Текст книги "Чтобы встретиться вновь"

Глава 14

Вина. Стыд.

Уши горели, пульс бился в горле, в запястьях, в груди.

– Мама, мне обязательно сегодня заниматься с Абигайль? Мне кажется, строительство клетки – это уже хороший урок, разве нет?

«Потаскушка. Прелюбодейка. Дрянь».

– Зависит от того, сколько времени вы будете эту клетку делать, – ответила она, – и от того, как сильно кузина Абигайль занята сегодня днем.

Абигайль пришла в восторг, узнав о клетке для кузнечика. Нет, это совсем не трудно. А письмом и арифметикой они займутся завтра и все нагонят. Конечно, у нее есть проволока для цыплят. Только петли в ней, наверное, слишком широкие и кузнечика не удержат, даже такого большущего, как Норберт. Ну, они найдут что-нибудь подходящее. Пойдем. Поцеловать Филиппа в лоб, помахать вслед. В коридоре тянет ароматным сквозняком с улицы, каменная стена, к которой она привалилась спиной, холодит, живот под ладонями пылает.

«Слабая. Порочная. Обуреваемая противоестественной похотью».

Она так сильно его хочет. Какая мука – идти рядом с ним, ощущать жар его тела и не сделать ни единого движения в его сторону! Кожа ее горела, пылала от желания упасть с ним на траву, прижаться к его прекрасному телу, обнаженному под этим солнцем.

Лилибет зажмурилась. Его поцелуй, о Боже, его восхитительные губы. Вожделение растеклось по ее членам, расплавилось между ног. Она будет гореть в аду; она умрет от стыда. Она уступила, снова, снова! И все равно поцеловала его в ответ и сжала бедрами его восставшую плоть.

Согласилась встретиться с ним сегодня ночью и довершить собственное падение.

– Синьора Сомертон? Вы плохо себя чувствуете?

Теплый запах пекущегося хлеба достиг ноздрей Лилибет в ту же секунду, что ласковый голос – ушей.

Она вздрогнула и выпрямилась.

– О! Синьорина Морини! Нет-нет, все хорошо. Просто… день такой теплый…

Экономка стояла рядом, почти вплотную, лицо ее сморщилось от сочувствия.

– Может быть, вам нужно выпить чашечку чаю? Теперь у меня получается очень хороший чай. Синьорина Абигайль меня учит.

С языка Лилибет чуть не сорвался отказ, но произнесла она другое:

– Чашечка чаю – это чудесно. Спасибо.

И пошла следом за изящной синьориной Морини по коридору в кухню, где почти догорел огонь и буханки хлеба остывали на столе. Рядом с ними уже ждал горячий чайник с чашкой.

Лилибет взяла чайник и налила чаю. Пар поднимался от него ароматными завитками. Она принюхалась и со вздохом опустилась на стул.

– Вот видите? – Морини устроилась на стуле во главе стола. – Так гораздо лучше, правда?

– Очень славно. Вы так добры, что приноравливаетесь к нашим английским обычаям. Завтрак и чай.

Экономка улыбнулась и пожала плечами.

– Ничего такого в этом нет. Ленч, обед – все это берется с тосканских холмов и долин. Все это мы выращиваем здесь, на нашей земле.

– И они восхитительны. В Англии все или пережарено, или переварено. Я и не знала, что артишоки такие вкусные.

Снова пожатие плечами.

– Я думаю, вы оставили в Англии много неприятного.

Лилибет уставилась в чашку.

– Да.

– Синьора, у вас на глазах все еще слезы. Вы несчастливы. Почему? У вас прекрасный ребенок, вас любит добрый синьор. Скоро у вас родится его ребенок. Господь улыбается вам.

Лилибет резко вскинула голову.

– Синьорина!

Морини улыбалась, лицо ее расслабилось и лучилось добротой.

– Это правда. Я знаю эти вещи. Вы ведь встречаетесь с ним сегодня ночью, да?

– Откуда вы… кто… – Лилибет беспомощно открывала и закрывала рот, не в силах мыслить логически. «Привидения!» – неожиданно вспомнился ей страстный голос Абигайль. Она решительно откинула эту мысль. Морини, продолжая улыбаться, покачивала головой.

– Я знаю, вот и все. Синьора, я помогаю вам. Присмотрю ночью за юным синьором. А вы идите на свидание с любимым. Он делает вас счастливее, вам становится лучше.

– Нет. – Голос ее дрогнул. – Он делает меня несчастной. Я не могу… я не должна… у меня уже есть муж, синьорина! Отец Филиппа.

Морини прихлопнула ладонью по столу и заговорила резким тоном:

– Плохой человек. Он не муж вам.

– И лорд Роланд тоже. И я не хочу его в мужья, синьорина. Не хочу выходить за него замуж, в этом все и дело. Я хочу его… о, я так его хочу… но это невозможно. – Она подавила рыдание.

– Ш-ш-ш. Ш-ш-ш. Povera donna[3]3
  Бедняжка (ит.).


[Закрыть]. Пейте чай. Это глупо, что вы за него не выходите. Он хороший человек и такой красивый мужчина. И любит вас очень сильно.

Лилибет сделала большой глоток, обрадовавшись, что чай обжег ей горло.

– Это пока. Но через год-два…

– Я так не думаю. Судя по тому, как он смотрит на вас. И учит вашего мальчика. – Морини сложила руки вместе и улыбнулась мудрой улыбкой. – Идите к нему, синьора.

– Я не могу сопротивляться. Просто не могу. Я такая слабая, синьорина! Это плохо, даже если все идет нормально, но сейчас, когда я жду ребенка… это просто невыносимо. Будто я вот-вот взорвусь. Я так сильно его хочу. Он так приятно пахнет и так чувствует… – Ее лицо пылало. Она пыталась остановить поток слов, но они выплескивались наружу, как река в половодье.

– Конечно, вы хотите его, синьора. Так велела природа. С вами и раньше так было, нет? С юным синьором?

– Да, – прошептала Лилибет. – Мой муж мне даже не нравился, и все-таки я хотела… не могла сдержаться… смотрела на дверь между нашими комнатами, в стыде и отчаянии, и… я безнадежна, правда? Почему я это чувствую? Я так сильно хочу быть хорошей, честное слово, синьорина. Но эта похоть, этот животный порыв – это заполняет меня настолько, что я даже думать не могу. – Больше нет смысла сдерживать рыдания. Лилибет могла только заглушить их, уткнувшись в носовой платок, – недостойная, обычная потаскушка, переполненная эмоциями, а не разумом и добродетелью.

– Ш-ш-ш, синьора. О, mia povera signora. Вы молодая. Вы женщина. Когда ждешь ребенка, всегда так бывает. Ваше тело хочет мужчину, хочет его интимно. Это природа. Такова жизнь. – Морини протянула через стол руку, но ее тонкие загрубевшие пальцы не касались руки Лилибет. – Это не позор. Это прекрасно.

– Это ужасно. – Лилибет шмыгнула носом, снова подавила рыдание, подняла чашку и поставила ее обратно. Сделав глубокий вздох, она попыталась успокоиться. – Я пытаюсь принять разумное решение. Решить, что лучше для моего сына и для меня.

– И ребенка. Ребенка синьора.

Лилибет не стала тщетно отрицать это.

– Я говорю себе, что возьму себя в руки и в следующий раз откажу ему. А потом вижу его, и эти порывы, эта животная похоть… я ничего не могу поделать.

– Тело, сердце знают то, что мозг отказывается принимать.

– Я не могу это принять. Не могу выйти за Роланда. Даже будь я свободна, не могла бы. Сомертон… если он узнает, о Боже! Он убьет Роланда. Заберет Филиппа. Вы не представляете силу его гнева, синьорина. Не знаете, на что он способен.

Она говорила холодно, бесстрастно, чувствуя, как в животе скручивается узел страха.

– Я думаю, синьор Пенхэллоу умеет драться.

Лилибет снисходительно посмотрела на нее.

– О, в этом я не сомневаюсь. На боксерском ринге или в фехтовальном зале, где все официально и цивилизованно. Но Сомертон… он… профессионал. – Она сделала еще один большой глоток чаю и закрыла глаза. – Он дерется, чтобы победить.

– Может быть, вы не знаете синьора Пенхэллоу так хорошо, как вам кажется.

Лилибет распахнула глаза.

– Что вы имеете в виду?

Морини пожала плечами.

– Ничего. Всего лишь говорю – идите сегодня ночью к своему любимому. Не отказывайтесь от такой прекрасной вещи, от этой прекрасной любви. Будущее позаботится о себе само. Любовь, которая прячется у вас в душе, эта страсть к синьору Пенхэллоу – это все от Бога. Это дар. И вы не должны прятать его внутри. Вы должны отдавать его. Вы растите его любовь, вы растите его ребенка. В этом нет ничего неправильного. Это не позор. Это ваш триумф. – Она неожиданно и резко встала. – Я позову девушек, пора накрывать стол к обеду. Ночью я приду к вам в комнату, постучу три раза, очень тихо. И присмотрю за юным синьором.

– Я не могу. Я не должна.

– Вы должны, синьора. Ради синьора, ради ребенка. Он хороший человек. Из него получится хороший муж.

– У меня уже есть муж!

Морини решительно помотала головой и разгладила передник.

– Не перед Богом, синьора. Больше не перед Богом. Эта истина выше, чем слова, написанные на бумаге. Даже выше, чем церковь. Синьор Сомертон нарушает свои обеты, насмехается над своими обетами. Этот брак между вами… – Она щелкнула пальцами. – Его больше не существует.

– Вы не можете так думать. Вы же католичка!

Морини снова щелкнула пальцами. Ее темные глаза властно сверкнули.

– Его больше нет. Это не истинный брак. Синьор Пенхэллоу – вот ваша настоящая любовь, ваш настоящий муж. И позвольте ему стать тем, кем хочет Бог.

Лилибет стиснула пустую чашку и уставилась на Морини. Женщину окутало сияние, неземное сияние, а уверенность была такой напряженной, что буквально потрескивала.

– Откуда вы так хорошо знаете, чего хочет Бог? – прошептала она.

Морини слегка прищурилась. Уголки ее рта тронула улыбка.

– Поверьте, – сказала она. – Я знаю.

Роланд откладывал записку для Лилибет до последнего, поскольку заслужил награду после долгих трудов по составлению правильного сообщения сэру Эдварду шифром, который его затуманенный похотью мозг воспринимал с трудом.

Но в конце концов он написал:

«Л.С. здесь вместе с сыном. Граф С. об этом не знает».

Конфиденциальность высшей степени.

В данном случае краткость – его друг.

А вот записка к Лилибет – другое дело. Она наверняка уже двадцать раз успела передумать, позволив щепетильности одержать верх. Начать с того, что она в него не верит. Он должен убедить ее в своей непоколебимости, окутать своей страстью.

Роланд положил ноги на кровать и уставился в окно, на невесомое синее небо.

«Моя ненаглядная любовь, я охвачен страстью…»

Гм. Нет.

«Милая Лилибет, не могу дождаться прикосновения твоих рубиновых губок к…»

Господи, нет!

Он пожевал кончик пера, стряхнул чернила, дал перу высохнуть. Посмотрел на новый лист бумаги, чистый, нетронутый.

«В одиннадцать в персиковом саду. Мое сердце принадлежит тебе».

Вот так. В конце концов, она хочет не слов, а дел. И, Бог свидетель, сегодня ночью он покажет ей дело.

Письмо, лежащее на столе перед Лилибет, было не новым.

Она написала его пять лет назад, после того как застала своего мужа за плотскими утехами с женой арендатора, когда совершала благотворительный обход поместья Сомертона в Нортумбрии, через несколько месяцев после рождения Филиппа. Он даже не заметил, что она вошла в коттедж. Она минуту или две просто стояла в дверях как парализованная. Женщина была голая, а вот Сомертон лишь снял пиджак и приспустил брюки. Они сидели в кресле, женщина сверху – под таким углом, что Лилибет видела, как орган ее мужа двигается вверх-вниз между мучнистыми ляжками женщины, прилежнейшим образом практикуя феодальное право. В деревянной колыбельке у окна громко кричал ребенок, не намного старше Филиппа. Возможно, поэтому они и не услышали, как Лилибет вошла. А может быть, все дело было в неистовых звуках, вырывавшихся из горла женщины, пока она приподнималась и опускалась на мускулистых коленях его милости. Когда граф облегченно застонал, Лилибет с грохотом уронила на стол корзинку с едой и детской одеждой.

Вернувшись в детскую в особняке, она крепко обняла маленького Филиппа и долго рыдала в шелковистый пушок его волос. Его молочный запах окружал их, принося утешение.

Потрясение, потом горе, потом гнев. Примерно через полчаса она пошла в свой кабинет, вытащила несколько листов бумаги и начала писать письмо отцовским юристам, тем, кто представлял интересы Харвудов в ее брачных соглашениях.

«Уважаемые господа!

С сожалением вынуждена сообщить, что в силу постыдного поведения моего супруга возникла необходимость просить вашу фирму начать бракоразводный процесс с целью расторгнуть ставший невыносимым союз. Во-первых, я застала его за преступным разговором с…»

Тут дверь с грохотом распахнулась, и в комнату вломился Сомертон, распространяя запах седельной кожи и влажной шерсти. Лилибет трясущимися руками свернула письмо и спрятала в ящик. В последующие годы, когда подобные инциденты становились все более частыми и вопиющими, она вытаскивала письмо и переписывала, делая добавления и замены, оттачивая стиль.

Но так его и не отправила. Мужество всегда изменяло ей в последний момент. Развод. Слово настолько уродливое, такое окончательное, с такими ужасными последствиями. Кто защитит ее от могущества графа Сомертона? Она столкнется с остракизмом, окажется в стесненных обстоятельствах, потеряет сына. Отвратительные подробности окажутся во всех популярных газетах, погубят ее доброе имя, хотя все преступления были совершены Сомертоном. За исключением, конечно, той ночи в гостинице.

«Прелюбодейка».

За окном день переходил в вечер. Слабые отсветы заката тонкой чертой отражались над горами на востоке. Остывающий воздух врывался в комнату, кожа под тонкой тканью платья покрылась мурашками. К ночи станет совсем холодно. Когда она пойдет на встречу с Роландом, придется взять индийскую кашемировую шаль, может быть, даже надеть пальто.

Лилибет вспомнила, как он выглядел сегодня днем у озера, прислонившись к валуну, – словно Атлант, держащий его на своих плечах. Неужели он и вправду сможет противостоять графу Сомертону? Поддержит ли его семья в этом скандале?

Неужели это действительно имеет значение?

Сомертон в любом случае отыщет их намного раньше. Она его уже бросила, опозорила. Последствия не заставят себя ждать.

Эта истина выше, чем слова, написанные на бумаге. Даже выше, чем церковь.

Она была такой трусихой! Следовало развестись с ним давным-давно. Правда на ее стороне. Она сильная, решительная, сообразительная. Пусть только попробует отобрать у нее Филиппа! Пусть попробует запугать ее, ранить тех, кого она любит!

«Его больше нет. Это не истинный брак. Синьор Пенхэллоу – вот ваша настоящая любовь, ваш настоящий муж».

Лилибет подумала о Филиппе, сидевшем на плече Роланда, улыбавшемся, протягивавшем к ней ручки. Подумала о Роланде, склонившемся над сжатыми ладошками Филиппа, чтобы рассмотреть кузнечика.

О том, как его губы прижимались к ее рту, словно им там самое место. О том, как его тело льнуло к ее, крепкое и сильное.

О ребенке, растущем у нее в животе, – ребенке Роланда, их ребенке, зачатом в любви.

И перед ней мелькнула искра надежды, яркая, сияющая.

«Неужели ты не можешь хотя бы капельку поверить в меня?» – спросил он.

Лилибет снова опустила взгляд на письмо, отодвинула его в сторону, вытащила чистый лист бумаги и твердой рукой, своим каллиграфическим почерком, переписала все набело. К тому времени как горизонт погрузился во тьму и возбужденный голосок Филиппа послышался за дверью, она положила письмо в конверт и адресовала: «Беллуотеру и Кноббсу, эск., Стоункаттер-лейн, Лондон».

Глава 15

Роланд предвкушал много восторгов от этой ночи, но ни один из них не включал в себя долговязую фигуру Финеаса Бёрка, мелькавшую под лунным светом среди персиковых деревьев.

Проклятье! Что он тут делает в такой час?

Вероятно, встречается с леди Морли. Как будто Бёрк не может с легкостью устроить свидание в уединенном комфорте в своей мастерской. Нет, ему непременно нужно обхаживать свою любовь ароматными цветочками, лунным светом и черт знает чем еще, вмешиваясь в полуночные забавы других парней.

Чертов персиковый сад. Если на то пошло, чем думал сам Роланд, выбирая это место для свидания с Лилибет? А все эти проклятые романтические клише. Небось половина деревни сейчас болтается среди деревьев, пьяная от весенних страстей, обеспечивая в следующем году все тот же здоровый прирост населения.

Роланд поставил на землю бутылку шампанского и два бокала (шампанское поразительно действует на женскую щепетильность), вытащил из кармана часы и поднял их повыше, в лунный свет. Он пришел слишком рано. В ближайший час Лилибет можно не ждать.

Он снова глянул на застрявшего тут Бёрка. Нет, ну в самом деле! Нечего ему тут делать. Это просто гадко с его стороны.

Роланд похлопал себя по карманам и вытащил клочок бумаги и карандаш, которые всегда носил с собой на всякий случай. Затем нащупал на земле старую засохшую ветку и наступил на нее. Громко.

Впереди что-то зашуршало.

– Всегда, всегда, всегда… – забормотал он в ту сторону. – Звезда? Балда? Господи, нет. Ерунда? Да ну, чушь какая-то. Нужно попробовать что-нибудь другое.

Он посмотрел поверх бумаги, увидел мелькнувший ближе к краю рощицы твидовый пиджак и воодушевленно продолжил:

– И образ твой со мной всегда. Нет, не то. И образ твой всегда со мной, прекрасней чем… вот, точно. И образ твой всегда со мной, и та-та та-та стороной? Или неземной? Согрет любовью неземной? Вот, отлично! И образ твой всегда со мной, согрет любовью неземной.

Да уж, самые восхитительно кошмарные стихи из всех, что он когда-либо сочинял. Можно собой искренне гордиться. Роланд прислонился к узловатому стволу старого персикового дерева и с исступленным восторгом уставился в полуночное небо. Краем глаза он уловил движение, рыжий всплеск, тут же исчезнувший за деревом. Ну то есть он предположил, что рыжий, – в темноте даже волосы Бёрка цвета новенькой медной монеты потускнели до серого.

Бедняга. Хотя Роланд считал себя более подходящим компаньоном для вдовствующей маркизы Морли (во всяком случае, во время игры в пикет), он сомневался, что при сложившихся обстоятельствах Бёрк с ним согласится.

Впрочем, он не собирался проявлять милосердие.

– И образ твой всегда со мной, согрет любовью неземной, – повторил он, драматически вздохнув.

Приглушенный стон, слабый, но безошибочный.

Роланд слегка вздрогнул, словно стряхивая с себя любовную мечтательность. Посмотрел на пустой клочок бумаги, покашлял и глубоко вздохнул.

– Превосходно, – произнес он звучным голосом. – Так, теперь с самого начала.

Отчаяние Бёрка пронеслось сквозь воздух, как рука с растопыренными когтями, целящаяся в глотку Роланда. Роланд же продолжал, с огромным удовольствием сочиняя одну ужасную строчку за другой, наслаждаясь всем этим так сильно, что совершил элементарнейшую ошибку – перестал обращать внимание на окружающее. Пока…

Скрип, скрип…

Услышав приближающиеся шаги, Роланд действовал инстинктивно – одним гибким движением он метнулся за дерево, прижался к грубому стволу и обратился в слух.

Тяжелые, размашистые шаги. Не женские. Значит, это не Лилибет и не леди Морли. Какой-то деревенский парнишка? Или кто-то из конюшни?

Роланд рискнул выглянуть из-за дерева и увидел знакомый силуэт. В темноте в его сторону шагал герцог Уоллингфорд.

Черт побери.

Что за дьявольщина тут происходит? Сначала Бёрк, теперь Уоллингфорд.

«Таких совпадений не бывает», – повторил ему прямо в ухо сэр Эдвард. Мысли снова метнулись к Лилибет. Неужели она снова обвела его вокруг пальца? Неужели он неправильно понял страсть в ее поцелуе и предвкушение в глазах?

Уоллингфорд шагал своей целеустремленной, уверенной герцогской походкой, сильно выпрямив спину, не прибегая ни к каким уловкам. Он прошел мимо брата в каком-то жалком ярде, так близко, что Роланд мог бы вытянуть руку и коснуться кончиками пальцев превосходного шерстяного пиджака герцога.

Вот бы тот подскочил!

Уоллингфорд остановился возле дерева, за которым наверняка злобно бранился Бёрк.

– Я знаю, что вы здесь, – объявил он таким зычным голосом, что на ближайших деревьях задрожали ветки. – Так что можете выходить.

Роланд закатил глаза. Треклятые герцоги! Вот чего, интересно, его братец ожидает? Что сейчас все выбегут из-за деревьев, виновато опустив головы, дрожа под непреодолимым весом его власти так, что чуть из башмаков не вываливаются?

Их окружала тишина, которую нарушали лишь редкие крики козодоя, обеспокоенного вторжением в его сад толпы идиотов-англичан.

Уоллингфорд осмотрелся, очевидно, удивленный тем, что никто не откликнулся на его исключительно здравую просьбу, и продолжил более примирительно:

– Я получил ваше послание. Прятаться нет необходимости. И не нужно больше никаких ухищрений.

Вдалеке, со стороны замка, опять послышались шаги. Кто-то пробирался по саду, и острый слух Роланда сразу уловил это.

– Ну послушайте же, – сказал Уоллингфорд. – Вы попросили меня встретиться с вами сегодня ночью. Не бойтесь, моя храбрая девочка.

Он говорил убедительно, но так понизил голос, что Роланд едва различал слова в этом холодном ароматном воздухе. Кроме того, он следил за продвижением нового незнакомца.

Шаги были легче, чем у Уоллингфорда. И менее уверенные. Вероятно, женщина. Он закрыл глаза, сосредоточился на звуках, на том, как вибрируют воздух и земля, на запахе.

Почувствовал, как она приостановилась, услышав Уоллингфорда, а затем пошла дальше, заметно решительнее, ориентируясь на его голос.

Под ее ногами потрескивали веточки. Уоллингфорд внезапно замолчал и вытянул шею, высматривая женщину.

Ноздрей Роланда достиг аромат лилий. Он слегка расслабился, привалившись к дереву. Лилии – проблема Бёрка, а не его.

Леди Морли прошла мимо него. Ее юбки шуршали, задевая землю. Она повернула голову в одну сторону, в другую, пытаясь разобрать, кто перед ней стоит.

Роланд отследил точное мгновение, когда она узнала Уоллингфорда. Спина ее выпрямилась, из горла вырвалось испуганное «ах». Роланд, натренированный подмечать мельчайшие детали, выдающие мысли человека, отметил миг паники, попытку взять себя в руки, обретение хладнокровия.

Несмотря на все свои недостатки, леди Морли воспитана безупречно.

Уоллингфорд первым заговорил с ней своим заунывным голосом. Они стояли слишком далеко от Роланда, чтобы разобрать, о чем идет речь, он мог следить только за интонациями.

Его взгляд переместился к дереву, за которым прятался Бёрк, но не заметил ни малейшего движения. Наверное, тот глодает собственные ноги, лишь бы не выскочить и не помчаться на спасение леди Морли, хотя, разумеется, сделав это, он только выдаст их обоих.

Право же, прелестная сценка.

Роланд посмотрел на бутылку шампанского, угнездившуюся в траве у его ног, на два бокала, похищенных из буфетной, и выругался про себя.

Неужели в этом замке невозможно выкроить хотя бы пять минут уединения?

В дверь трижды тихонько стукнули.

Лилибет кинула последний взгляд на Филиппа, спавшего под полосатым шерстяным одеялом в своей кроватке. Одна ручка вынырнула из-под покрова и лежит на подушке, голова повернута к грубо оштукатуренной стене. Одеяло медленно приподнималось и опускалось в ритм его размеренному дыханию.

Она улыбнулась, послала ему воздушный поцелуй и отперла дверь.

На пороге стояла синьорина Морини, в уголках ее глаз собрались лукавые морщинки.

– Персиковый сад, – прошептала она. – Я видела, как он уходил с час назад. И захватил с собой шампанское.

– Персиковый сад. Спасибо, синьорина. Огромное вам спасибо.

Лилибет закуталась в шаль и, приплясывая, выскочила в коридор и спустилась по лестнице. Тело звенело уверенностью, словно простое действие – запечатать белый конверт – вернуло силы в ранее безжизненные конечности. Персиковый сад. Цветы, лунный свет, шампанское. Какой же он милый неисправимый романтик!

Она передвигалась среди деревьев так бесшумно, что Роланд едва ее не пропустил.

– Милая! – позвал он громким шепотом. – Я здесь.

Она остановилась, повернулась, поколебалась. Заблудившийся лунный луч отыскал дорожку среди персиковых бутонов, коснулся ее прикрытой шалью головы.

Роланд перестал дышать. Последние десять минут он провел в панике, боясь, что пропустил ее, что она услышала среди деревьев голоса и сбежала обратно в замок. Жаркий обмен репликами между Уоллингфордом и леди Морли был недолгим, но после этого Уоллингфорд долго стоял, глядя маркизе вслед. Его высокая фигура смешивалась с тенями и в конце концов почти перестала от них отличаться, разве что была не такой узловатой и не так сладко пахла. Затем он сердито выругался, повернулся и зашагал прочь, а из-за дерева вышел Бёрк, ошеломленно тряся головой.

Бедолага. Дьявольское разочарование – рандеву, испорченное вздорным герцогом. Бёрк ушел в другую сторону – возможно, в свою мастерскую, – и Роланд привалился к стволу, пытаясь прийти в себя. Чтобы слегка прочистить мысли, он с наслаждением вдыхал прохладный, насыщенный ароматами воздух.

Дьявол их всех побери! Устроить свидание под луной с любимой дамой для человека, имеющего громадный опыт тайных встреч, должно быть детской забавой, а вместо этого ему пришлось шарахаться от каждой тени.

Но теперь, увидев наконец перед собой Лилибет, он чувствовал, что вот-вот взорвется от желания. Повезет, если не опозорится, как школьник.

Роланд на мгновение прикрыл глаза, пытаясь взять себя в руки. Терпение. Каждая секунда в счет. Если он хочет завоевать Лилибет, нужно собраться с мыслями и устроить ей грандиозное представление. Нужно опьянить ее страстью, захлестнуть наслаждением, ослепить любовью. Ничто другое не преодолеет ее несгибаемую добродетель.

Роланд размял пальцы.

– Милая, – снова прошептал он и вышел из-за дерева, протянув к ней руки.

Она пробормотала что-то нечленораздельное, сделала несколько неуверенных шажков к нему навстречу и сжала его ладони. Чтобы не замерзнуть, она плотно закутала в шаль не только плечи, но и голову.

– Ненаглядная моя, – сказал Роланд. – Наконец-то.

Провел пальцами по укрытой в тени щеке и нагнулся, чтобы слиться с ней в страстном поцелуе.

Осознание настигло его на мгновение позже, чем следовало.

Это не Лилибет.

В свете растущей луны Лилибет легко отыскала ступени, вырубленные в стене террасы, и слетела по ним, почти не касаясь ногами камня. Прохладный ветерок, напоенный ароматами ночи, овеял щеки, когда она повернула на луг. Ветерок дул с гор, зеленые растения пробивались из земли, на деревьях и кустах лопались бутоны. Впереди уже белели цветы персиковых деревьев, светившиеся в темноте, как туман.

Она ускорила шаг, добежала до первых деревьев, и ее окутал тяжелый аромат цветов. Она остановилась и вгляделась в тени. Где он? Наверняка не слишком далеко, ждет у входа в сад, с шампанским и поцелуями.

Она устремилась вперед, чувствуя, как сердце бьется прямо в горле, но тут услышала голоса и замерла с застывшей в воздухе ногой.

Роланд отшатнулся, прервав поцелуй.

– Боже праведный! – воскликнул он, забыв понизить голос.

– Синьор!

Он протянул руку и сдернул с ее головы шаль. Лунный свет исчез в копне черных волос. Она сжимала его руки.

– Синьор! – повторила она.

– Ты же… что за дьявольщина…

– Синьор?

– Франческа?

– Si, синьор. – Она негромко всхлипнула. – Вы просили… вы… письмо…

– Письмо?

Она убрала с его запястья одну руку, пошарила в юбках. У Роланда кружилась голова. Письмо. Письмо сэру Эдварду. Он отдал его Франческе, чтобы она отправила его из деревни.

Ведь отдал?

В его ладонь ткнулся лист бумаги. Он опустил взгляд. Плотный, сложенный дважды. Роланд онемевшими пальцами развернул его. В темноте он не различал слов, но сразу узнал длину строчек и смог процитировать его по памяти:

«В одиннадцать в персиковом саду. Мое сердце принадлежит тебе».

Сквозь туман к нему пробился умоляющий голос Франчески:

– Мария… она знает inglese… она сказала…

– О Боже. – Он ударил себя кулаком по голове.

– Синьор… вы не… – Голос оборвался еще одним всхлипом, на этот раз еще более безнадежным. Плечи, прикрытые шалью, поникли.

– О черт. Бедная девочка. – Он натянул шаль ей на голову. – Прости. Это дьявольская… ошибка, понимаешь? Ошибка. – Он наклонился, чмокнул ее в лоб. – Ты прелестная девочка, Франческа. Но я…

Теперь ее плечи сотрясались от рыданий. Изо рта вырывались итальянские фразы вперемежку с иканием. Вряд ли она говорила что-нибудь лестное про него. Он вытащил часы, глянул на них, повернул к лунному свету.

– Слушай, голубка, – сказал он, погладив ее по плечу. – Мне ужасно жаль. Но… как ты думаешь, может быть… о, проклятье! Вот. – Он быстрыми шагами подошел к дереву, где оставил бутылку шампанского, схватил ее за горлышко и открыл.

– Вот, – повторил он, протягивая ей пенящийся бокал. – Выпей. Совсем другое дело, да? Во времена испытаний нет ничего лучше глоточка старой доброй шипучки.

Она взяла бокал, осушила его и протянула ему, снова икнув.

– А. Да. До дна. – Он наполнил бокал до краев и поставил бутылку на траву. – Ну, в любом случае, как уже сказал, я ужасно извиняюсь. Дурацкая путаница. Похоже, я дал тебе не то письмо, ха-ха. Утром мы все весело над этим посмеемся, так?

Она злобно посмотрела на него поверх бокала. Роланд откашлялся.

– Но боюсь, если ты уже допила свое шампанское и все такое, мне в самом деле пора… пора идти.

Она ничего не ответила, полностью занятая содержимым бокала.

Роланд сделал пробный шажок в сторону, затем еще один.

– Ну вот. Прощай. Удачи тебе. И хорошего… гм… шампанского.

Еще шажок, затем он повернулся и помчался в замок.

Не то письмо. Он отдал чертовой горничной не то письмо!

А это значит, что письмо к сэру Эдварду сейчас лежит под дверью Лилибет. Будем надеяться, нераспечатанное. Господи, как он на это надеялся! Сэр Эдвард оторвет ему голову, если Лилибет не сделает этого раньше.

Он пробежал по лугу, поднялся вверх по ступенькам террасы, по плитам двора и влетел в дом. Холл стоял пустой и темный, освещенный лишь одним лучом лунного света, пробившимся из высокого окна на лестничной площадке. Роланд взбежал вверх по ступенькам, перескакивая через две сразу, и, совершенно задохнувшийся, остановился перед дверью Лилибет. Быстро пригладив волосы, он протянул руку, чтобы постучаться…

И вовремя остановился.

Филипп спит с ней в одной комнате.

Рука опустилась, коснувшись бедра. Роланд постоял еще немного. Грудь его все еще тяжело вздымалась после стремительного бега. По спине поползла струйка холодного пота, впитываясь в рубашку. Он обеими руками схватился за голову и пошел по нескончаемым коридорам в западное крыло, где размещались джентльмены.

Войдя в свою комнату, он зажег свечу, снял пиджак. Отблески пламени падали на мебель, на предметы, стоявшие на бюро. Самодельная клетка Норберта стояла, накрытая тканью, как велел Филипп, чтобы кузнечик успокоился и отдохнул в своем новом обиталище.

Непрошеная улыбка тронула губы Роланда. Он подошел к комоду и приподнял уголок ткани. Кузнечик и в самом деле отдыхал, забившись в угол клетки и одним сонным глазом рассматривая травинку. Роланд опустил ткань и осмотрелся. Спать не хотелось совсем; энергия по-прежнему бушевала в его теле, охваченном одновременно разочарованием, паникой и общей досадой на самого себя. Он снова вышел из комнаты и запер за собой дверь.

Пожалуй, стоит поплавать в озере. Это немного прояснит сознание и поможет обдумать дальнейшие перспективы. Господь свидетель, ясность сознания ему необходима – он совершает ошибку за ошибкой, с тех пор как пересек границу Италии.