Текст книги "Прощай, Россия!"

Дух момента передан безупречно. Господа банкиры – разумеется, исключительно в интересах человека с улицы и общества в целом – писали: «Общество расколото. И этот раскол катастрофически возрастает день за днем. Трещина, разделяющая нас на красных и белых, на наших и не наших, проходит через сердце России». Если не обращать внимания на избыток риторики, диагноз абсолютно правильный. Конечно, можно было бы спросить у этих господ, не способствовали ли они такому положению своими делами. Третьяков тоже косвенно обвиняет их в членстве в партии Власти. Но теперь они протрезвели. Как говорится, лучше поздно, чем никогда. К сожалению, за этим проблеском раскаяния, во многом вызванном страхом, стоят игры, имеющие мало общего с благими намерениями залечить раны и зацементировать трещины.

Выяснилось, что в апреле все вдруг захотели отменить выборы. Этого хотели банкиры, Коржаков и прочие «ястребы» вокруг Ельцина, и даже Зюганов, кричавший на площадях о необходимости уважать конституционные сроки. Он-то отлично знал, что никогда не выиграет по тысяче и одной причине. Ему помешали бы его российские противники и Запад. Ему надо было привести свою огромную армию к поражению, до последнего убеждая ее в близости победы. Поскольку так или иначе пришлось бы проиграть, то вопрос заключался в том, насколько проиграть. Нельзя было потерпеть полный разгром, никто бы в это не поверил. А тогда массы могли бы выйти из-под контроля и пойти на площадь. Проиграть же на волосок дало бы впоследствии возможность начать переговоры и, быть может, прийти к почетному компромиссу. Но для этого необходимо было заключить соглашение с будущими победителями, что в свою очередь предполагало хоть каплю политического ума у обеих сторон. А этого, учитывая прецеденты, никто не мог гарантировать.

Ясно было одно – победа коммунистов невозможна. И опасна. Борис Ельцин не любит шутить. Он сам и все его люди неоднократно давали понять, что не смирятся с поражением. Именно они постоянно угрожали гражданской войной, разумеется, представляя дело так, что «красные» толкнут разъяренный плебс на погромы богатых, принуждая их к самообороне любыми средствами. А потом иди докапывайся, кто же выстрелил первым. Эту песню месяцами пели все (почти) государственные СМИ, не обращая внимания на то, что в случае победы коммунисты занялись бы репрессиями в последнюю очередь. Наоборот, они всячески бы старались показаться открытыми, терпимыми, уважающими собственность в отчаянной и заранее обреченной попытке сохранить займы МВФ.

Зюганов отлично знал, что никто не даст ему реализовать даже безобидный кусочек своей программы социального уравновешивания, которое, кстати, считалось приоритетной задачей Явлинским, Лебедем и Федоровым. Утечка капиталов превратилась бы в мощный поток, заграница восстановила бы все старые барьеры. Вот почему Ельцин предостерегал внешний мир предвыборными заявлениями, отдававшими угрозой и шантажом: «Мы никогда не допустим поражения реформ!», «Победа Зюганова? Это невозможно!» Единственный возможный перевод этой фразы гласит: «Я не подчинюсь воле избирателей, если они поддержат не меня». А Зюганов в это время, отбиваясь от западных журналистов и пособников российской Власти, повторял, что «кандидаты должны заранее заявить о признании результата выборов, каким бы он ни оказался». Кое-кто даже написал, что это – нахальная декларация уверенности в собственной победе. На самом деле это был сигнал команде противника: «Мы примем поражение, не будем организовывать беспорядки, приструним самых непримиримых наших сторонников».

В этой атмосфере Алексей Подберезкин, идеолог, придумывающий реплики для Зюганова, после долгих секретных переговоров с Коржаковым и компанией наконец усадил за стол и некоторых банкиров. Так и родилось «Письмо 13-ти». Зюганову не пришлось бы проигрывать, что всегда обидно. Ельцину не пришлось бы выигрывать, и он спас бы остатки своего здоровья. Решение проблемы отложилось бы на будущее, коммунисты более или менее беспрепятственно вошли бы в правительство и разделили бы с ним ответственность настолько, чтобы не потерять лицо, обеспечив в то же время спокойствие и стабильность банкирам (что они в результате и сделали). Наконец, учитывая слабое здоровье Ельцина, коммунисты могли бы рассчитывать, что он вскоре сойдет со сцены и им придется иметь дело с более слабым кандидатом, а заодно – кто его знает? – за это время и самим найти менее одеревенелого и более яркого лидера.

Банкиры все схватили на лету. Вариант их устраивал, так как избавлял от целого ряда неприятностей. Сами банкиры описывали их так: «Острота предвыборной борьбы толкает политиков разрезать клубок проблем одним ударом. Стоящие за ними силы ждут своего часа. Они выйдут на свет на следующий день после победы, неважно какой из сторон. Это произойдет с роковой неизбежностью, даже вопреки желанию отдельных лиц. Июньское голосование отразит волю меньшинства, все равно, белого или красного, которое получит мандат устанавливать правила жизни, отвергаемые большей частью общества«104.

Третьяков был прав. Банкиры протрезвели. В феврале в Давосе они бросили стране перчатку вызова. Три месяца спустя они поспешно включили задний ход, осознав, что даже в случае победы Борис Ельцин стал бы президентом меньшинства. В лучшем случае он мог рассчитывать на 30% электората. А в России такой президент не может удержать руля. Банкиры поняли, что еще одни выборы на одном антикоммунизме не выиграть. Требовались дополнительные и весьма существенные решения, каждое из которых было сопряжено с риском. Объятие смертельных врагов Березовского и Гусинского на фоне очаровательного швейцарского пейзажа угрожало стать бессмысленной жертвой. А ведь само по себе оно уже было событием, если верить Коржакову, поведавшему однажды, что во времена их дружбы Березовский неоднократно просил его убить Гусинского руками одной из его спецкоманд105.

Естественно, четыре американских мушкетера, запертых на одиннадцатом этаже «Президент-отеля», ничего не подозревали. Для них, как для самых настоящих американских простачков вроде форсайтовского Монка, антикоммунизм был единственной картой, на которую надо было ставить до конца. Когда после победы они покинули Москву, то были по-прежнему уверены в своей правоте. Не зря же они потом стали хвастаться «Тайм». Американцы не поняли, что в Москве «демократические» выборы проводятся по иным критериям. И не могли знать двух важнейших обстоятельств: что операция по смыканию с Зюгановым провалилась, правда, не по их вине, и что антикоммунизм-то как раз и не сработал. По крайней мере, в одиночку бы он победы не принес.

Что касается первого, то объясняется все достаточно просто. План «Подберезкина-Березовского» был слишком сложен в исполнении. Для таких дел требуются трезвые во всех отношениях люди, а по опыту было известно, что в последние семь лет почти все острые моменты переживались их основными действующими лицами в состоянии полного или частичного опьянения. Пили все путчисты августа-91, начиная с вице-президента Геннадия Янаева и премьера Валентина Павлова. Кажется, единственным трезвым тогда был шеф КГБ Крючков. Пьян был и Ельцин, как раз в тот вечер вернувшийся из Алма-Аты. Более чем навеселе были и три президента, покончившие с СССР на даче неподалеку от Бреста. Не говоря уже о толпах пьяных в октябрьскую ночь, когда принималось решение о расстреле Белого дома. Сложные шахматные партии не разыгрываются на таких «зияющих высотах» потребления алкоголя. Ничего не стоит неловким движением смахнуть на пол все фигуры.

Что же касается антикоммунизма, тут банкиры проявили прямо-таки блестящую интуицию. Россияне показали высокий уровень сопротивляемости обману, несмотря на очевидный недостаток демократического опыта. Они не пошли дальше пассивного сопротивления, но предвыборные данные были неумолимы. И вот пришлось вынуть из цилиндра фокусника генерала Лебедя, да еще применить немалое количество пятновыводителя. Но американцы ничего об этом не знали. «Письмо 13-ти» промелькнуло как комета, вызвав огромное изумление, и тут же было забыто. Избирательная кампания вернулась на рельсы «задай этому красному». Главный герой все равно не потянул бы другую роль. И начал он хорошо, еще до официального объявления о своей кандидатуре.

Незабываема его встреча с москвичами 29 декабря 1995 года у подножия храма Василия Блаженного. Он кричал бесновавшейся толпе: «В 1996 году нужно улучшить социальную ситуацию. В этом году она уже стабилизировалась. Промышленное производство возросло на 102%. Мы выходим из кризиса. В 1996 году мы предвидим рост промышленного производства, экономического развития, финансовую стабилизацию, рост уровня жизни всех слоев населения«106. Два месяца спустя в Екатеринбурге, между парочкой рок-н-роллов, он кричал: «Я нашел деньги! Вся государственная задолженность будет выплачена до марта!«107 Все СМИ с восторгом передали эти фантастические прогнозы. Это нетрудно, когда никто тебе не перечит. Среди демократов не нашлось ни одного Бенгальского, готового метафорически рискнуть головой.

Ельцин-Фагот стрелял из пистолета. «Сверкнуло, бухнуло, и тотчас же из-под купола, ныряя между трапециями, начали падать в зал белые бумажки. Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею, откидывало в оркестр и на сцену. Через несколько секунд денежный дождь, все густея, достиг кресел, и зрители стали бумажки ловить. Поднимались сотни рук… Неизвестно, во что бы все это вылилось, если бы Бенгальский не нашел в себе силы и не шевельнулся бы. Стараясь покрепче овладеть собой, он по привычке потер руки и голосом наибольшей звучности заговорил так:

– Вот, граждане, мы с вами видели сейчас случай так называемого массового гипноза. Чисто научный способ, как нельзя лучше доказывающий, что чудес и магии не существует. Попросим же маэстро Воланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти, якобы денежные, бумажки исчезнут так же внезапно, как и появились…

Публике речь Бенгальского не понравилась. Наступило полное молчание, которое было прервано Фаготом-Шахраем.

– Это опять-таки случай так называемого вранья, – объявил он громким козлиным тенором, – бумажки, господа, настоящие!

– Браво! – отрывисто рявкнул бас где-то в высоте, принадлежащий, наверное, Арине Шараповой, ведущей ОРТ.

– Между прочим, этот, – тут Фагот-Грачев указал на Бенгальского, – мне надоел. Суется все время, куда его не спрашивают, ложными замечаниями портит сеанс. Что бы нам такое с ним сделать?

– Голову ему оторвать! – сказал кто-то сурово на галерке, и многие узнали голос Евгения Киселева.

– Как вы говорите? Ась? – тотчас отозвался на это безобразное предложение Фагот-Чубайс, – голову оторвать? Это идея! Бегемот! – закричал он коту-Барсукову, – делай! Уан, ту, три!! (он знал английский).

И произошла невиданная вещь. Шерсть на черном коте встала дыбом, и он раздирающе мяукнул. Затем сжался в комок и, как пантера, махнул прямо на грудь Бенгальскому, а оттуда перескочил на голову. Урча, пухлыми лапами кот вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал эту голову с полной шеи.

Две с половиной тысячи человек в театре вскрикнули как один. Кровь фонтанами из разорванных артерий на шее ударила вверх и залила манишку и фрак. Безглавое тело как-то нелепо загребло ногами и село на пол. В зале послышались истерические крики женщин. Кот передал голову Фаготу-Коржакову, тот за волосы поднял ее и показал публике, и голова эта отчаянно крикнула на весь театр:

– Доктора!«108

Глава 17. Борис Годунов

«Ничего творческого в его природе не было… В качестве государственного правителя он не мог быть дальнозорким, понимал только ближайшие обстоятельства и пользоваться ими мог только для ближайших и преимущественно своекорыстных целей. Отсутствие образования суживало еще более круг его воззрений, хотя здравый ум давал ему, однако, возможность понимать пользу знакомства с Западом для целей своей власти. Всему хорошему, на что был бы способен его ум, мешали его узкое себялюбие и чрезвычайная лживость, проникавшая все его существо, отражавшаяся во всех его поступках. Это последнее качество, впрочем, сделалось знаменательной чертой тогдашних московских людей. Семена этого порока существовали издавна… Исчезло уважение к правде и нравственности, после того как царь, который, по народному идеалу, должен быть блюстителем и того, и другого, растоптал их…«109

Понятно, что это портрет другого царя Бориса – Годунова. Но не думаю, что можно отыскать более точное описание нынешнего положения вещей. Тот, другой царь Борис, получивший власть из слабых рук Федора после смерти Ивана Грозного, дал начало «смутному времени», много лет раздиравшему Московию. Аналогия, само собой, условная, как любые сравнения. Тем не менее она продолжает тревожить умы многих россиян. Особенно в том, что касается портрета «московского люда», задавшего тон последним годам (которые почему-то упорно именуются годами «реформы») и поразительно похожего на народ времен Годунова. Прежде всего тошнотворной атмосферой в царском окружении.

Я все еще встречаю людей, проклинающих Горбачева последними словами за то, что он окружил себя коварными сторонниками. Если применить те же критерии к Борису Ельцину, результат будет смертельным. Достаточно будет одного Павла Грачева, «лучшего министра обороны» всех времен и народов, как его называл сам Ельцин. Этот полководец обещал захватить Чечню за пару часов. Его прозвали «Паша-Мерседес» из-за процветавших в пору его министерства афер с украденными в Германии автомобилями, документированных немецкими спецслужбами, сфотографировавшими погрузку «мерседесов» на российские транспортные самолеты, отбывавшие из бывшей ГДР. В то время Генеральным прокурором был господин Ильюшенко, ныне сидящий в тюрьме по обвинению в коррупции. Нечего удивляться, что никто не отреагировал на эти разоблачения. Тем более, что верных людей лучше не трогать, пока они не начнут дурно пахнуть. А Павел Грачев был вознагражден за боевые действия на московском театре прежде всего за то, что он отыскал несколько танков, требовавшихся для обстрела Белого дома.

Грачев был уволен после первого тура президентских выборов: оставить его значило бы потерять несколько миллионов голосов, которые могли стать решающими. Но он все еще на свободе, хотя за это время сменился Генеральный прокурор. Что само по себе почти чудесно, если вспомнить угрозу, брошенную Ельциным с высочайшей трибуны в ежегодном послании парламентариям (через два дня после того, как он отчитал по телевидению бедного Юрия Скуратова, виновного в том, что так и не отыскал убийц Дмитрия Холодова, журналиста «Московского комсомольца», взлетевшего на воздух во время расследования о коррупции в армии, и Влада Листьева, убитого в собственном подъезде после того, как он попытался навести порядок в телерекламе): «Если следы преступления ведут в высокопоставленные кабинеты, вы должны действовать решительно, строго соблюдая закон. Иное поведение я расцениваю как трусость и нарушение своих служебных обязанностей«110. Золотые слова. А если следы ведут в кабинет, соседствующий с президентским? Попробуем влезть в шкуру Юрия Скуратова, услышавшего от президента (по поводу полмиллиона долларов, взятого из министерского сейфа двумя близкими сотрудниками Чубайса по приказу своего шефа111, что «правоохранительные органы не должны реагировать на возможное давление» и что в этом деле «есть немалые политические интересы„112. Что ему делать? Действовать или спровадить дело в архив? Копать дальше или развалить расследование? И кто в данном случае „трус“? Как можно оценивать действия президента, вынесшего оправдательный приговор еще до того, как прокуратура пошевелила хоть пальцем, обвинив неких «других“ деятелей в политических спекуляциях?

О другом уволенном во имя всеобщего спасения, Егоре Гайдаре, нельзя сказать ничего, кроме хорошего. Степень любви россиян к нему уже выяснилась на парламентских выборах декабря 1995 года, когда ему не удалось даже перешагнуть пятипроцентный барьер. И это всего лишь через два года после того, как он возглавил партию, имевшую в предыдущей Думе относительное большинство.

О Чубайсе, только что триумфально вернувшемся в правительство в качестве второго лица и заместителя Черномырдина, уже все сказано. Ему удалось превратить в ругательства два до того безобидных слова – «ваучер» и «приватизация». Но список уволенных во имя общего блага за эти годы настолько вырос, что здесь мы можем ограничиться лишь кратким перечислением. Кто знает, куда подевался бывший президентский советник Сергей Станкевич? Говорят, что он преподает в каком-то калифорнийском университете. Он взяточник, что подтверждено судом, но его никогда не передадут России потому, что, как говорят, между двумя странами нет соответствующего договора. Давно в тени бывший вице-премьер Михаил Полторанин. Тем лучше для него, ведь прокурор еще ждет от него объяснений о том, как и кому он продал дворец в Берлине. Он уволен, но на свободе. Вице-премьер Олег Лобов (находившийся в должности вплоть до марта 1997 г.) покровительствовал в бытность секретарем Совета безопасности московской культурной деятельности газолюбивой японской секты Аум Синрикё.

О бывшем вице-президенте Александре Руцком и бывшем председателе Верховного Совета Руслане Хасбулатове нельзя сказать, что они были уволены: они просто стали жертвами танковой атаки. Из четырех генеральных прокуроров ельцинских времен первый, Валентин Степанков, ныне депутат Думы, был уволен за сообщничество с мятежниками Белого дома. Второго, Алексея Казанника, Ельцину пришлось прогнать: он так и не понял, кто в России главный. Третий, Алексей Ильюшенко, сидит в тюрьме. И не за то, что он собственноручно (с помощью Дмитрия Якубовского, тоже сидящего теперь на нарах за кражу старинных рукописей) соорудил компромат на Руцкого, а за коррупцию. О четвертом, Скуратове, мы еще поговорим, когда он окажется напрямую замешанным в дело о коробке с долларами. Никто не может поручиться, что, когда эта книга выйдет, он все еще будет занимать свою должность.

А что же остальные? За редким исключением все они еще находятся на свободе, а многие даже на высоких постах. И тогда это почти необъяснимо, иногда – как, например, в случае с Владимиром Филипповичем Шумейко, прозванным Владимиром Филипп-Моррисовичем (не потому, что он много курит, а из-за его участия в приватизации табачной фабрики в Краснодаре), – все понятно. Если бы на смену Казаннику не пришел Ильюшенко, готовый списать в архив даже собственную мать, уголовному делу против Шумейко (в то время председателя Совета Федерации) был бы дан ход. Об этом мне рассказал сам Казанник, видевший это дело, но не успевший до него добраться. Или Виктор Ерин, бывший министр внутренних дел, один из главных виновников войны в Чечне, не сумевший раскрыть ни одного из тех убийств, за которые теперь ругают Скуратова. Уволен, но на свободе. Михаил Барсуков, Олег Сосковец, Александр Коржаков – три высокопоставленных жертвы Анатолия Чубайса. Не повезло, конечно, но и сами они чего только не натворили, как мы уже рассказывали. Уволенные, они пребывают на свободе и неплохо себя чувствуют. Коржаков даже приобрел депутатскую неприкосновенность, победив в Туле в округе, где до него торжествовал Александр Лебедь. И победа Коржакова была добыта не без его помощи.

Николай Егоров, «ястреб» номер один, бывший глава президентской администрации. Уволен, но на свободе. Николай Рябов, бывший заместитель председателя Верховного Совета, купленный Ельциным до того, как в Белом доме стало по-настоящему жарко, произведенный в председателя ЦИКа (которая, как мы видели, оказалась важнее правительства, когда понадобилось спасать режим) и затем премированный должностью посла в Праге за успешное проведение трех избирательных кампаний (весьма малоутешительных для власти, можно себе представить, что было бы, не будь Рябова). Шамиль Тарпищев держался дольше других, может быть, благодаря своему умению проигрывать в теннис. За такие заслуги в Москве можно стать министром по спорту и получить для своих людей освобождение от налогов на импорт алкоголя и сигарет, основать банк вроде «Национального кредита», в который положить миллиарды долларов, заработанные благодаря льготам, для личного пользования дорогих друзей Коржакова и компании. Которые, в свою очередь, прокручивали через него триллионы рублей средств ГУО.

Некоторые оступаются, и тогда их нужно наказывать. Так произошло с бывшим президентом Национального фонда спорта Борисом Федоровым, которому в машину подкинули два грамма кокаина. Но, видимо, кто-то на небесах ему покровительствует, и он выкрутился. Тогда Федорова решили убить. Беда в том, что в России пьют даже киллеры. Федоров выжил и начал говорить. Вспыхнул скандал, и Ельцин был вынужден уволить Тарпищева, что не помешало миллиарду долларов исчезнуть в неизвестном направлении. Бывший тренер Ельцина тоже пока что на свободе. Говорят, он все еще живет в доме на Осенней улице в Крылатском, куда президент поселил всех своих близких друзей: Гайдара, Грачева, Валентина Юмашева, написавшего «Записки президента» и ставшего теперь главой президентской администрации, Ерина. Пока они будут жить в одном доме с семьей Ельцина, они останутся на свободе.

Ладно, власть наказала Тарпищева так, как он, по ее мнению, заслуживал. Но говорят, что «Национальный кредит» вместе с Березовским участвовал в приватизации ОРТ. Что его президент, господин Олег Бойко (также глава безвременно исчезнувшей финансовой группы «ОЛБИ»), одновременно председательствует в исполнительном совете «Выбора России», партии Гайдара. И наконец, выясняется, что именно Бойко передал Федорову пост президента НФС, до того принадлежавший ему самому. Ничего себе клубок. Бойко исчез из виду. Говорят, что он в Англии, но это не точно. Если он и там, то его не вышлют в Россию – его ведь никто не разыскивает. А если бы и разыскивали, то все равно: российский Интерпол утверждает, что между двумя странами нет договора о выдаче преступников113.

Не знаю, имеем ли мы дело с «трусостью» или же «нарушением служебного долга», но никто не слышал о расследованиях по поводу того, что происходит в «высоких кабинетах». Мне несколько противно рыться в помоях, как и Александру Минкину: «Господи, – пишет он, – чем мы занимались! Как долго эти ничтожества, их тупая, жадная, злая возня занимали наши газеты, экраны, умы? Но мы сами, вникая в эту «политику» (за чей счет Полторанин ездил в Японию? какую свиту возил Шумейко в Бразилию? сколько мебели привез Рыбкин из США? сколько водки и сигарет беспошлинно провез в Россию НФС?), вникая в это, сами стали циничнее, злее. Пошлая мысль: «чем я хуже?» тихо усыпляла совесть. Тиражи толстых журналов… упали в тысячу раз (знаменательный показатель). Интеллигенция, возмущаясь экспортом проституток, села за столики спонсоров, не заботясь о происхождении их денег«114.

Это крик ярости человека, до 1993 года бывшего, быть может, самым блистательным пером на службе Бориса Ельцина. Он публиковал ядовитые антикоммунистические комментарии в «Московском комсомольце». Как только у него появились первые сомнения, его вежливо попросили замолчать, а потом вынудили уйти. Теперь он пишет для немногих близких в еженедельной «Новой газете». Он тоже жив и свободен (несмотря на два покушения), что доказывает существование в сегодняшней России полной свободы информации и печати. Или что безнаказанность власти стала настолько безграничной, что не боится уже ничего. По сути, все, что печатает Минкин, взывает к уголовному кодексу, но Генеральная прокуратура и пальцем не шевельнула, чтобы проверить факты или же обвинить Минкина в клевете.

Требовать правосудия по важным делам в России – все равно, что требовать беспристрастного расследования в Багдаде» у Саддама Хусейна. Кто виноват в чеченской войне? Никто не заплатил. Однажды меня пригласили на достаточно популярную передачу «Пресс-клуб», где было множество политиков и журналистов. Темой разговора была война, начавшаяся за несколько недель до того. В Чечне лилась кровь, в студии бушевали эмоции, атмосфера была напряженной. Меня поразило, что все оживленное и немного путаное обсуждение вращалось вокруг вопроса «кто виноват?». Удивительно, но никто не мог на него ответить. А ведь я прекрасно помнил заседание Совета Безопасности, на котором было принято решение направить в Чечню войска для «восстановления конституционного порядка». Все телеканалы в начале декабря 1994 года показывали его, и всем было видно, кто там присутствовал. Во главе стола восседал Ельцин, Олег Лобов стоя делал доклад о ситуации. Там были все члены СБ и советники. Я помню, что видел лица Грачева, Юрия Батурина (в то время советника по национальной безопасности), Алексея Ильюшенко, Юрия Калмыкова (в то время министра юстиции), Сергея Филатова, тогдашнего главы президентской администрации, Виктора Ерйна и т. д.

Неужели в «Пресс-клубе» не помнили этого заседания? Казалось, что присутствующим не удается преодолеть некое психологическое препятствие, что они отказываются верить, будто именно Ельцин и его команда совершили такое серьезное, непростительное деяние. Когда настал мой черед, я сказал: «Если вы ищете виновника, то вот он, пожалуйста: это ваш президент. Совет Безопасности является консультативным органом, о нем даже нет закона, он лишь мимоходом упомянут в Конституции. Мы не знаем, было ли на заседании какое-то голосование. Но среди тех, кто сидел за столом, единственный, кто имел власть и политическую ответственность (моральная другое дело), – это президент России». Это было мое единственное выступление, слова мне больше не давали. По большому счету это оказалось экономией сил, поскольку (передача вышла в записи) в эфир не прошло ни звука из сказанного мной.

А когда Дума обратилась в Конституционный суд с просьбой определить конституционность ельцинских указов, развязавших войну, было сделано все возможное для сокрытия очевидных нарушений закона. Прежде всего, в Конституции написано черным по белому, что президент не имеет права издавать секретные указы115. И что невозможно ввести чрезвычайное положение даже в отдельно взятой области без согласия Совета Федерации116. Кто-нибудь возразит: да ведь чрезвычайного положения не вводилось! Вот именно. Что доказывает, что в России можно почти два года вести внутреннюю войну, в которой погибло сто тысяч человек, незаконно применять армию и при этом не вводить военное или чрезвычайное положение. Таким образом, согласие Совета Федерации не потребовалось. Но ведь, если не ошибаюсь, президент клялся уважать и защищать Конституцию. Как с этим быть?

Вопрос этот обращен не только председателю Конституционного суда. Особенно хотелось бы услышать мнение авторов Основного Закона. Но если Конституция кроится по меркам человека и предназначена для очень короткого периода, в течение которого весьма вероятны нарушения законности, нужно быть готовыми к тому, что этот человек будет пользоваться ей так, как считает нужным, в том числе и топтать ее. Кто-то написал, что секретарь обкома привык отчитываться перед ЦК и Политбюро. Когда же он сам становится верховным властителем, ему больше не на кого оглядываться. Вниз он никогда не смотрел. Стоит ли удивляться, что, освободившись от контроля, он стал безответственным? Вина – нравственная – лежит на нем. Но ответственность, нравственную и политическую, придется разделить тем, кто вложил ему в руки такую власть. Эти глупцы, только и говорившие о народе, на самом деле показали, что не верят в него. Им ведь казалось, что управлять страной без новой авторитарной власти будет невозможно. Они не поняли, что безграничная власть порождает цепную реакцию и в конце концов проглатывает всю страну. «Безнаказанность побоев и убийств развращает души тех, кто совершал действие, и тех, кто видел, и тех, кто знал…«117 Вот так Россию тянут назад, в ее прошлое.