Текст книги "Ловушка страсти"

Глава 7

Бал едва начался и казался бесконечным, но боль разбитого сердца способна искажать время и расстояние. Ожидание не было новым чувством для Женевьевы. Теперь она понимала, что существует бесконечно много его разновидностей. Приятное предвкушение, как накануне дня рождения, и ужасное ожидание, как в то утро, когда они думали, что Колина повесят.

И вот теперь ее преследовало точно такое же чувство.

Женевьеве хотелось схватить Миллисент за руку, подтащить к Гарри и сердито выкрикнуть: «Он желает тебе что-то сказать!» И потом все время стоять рядом, сложив руки на груди и притоптывая носком ботинка, пока Гарри не произнесет нужные слова.

С начала праздника у Женевьевы не было времени как следует поговорить с Миллисент. Однако теперь она как будто увидела ее впервые. Миллисент, которая обожала рисовать котят и смеялась над каждым пустяком, которая была так прелестна, что лондонские аристократы постоянно присылали ей цветы, способные соперничать с букетами Оливии если не в оригинальности, то в вычурности.

Неужели она не заметила эти крошечные сигналы, говорящие о любви Миллисент к Гарри? Неужели Женевьева, которая была так наблюдательна, когда дело касалось картин, не заметила того, что творилось у нее под носом?

Однако Миллисент казалась прежней. Она с радостью принимала знаки мужского внимания и с равной невозмутимостью пробовала блюда на столе. В груди Миллисент не бушевали чувства, ей не надо было держать себя в руках, она словно качалась на солнечных волнах удовольствия.

Мучаясь подозрениями, Женевьева пыталась разглядеть в Гарри признаки страстной любви к Миллисент, заметить томные взгляды, румянец или неловко сказанные слова, все то, что указывало бы на влюбленность.

Она заметила только внимание. Назвать это любовью было бы преувеличением.

Ситуация становилась невыносимой. Все было невыносимым. Ожидание неминуемого предложения руки и сердца, которое вот-вот будет сделано, сводило ее с ума. Глядя на Гарри, Женевьева испытывала то муки отвергнутой любви, то праведный гнев, и от этого чувствовала себя такой больной и разбитой, что уже начала тайком поглядывать наверх.

А Гарри, этот маркиз де Сад из Суссекса, уже попросил разрешения станцевать с ней вальс, и она вновь не сумела ему отказать.

Не сумела, да и не хотела.

Однако можно как будто случайно изо всей силы наступить ему на ногу.

Теперь Женевьева стояла в зале, как самозванка в бальном платье, а вокруг нее бурлило веселье, сверкали огни и играла музыка. Ей было невыносимо подумать, что придется танцевать, когда на сердце у нее такая рана. Но куда бы она ни посмотрела, везде находились ее родственники, которые в ответ на ее взгляд улыбались или чуть заметно приподнимали брови. Кроме Йена: он, как уже успела заметить Женевьева, выглядел совсем больным, был очень бледен и заметно нервничал.

Мать наверняка заметит исчезновение Женевьевы. Вот и сейчас она увидела ее, послала ей легкий воздушный поцелуй и с улыбкой склонила голову, что вначале озадачило девушку. И тут она сообразила: Господи, да ведь заиграли суссекский вальс, и это напомнило ей о…

Женевьева обернулась.

Другой мужчина, которому она тоже не сумела сказать «нет», стоял перед ней.

Он протянул ей руку.

Женевьева никак не могла взять в толк, чего хотел от нее герцог Фоконбридж. Его присутствие и оказываемые им знаки внимания тяготили ее. Возможно, он приехал в Суссекс в поисках жены, поскольку недавно потерял свою избранницу.

Она не станет его женой.

Как бы он ни старался. А он был настроен весьма решительно. Правда, Женевьева испытывала легкое искушение оказаться очарованной им, сдаться на его милость. Никогда прежде подобные мысли не пришли бы ей в голову, учитывая репутацию герцога, но сейчас она приписывала их своей наивности и несчастной любви. Он с легкостью отыскивал незащищенные места в ее броне.

Герцог даже вынудил ее улыбнуться, а Женевьева думала, что она больше вообще не сможет улыбаться.

И тем не менее она помнила его взгляд при упоминании имени Абигейл. Ей стало страшно: она выложила на стол свою козырную карту и оскорбила его.

От этой мысли Женевьева никак не могла избавиться.

У нее было такое чувство, словно все сказанное и сделанное герцогом впоследствии было чем-то вроде следующих друг за другом танцевальных па, и он сбросил свою маску, лишь когда она поставила ему подножку.

Итак, герцог был умен, наблюдателен, обладал властью, однако по странному стечению обстоятельств оставался по-человечески уязвимым. Женевьева еще не знала, интересно ли ей это. Она по-прежнему не была уверена, хороший ли он человек.

Она взяла его за руку. В то же мгновение она была поражена, насколько большая это рука: его пальцы крепко сжали ее ладонь.

Они присоединились к другим танцующим.

Женевьева оказалась права. Перед ее глазами оказалась третья пуговица герцога, и скорее всего, кружась по залу, они оба выглядели комично.

Однако он был грациозен и быстр. Его легкость передалась и ей, и на минуту Женевьеве показалось, будто она плывет.

Видно, ее мучениям не суждено было закончиться, потому что герцог снова заговорил с ней:

– Могу я задать вам вопрос, мисс Эверси?

– Разве я в состоянии вам помешать?

Она пыталась обескуражить его. Но вместо этого в глазах герцога блеснул веселый огонек. «Какого цвета его глаза?» – вдруг промелькнула мысль. Вообще-то ей было все равно. Просто глаза темные.

– Что ж… Один из ваших братьев избежал виселицы…

– Он был невиновен, – коротко ответила Женевьева. – И это не вопрос, а утверждение.

– Будьте терпеливы. А ваша сестра занимается достойной общественной деятельностью…

– Да, мы это уже выяснили. Я жду вашего вопроса.

– Не спешите. А другой ваш брат отличился на войне, получив ужасную рану в бою…

– Да, мы все называем нашего Чейза героем. Вы перечисляете факты, которые мне известны.

– Минутку. Я хотел узнать, не тяжело ли принадлежать к такой выдающейся семье.

«Мне тяжело находиться рядом с вами».

Странный вопрос. Женевьева заподозрила в нем скрытый подвох.

– Я люблю свою семью. События происходят во всех семьях.

Герцог недоверчиво приподнял бровь.

Конечно, он был прав. Мало кто из других семей так отличился, как Эверси.

Мгновение он задумчиво смотрел на Женевьеву. «Раз, два, три… Раз, два, три». Музыка не умолкала.

– Я тут подумал, мисс Эверси, и понял, что вы не ответили на мой вопрос. И поскольку я наконец его задал, возможно, вы не сочтете за труд дать мне ответ.

Женевьева чуть не рассмеялась. Он пробил брешь в ее хладнокровии. И на какой-то блаженный миг она позабыла о тяжести в груди.

– Думаю, мне все-таки приятнее беседовать с вашей третьей пуговицей.

– Она не принимает непрошеных гостей, – сурово ответил герцог.

Женевьева весело рассмеялась.

Герцог улыбнулся ей в ответ, и она заметила безупречные губы, тонкие морщинки в уголках его глаз, еще одну на лбу, четко очерченный подбородок, прямой нос, белоснежную рубашку – все в нем было элегантно и подчеркнуто безупречно.

На какое-то мгновение Женевьева положилась на герцога, с радостью сбросив с плеч тяжелую ношу. Он был не из тех ширококостных, плотных мужчин, которыми изобиловал сельский Суссекс, а оказался жилистым и подвижным.

Краем глаза она заметила, как Гарри обернулся в ее сторону, заметила знакомую золотистую копну волос. Женевьева немедленно наклонила голову, как будто увидела на полу монету. Но в зале было слишком много гостей, поэтому Гарри больше не попадался ей на глаза, и, расстроенная, обессиленная, она обратила свое внимание на герцога.

– Полагаю, живопись очень успокаивает после общения с энергичными и, я бы сказал, непредсказуемыми членами семейства Эверси. Ведь картины день за днем остаются неизменными, не так ли?

Вопрос прозвучал вполне невинно. Женевьева тут же насторожилась. Она подозревала, что у герцога дурные намерения.

– Но в зависимости от настроения можно в одной и той же картине каждый день открывать что-то новое, – ответила она.

Они сделали круг по залу, и тут внезапно ноги Женевьевы вновь коснулись пола, от чего ее охватила паника. Когда-то это была ее самая любимая большая комната во всем доме со сверкающим янтарным полом и яркими люстрами. Пустая, она обещала скорое веселье и звуки музыки. Теперь же она нигде не видела Гарри и Миллисент. Ее вновь пронзила острая боль. Возможно, Гарри именно сейчас склонился на одно колено за разросшимся кустом папоротника. А вдруг он увел Миллисент в сад, где, по правде говоря, было слишком холодно для романтического свидания, но зато на небе сияли звезды?

Слава Богу, вот и он! Танцует с Миллисент. Они уже помолвлены?

– Неужели вы действительно каждый день замечаете в картинах что-то новое? – Кажется, эта тема по-настоящему заинтересовала герцога. Женевьева не была уверена, что именно так увлекло его: тот факт, что картины могут меняться, или ее мысли на этот счет.

– Вообще-то картины – это не хрустальный шар, в котором вы видите меняющиеся изображения и тому подобное. Но разве вы никогда долго не смотрели на картину, всякий раз чувствуя, будто она стала другой?

Как объяснить суть искусства тому, кто ничего в нем не смыслит? Если бы она танцевала с Гарри…

– Конечно. В молодости, путешествуя по Европе, я однажды долго смотрел на картину итальянского художника Веронезе «Венера и Марс». Вы ее знаете? Венера совершенно обнажена, как в день своего рождения, а Марс одет и стоит перед ней на коленях. Это выглядит так, словно он собирается ублажить ее. Вокруг летают херувимы. Я долго разглядывал эту картину.

«Ублажить»… Ради всего святого!

Герцогу удалось завладеть вниманием Женевьевы.

Она хранила молчание.

Ее изумили слова герцога. Она пристально смотрела на него, а в голове у нее проносились яркие образы, и щеки девушки стали пылающими. Женевьева знала эту картину. Она прекрасно знала, в каком именно месте на полотне Марс опустился на колени перед Венерой.

Герцог нарочно все это сказал.

Внезапно все чувства Женевьевы обострились, словно вспыхивающие в темноте светлячки. Особенно остро она ощущала прикосновение. Прикосновение рук герцога: одна твердо обнимала ее за талию, так что через шелк платья чувствовалось ее тепло, другая покоилась на ее руке. Женевьева ощутила контраст мужественности, исходящей от герцога, со своей хрупкостью.

О Боже, он так долго смотрел на нее не мигая!

– Вы знаете художника Боттичелли? – осторожно спросила она.

– Да, но смутно.

– Мне кажется, его недооценивают. Я люблю изящество его линий, свет, пронизывающий предметы на его картинах.

Монкрифф испытал легкое волнение. Он забросил наживку в виде соблазна, изысканного приглашения. Женевьева поняла это и продолжила разговор.

– Я видел его картину «Венера и Марс», – добавил герцог. – Интересно, что на этой картине Венера полностью одета, а бедняга Марс раскинулся рядом, словно утомленный ею.

Последние слова герцог прошептал Женевьеве на ухо, что не пристало делать мужчине во время вальса.

– Это аллегория, – неубедительно пробормотала она.

– Неужели? – недоверчиво переспросил герцог. Он словно предлагал Женевьеве подумать, не олицетворяет ли картина все то, что произошло между Венерой и Марсом, что могло произойти между любым мужчиной и любой женщиной, в том числе и между ними двумя.

Женевьева замолчала. О чем она думает? Ошеломлена его или своей дерзостью?

– У меня есть знакомый художник по фамилии Уиндем. Глядя на его картины, не остается сомнений в том, что он хотел ими сказать. Никто не принимает их за что-то другое и не видит в них скрытого смысла, – продолжал он тему.

Уиндем рисовал самые сладострастные картины для «Бархатной перчатки», борделя, куда заходили любители только красивых женщин. Все персонажи его картин были обнажены и прекрасно проводили время.

– С мистером Уиндемом вас сблизил интерес к… лошадям?

Вот это да!

Герцог насторожился. Он устремил задумчивый и пристальный взгляд на Женевьеву, и она довольно смело посмотрела на него блестящими глазами. Ему стало понятно, что подобного рода флирт для нее в новинку: она нанесла удар и тут же отступила, словно своими вопросами он открыл для нее тропу, на которую она всегда мечтала, но боялась шагнуть.

– Возможно. – На лице герцога появилась улыбка.

Женевьева не была кокеткой. Но он мог поклясться, что оказался прав насчет нее: по каким-то причинам она держала свои страсти в узде.

Что ж, им можно дать волю. И герцог придумает, как это сделать.

Женевьева снова боролась с озорной радостной улыбкой, он заметил ее в уголках губ. Герцог, затаив дыхание, ждал появления этой улыбки, хотел видеть, как Женевьева улыбнется в свете ламп, хотел снова увидеть это сияние на ее лице.

Она улыбнулась.

И герцог тут же заметил множество мелочей, которых прежде не замечал, словно их осветило восходящее солнце. Прикосновение ее маленькой хрупкой руки, ее тонкую талию и полупрозрачный слой ткани, скрывающий кожу, блеск камня на бледной груди, цветочный, женственный аромат, исходящий от нее, – у него сладко заныло в животе. Герцогу не хватало слов, чтобы описать свои чувства. Все было так внезапно, что он чуть не пошатнулся, словно случайно бросил взгляд на свои пальцы во время игры на фортепиано и сбился.

На мгновение он утратил дар речи. Вряд ли Женевьева заметила.

– А ваши чувства по отношению к картинам и другим вещам часто меняются, мисс Эверси? – наконец спросил он.

– Некоторые чувства всегда остаются неизменными. Это относится и к картинам.

Загадочный ответ, который мог подразумевать многое: отношение к семье, к Гарри, к герцогу и к причинам его недвусмысленного поведения.

– Существует замысел художника и то, что видит зритель, однако они не всегда совпадают. На первый взгляд это может быть незаметно. Полагаю, именно это я и хотела сказать, – добавила она.

– Разве с людьми не то же самое?

Женевьева с настороженным видом подняла голову. Неужели он подразумевает, будто она скрывает что-то? Конечно, так и есть, правда, никто другой об этом и не догадывался. Возможно, он подумал о своей бывшей невесте. Интересно, почему они разорвали помолвку и действительно ли все происходило по обоюдному согласию, как утверждали сплетники?

Женевьева в этом сомневалась.

– Полагаю, вы правы, – осторожно ответила она.

– Однако картины безопаснее людей, не так ли, мисс Эверси?

Безопаснее. Еще одно нелестное, но странно притягательное слово. У Женевьевы появилось подозрение, что герцог опять собирается отзываться о ее характере и ей это не понравится. Ее вновь могли назвать «благоразумной», «спокойной» и «зрелой», и если герцог собирается сказать именно это, она не выдержит и закричит так, что закачаются люстры.

– Некоторые картины считаются предосудительными, – раздраженно заметила Женевьева.

– Да, но это не их вина. Это все предрассудки толпы. Например, ваше платье не виновато в том, что когда вы поворачиваетесь, оно становится похожим на пруд в лунном свете, а вы сами напоминаете наяду, появляющуюся из воды. Это лишь субъективное мнение.

Женевьева в ужасе взглянула на герцога.

Но вместо того чтобы опять стыдливо опустить глаза, застенчиво затрепетать ресницами или пробормотать «спасибо», она продолжала пристально смотреть на него.

Ее глаза были такими нежными, как сердцевинки фиалок. Но в то же время этот серьезный и внимательный взгляд словно пытался проникнуть в самую душу герцога, понять его самого.

Когда она услышала его слова, ее скулы заалели. Она силилась понять, что именно он подразумевал.

Итак, Женевьева не способна устоять перед комплиментом. Просто она ему не доверяет.

По правде говоря, герцог и сам не ожидал от себя этих слов. Откуда они взялись? И это его волновало.

А ведь когда-то ее лицо показалось ему заурядным.

Как кто-то мог подумать, будто Женевьева – тихая девушка? Ее спокойствие было обманчивым. Она тревожила его, как приближающийся шторм, подрывала его силы. Она была словно знамение чего-то значительного. Возможно, она скрывала свои чувства, зная, что дай она им волю, они могут завести ее слишком далеко.

Герцог понял: соблазнить Женевьеву будет не так трудно и утомительно, как он опасался вначале. И если он станет часто сбивать ее с толку, это может случиться раньше.

Наконец она опустила голову. Она была обеспокоена и чуть хмурилась.

– Вы видите то, что ожидаете увидеть, мисс Эверси? – мягко спросил герцог.

– Морщины, – пробормотала она.

– Морщины?

– Я увидела легкие морщины у вас на лбу и в уголках глаз. Возможно, вы часто хмуритесь?

Ее голос был ласковым, словно она упрашивала герцога быть помягче.

Маленькая дьяволица!

Внезапно ему вдруг стало невероятно весело.

– Вы решили меня оскорбить, мисс Эверси? – Ни разу в жизни ни одна женщина не пыталась устоять перед ним и сделать все возможное, чтобы отпугнуть его.

– Я не сказала, что морщины вас портят. Наоборот, они делают ваше лицо более интересным. С точки зрения художника, – поспешно добавила Женевьева, чтобы герцог не принял ее слова за комплимент.

Он восхищался ее глазами, а она в это время считала морщины на его лице, словно они были кольцами дуба в Эшдаун-Форест и могли выдать его истинный возраст.

А ведь герцог был почти вдвое старше ее.

И вновь Женевьева с тоской и страданием взглянула в сторону Осборна, на лице которого еще не было морщин. Возможно, он даже не успел затупить свое бритвенное лезвие о бакенбарды.

– Тогда, может быть, они делают меня более притягательным? – язвительно продолжал герцог.

– Может быть, с точки зрения художника, – твердо, но не без нотки отчаяния в голосе повторила Женевьева. – Морщины вас не портят.

– А с точки зрения женщины?

– Наверное, это зависит от женщины.

Герцога восхитил этот уклончивый ответ, и он рассмеялся. Может, она пересчитывала и его седые волоски? Их у него было совсем немного. Герцог был уверен в своей неотразимости. И зеркало уверяло его в том же. Его волосы были по-прежнему густыми и почти черными.

– Полагаю, женщин больше занимают другие свойства моего характера, поскольку о морщинах мне пока никто не говорил. Чтобы их заметить, нужен глаз художника, да еще и смелость, чтобы сказать об этом. Меня поражает ваше внимание к деталям.

Своим комплиментом герцог ловко загнал Женевьеву в угол, и она это знала.

Он почувствовал, как она вздохнула, и улыбнулся.

Женевьева могла пытаться оттолкнуть его. Но с каждым шагом он заманивал ее в свою ловушку. Она была заинтригована, хотя и не желала в этом признаться, герцог ее притягивал, но она не понимала почему.

«Потому что я взрослый мужчина, мисс Эверси, а не мальчик».

Он почувствовал, как она глубоко вдохнула. Плотно сжатые губы чуть побелели, словно она пересиливала боль.

Герцог огляделся по сторонам. Красивая леди Миллисент Бленкеншип танцевала с лордом Гарри Осборном. Они были почти одного роста, кружились по залу в такт, их золотистые головы нетрудно было заметить.

Герцог решил проверить свою теорию.

– Как я уже упоминал, хотя мне, к сожалению, пришлось расстаться с леди Абигейл, я надеюсь найти счастье в браке, подобно вашему брату Колину.

– Прошу вас!

Боль в ее голосе поразила его.

– Прошу, – повторила она на этот раз более сдержанно, словно пытаясь исправить ошибку. – Мне не хотелось бы обсуждать вопросы брака.

Даже ее печаль была гордой и сдержанной. Однако Женевьева говорила искренне. На ее щеках выступили два ярко-красных пятна. Герцог понял, что для нее это был настоящий всплеск эмоций. Она сильно страдала.

Но что случилось? Почему?

Женевьева не смотрела на него, старалась успокоить дыхание. Ее взгляд был прикован к его третьей пуговице, спрятанной за галстуком. Герцогу вдруг захотелось прислониться щекой к ее блестящим волосам, шептать слова утешения. Он умел утешать. Но все это было так давно, и он успел все позабыть.

– Понимаю, – тихо произнес он.

На самом деле он ничего не понимал. Но Женевьева с любопытством и опаской взглянула на него. И тут же расширила глаза от удивления, постаравшись его тщательно скрыть в следующую же секунду.

Возможно, если он намекнет, что его сердце тоже разбито, то вызовет у нее симпатию. Она ведь очень добра.

Внезапно герцог почувствовал себя кем-то вроде тюремщика. Что ж, так тому и быть. Женевьева заставила себя согласиться на вальс с ним, хотя предпочла бы броситься в объятия к Гарри Осборну или спрятаться в уголке, вздыхая о нем и стараясь унять боль от сердечной раны или от раны, нанесенной ее гордости. Порой Монкриффу казалось, что это одно и то же, особенно когда дело касалось его самого.

Он был уверен: боль, причиненная лордом Гарри Осборном, была как-то связана с прелестной леди Бленкеншип, леди, обожающей котят.

Женевьева опять замолчала и погрузилась в себя, и герцогу показалось, будто она считает шаги, точно зная, когда затихнут звуки музыки, и ей не терпится дождаться этого момента.

Он не возражал, и они танцевали молча.

Да, он сделает все, чтобы она забыла лорда Гарри Осборна.

А потом ей всю жизнь придется забывать герцога Фоконбриджа.