Текст книги "Испытание Ричарда Феверела"

ГЛАВА V
Адриен ставит западню

Ночь минула, а поутру между Рейнемом и Лоберном поползли неодолимые толки. В деревне рассказывали, как у владельца Белторпа фермера Блейза какие-то злоумышленники подожгли скирду; хлевы его вспыхнули, и сам он едва не сгорел заживо, пытаясь спасти скотину, которой немало погибло в огне.

В Рейнеме же люди наперебой рассказывали о привидении, которое мисс Клара своими глазами видела в левом крыле замка – это была фигура женщины, одетой в глубокий траур; на лбу у нее был шрам, а на груди окровавленный платок, и на нее было страшно смотреть; не удивительно, что девочка до смерти перепугалась и лежала без чувств до тех пор, пока не приехали вызванные из Лондона врачи. Разнесся также слух, что все слуги замка пригрозили, что сразу же возьмут расчет, и для того чтобы успокоить их, сэр Остин, как истый джентльмен, обещал снести до основания левое крыло дома; ведь весь Лоберн был убежден, что ни один порядочный человек не согласится жить в доме с привидениями.

На этот раз в распространившихся слухах было больше правды, чем то бывало обычно. Бедная девочка Клара действительно заболела, а бедствие, постигшее фермера Блейза, у которого спалили скирду, тоже было не слишком преувеличено. Сэр Остин приказал подробно донести ему о случившемся за завтраком и с такой тщательностью расспрашивал о потерях, которые понес фермер, что грузный Бенсон отправился сам на место происшествия. Он вернулся и, последовав коварному совету Адриена, написал по всем правилам донесение о случившейся катастрофе, в котором фигурировали даже штаны фермера и наложенные на некую часть его тела повязки. Читая все это, сэр Остин даже не улыбнулся. Он воспользовался присутствием мальчиков и прочел им полученный отчет вслух; они приняли все совершенно спокойно, словно речь шла о самом обыкновенном происшествии, о каком узнают из газет; и только когда дело дошло до пострадавших от огня предметов одежды и того непривычного и прискорбного положения, в котором очутился лежавший в постели фермер Блейз, мастер Риптон принялся отчаянно чихать, а Ричард закусил губу, но все равно не мог удержаться от смеха, к которому присоединился и Риптон, не думая о том, что этим смехом они себя выдают.

– Надеюсь, ты сочувствуешь этому бедняге, – строго сказал сэр Остин, обращаясь к сыну. Никаких признаков сочувствия он, однако, в нем не увидел.

Сэру Остину было нелегко говорить с наследником Рейнема так, как прежде, после того как он узнал, что тот был соучастником поджога, и он решил, что совершено это без всякой причины, а просто из озорства. Однако он был убежден, что должен поступать именно так, для того чтобы мальчик в конце концов осудил себя сам. К тому же, надо сказать, баронету в какой-то мере льстило то, что ему удалось проведать тайну сына. Это позволяло ему не только действовать, как Провидение, но в известной степени и вообще уподобиться ему; он получал возможность наблюдать за тем, как ведут себя человеческие существа во мраке и даже направлять их движения. Поэтому он старался вести себя с сыном как обычно, и Ричарду, который не заметил в отце ни малейшей перемены, и в голову не могло прийти, что его в чем-то подозревают.

С Адриеном мальчику было гораздо труднее. Тот не был ни охотником, ни рыболовом. Он не делал никаких сознательных усилий, чтобы дать выход инстинкту разрушения или как там его ни называть, заложенному в природе человека; поэтому двум попавшим ему в руки провинившимся мальчикам не приходилось рассчитывать, что он проявит к ним милосердие и ласку; Ричард и Риптон расплачивались теперь за множество форелей и куропаток, которых он пощадил. Какое-нибудь случайно брошенное слово или замечание Адриена вгоняло Риптона в жар: ему начинало казаться, что разоблачение неизбежно. Он был как рыба, в жабрах у которой сидит крючок, неведомо как туда угодивший, ибо она не клюнула; в какие бы глубины он ни нырял, он не мог избавиться от ощущения, что некая сила непрестанно выталкивает его на поверхность, где все станет явным, и всю неотвратимость этого он ощутил, как только зазвонили к обеду. За столом только и было разговору, что о фермере Блейзе. Стоило ему прерваться, как Адриен снова возвращался к тому же, и ласка, с которой он обращался к Риптону, походила на чувство, которое охотник испытывает к дичи, которая признала его превосходство и появляется для того, чтобы в этом убедился весь мир. Сэр Остин понял эту игру и восхищался проницательностью Адриена. Но он видел, что надо обуздать ретивого обвинителя, ибо скрытое следствие, которое тот вел в отношении Ричарда, становилось уже опасным. Ричард тоже был рыбой, в жабрах у которой застрял крючок, но, должно быть, как щука, умудрился жить в других водах, где были старые пни и черные корни, за которыми можно было укрыться и не дать себя ни вытащить одним рывком, ни вкрадчиво выманить. Иначе говоря, по некоторым признакам можно было заключить, что Ричард склонен прибегнуть к спасительной лжи.

– Ты знаешь эти места, милый мой мальчик, – заметил Адриен. – Скажи мне, как, по-твоему: легко ли пробраться к скирде так, чтобы тебя никто не заметил? Я слышал, что подозрение падает на одного из работников, которых фермер прогнал.

– Говорю тебе, не знаю я этих мест, – угрюмо ответил Ричард.

– Не знаешь? – Адриен со всей учтивостью изобразил на своем лице удивление. – Насколько я понял из слов мастера Томсона, вы с ним были там как раз вчера.

Обрадованный тем, что может сказать правду, Риптон поспешил заверить Адриена, что он этого не говорил.

– Не говорил?.. На славу поохотились, молодые люди, не правда ли?

– Ну да! – пробормотали несчастные жертвы, краснея от того, что слова, которые Адриен растягивал, подражая этим деревенской речи, живо напомнили им слова фермера Блейза.

– К тому же, разве вас не было этой ночью в числе огнепоклонников? – настаивал Адриен. – Я слышал, что есть страны, где принято охотиться по ночам и загонять дичь при свете факелов. Должно быть, это красивое зрелище. Право же, в этой глуши скучно было бы жить; тут только и радости, что с кем-нибудь повздорить да кого-нибудь на пари подпалить.

– На пари подпалить! – рассмеялся Ричард, вызвав этим замечанием недовольство и явную тревогу своего друга. – Уж не намекаешь ли ты на Рипа?

– Чтобы мастер Томсон подпалил ригу? Да я бы с тем же успехом мог заподозрить и тебя, мой милый. Вы же понимаете, молодые люди, что это дело не шуточное, не правда ли? В этих краях, как вы знаете, испокон веку законы на стороне землевладельца. Кстати, – продолжал Адриен, делая вид, что хочет перевести разговор на другой предмет, – вчера вот во время ваших странствий по лесу вы повстречали двух прохожих, двух волхвов. Так знайте же, доведись мне быть здешним судьей, мои подозрения скорее всего пали бы как раз на эту пару. Помнится, вы говорили, что это были жестянщик и пахарь. Нет? Так значит два пахаря.

– Скорее уж два жестянщика, – сказал Ричард.

– Ах, так вам хочется исключить из этого дела пахаря, но ведь его же выгнали с фермы. – Адриен пристально посмотрел на Риптона, и тот смущенно пробормотал, что действительно, так оно и было.

– Так кого же все-таки, жестянщика или пахаря?

– Паха… – простосердечный Риптон огляделся вокруг, словно для того, чтобы сообразить, когда он сможет вставить в этот разговор толику правды, и, прочтя в глазах Ричарда осуждение, проглотил остаток сорвавшегося с его уст слова.

– Пахаря! – весело подхватил Адриен. – Итак, у нас уже есть пахарь, которого выгнали с фермы. Оказывается, стоило только его выгнать, и скирду спалили. Ее подожгли из мести, а выгнанный пахарь – существо мстительное. Сожженная скирда и уволенный пахарь – тут само собой напрашивается сопоставление. Теперь, когда мы установили мотив, остается только доказать, что сообщниками они стали именно в этот час, и нашего пахаря спровадят на каторгу.

– А разве за поджог скирды грозит каторга? – испуганно спросил Риптон.

– Прежде всего человеку обреют голову, – торжественно провозгласил Адриен. – Потом наденут наручники. Посадят на черствый плесневелый хлеб и на корки сыра. На работу придется ходить человек по двадцать или по тридцать, прикованными к одной цепи. В знак того, что он каторжник, на спине его будет выжжена огромная буква «К». Единственным чтением, и только для тех, кто будет примерно себя вести и этого заслужит, будут богословские книги. Подумайте только о том, какая доля ждет этого несчастного! И все это расплата за месть! А ты знаешь, как его зовут?

– Откуда мне это знать? – спросил Ричард, стараясь принять недоумевающий вид, что, однако, плохо ему удавалось.

Сэр Остин заметил, что скоро, должно быть, все прояснится, и Адриен понял, что не должен его разубеждать, немного при этом удивляясь, что баронет не хочет видеть того, что уже не вызывает ни малейших сомнений. Разумеется, сам он ему ничего не скажет – ведь это может погубить все его дальнейшее влияние на Ричарда; и вместе с тем ему хотелось, чтобы всю его преданность и проницательность сразу же оценили по достоинству. Пообедав, мальчики поднялись из-за стола и долго совещались, после чего окончательно определили для себя линию поведения: они будут оба громко выражать свое сочувствие фермеру Блейзу и постараются выглядеть так, как все остальные, насколько это вообще возможно для двух юных злоумышленников, один из которых уже ощущал у себя на спине огромную букву «К», отлучавшую его навеки от человечества и яростно пожиравшую его, как орел – Прометея. Адриен принял их новую тактику с надлежащим вниманием и дал им высказать до конца все слова сочувствия фермеру Блейзу. Что бы они ни делали, они уже у него на крючке. Хлыст фермера заставил их корчиться от физической боли; но все это были пустяки в сравнении с теми душевными корчами, какие заставил их теперь испытывать своими хитрыми расспросами Адриен. Риптон очень скоро оказался трусом, а Ричард – лжецом, стоило только наутро Остину Вентворту вернуться из Пуэр Холла с сообщением, что некто Томас Бейквел, пахарь, арестован по подозрению в поджоге, посажен в тюрьму и должен будет ждать, пока судья сэр Майлз Пепуорт соизволит заняться его делом. Сообщая эти устрашающие известия, Остин не сводил с Ричарда глаз. Наследник Рейнема с невозмутимым спокойствием встретил этот пристальный взгляд, и у него еще хватило присутствия духа не обернуться в эту минуту в сторону Риптона.

ГЛАВА VI
Юношеские ухищрения

Как только мальчикам представилась возможность уйти, они устремились в темный угол парка и принялись обсуждать вдвоем отчаянное положение, в которое они попали.

– Что же нам теперь делать? – спросил Риптон у своего вожака.

Охваченному огненным кольцом скорпиону[18]18
  Имеется в виду поверье, будто скорпион, окруженный огнем, сам себя жалит и убивает.


[Закрыть] вряд ли было труднее, чем бедному Риптону, когда занявшееся не без его участия пламя охватило его и кольцо все сужалось и сужалось.

– Есть только один выход, – сказал Ричард, остановившись и решительно скрестив на груди руки.

Товарищ его принялся настойчиво допытываться, какой же это выход он имеет в виду.

Ричард впился глазами в камушек и ответил:

– Мы должны вызволить этого парня из тюрьмы.

Риптон посмотрел на своего вожака и в изумлении отпрянул:

– Милый мой Ричи, но как же нам это сделать?

Продолжая разглядывать камушек, Ричард ответил:

– Мы должны как-нибудь раздобыть для него напильник и веревку. Говорю тебе, все это можно устроить. Мне все равно, что мне за это будет. Я ничего не боюсь. Его надо освободить.

– Провалиться бы этому проклятому Блейзу! – вскричал Риптон, сняв свой берет и вытирая им покрывшийся потом лоб, и снова дал повод другу своему его упрекнуть.

– К черту старого Блейза. И ты еще смеешь думать, что я проговорился! Погляди-ка ты на себя. Мне за тебя просто стыдно. И ты еще смеешь говорить о Робин Гуде и о короле Ричарде[19]19
  В романе Вальтера Скотта «Айвенго» (1819) Робин Гуд во главе своих стрелков и король Ричард Львиное Сердце берут совместным приступом замок разбойничающих феодалов и освобождают заточенных там пленников.


[Закрыть]! А у самого нет ни капли отваги. Пойми же, ты каждую минуту только и делаешь, что нас выдаешь. Стоит только Реди заговорить, ты опять за свое. Я вижу, как тебя всего прошибает пот. Ты что, струсил? К тому же, ты то и дело себе противоречишь. Начинаешь с одного, а потом сбиваешься на другое. Послушай: мы должны все поставить на карту, чтобы освободить его из тюрьмы. Помни об этом! Постарайся не попадаться Адриену на глаза. И держись чего-нибудь одного.

После этих глубокомысленных наставлений юный вожак повел своего сообщника посмотреть тюрьму, где Том Бейквел все это время, сокрушаясь, думал о том, к чему привели ни с чем не сообразные распри, жертвой которых он оказался.

В Лоберне Остин Вентворт считался другом всех обездоленных; славу эту он приумножил еще до того, как обрел награду, которой один только господь может увенчать эту высшую добродетель. Миссис Бейквел, мать Тома, узнав, что сына ее посадили в тюрьму, кинулась утешить его и помочь, чем только могла; но это были все лишь вздохи, и слезы, и причитания. Все это только приводило в замешательство бедного Тома, который умолял оставить его в покое и не смотреть на него как на отъявленного злодея. На это его мать отвечала, что ему надо только собраться с духом, и истинный утешитель ему поможет.

– И хотя тот, кто придет к тебе, Том, джентльмен и никогда не оставляет бедных в беде, – говорила миссис Бейквел, – он к тому же еще настоящий христианин! И господь бог знает, что делает, когда посылает его к тебе, ибо и видеть его, и слышать – всегда благо.

Том был вовсе не расположен выслушивать поучения и даже рассердился, когда Остин вошел к нему в камеру, встретил его, как рассерженный пес. Однако по прошествии получаса он поразился тому, что мог так легко втянуться в откровенный разговор с джентльменом и христианином. Когда Остин поднялся, чтобы уйти, Том попросил позволения пожать ему руку.

– Передайте молодому господину в Абби, что я ничего не разболтаю. Это настоящий джентльмен, и он любого заставит поступить, как захочет. Это горячая голова. А я так просто осел! Что верно, то верно. Только я не доносчик. Так и скажите ему, сэр!

Вот почему Остин так пристально смотрел Ричарду в глаза, когда рассказывал новости в Рейнеме. Мальчик стеснялся Остина больше, нежели Адриена. Он не знал, почему это так, но он старался всячески увильнуть от встречи с ним с глазу на глаз, а столкнувшись с ним, тут же помрачнел. Остин был не так сообразителен, как Адриен: ему трудно было поставить себя на место другого, и он всякий раз говорил то, что думал, прямо, не прибегая к обинякам. И вместо того чтобы подойти к делу издалека и насторожить залгавшегося мальчика, он сказал:

– Том Бейквел просил передать, что доносить на тебя он не станет, – и тут же вышел.

Ричард повторил это обещание Риптону, который не мог удержаться и крикнул, что Том молодчина.

– Он не должен за это страдать, – сказал Ричард, упорно думая о том, как достать веревку потолще и напильник поострее.

– А твой кузен не проговорится? – нерешительно спросил Риптон.

– Это он-то? – Ричард презрительно усмехнулся. – Простой пахарь, и тот не соглашается стать доносчиком, а ты еще спрашиваешь, не пойдет ли на это мой родич.

В двадцатый раз Риптона упрекнули – и все в том же. Мальчики обследовали наружные стены тюрьмы и пришли к выводу, что побег Тома вполне осуществим, если тот не струсит и им удастся тем или иным способом передать ему веревку и напильник. Но для этого кто-то должен быть допущен к нему в камеру, а на кого же им положиться?

– Уговори своего кузена, – после долгих раздумий предложил Риптон.

Ричард улыбнулся и спросил, не Адриена ли он имеет в виду.

– Да нет же, – поспешил его заверить Риптон, – Остина.

Мысль эта приходила в голову и Ричарду.

– Давай сначала достанем веревку и напильник, – сказал он, и оба направились в Берсли купить необходимые орудия, которые помогли бы им бросить вызов Закону. В одной лавке Риптон купил напильник, а Ричард веревку – в другой, и проделали они все это с таким искусством и так хитро, что начисто исключили всяческую возможность их выследить. А для того, чтобы никто об этом не проведал, едва только они покинули Берсли и очутились в лесу, Ричард снял рубашку и обмотал веревку вокруг живота, ощутив потом все муки анахоретов и кающихся в грехах монахов, и все это – для того, чтобы соблюсти осторожность и обеспечить Тому успешный побег. Ночью, когда сын спал, сэр Остин заметил следы этой веревки у него на теле под откинувшейся ночной рубашкой.

Для них было тяжелым ударом, когда после тщательно продуманной подготовки и всех их бесконечных волнений Остин отказался исполнить то, о чем мальчики его горячо просили. Медлить было нельзя. Пройдет несколько дней, и несчастный Том должен будет предстать перед грозным Майлзом, и его непременно осудят, ибо по Лоберну уже ползли слухи о том, что вина его доказана и теперь ему не уйти от возмездия, а ярость фермера Блейза не знает границ. Снова и снова Ричард просил Остина уберечь его от бесчестия и помочь ему в его отчаянном положении. Тот в ответ только улыбался.

– Милый мой Ричи, – сказал он, – чтобы выйти из неприятного положения, есть два пути: один долгий, другой короткий. Когда ты испробуешь все окольные тропы и потерпишь неудачу, приходи ко мне, и я научу тебя, как надо действовать прямо.

Ричард был слишком поглощен мыслями о кружном пути, для того чтобы отнестись к этому совету серьезно, и, получив от Остина суровый отказ, только бессильно заскрежетал зубами.

В последнюю минуту вожак сообщил Риптону, что им все придется делать самим, на что тот, хоть и не очень охотно, но согласился.

Накануне того дня, когда Том должен был предстать перед судом, у старухи Бейквел было свидание с Остином, который сразу же направился в Рейнем и стал советоваться с Адриеном о том, как им следует поступить. Едва только мудрый юноша услышал о том, что придумали эти два сорванца, как он разразился гомерическим хохотом; а узнал он то, как они явились в лавчонку, которую держала старуха Бейквел, как покупали там чай, сахар, свечи и засахаренные фрукты до тех пор, пока все покупатели не разошлись; как тогда они поспешно увели ее в заднее помещение и как Ричард, распахнув рубашку, показал ей обмотанную вокруг тела веревку, Риптон же извлек из узенького кармана куртки напильник; как они потом объявили ошеломленной матери, что веревка и напильник, которые она видит, – не что иное, как орудия для освобождения ее сына; что на свете не существует другого способа его спасти, что они, мальчики, испробовали уже все, но – безуспешно; как после этого Ричард пытался уговорить старуху раздеться и обвить эту веревку вокруг тела, а Риптон употребил все свое красноречие, чтобы убедить ее спрятать напильник; как, когда она наотрез отказалась от веревки, мальчик все еще продолжал навязывать ей напильник.

– Нечего сказать, – заключила старуха Бейквел, – хорошо бы я отблагодарила сэра Майлза Пепуорта за его милостивое разрешение посетить сына в тюрьме, если бы ввергнула парня в искушение убежать от суда. Только, благодарение богу, – добавила она, – Том решительно отказался от напильника. А когда она сообщила об этом мастеру Ричарду, тот выругался так, как джентльменам не подобает ругаться.

– Мальчишки все равно что обезьяны! – воскликнул Адриен. – Это актеры, исполняющие всерьез самые бессмысленные фарсы, какие только существуют на свете. Да не приведется мне никогда быть там, где не будет мальчишек! Пара мальчишек, предоставленных самим себе, способна больше рассмешить, чем целая труппа заправских комедиантов. Да что там говорить, нет ведь такого искусства, которое могло бы сравниться с безыскусственностью самой природы. Обезьяну-то ведь сыграть невозможно. Все наши гримасы навевают одну только скуку. В них нет той прелестной непосредственности, которая есть у зверя. Ты только погляди на этих двоих! Подумай о том, сколько всего им приходится переживать за день. Они ведь прекрасно понимают, что я все знаю, и вместе с тем всякий раз умеют сохранить в моем присутствии невинный вид. Ты с грустью думаешь о том, чем окончится все это дело, Остин? Я тоже! Мне становится страшно при мысли, что занавес может опуститься. Вообще-то говоря, для Ричи все это очень полезно. Лучший из уроков – тот, который дает сама жизнь.

– Такой урок глубже всего западает в душу, – ответил Остин, – но пойдет ли он ему на пользу или на вред – еще вопрос.

Адриен развалился в кресле.

– Это будет для него первой крупицей опыта, выращенного стариком-временем плода, вкус которого так не нравится молодости. А ведь ее-то он только и питает! Опыт! Помнишь замечательное сравнение Кольриджа[20]20
  В сборнике «Застольные беседы» («Table-Talk») английского поэта-романтика Сэмюела Кольриджа (1772–1834) содержится следующее сравнение: «У большинства людей опыт подобен кормовым огням корабля, которые освещают лишь пройденный путь».


[Закрыть]? Поздние сожаления? Ну, разумеется, всякая мудрость исполнена сожалений. Вот почему, друг мой, мудрецы так привержены музе Смеха. Если бы они занимались одними только высокими материями, они бы погибли. Что ни вечер, ты непременно встречаешь больших поэтов, проникновенных философов; они улыбаются, видя освещенные желтыми огнями, искривленные гримасами говорящие маски. Почему такое бывает? Да по той простой причине, что дома у них темно. Театр – это любимое развлечение для высоких умов. Потому-то он сейчас и в загоне. Мы живем в век ползучих мелких душонок, мой милый Остин! Как мне ненавистны все эти ханжеские разглагольствования о том, что это Век Труда – со всеми вашими Мортонами и пасторами Бронли; все вы отъявленные радикалы и низменные материалисты. Помнишь, как Дайпер Сендо говорит о вашем Веке Труда? Вот послушай:

 
Наш Век – погрязший в мелочах
И в умствованьях нудных!
Наш Век – шипящий с пивом чан
Средь сутолоки людной.
 
 
Он сердцем сух, но сколько в нем
Благих посулов блуда!
Кривлянье, ханжество, вранье
И спесь невесть откуда.
 
 
На скакуне железном[21]21
  Скакун железный – паровоз.


[Закрыть] взвит,
Он на краю обрыва
Кичиться Силой норовит,
А Сильным – льстит трусливо.
 
 
Век квакеров[22]22
  Квакеры – протестантская религиозная секта, этические правила которой предписывают абсолютную честность, скромность, аскетизм. В XIX в. секта имела распространение среди британских промышленников. В «Капитале» К. Маркс рисует образ квакера, который, будучи привлечен к суду за то, что заставлял детей работать по 20 часов в сутки, отказывается давать присягу на Библии, считая это богохульством.


[Закрыть], в мирской пыли
Зачатых от Маммоны.
Безумью Гамлета внемли!
Зри чистогана троны!
 
 
И Завтра – в чаще ивняка,
В водоворотном шуме —
Офелией сквозь все века
Грядет, ополоумев.
 

Пробурчав: «Пусть твой пастор Бронли и держит за это ответ!», Адриен заложил ногу за ногу и улыбнулся. Вопрос о том, куда идет Век, был у них с Остином постоянным предметом спора.

– Мой пастор Бронли, как ты его называешь, на этот вопрос уже ответил, – сказал Остин. – Не уповать на лучшее, отчего, может быть, на радость тебе, и в самом деле Век сошел бы с ума, но делать это лучше. И он ответил и ответит твоему Дайперу Сендо, превзойдя его и в стихах так же, как он превзошел его в жизни.

– Тебе никак не понять всей глубины мысли Сендо. Вдумайся только в эти слова: «Офелией сквозь все века!» Разве Бронли, подобно десятку других властителей дум – кажется, именно так вы их называете, – не есть как раз тот самый метафизический Гамлет, который ввергает ее в безумие? Ей, несчастной, хочется стать его женой и рожать веселых деток, а милорд, ее возлюбленный, вопрошает бесконечность и обращает высокопарные слова свои к непостижимому.

– Семейную жизнь и веселых деток она получила бы вдосталь, если бы законы издавал Бронли, – со смехом сказал Остин. – Тебе просто надо с ним познакомиться. Скоро он приедет в Пуэр Холл, и ты увидишь, что такое человек нашего Века. Ну, а сейчас, прошу тебя, посоветуй, что мне делать с этими мальчишками.

– Ох, уж мне эти мальчишки! – Адриен только махнул рукой. – Так выходит, на мальчишках та же печать Века, что и на взрослых? Или нет? В таком случае, мальчишки лучше, чем мужчины: они – те же самые во все времена. Подумай только, Остин, они, оказывается, читали «Побег» Латюда[23]23
  Французский военный инженер Анри де Латюд (1725–1805) за время своего тридцатилетнего заточения трижды совершал побеги из самых крепких тюремных замков, в том числе из Бастилии, о чем рассказал в мемуарах, а также в отдельной брошюре.


[Закрыть]. Я нашел эту книгу в комнате Ричи раскрытой, а под ней другая, с рассказом о Джонатане Уайлде[24]24
  Уайлд Джонатан (1682–1725) – предводитель воровской шайки, скупщик краденого и полицейский осведомитель. Мальчики читали, вероятно, повесть английского писателя Генри Филдинга (1707–1754) «Жизнь покойного Джонатана Уайлда Великого» (1743), в которой «деяния» преступника служили материалом для политической сатиры. Другие жизнеописания Уайлда были к тому времени, когда происходит действие романа, основательно забыты.


[Закрыть]. Джонатан Уайлд умел хранить секреты своего ремесла и ничем с ними не поделился. И вот теперь они собираются сделать из мастера Тома Бейквела – Латюда. Он будет бастильским Бейквелом, хочет он этого или нет. Ну и пусть. Дайте жеребятам побегать на воле! Тут уж ничего не поделаешь.

Остается только наблюдать, иначе мы можем испортить всю игру.

Адриен всегда любил подкармливать капризного зверя, имя которому нетерпение, шутками – не очень-то подходящей пищей; даже Остину, терпеливейшему из людей, и то становилось трудно совладать с собою.

– Ты говоришь так, как будто Время принадлежит тебе одному, Адриен. В нашем распоряжении считанные часы. Шутки в сторону, надо заниматься делом. Сейчас ведь решается судьба мальчика.

– Решается судьба каждого из нас, милый мой Остин! – позевывая, протянул эпикуреец.

– Да, но мальчика этого поручили нам, в первую очередь тебе.

– Пока еще нет! Пока еще нет! – лениво протянул Адриен. – Когда он попадет в мои руки, я сумею его приструнить, со всеми неприятностями будет покончено. По песику – ошейник! Жеребенку – узда! Я ни за что не отвечаю сейчас.

– Если ты так думаешь, то не попал бы он в твои руки совсем другим.

– Я принимаю своего юного принца таким, каков он есть, друг мой: будь он Юлианом или Каракаллой, Константином или Нероном[25]25
  Римские императоры Юлиан Отступник (331–363, прав. 361–363) и Константин I Великий (280?—337, прав. 306–337) упоминаются здесь как просвещенные правители, рассудительные, благоразумные, мягкого характера; в противоположении им Каракалла (188–217, прав. 211–217) и Нерон (37–68, прав. 54–68) – как неукротимые в жестокости и нравственной распущенности деспоты. Нерон поджег Рим и, любуясь грандиозным пожаром, пел и аккомпанировал себе на лире. Для цинического миросозерцания Адриена характерно, что на одной стороне противопоставления он помещает и Константина, возведшего христианство в ранг государственной религии, и Юлиана, восстановившего в правах язычество.


[Закрыть]. И если ему предстоит играть какую-то роль при пожаре, он сыграет ее хорошо, если же ему надлежит быть упрямым отступником, то он по крайней мере приобретет знание логики и людей и привычку молиться.

– Так, значит, ты предоставляешь делать все мне одному, – сказал Остин, вставая.

– Ничем тебе не мешая! – плавным движением руки Адриен дал понять, что он готов уступить и уйти. – Я уверен, что ты не станешь причинять ему никакого вреда, и еще больше уверен, что и не можешь. И попомни мои провидческие слова: что бы там ни было, от старика Блейза надобно откупиться. Это сразу же решит исход дела. Должно быть, придется мне все-таки сегодня вечером отправиться к судье и обговорить все это самому. Нельзя допускать, чтобы этого несчастного осудили, хотя, вообще-то говоря, нелепо же думать, что зачинщиком оказался мальчишка.

Остин взглянул на мудрого юношу, томного и самодовольного, и то немногое, что он знал о людях, в достаточной степени убеждало его, что он может говорить целую вечность, но тут его все равно не поймут. Уши его кузена были забиты его собственной мудростью, и другого он ничего не слышал. Ясно было, что он боится только одного – правосудия.

Когда он уже уходил, Адриен вдруг его окликнул:

– Послушай, Остин! Полно, нечего волноваться! Всегда-то ты смотришь на вещи мрачно. Кое-что я все-таки сделал. Неважно, что. Если ты поедешь в Белторп, то будь там учтив, но не принимай похоронный вид. Помнишь, какую тактику применил Сципион Африканский против пунических слонов[26]26
  В решающем сражении 2-й Пунической войны (202 до н. э.) римское войско по приказанию полководца Публия Корнелия Сципиона Африканского Старшего (ок. 235 – ок. 183) издало в начале битвы неожиданный громкий крик, так перепугавший боевых слонов противника, что большинство из них ринулось назад и смяло ряды карфагенян. Перед остальными слонами римляне расступились и, пропустив их в проход, забросали с боков стрелами, так что, обезумев от боли, животные тоже бросились на свое войско.


[Закрыть]? Так знай, говорю тебе по секрету, я повернул слонов мистера Блейза вспять. Если они вдруг нападут, то это будет ложным выпадом и прорвет его сомкнутые ряды! Ты меня понял. Нет? Ну и не надо. Только пусть никто не говорит, что я сижу сложа руки. Если мне и надо будет с ним повидаться, то я пойду туда убежденный, что мы не станем плясать по его указке.

Мудрый юноша зевнул и протянул руку, чтобы схватить первую попавшуюся книгу. Остин отправился на поиски Ричарда.