своенравие. Мы видим и понимаем: мы видим и не хотим понять.

– Скажи мне, почему ты прошел мимо нее сегодня, когда мы шли с тобой? – строго спросил он.

– Потому что я не мог поступить иначе, – таким же тоном ответил его сын.

– Ведь это же твоя жена, Ричард?

– Да! Это моя жена!

– А что, если бы она тебя увидала, Ричард?

– Господь ее от этого уберег!

Разговор их был прерван вторгшейся в эту минуту в комнату миссис Дорайей; она суетилась и спешила; в энергичных руках ее были пальто и шляпа Ричарда. Ямочки на ее щеках пришли в движение, когда она сочувственно поцеловала баронета в нахмуренный лоб. Она уже забыла о своей тревоге за Клару; глупое поведение брата огорчало ее сейчас больше.

Сэр Остин был вынужден отпустить сына. По примеру прошлых дней, он испросил совета Адриена, и мудрый юноша его успокоил.

– Просто какая-нибудь женщина его поцеловала, а он, по своей чистоте душевной, не может себе этого простить.

Это нелепое предположение умиротворило баронета в большей степени, чем если бы Адриен попытался осмысленно объяснить ему поведение Ричарда. Это навело его на мысль, что в душе молодого человека взыграла струна благонравия, а пробудили эту мысль те трудности, с которыми столкнулась Система.

– Может быть, в одном отношении я был не прав, – сказал он, продолжая, однако, сомневаться, что это так. – Я, может быть, был не прав в том, что предоставил ему в этот испытательный период столько свободы.

Адриен указал, что на этот счет были отданы самые решительные распоряжения.

– Да, да, это моя вина.

Душевный склад баронета был таков, что он мог возводить на себя самые тяжелые обвинения и с помощью своего рода нравственного ростовщичества извлекать из этого выгоду.

О Кларе почти не было речи. Телеграмму Джона Тодхантера Адриен приписал беспокойству любящего супруга по поводу ее зубной боли, а возможно, и первых симптомов, предвещающих прибавление семейства.

– В этой девочке сидит какая-то душевная болезнь. Она не совсем нормальна, – сказал баронет.

Возвращаясь в гостиницу, они увидели у дверей ожидавшую их миссис Берри. Она почтительно испросила разрешения поговорить с баронетом, и ее проводили к нему наверх.

Там кивком головы ей было предложено сесть, и она водрузилась в кресло.

– Итак, вы что-то имеете мне сообщить, сударыня, – заметил баронет, видя, что его посетительница никак не решается начать.

– Лучше бы мне не иметь, – подхватила миссис Берри и, помня о мудром правиле всегда начинать с начала, сказала: – Вы, видно, меня совсем запамятовали, сэр Остин, да и я-то не думала не гадала, когда мы с вами расставались, что нам доведется свидеться, да еще так. Двадцать лет прожить – это ведь не пустяк, много воды утекло. Такой это большой срок – двадцать лет! Правду говоря, полных-то двадцать еще не минуло.

– Круглые числа всегда лучше, – вставил Адриен.

– Вот за эти круглые годы сынок ваш вырос, да и женился! – сказала миссис Берри, переходя прямо к делу.

Вслед за этим сэр Остин узнал, что перед ним виновница совершившегося, та, что помогла его сыну осуществить его безрассудную затею. Ему пришлось набраться терпения, чтобы заставить себя выслушать все то, что касалось его семейных дел, но ему была свойственна учтивость.

– Нагрянул ко мне в дом, сэр Остин, совершенно незнакомый мужчина! Ведь ежели таких, как мы, что долго на этом свете живут, за двадцать лет уж и не узнать, то что же бывает, когда разлучишься с тем, кто только на свет родился. Такой милый был мальчик! Такой крепыш! Такой толстячок!

Адриен расхохотался.

Сидевшая в кресле миссис Берри попыталась сделать ему реверанс.

– Перво-наперво я хотела сказать, как прекрепко я благодарна вам, что пенсию вы у меня не отняли, хоть я и виновата, но я-то ведь знаю, сэр Остин Феверел из Рейнем-Абби – не из тех, кто любит, чтобы про их добрые дела вслух говорили. А для меня эта пенсия сейчас куда важнее, чем тогда. Ведь одно дело девушка с розовенькими щечками, какой я в ту пору была, да еще с пенсией, – это ведь для многих мужчин приманка, а уж про одинокую пожилую женщину, которую муж бросил, такого не скажешь.

– Переходите прямо к делу, сударыня, тогда я вас выслушаю, – прервал ее баронет.

– Лиха беда начать, а теперь, слава тебе господи, начало положено! Ну так вот, я буду говорить, сэр Остин, и скажу все, как оно есть. Да поможет мне господь! Что для вас, так я понимаю, то и для меня брак есть брак, и уж коль скоро вы поженились, так будьте мужем и женой до гроба! Вот оно какое дело! Я и вдовства-то не признаю. Да будь над ним хоть могильный холм, муж для меня все равно есть муж, и ежели сама я восстану во плоти из мертвых[155]155
  В этой фразе отражен один из «неразрешимых» вопросов христианской религии: в каком виде соберутся на Страшный суд умершие – возродятся ли, восстав из могил, их истлевшие тела, или же будут призваны лишь души.


[Закрыть]
, то Берри – муж моей плоти; стоит только подумать, что на Страшном-то суде двое будут меня требовать, так аж в жар бросает. Вот как оно с мужьями и женами должно быть. И кто в брак вступил, тот держись, а коли на то пошло, то лучше уж одной оставаться.

Баронет с трудом подавил улыбку.

– Право же, любезная, что-то вы очень уж отдалились от сути дела.

– Извините меня, сэр Остин; только я все равно помню, зачем к вам пришла, и сейчас до этого доберусь. Пусть мы и маху дали, но что сделано, то сделано, скреплено там, наверху. Ах! Кабы вы только знали, какая она милочка! Право же, не все девушки низкого происхождения – плохие, сэр Остин. И она к тому же такая смышленая. Историю читает! И такие умные слова говорит, что вы диву дадитесь. Вот почему это лакомый кусок для ловкачей всяких, и беззащитная она. Но хоть и рано они поженились, бояться за нее не приходится. Другого бояться надо. Начать с того, что все дело в мужчине – бог знает, что он творит, пока не перебесится; ну, а женщина, та спокойно себе живет! Она на утешение может попасться, а это и есть соблазн. Ну а мужчина – это же настоящий дикарь!


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации