Текст книги "История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8"

– Я последую внушению того же ангела, что вас послал сюда.

После его ухода, у меня не было желания смеяться. Разум говорил мне пренебречь всеми этими детскими сказками, и, разумеется, никуда не ходить, но присущее мне в глубине души суеверие помешало прислушаться к голосу разума. Добавим к этому, что капуцин мне понравился. У него был вид честный и порядочный. Он убедил меня, и мне показалось глупо поступить против предчувствия. Я вдруг решился, взял маленькую бумажку, на которой написал имена, что он мне назвал, положил в карман верные пистолеты и отправился в то место, сказав Клермону идти меня ждать на той площади, куда я направился. На всякий случай.

Все произошло, как мне описал капуцин. Некрасивая старая женщина приободрилась при виде двух цехинов и заперла свою дверь на задвижку. Она сказала мне, смеясь, что знает, что я влюблен, и что это моя ошибка, если я не счастлив. Но она даст мне средство. При этих словах я понял, что нахожусь у колдуньи. Бонтам в Париже говорила со мной в том же стиле. Но когда я сказал, что не выйду из ее комнаты без бутылочки и всего, что к ней относится, ее физиономия стала ужасной, и она задрожала, когда я помешал ей встать, держа в руке ножик. Когда, наконец, я сказал ей, что дам ей вдвое больше денег, чем она потеряет, отдав мне то, что я хочу, я увидел, что она успокоилась. Она сказала, что теряет шесть цехинов, но что я охотно заплачу ей двенадцать, когда все увижу, так как сейчас она узнала, кто я такой. Я спросил у нее, кто я, и она удивила меня, назвав мое имя. Я счел своим долгом достать из кошелька двенадцать цехинов, и старуха, увидев их, смягчилась и прослезилась. Она заверила меня, что не собиралась меня умертвить, но сделать влюбленным и несчастным.

– Объясните мне это.

– Идите за мной.

Я, удивленный, вхожу с ней в кабинет, где вижу тысячу вещей непонятного вида и назначения. Склянки, камни, металлы, минералы, маленькие и большие инструменты, клещи, печи, куски угля, бесформенные статуи и бог знает что еще.

– Вот, – говорит она, – ваша бутылочка.

– Что там внутри?

– Ваша кровь, смешанная с кровью графини, как вы можете прочитать на этом листочке.

В этот момент я понял, откуда все исходит, и сегодня я удивляюсь, что не разразился тогда громким смехом. Вместо смеха, мои волосы встали дыбом и я почувствовал, что меня прошиб холодный пот.

– Что вы собирались делать с этой кровью?

– Я навела бы на вас порчу.

– Что вы называете навести порчу? Как? Я вас не понимаю.

– Вы сейчас увидите.

Я был в растерянности; но сцена мгновенно переменилась. Ведьма открыла коробку в локоть длиной, и я увидел статую из воска, лежащую на спине и обнаженную; я прочел на ней мое имя и, хотя и плохо выполненные, я узнал мои черты и увидел на перевязи на шее статуи мой крест. Симулякр напоминал чудовищный Приап теми частями, что характеризуют это божество. При этом слишком комическом виде меня одолел глупый смех, и я прыгнул в кресло, задержав дыхание.

– Вы смеетесь? – говорит колдунья. Горе вам, если я смочу вас этими кровями, согласно моей науке! Еще большее горе, если я затем предам огню ваш портрет, что вы здесь видите.

– Это все?

– Да. Все это мое, вот ваши двенадцать дукатов. Разожгите мне теперь огонь, так как я хочу расплавить статую, а относительно этой крови, позвольте, я ее выброшу в окно.

Все было так и сделано. Старуха, которая боялась, что я заберу это все с собой, сказала, что я добр как ангел, и, целуя мне руку, просила ее простить и никому не говорить о том, что было между нами. Я пообещал ей, что сама графиня никогда ничего не узнает. Что меня поразило, это то, что мерзкая колдунья сказала, что если я пообещаю ей еще двенадцать цехинов, она сделает так, что графиня обезумеет от любви ко мне. Я поблагодарил и оставил ее, посоветовав бросить свое подлое ремесло, которое приведет к тому, что ее сожгут заживо.

Я увидел на площади Клермона и сказал ему возвращаться домой. Несмотря на все золото, что мне стоило это бесчестное дело, я не жалел, что все узнал, и что последовал совету доброго капуцина, который честно полагал, что я пропал. Он должен был узнать о деле на исповеди от той особы, что отнесла кровь колдунье. Такие чудеса происходят частенько в римской католической религии при устной исповеди.

Твердо решившись никогда не показывать графине, что я раскрыл ее ужасное преступление, я, наоборот, склонился к тому, чтобы вести себя с ней так, чтобы ее успокоить и заставить забыть тяжкую несправедливость, которую я ей учинил. Я должен благодарить Провидение, что она подумала о колдовстве, потому что, без этого, она заплатила бы убийцам, которые вполне осуществили бы ее месть.

Придя к себе, я взял самую красивую из двух женских накидок, что у меня были, и пошел сделать ей подарок, поцеловав ей руку. Накидка была подбита горностаем. Она спросила меня, приняв ее с наилучшей благодарностью, по какому случаю я делаю ей столь красивый подарок. Я ответил, что я воображал, что она настолько обижена на меня, что договаривалась с наемниками о моем убийстве. Она ответила мне, краснея, что она не сошла с ума. Покидая ее, я видел, что она погрузилась в мрачные размышления. Однако, то ли потому, что она все забыла, то ли потому, что не нашла способа мне отомстить, у меня не было оснований ее опасаться во все оставшееся время моего пребывания в Милане. Граф вернулся из своего имения. Он сказал мне, что с началом поста мы непременно должны отправиться в поездку. Я дал ему слово, что поеду. Графиня сказала, что останется в Милане. Я отправился одеваться и думать о маскараде.

Глава VIII

Уникальный маскарад. Мои счастливые амуры с прекрасной маркизой К. Покинутая марсельянка; я становлюсь ее спасителем. Мой отъезд в С.-Анж.

Нуждаясь для своего плана в персонах, заслуживающих доверия, я подумал о двоих, в которых мог быть уверен без малейшего сомнения. Это были муж Зенобии, потому что я нуждался в портном, и сама Зенобия, которая должна была быть готова сделать все, что может оказаться необходимым для трех девиц, которых я хотел переодеть. Выйдя пешком, я направился к портному, которого заставил бросить всю работу, чтобы проводить меня к самому богатому старьевщику Милана. Этот старьевщик спросил, нужны ли мне старые одежды или все новое.

– У вас есть новое?

– Да, месье, мужское и женское.

– Найдите, прежде всего, красивую одежду из бархата, совсем новую, никому не известную, без золота и серебра, гладкую.

Он показал мне несколько, и я выбрал голубое платье, подбитое белым сатином. Он сказал мне цену, портной поторговался, и мы сошлись в цене. Это была одежда, которую я предназначил любовнику кузины.

– Найдите мне другую красивую одежду, для хорошо сложенного мужчины, на три дюйма ниже меня.

– Вот, желтого цвета, рытого бархата, подбитое сатином того же цвета.

– Я его откладываю. Запишите цену.

Это была одежда, которую я предназначил для офицера.

– Найдите мне два женских платья, с юбками, новые. Эти дамы очень хорошо сложены, шести дюймов ниже меня.

– Вот, два зимних платья разного вида, но оба замечательные.

– Мне нравится. Запишите цену и отложите.

Одно из этих платьев было из сатина цвета пламени, другое – из шелковых очесов, лилового цвета. Кузины были одного роста. Затем я спросил у него платье для любовницы офицера, на два дюйма меньше ростом, чем кузины, и он дал мне одно, в полоску. Я спросил у него тонких рубашек, и он показал мне батистовые, мужские и женские. Я купил две мужских и три женских, обшитых прекрасными кружевами. Я купил также прекрасные батистовые платки и куски ткани, по пол-локтя, из бархата различных расцветок, сатина и шелка. Я заплатил ему около двухсот дукатов золотом за все, но при условии, что если кто-то захочет узнать, что я все это купил у него, и я дознаюсь, что это выяснилось от него, он должен будет вернуть мне все мои деньги и забрать обратно весь свой товар, в каком бы состоянии он ни был. Он подписался под этим условием, портной все принял и пошел отнести все это, вместе со мной, в меблированные апартаменты, что я снял. Пригрозив, что убью его, если он кому-то поведает о работе, которую я ему поручил, я заперся с ним в комнате, разложил на столе мужские одежды и, достав из кармана нож, стал проделывать там дыры, затем, вставляя туда пальцы, раздирать, – два-три дюйма туда, сюда, – штаны, куртки, одежду, подкладку, не имея силы сдержать смех при виде портного, бледного и трясущегося, который решил, что я сошел с ума, и боялся, что я перережу ему горло.

Нанеся на два комплекта одежды до шестидесяти ранений, все в том же духе, я выложил перед портным все бархатные платки и куски батиста, что я купил, двадцати различных качеств.

– Вам нужно будет напрячь свое искусство, чтобы восстановить эти одежды, кое-как обшивая прорванные места и пришивая самым случайным образом или так, как вам захочется, эти разрозненные куски. Вы видите, что у вас много работы. Я велю приготовить вам еду в другой комнате, и вы не выйдете отсюда, пока ваша работа не будет закончена. Я пришлю вашу жену; у нее тоже будет работа, и она будет спать здесь с вами.

– И вы хотите, чтобы порезали на куски также и эти три прекрасные платья?

– Разумеется.

– Это убийство. Моя жена будет плакать.

Перед тем, как пойти за Зенобией, я купил пять пар шелковых белых чулок, мужских и женских перчаток, две шляпы из самого тонкого велюра, мужские карикатурные маски и три женские, с красивыми натуральными физиономиями, но серьезными. Я купил также фарфоровые тарелки. Я сложил это все на портшез, усадил туда Зенобию и отвел ее к кондитеру.

Я застал ее мужа за работой по подбору кусков для заделывания отверстий. Зенобия была сбита с толку, ибо, когда увидела меня кромсающим женские одежды так же, как я проделал с мужскими, она всерьез испугалась. Муж ее ободрил, и когда она поняла мое намерение, она согласилась, что я, возможно, в своем уме, несмотря на странную идею, пришедшую мне в голову. Зенобия обогатила мою идею, когда я сказал, чтобы она уменьшила эти платья, так, чтобы дамы, что их наденут, вызывали еще большую любовь, чем обычно. Зенобия разорвала их на шее, у плеч, и надорвала юбки так, что стало видно рубашку и ноги более чем на половину голени. Я оставил их работать, велев их кормить, заходя три или четыре раза в день, чтобы посмотреть их работу, и выходя каждый раз все более довольным. Работа была окончена только в субботу после обеда. Я отпустил мужа, дав ему шесть цехинов, но оставил Зенобию, так как она должна была понадобиться девицам… Я позаботился доставить в комнату пудру, помады, гребни и все, что может понадобиться девицам комильфо. Я позаботился также о наличии шнуров и лент.

Назавтра, в пять часов, я застал игру в полном разгаре и, не видя девиц, зашел к тетушке, где они находились. Они сказали мне, что не играют, так как г-ну Барбаро слишком везет.

– Но мой брат выигрывает, – говорит м-ль К.

Когда тетя вышла, они спросили у меня, сказал ли мне лейтенант, что у него есть еще другая девушка, и я заверил их, что они все останутся довольны, но не более, чем я. Я сказал, что мне надо поговорить с лейтенантом завтра утром.

– Скажите нам, как мы будем замаскированы.

– Как вы мне и приказали. Я ничего вам не скажу сверх этого. Разве вы не сказали, что хотите быть уверены, что останетесь неузнаны? Вас не узнают.

– Но как мы будем одеты?

– Вы застанете всех врасплох, вызовете всеобщее любопытство. Образуете свой кружок с начала и до конца бала. Но не спрашивайте меня, как, потому что я хочу насладиться вашим удивлением. Театральные эффекты – это моя страсть. Вы узнаете все не ранее чем после ужина.

– Вы хотите, чтобы мы поужинали?

– Если вам угодно. Я большой объедала, и надеюсь, что вы не будете столь жестоки, чтобы заставить меня есть в одиночестве.

– Нет, разумеется, если это доставит вам удовольствие. Мы поедим еще раз после обеда. Я боюсь только, что вы из-за нас понесете большие расходы.

– Это пустое. Покидая Милан, я буду поздравлять себя, что вкусил удовольствия в компании двух самых очаровательных девиц этого города.

– Как отнеслась к вам фортуна?

– Каркано выиграл у меня двести цехинов за день.

– Но вы выиграли у него в другой день две тысячи.

– Однако, я в проигрыше.

– Вы выиграете у него в воскресенье.

– Вы хотите, чтобы я дал вам этот спектакль?

– Это доставило бы мне удовольствие. Мой брат сказал, что вы не хотите быть там с нами.

– Нет. Потому что меня узнают. Мне, однако, сказали, что персона, которая будет с вами, похожа на меня.

– Действительно, так, – сказала кузина, – за исключением лица, так как он блондин.

– Ему повезло. Блондины побеждают брюнетов.

– Не всегда, – говорит сестра. Вы вполне можете нам сказать, если вы оденете нас мужчинами.

– Ну нет! Я об этом даже не думаю. Я не перенесу, чтобы красивая девушка одевалась мужчиной.

– Это странно. Скажите, почему.

– С удовольствием. Если девушка, одетая мужчиной, кажется действительно мужчиной, она не в моем вкусе, потому что я вижу, что она не имеет того очарования, что должно быть присуще женщине, формы которой должны бы отличаться от свойственных красивому мужчине.

– А если эта девушка, одетая мужчиной, показывает вам, что ее красота такова же, какой вы ожидаете в красивой женщине?

– В таком случае мне досадно, что она лишает меня иллюзии, потому что мне нравится смотреть только на лицо и воображать себе остальное.

– Но зачастую воображение обманывает.

– Я согласен с этим. Я всегда влюбляюсь в лицо, готовый извинить все остальное, если удостаиваюсь милости его увидеть. Вы смеетесь.

– Я смеюсь той энергии, которую вы придаете вашему рассуждению.

– А вам нравится наряжаться мужчиной?

– Ох, ох! Я ждала, что вы зададите этот вопрос. После всего, что вы сказали, мы не можем вам ответить.

Поддержав с ними беседу добрых два часа, я оставил их и отправился к пирожнику, затем в оперу, затем – терять мои деньги, затем – ужинать с графиней, которая была мила, к которой, однако, при виде, что я не посягаю на ее комнату, вернулось дурное настроение. В субботу утром я сказал офицеру, что у меня к нему есть одно поручение, но что оно должно быть исполнено буквально, и что я должен быть в этом заранее уверен.

– У вас должна стоять во дворе коляска, запряженная четверней, которая, как только вы все пятеро в нее сядете, умчит вас во весь опор к городским воротам Милана, где вы пересядете в другую, что доставит вас к дверям некоего дома, где я вас буду ждать, и где вы переоденетесь, чтобы вернуться к себе, так, чтобы никто вас не видел. Та же коляска с четверкой лошадей должна исчезнуть, как только вы сойдете. Вы вернетесь к себе в портшезе. Я уверен, что на балу вы произведете такой эффект, что захотят вас узнать, чего бы это не стоило.

– Я даю вам слово, что ваше поручение будет исполнено в точности. Тот, кто им займется, будет мой друг, маркиз Ф., которому не терпится с вами познакомиться.

– Итак, я жду вас завтра в семь часов в доме, что вы знаете. Вы явитесь все в портшезах, и в портшезах же отправитесь на бал. Карета четверкой нужна вам только, чтобы скрыться. Обратите внимание, чтобы кучер был незнакомый; вам не нужен никакой слуга.

Я дал ему ключ от ложи, где они могли бы отдыхать в свое удовольствие. Что касается меня, я решил одеться Пьеро. Нет другой маски, которая лучше бы меняла внешность, потому что она прячет все, не давая возможности разглядеть даже цвет кожи. Читатель может вспомнить, что случилось со мной десять лет назад, когда я был одет в маску Пьеро. Портной нашел мне одеяние, которое я положил вместе с другими и, имея тысячу цехинов в двух кошельках, я в половине седьмого оказался у пирожника, где нашел приборы, приготовленные для ужина, еще прежде, чем прибыла вся компания. Я запер Зенобию в комнате, где было все необходимое для маскарада.

Ровно в семь часов я увидел компанию и был рад узнать маркиза Ф., готового ко всему. Он был красив, молод и богат, очень влюблен в кузину, которой целовал с большим уважением руку. Любовница лейтенанта была сущая игрушка; она была без ума от него.

Поскольку известно было, что я не хочу показывать им маски до ужина, мы сразу сели за стол и получили изысканный ужин, все было великолепным. Маркиз и не знал, что существует такой кулинар. Когда мы были в состоянии подняться, я сделал им маленькое вступление.

– Ваш маскарад, – сказал я им, – потому что я не хочу находиться с вами, представляет пятерых нищих, двух мужчин и трех женщин. У вас в руках у каждого будет тарелка, как бы для сбора милостыни, и вы будете, так одетые, прогуливаться все вместе на балу. Идемте со мной в эту комнату, и вы увидите одежды настоящих нищих.

Мое удовольствие было велико при виде отвращения всех пятерых при этом объявлении. Они следуют за мной, я открываю комнату, и они видят красавицу Зенобию, которая делает им реверанс, держась позади стола, на котором разложены превосходные наряды, превращенные в лохмотья.

– Вот, – говорю я кузинам, – ваши платья, и вот ваше, мадемуазель, немножко более короткое. Вот ваши рубашки, ваши платки, чулки, и вот ваш туалет, где вас причешут в нищих с помощью этой весьма покорной служанки. Вот ваши маски, физиономии которых не так прекрасны, как ваши, и вот три тарелки, на которые будут класть милостыню, которую вы будете просить; эти подвязки, что стоят су, покажут вашу бедность, если случится кому-то увидеть ваши ноги выше ступни, и эти чулки с дырками продемонстрируют, что у вас нет ни су, чтобы купить шелка, достаточного, чтобы их залатать. Эти бечевки будут у вас вместо пряжек, и мы проделаем дырки в ваших башмаках позади каблука. В этих перчатках также дыры, и, когда вы смените рубашки, вам прорежут там и тут кружева воротников.

Три девицы сразу увидели великолепие этого переодевания. Они видели красоту этих платьев, превращенных таким образом в лохмотья, и не смели сказать: «Очень жаль…».

– Идите посмотреть одежды ваших нищих. Вот они; я забыл проделать дыры в шляпах. Как вы это находите? Идите, мадемуазели, и закройте дверь, потому что вы должны переменить рубашки. Позвольте нам также переодеться.

Маркиз де Ф. был вне себя, представляя эффект, который должен был произвести этот маскарад, потому что нельзя было вообразить себе ничего более благородного. Это были превосходные одежды, совершенно новые, наскоро порванные и починенные до того комично, что это было само очарование. В полчаса мы все оделись. Чулки с дырами, башмаки, прорезанные наскоро, батистовые рубашки с манжетами из тонких кружев, наскоро прорванные, растрепанные волосы, маски, обозначающие отчаяние, и фарфоровые тарелки с наскоро обколотыми краями являли собой спектакль. Я в образе Пьеро был неузнаваем. Девицы одевались медленней из-за причесок. Их волосы были распущены во всю длину, так, чтобы они могли только идти. У м-ль К. они были до пол-ноги. Они открыли, наконец, дверь, и мы увидели все, что очаровательная Зенобия смогла нам представить самого интересного, и в то же время вполне приличного. Я выразил ей свое восхищение. Подолы платьев демонстрировали их ноги, белизна которых проглядывала сквозь большие дыры в чулках, рубашки, разорванные как раз под плохо зашитыми отверстиями в платьях, позволяли видеть небольшие участки их прекрасных грудей. Но волосы до-низу были триумфом м-ль К.

Я научил их, как они должны ходить, как держать голову, чтобы вызывать жалость, и как держать свои тонкие платки, чтобы демонстрировать нищету через свои дыры. Очарованным, вне себя от восторга, им не терпелось оказаться на балу, но я хотел оказаться там раньше их, чтобы насладиться зрелищем их появления. Я быстро надел свою маску Пьеро, сказав Зенобии идти отдыхать, потому что мы вернемся только на рассвете.

Я пришел на бал и, поскольку там было более двадцати Пьеро, никто на меня не смотрел. Пять минут спустя я увидел, что все бегут, чтобы увидеть прибывшие маски, и я занял место, откуда было все хорошо видно. Маркиз шел с кузинами. Их проход, медленный и вызывающий жалость, привлек внимание. М-ль К., в своем атласном платье цвета пламени, всем в разрезах, и со своими волосами, которые покрывали ее всю, вызвала тишину. Толпа заговорила лишь через четверть часа. «Какой маскарад! Какой маскарад! Кто они, кто они? Я ничего не знаю. Я узнаю». Меня наполнил радостью их проход.

Заиграл оркестр. Три маски в домино предстали перед моими нищими, чтобы пригласить их танцевать менуэт; но, показав свои порванные башмаки, те отказались. Это мне очень понравилось. Проследив за ними по всему балу, более часа, радуясь, что мой маскарад удался, и уверившись, что всеобщее любопытство все возрастает, я направился повидать Каркано, у которого шла большая игра. Человек в маске-бауте и накидке по-венециански понтировал с одной картой и взял пятьдесят цехинов на пароли и, по-моему, на пэ де пароли потерял три сотни; человек был моего роста, и говорили, что это я. Каркано говорил, что нет. Я положил три или четыре цехина на карту, чтобы иметь право остаться там, и в следующей талье венецианская маска положил пятьдесят цехинов на карту, взял пароли и пэ и вернул все золото, что потерял, и что лежало там шестью кучками.

В следующей талье ему было такое же счастье, он взял выигрыш и ушел. Кресло освободилось, я занимаю его и слышу, как дама называет мое имя и говорит, что я в бальном зале, одетый в нищего, вместе с четырьмя другими масками, которых никто не знает.

– Как в нищих? – говорит Каркано.

– В нищих, все оборванные, в лохмотьях, и вместе с тем превосходно и в то же время комично. Они все пятеро просят милостыню.

– Их всех надо выгнать с бала!

Я стал выкладывать цехины на карту, взятую случайным образом, без расчета, и потерял пять или шесть карт подряд; менее чем в час я потерял пять сотен цехинов. Каркано меня рассматривает, все говорят, что это не я, так как я, одетый нищим, нахожусь на балу. В три счастливые тальи я выигрываю все, что потерял, и продолжаю, со всем тем золотом, что лежит передо мной. Я кладу добрую горсть цехинов, моя карта выигрывает, я делаю пароли, выигрываю, делаю на пэ и не иду дальше, потому что банк обрушен. Он платит мне и посылает спросить у кассира тысячу цехинов; пока он меняет деньги, я слышу разговор: «Вот нищие, вот нищие». Они оказываются перед банком Каркано, который рассматривает маркиза Ф. и спрашивает у него табаку. Я в восхищении от прекрасного поступка нищего, которого я не мог предвидеть. Маркиз достает из кармана бумажный сверток, в котором две щепотки табаку, и подает ему, Был всеобщий смех. М-ль К. протягивает ему свою тарелку за милостыней, и он отвечает ей, что со своими столь прекрасными волосами она не внушает ему жалости, но если она желает поставить их на карту, он оценит их в тысячу цехинов. М-ль К. протягивает мне свою тарелку, я кладу на нее щепоть цехинов и делаю то же для двух других.

– Пьеро, – говорит Каркано, – любит нищих.

Они уходят. Трюльци говорит Каркано, что наверняка нищий в одежде соломенного цвета – это я.

– Я сразу его узнал, – говорит Каркано, – но кто эти женщины?

– Мы узнаем.

– Эти маскарадные костюмы самые дорогие из всех, потому что эти одежды совсем новые.

В ожидании золота, он смешался. Прибыла тысяча цехинов. Я понтировал на сотне и во второй талье забрал все. Он спросил, хочу ли я еще играть, я знаком ответил, что нет, и показал рукой, что возьму чек от кассира. Кассир пришел с весами, и я, желая пойти танцевать, отдал ему все золото, что у меня было, кроме полусотни цехинов; он написал мне расписку на двадцать девять фунтов и несколько унций золота, которую Каркано подписал; это составило более двух тысяч четырехсот цехинов. Я поднялся и, подражая пошатывающемуся Пьеро, направился в партер, затем прошел в мою ложу в третьем ряду, где были мои нищие, чтобы передохнуть, так как был весь в поту. Я постучал, дав понять, что это я, и вот мы, радостные, обмениваемся впечатлениями о наших авантюрах. Мы были все без масок, но могли не опасаться, так как две ложи, примыкающие к нашей, были пусты. Три нищенки говорили между собой, что надо вернуть мне мою милостыню, но я отвечал в том духе, чтобы они не настаивали. Маркиз Ф сказал, что его принимали за меня, и что этот промах сможет привести к тому, что кое о чем догадаются, но я ответил, что к концу бала я сниму маску.

Дамы говорили мне, что у них карманы полны драже, что все дамы повыходили из своих лож, чтобы их повидать, и что все говорят, что нельзя себе представить более замечательный маскарад.

– Стало быть, вы получили много удовольствия?

– В высшей степени. Но мы спускаемся.

– И я тоже, так как я хочу танцевать; и в качестве Пьеро, уверен, я вызову много смеху.

– Знаете ли вы, сколько вы нам подали милостыни?

– Не могу назвать точно, но уверен, что каждой из вас троих подал одинаково.

– Это правда, но это удивительно.

– Я делал этот опыт тысячу раз. Когда я выиграл пароли на десяти цехинах, я вытянул три пальца, и я уверен, что взял тридцать цехинов. Спорю, что дал каждой по тридцать восемь-сорок цехинов.

– По сорок, но это удивительно. Мы запомним этот маскарад.

– Можно держать пари, – сказал маркиз, – что никто нас не повторит.

– Но сами мы, – говорит кузина, – не посмеем прийти сюда другой раз.

Мы снова надели свои маски, и я вышел впереди остальных. Проделав разные дерзости Арлекинам и Арлекино, я увидел Терезу в домино и самым небрежным образом пригласил ее на контрданс.

– Вы тот Пьеро, – сказала мне она, – который разорил банк.

Я подтвердил это пантомимой. Я танцевал как черт; каждый раз ожидали, что я вот-вот упаду, и каждый раз я поднимался.

Контрданс кончился, я отвел ее в ее ложу, где Греппи оставался один, и она пригласила меня войти. Они были удивлены, когда я снял свою маску, потому что думали, что я вместе с нищими. Я отдал г-ну Греппи вексель на предъявителя, на который он дал мне квитанцию, и я снова спустился, без маски на лице, что сбило с толку всех любопытных, которые принимали за меня маркиза Ф.

К концу я вышел, взяв портшез до площади Гордус, там, пройдя дом, я взял другой, который отнес меня к пирожнику, где я нашел Зенобию в постели, которая сказала мне, что была уверена, что я приду раньше остальных. Это было в первый раз, когда я по настоящему сжал ее в своих объятиях. Я оставался в таком положении, когда топот копыт четверки лошадей известил меня, что прибыли мои нищие. Зенобия оделась быстренько, как молния. Маркиз и лейтенант пришли переодеться, и, сказав трем нищенкам, что я могу остаться, так как они могут не снимать рубашки и чулки, я не вызвал никаких затруднений. Я ограничил мои взгляды м-лью К., красотами которой я любовался, и которая сочла себя обязанной не быть скупой. Зенобия оставила ее, расчесав волосы, чтобы пойти причесывать остальных, и она позволила мне ей помогать надеть платье, допуская, чтобы мои глаза любовались большой дырой спереди на ее рубашке, через которую виднелась ее грудь.

– Что вы будете делать с этой рубашкой, мадемуазель?

– Это ребячество, но мы решили сохранить все на память о произошедшем. Вы поручите моему брату, чтобы он принес все, что мы здесь оставим. Мы пойдем спать. Вы придете к нам сегодня вечером?

– По-умному, я должен был бы избегать вашего присутствия.

– И еще более по-умному, я не должна была бы подстрекать вас приходить.

– Какой ответ! Вы, разумеется, меня увидите. Посмею ли я просить у вас поцелуй?

– Два поцелуя.

Ее брат и маркиз вышли. Два портшеза, что я заказал, отнесли кузин к ним домой, и два других, заказанных мной попозже, отправились с лейтенантом и его любовницей, и маркиз, оставшись наедине со мной, сказал самым вежливым образом, что хотел бы оплатить половину того, что мне стоил маскарад.

– Я понимаю, что вам хочется меня обидеть.

– Это не входит в мои намерения, и я не настаиваю; но вы понимаете, что это я должен обидеться.

– Нет, так как я рассчитываю на ваш ум. Вы видите, что деньги для меня ничего не стоят. Даю вам слово чести, что позволю вам платить за меня во всех развлекательных мероприятиях, на которых окажусь вместе с вами во все оставшееся время карнавала. Мы будем здесь ужинать когда вам захочется: это – у меня. Вы приведете компанию, и я дам вам оплатить меню.

– Очень хорошо. Это мне нравится. Будем добрыми друзьями, и я оставляю вас с этой очаровательной горничной, которая, не понимаю как, оказалась неизвестна никому в Милане, за исключением вас.

– Это буржуазка, которая умеет хранить секрет. Я говорю правду, мадам?

– Я лучше умру, чем скажу кому-нибудь, что месье – это маркиз Ф.

– Очень хорошо. Не забывайте же никогда о вашем слове. Вот вам маленький сувенир.

Он дал ей красивое кольцо, которое она приняла с наилучшей грацией, и ушел. Это была розетка, которая могла стоить полсотни цехинов. Она затянула меня в постель, и час спустя я отправил ее с двадцатью четырьмя цехинами. Я проспал до двух часов, хорошо пообедал и направился к себе переодеться, затем пошел к К., которую, судя по тому, что она мне говорила, я не счел бы слишком разумной. Весь народ радовался, исключая нее, которая, прислонившись к окну и внимательно читая, не заметила моего прихода. Увидев меня, она положила в карман брошюру, покраснев как огонь.

– Ох! Я не болтлив. Я никому не скажу, что застал вас за чтением молитвенника.

– Именно. И моя репутация погибла, если узнают, что я богомолка.

– Говорят ли о маскараде? Говорят ли, кто были маски?

– Только об этом и говорят; и сочувствуют нам, что мы не были на балу. Не надеются узнать, кто были маски, так как говорят, что незнакомая карета с четверкой лошадей, которая неслась как ветер, увезла их до первого поста, откуда они уехали, бог знает какой дорогой. Говорят, что мои волосы были искусственные, и теперь мне хочется это опровергнуть; и говорят также, что вы должны их знать, потому что иначе вы не дали бы им по горсти цехинов. Правда то, что мы получили большое удовольствие. Если вы исполняете так же хорошо все поручения, за которые беретесь, вы – уникальный человек.

– Но это только от вас я мог принять подобное поручение.

– Сегодня от меня, а завтра – от другой.

– Да, я это вижу. Я должен представляться вам человеком непостоянным; но клянусь, что если вы сочтете меня достойным вашего сердца, ваш образ в моем сердце не сотрется.

– Я уверена, что вы говорили это тысяче девушек, и вы пренебрегали ими после того, как они находили вас достойным своего сердца.

– Ах! Пожалуйста! Не употребляйте слова «пренебрегали», потому что вы полагаете во мне монстра. Красота меня соблазняет, я мечтаю ею насладиться, но в действительности я ею пренебрегаю, если это не любовь, которая одна доставляет мне наслаждение. Так что вы видите, что невозможно, чтобы я пренебрег красотой, которая дается мне только через любовь; я должен начать с того, чтобы пренебречь самим собой. Вы прекрасны, и я вас обожаю, но вы глубоко ошибаетесь, если полагаете, что я мог бы удовлетвориться обладанием вами только за счет вашей любезности.