Текст книги "Понять хищника"

Когда Ева начала говорить, она просто от Лены не отходила, тянулась к ней. Не могу же я пойти против желаний своего ребенка, запретить им общаться. Лена постоянно помогала и проводила много времени с Евой. И в самом деле из-за Евы мы начали с Леной потихонечку общаться, и на сегодняшний день я могу с уверенностью сказать, что у нас с ней прекрасные отношения. Не знаю, что было раньше, но сейчас я ее искренне люблю и считаю близкой подругой. Мы с ней целыми днями общаемся – постоянно вместе в цирке, потом, конечно, разъезжаемся по домам, но и отдыхаем мы с ней всегда вместе: ходим на концерты, в театры.

Несколько лет назад случилась история, которая нас сблизила еще больше. Мама Лены была воздушной гимнасткой и, к большому сожалению, разбилась. И вдруг у меня в социальной сети выскакивает ее фото в профиле Лены с подписью: «Мамочка моя, Ева, я люблю тебя». Оказалось, что ее маму звали так же, как нашу старшую дочь, представляете? Спросила у Аскольда, держал ли он это в голове, когда дочка родилась, а он ответил, что в тот момент забыл об этом. Мистика получается? Возможно, поэтому Лена с Евой невероятно близки – у них особенная связь.

Лена стала крестной мамой обеих моих дочек: и Евы, и Эльзы. Я подумала: кто, если не она? Очень часто вижу, что крестными делают известных людей ради пиара, ради того, чтобы дать своему ребенку определенную известность: это же крестник такого-то артиста. Крестная – это ведь самый родной, самый близкий человек после мамы. Я, конечно, могла бы попросить кого-то известного стать крестной для дочек, но для них ближе Лены нет никого. Только она, без вариантов.

Конечно, кроме крестной, для девочек очень важен папа. И Аскольд в этом плане самый лучший, без сомнений. Он очень заботится о девочках, и, когда он дома, они просто веревки из него вьют. Когда Аскольд их укладывает, он им позволяет все, дурачится с ними. Однако когда возникает серьезная ситуация и я не могу на них повлиять, то уже вступает он, разговаривает с ними, и они его всегда слушаются – не потому, что боятся, а потому, что безмерно уважают. Для них папа – авторитет, он в принципе по натуре очень заботливый человек, и это проявляется во всем. Даже если он в середине ночи идет с парковки и видит какое-то бездомное животное, то сразу потащит колбасу и мясо, будет кормить, бегать по району, выяснять, чья это кошка или собака. Точно так же он и к людям относится: если что-то случается у наших знакомых, он будет решать вопрос, помогать столько, сколько нужно. Так он ведет себя и дома, просто не может иначе. Проверяет у девочек уроки, укладывает их спать, сказки им читал, когда они были маленькие. Я туда и не суюсь, потому что днем с ними в основном я, а вечером уже его время.

То, что Аскольд цирковой артист, дрессировщик хищников и рискует своим здоровьем и жизнью, для меня уже данность. Когда ты приходишь в цирк как зритель, все выглядит очень красиво: костюмы, аплодисменты, овации, шоу. Я же, выходя за него, уже примерно понимала, что это за работа. Хотя настоящую цирковую жизнь узнала уже сильно позже: какие могут быть опасности, что такое работа с животными. Конечно, я надеюсь, что все будет хорошо, но в то же время я не могу жить и постоянно бояться. Так можно и из дома не выходить. А так все просто: работа есть работа.

Рожденные в опилках

Аскольд

Я помню себя в детстве в двух ипостасях: в цирке, который с самого начала занимал огромную часть моей жизни, и вне его. Вне цирка мы бывали не столь часто, родители за нами всегда следили: чтобы мы не попали в плохую компанию, не вляпались в неприятности.

Несмотря на то что мы жили в Советском Союзе, далеко не все было тихо и спокойно. Например, как-то раз мы приехали с гастролями в город, где объявился маньяк, так что весь этот город стоял на ушах. Когда мы работали в Казахстане, там начались антирусские волнения, все было очень серьезно – кому-то на улице голову разбили. Конечно, все это проходило практически мимо нас с братом – нас берегли взрослые, а сами мы тогда многого не понимали. Однако мы всегда чувствовали, когда взрослые по-настоящему напрягались.

Мы путешествовали по всему Советскому Союзу с гастролями, бывали, например, в среднеазиатских республиках, где уже тогда ходили наркотики, притом (это понимали даже мы) – среди обычных советских детей, хотя многие думают, что в те времена такого просто не могло быть. Я безмерно благодарен родителям за то, что они вырастили нас в своеобразном коконе, поэтому мы идем по жизни без алкоголя, курения и тем более наркотиков. Мне кажется, уберечь детей от этого очень трудно, ведь практически каждый ребенок сталкивается с этими соблазнами.

Помимо цирковой жизни была школа, которой мы также уделяли очень много внимания – родители требовали, чтобы мы учились хорошо. О школьной жизни осталось много воспоминаний – мы, постоянно переезжая из города в город, практически каждый месяц поступали в новую школу. Для детей это, конечно, стресс, и мы переживали не самые приятные моменты: каждый раз, когда нас заводили в новый класс, все нас рассматривали и перешептывались. Однако, снова большое спасибо нашим родителям, нас отдали в один класс, несмотря на то, что мне не хватало еще 27 дней до 6 лет. Это нас здорово выручало – учась в одном классе, мы имели возможность заступаться друг за друга во время конфликтов.

В некоторых школах были свои странные обычаи. Однажды нас встретили выстроившиеся в ряд одноклассники, которые подходили и по очереди здоровались с нами за руку. Были школы, в которых дети стремились сразу помериться силами с цирковыми новичками, а после драки уже решали, дружить с нами или нет. В других местах всем было все равно, мы знакомились максимум с двумя-тремя одноклассниками.

Воспоминания о школе связаны и с отдельными учителями – например, мы на всю жизнь запомнили абсолютно непредсказуемого Рашида Робертовича из Ташкента. Он буквально поднимал некоторых учеников за рюкзак и кидал в доску со второго-третьего ряда, переворачивал парты, разбивал стакан с мелом об стену – в общем, настоящий псих. Однажды Рашид Робертович пообещал, что придет к нашим родителям, и мы с братом после дежурили на балконе, ждали появления этого монстра. Сейчас как отец я понимаю всю сложность подобных моментов – все же детей довольно просто запугать, они могут бояться что-то рассказать, если родители строгие. Я вынес для себя уроки из тех детских случаев, и сейчас, когда мы едем с дочкой в машине и она рассказывает мне что-то о школе, я говорю: «Ничего не скрывай от меня, папа – самый близкий друг». Я понял, что боюсь и переживаю за нее, когда рассказываю ей о возможных проблемах: кто-то в школе предложит покурить, кто-то позовет гулять. Она знает, что в таких случаях особенно важно все рассказать мне, что я спасу, я защищу.

Этот период в детстве важно пройти безопасно, и у нас с братом это в целом получилось. Мы всего один раз «потерялись» – кто-то позвал Эдгарда на речку в Душанбе, а он, переполненный подростковым максимализмом, согласился.

Я пытался отговорить брата, он меня не слушал. Уже на месте я увидел, как дети прыгают в бурную реку, их сносит течением, а они выплывают – такое было развлечение у местной детворы. Я понимал, что мы с братом не умеем плавать, очень боялся за него, а он, попробовав воду и оценив свои силы, все же прыгнул. И тут прибежала наша тетя, испуганная, бледная, и увела нас за собой. Подходя к цирку, мы увидели, как папа, полностью облаченный в сценический костюм, в гриме и парике, бегает по улице. Когда он нас увидел, он подошел и абсолютно нечеловеческим голосом сказал: «Идите домой». Оказалось, что нас потеряли и подумали, что случилось что-то ужасное и, возможно, нас украли. Это был первый случай, когда мы так ушли из цирка, и никто не знал, где мы. Паника была столь велика, что папа решил остановить представление и искать нас всеми доступными способами.

Потом папа пришел домой сам не свой, в том же сценическом костюме, и мы видели, что он просто не знает, что делать. Он нас никогда серьезно не наказывал, не бил ремнем, только во время репетиций нам могло достаться хлыстом пониже спины, если мы дерзили и что-то не так делали. В тот день папа сдернул матрасы с наших кроватей, перевернул сами кровати и сказал: «Если вы хотите оказаться в тюрьме, то спите на полу уже сейчас». Мы сидели как два мышонка и ждали расправы, а папа перекипел и пришел к нам на серьезный разговор, объяснил, что мы доставили им с мамой чудовищную боль. Мы так и не поняли, почему он привел пример с тюрьмой.

Мы с самого детства привыкли к дороге и постоянному труду. Про цирковых детей говорят, что они родились в опилках, и это фактически описывает нашу жизнь. Жизнь в опилках – это постоянные переезды, в основном на поездах и машинах, мы немного полетали на самолетах в раннем детстве, а потом долгое время не пользовались этим видом транспорта. Поэтому нормой были переезды по два-три дня в поезде. В московскую квартиру мы всегда приезжали с большой радостью, это был настоящий праздник! Мы же были постоянно в разъездах и не могли, как сейчас, практически в любой момент приехать в Москву. В родительской квартире все было красиво и удобно, а в цирковых гостиницах – куце и тяжело. Если папа уезжал в Москву, обязательно возвращался с подарками из «Детского мира».

Помню, у нас был переезд из Китая в Ставрополь – тридцать восемь суток в товарных вагонах, а из Монголии в Китай мы ехали двадцать пять суток через степи. Это рекордные по времени путешествия, учитывая, что мы ехали в поезде без элементарных удобств: за те тридцать восемь суток пути в Ставрополь мы полноценно помылись, например, всего один раз. Конечно, пытались соблюдать правила элементарной гигиены, обтирались водой, но в основном было попросту не до этого – нужно было ухаживать за животными. С Китаем проблема заключалась еще в том, что при пересечении границы необходимо было пересаживаться с вагонов российской широкой колеи на китайскую узкоколейку. Тогда, приезжая на специальные перроны в Забайкальске, мы перегружали весь груз, переводили всех животных.

Во время таких переездов случались, например, инциденты с лошадьми. Вагоны, в которых они ехали, были обиты досками, и в них были решетки-перегородки. Когда проезжали Забайкальск по дороге в Китай, было уже достаточно холодно, и приходилось топить печки в этих вагонах. Мы с братом и нашим единственным ассистентом делали всю тяжелую работу: перегружали вагоны, топили печки, перебегая от одного вагона к другому. Лошади же, оставленные без внимания, начинали драться друг с другом, приходилось успокаивать и привязывать их за недоуздки. Привязали, как вдруг слышим, что в одном вагоне лошади не успокаиваются, а ржут всё громче. Оказалось, один из коней оторвался от привязи и в попытке укусить соседа навалился всем своим весом на перегородку. Решетка прогнулась, лопнула, и один из прутов впился соседу в живот, да к тому же этот первый вцепился ему зубами в загривок и грыз его как настоящий хищник. Это все произошло за пять минут, мы и опомниться не успели. Кое-как в ближайшем колхозе нашли ветеринара, тот пришел и сказал: «Зеленкой помажьте». Мы были, мягко говоря, удивлены таким предложением: у коня серьезные раны, лечить нужно, а тут такое наплевательское отношение. Пришлось зашивать ему раны самим прямо в полевых условиях – тоже не без эксцессов, кстати говоря. Помню, я держал перед собой фонарик, конь лягнул, и фонарик погас. Мне очень повезло, что удар пришелся не в меня. В итоге мы смогли его спасти, чему были несказанно рады.

Наши служащие рассказывали другую историю про коней и товарные вагоны. Однажды им выделили вагоны с трухлявыми досками, и конь наполовину провалился вниз прямо на ходу поезда. Напомню, это товарняки – прямой связи с машинистом попросту нет, поэтому в подобных случаях машут встречным поездам. Пока ждали встречного поезда, держали коня как только могли – ремнями и руками.

Были экстремальные ситуации и с машинами – например, однажды наш грузовик завис над пропастью, прямо как в фильмах. Машину занесло, и она остановилась на самом краю, а задние колеса повисли над обрывом. Мы пытались навалиться на другой край, чтобы перевесить, а потом схватили тросы и стали вытягивать ее, перекрыв движение на дороге.

В 90-е было в принципе опасно путешествовать – нас останавливали молодые люди с автоматами, спрашивали, что везем.

Мы пережили довольно много экстремальных ситуаций – например, землетрясение в Кишиневе. Мы были маленькие, жили в цирковой гостинице далеко не на первом этаже, и вдруг под утро все закачалось. Родители нам заранее провели инструктаж, что делать в таких ситуациях, и сказали, что важно позаботиться друг о друге. И вот брат хватает какие-то вещи, забегает ко мне, а я на полном серьезе говорю ему, что не нужно суетиться, и начинаю долго и тщательно надевать носки. Он мне до сих пор припоминает этот случай.

Один раз, когда мы были уже в подростковом возрасте, в цирке случился большой пожар. Я помню, как подошел к двери нашей гримерки, открыл ее, а за ней – стена черного дыма, дальше носа ничего не видно. Я безумно удивился этому и испугался, потому что не думал, что пожар выглядит именно так.

В 1999 году мы шли на теплоходе «Антонина Нежданова» в Японию, который по иронии судьбы потом затонул, и попали в шторм 7,5 баллов. Это было безумно страшно – тогда животных перевозили в трюме, а мы даже не могли туда попасть. Получилось, что за жизни животных боролись наши служащие, которые изначально были вместе с ними. Клетки летали по трюму, их заливала вода, всех тошнило. Сначала было даже забавно – когда идешь по теплоходу, заносишь ногу над полом, а корабль сам идет навстречу этой ноге. А потом стало не до смеха – когда в глазах мутнеет и начинается морская болезнь, ты становишься практически беспомощным. Хорошо, что нас предупредили: если начнется приступ морской болезни, ложитесь на живот, тогда сознание вернется. Еще до того, как мы все легли на животы, мы дошли по палубе до стеклянных перекрытий и увидели, как нос корабля сначала поднимается под 45°, потом резко опускается вниз, а в воде воронка глубиной метров двадцать. Было ощущение, что мы падаем в нее. Но, слава богу, пережили все эти случаи.

Плюс жизни в опилках – это постоянный труд, репетиции, помощь родителям. Я помню, что у мамы и папы в то время часто были проблемы – например, как-то все помощники в один день решили уйти искать другую работу. Так на большом хозяйстве с животными остались только мы сами, пока не набрали новых рабочих. С раннего возраста мы все умели делать руками – мастерить, прибивать, сверлить, плести.

Очень много репетировали на манеже – Эдгард тогда выступал один с высшей школой верховой езды, и вдвоем мы выступали как жонглеры на лошадях, как акробаты. Папа говорил, что для того, чтобы стать хорошими жонглерами, нам нужно репетировать по шесть часов каждый день. Конечно, не обходилось без детских хитростей – пока один смотрел за кулисы, второй сачковал. Как только приближался папа, мы спешно делали вид, что жонглируем.

Было много интересной работы с животными. Когда приезжали наполовину дикие лошади, объезжать их приходилось нам, а это очень тяжело – справиться с брыкающимся животным. В этом плане нас воспитывали достаточно сурово, и папа сажал нас на лошадей несмотря на слезы и всхлипывания. Лошадь, у которой из амуниции одна гурта, и дикий детский страх, потому что лягаются они очень серьезно. Не успокаивало даже то, что мы были со страховкой в виде лонжи.

У нас был легендарный конь по кличке Султан. Когда нам только привезли его, он выглядел великолепно: серый в яблоках французский першерон, крупный, красивый, но сколько людей он искалечил! Однажды ударил папу так, что у того образовалась гематома на всю ногу, нашему служащему Василию сломал руку. Султан был абсолютно неугомонным, очень норовистым, мы все его боялись, но папа шел на принцип: нет такого животного, которое я не могу воспитать. Мы продолжали попытки угомонить и объездить коня, но все равно работа с ним считалась наказанием. Султан постоянно выкидывал фокусы на репетициях, сбрасывал нас с себя, лягался и успокоился только к старости.

Папа очень хотел, чтобы мы с братом разработали свой собственный аттракцион с животными, но понимал, что с хищниками работать до восемнадцати лет официально нельзя. Поэтому он придумал нам аттракцион со смешанной группой животных: алтайскими чубарыми лошадями, пони, обезьянами и попугаями. Папа пробивал этот аттракцион много лет, нарисовал кучу красивых эскизов, и в конце концов ему выделили деньги. Когда наш служащий Василий привез с Алтая чубарых лошадей, мы были в шоке. Впервые в жизни мы столкнулись с абсолютно дикими лошадьми, которые, видимо, до этого даже не видели человека. Их привезли в специальных закрытых боксах, и первое время ухаживать за ними можно было только через верх: они могли запросто проломить кому-нибудь голову и к тому же всего боялись. Когда мы немного объездили этих дикарей и начали с ними работать, неприятности не закончились. Бывало, бегут шесть лошадей по кругу, и вдруг одна из них с разбега вцепляется зубами в горло другой, тут же остальные подключаются к драке, и начинается настоящее безумие!

Мы включались в работу постепенно. Первым в Луганске официально выступил Эдгард с номером «Высшая школа верховой езды», а я долго злился из-за этого: брат репетировал на лошади без меня, а папа говорил, что мне еще рано. Когда девочки стали дарить брату цветы после выступлений, я подумал, что жизнь на этом закончена, так мне было обидно.

Первое наше совместное представление называлось «Машина времени», прошло оно в Риге в 1988 году, и по сюжету этой весенней сказки мы с братом украли у клоунов настоящую машину времени и отправляли их в разные эпохи. Интересный дебют с поучительным посылом, что так делать не надо. При этом наступило непростое время: все искали возможности заработать, образовывали кооперативы и экспериментировали. Мы стали проводить показательные репетиции – зрители покупали билеты и видели фрагменты наших номеров, а мы ассистировали папе.

С первым представлением в 1991 году в Большом Московском цирке тоже получилось довольно необычно – тогда режиссер Юрий Архипцев поставил шоу «Снеговик берет заложников», и я впервые зашел с папой в клетку при зрителях. По сюжету злодеи натравливали на героя, которого играл папа, льва, и он защищал меня от хищника. Как сейчас помню, это был папин любимчик лев Зевс, большой и милый, я даже гладил его во время номера.

Родиться в опилках – значит проводить бо́льшую часть жизни в цирке, зачастую играть прямо в гостинице или цирковом дворе, много репетировать и работать. Наверное, поэтому цирковые дети буквально помешаны на цирке: так происходит даже с моими дочками, хотя я всеми возможными способами расширяю их кругозор. Все равно они много времени проводят здесь – репетируют, занимаются гимнастикой, старшая восхищается лошадьми и с раннего утра бежит работать с ними.

Эдгард

Первое более или менее осознанное воспоминание о страхе – это момент, когда папа пришел фактически прощаться перед предстоящей операцией. Во Фрунзе ему пришлось делать резекцию желудка, и врачи предупредили, что есть риск летального исхода. Отец всегда был человеком сдержанным, особенно в том, что касалось страха. Я прекрасно помню, что он весь дрожал, когда зашел к нам, судорожно нас обнимал и целовал, попрощался. Мы с Аскольдом, конечно, тогда ничего не поняли: почему папа с нами попрощался, куда он уезжает. Мама его тут же оттащила от нас и запретила вдаваться в подробности, поэтому об операции мы узнали только спустя несколько лет.

В итоге все обошлось, и шрам у отца на животе даже породил еще одну шутку о Запашных. У нас с ним шрамы примерно на одном месте на животе, у него была резекция желудка, у меня – диафрагмальная грыжа в десять месяцев, поэтому на том же пляже у людей закрадывались подозрения, что мы, Запашные, размножаемся делением.

Родился я в Ялте на гастролях, у нас про таких говорят «родился в опилках», но долгие годы моим местом рождения официально был записан город Кривой Рог. Лишь недавно удалось собрать все справки, теперь меняем документы, чтобы восстановить историческую справедливость. Интересно, что в Кривом Роге я не был до сих пор, а в Ялту вернулся лишь через сорок лет после своего рождения – и то лишь на пару часов, у нас было совещание с Министром культуры Владимиром Ростиславовичем Мединским. При этом воссоединение Крыма и России для меня – также восстановление исторической справедливости, пусть и произошедшее по странному стечению обстоятельств.

Во всех декларациях и анкетах я пишу, что родился в Советском Союзе. Когда СССР еще не развалился, мы часто бывали с гастролями в УССР. Мы с братом ходили в школу, например, в Днепропетровске, Харькове, Донецке, Луганске, Запорожье. Потом, с распадом страны, мы почему-то перестали ездить на Украину с гастролями, и меня это всегда волновало.

С Ялтой, конечно, связано и наше очное знакомство с создателем сафари-парков «Сказка» и «Тайган» Олегом Зубковым. До воссоединения Крыма с Россией мы списывались, созванивались, я знал о его деятельности и иногда давал комментарии для СМИ о «Тайгане». Звучали из моих уст и критика, и поддержка – основанные на личном опыте и впечатлениях. В итоге я даже снял выпуск «Легенд цирка» про Олега Зубкова. При этом у нас очень разные позиции по принципиальным вопросам работы с хищниками. Я – потомственный дрессировщик, я знаю, что такое хищник. Из последних примеров – во время репетиций к фестивалю «Идол-2018» лев прокусил руку дрессировщику Алексею Макаренко. Такие ситуации происходят мгновенно: вот животное трется об тебя, ластится, и тут же бросается. Олег Зубков, безусловно, вызывает огромное уважение, когда делает контактные трюки с хищниками – заходит в личное пространство, гладит их, обнимает. Это высший пилотаж и абсолютное мастерство дрессировщика. Однако есть другая сторона медали. Когда он на постоянной основе заводит к животным группы людей, зачастую с детьми, оставаясь среди них единственным профессионалом в деле общения с хищниками, а вокруг собираются по двадцать-тридцать львов, я это категорически не приветствую. Я много раз говорил ему, что он перебарщивает: он имеет право рисковать собой и, возможно, взрослыми, которые отдают себе отчет в том, что происходит, но детьми – никогда. Просто Олег еще не оказывался в ситуации, когда животное выходит из-под контроля и его просто так не успокоишь.

В цирке такое, конечно, тоже бывает – вы могли видеть фотографии, на которых я с дочерями в клетке со львенком или тигренком, и мы все вместе позируем. Это нарушение техники безопасности и также категорически не приветствуется, но тут все совсем по-другому. Рядом со мной всегда есть пять-шесть ассистентов, которые контролируют ситуацию. К тому же я не захожу в кучу бегающих на свободе львов, которые дерутся и убивают друг друга: Олег Зубков признавался, что у него случается по три-четыре смерти животных в год, в его группе есть серьезные хищники, которые умеют душить и убивать. И еще важно, что я наведываюсь с дочерьми в клетку максимум раз в год – зашли сфотографироваться для истории, память останется, детям интересно. Но после этого я понимаю, что до шестнадцати-восемнадцати лет им просто нечего здесь делать.

При этом и дочери осознают, что дрессура хищников – это очень опасно и серьезно, что им пока рано. Они, конечно, тоже приобщаются к цирку – занимаются гимнастикой, репетируют с другими детьми, общаются с животными помельче: козами или собаками.

Я точно помню, когда мы с братом впервые зашли в клетку с хищниками. Мы сидели на репетиции родителей, и я захотел показать своим школьным приятелям, какие мы крутые. Хотя тогда необходимости заходить в клетку не было, она возникла только в 1997 году, когда у папы на пороге 70-летнего юбилея внезапно обострилась травма тазобедренного сустава. Его в свое время рвала тигрица и прокусила тазобедренный сустав, со временем это стало приносить такие физические неудобства, что ему в Санкт-Петербурге сделали операцию и поставили искусственный сустав. Тогда мы поняли, что восстанавливаться папа будет достаточно долго, а значит, представления на грани срыва! Мы были с гастролями в Екатеринбурге, тогда же позвонил долгие годы возглавлявший местный цирк Анатолий Павлович Марчевский, Народный артист РСФСР, с логичным вопросом: «Что делать? На афишах Запашные и тигры, если этого не будет – случится скандал». И вот на семейном совете решили, что мы с братом зайдем в клетку. При этом нужно понимать, что без мамы мы бы этого не сделали! Конечно, мы иногда присутствовали в клетке, пока папа работал, знали все трюки, всех животных, но сами с ними не работали.

Пришлось готовиться в кратчайшие сроки – у нас было от силы две недели на подготовку. И благодаря маме мы успели. Она нас прикрывала и в принципе выступала гарантом нашей безопасности, ведь животные ее знали и уважали. Начали работать втроем. Конечно, не в таких масштабах – у нас было всего шесть-семь животных в клетке. Не самая красивая картинка, не самый качественный номер для дрессировщиков хищников, но это был вынужденный шаг. И так мы работали до 2001 года. Папа не смог вернуться к аттракциону, а со временем мы поняли, что уже совсем нелепо выглядим в клетке с несколькими хищниками и мамой. Два стокилограммовых мужика под защитой хрупкой женщины! Конечно, ей было тяжело покидать арену, она привыкла работать с нами, не видела себя ни в чем ином. Артистам в принципе тяжело уходить, а тут молодая красивая мама вдруг оказалась за бортом. Настоящая семейная драма!

Но мама не сдалась и в кратчайшие сроки приняла решение стать нашим продюсером, занялась тем, с чем у нас были серьезные проблемы. По сей день она занимается этим: финансовыми потоками, развитием бренда «Братья Запашные».

Однако у нас были напряженные отношения внутри семьи, хоть и не очень уместно говорить об умерших. Так, мой папа долгие годы не общался с моим дядей, своим родным братом, Мстиславом Запашным. Они скрывали причины такой неприязни и даже иногда встречались: раз в пять лет могли увидеться, обняться, принять радостный вид, а потом снова разойтись на годы. Это я прекрасно помню из детства. Но пик семейного кризиса пришелся на время, когда наш дядя, Народный артист СССР Мстислав Михайлович Запашный, стал генеральным директором компании Росгосцирк. Мы с братом работали в этой компании как артисты и стали свидетелями того, как он пришел к власти и благодаря дружбе с великим Иосифом Давыдовичем Кобзоном сместил очень хорошего генерального директора Давида Смелянского. Тот был назначен меньше чем за полгода до этого, и его просто снесли. А дядя сел в это кресло – и занимал его семь лет. Все это время мы с братом находились под жесточайшим прессингом с его стороны, хотя искренне не понимали причин. Мы развивались, у нас все получалось, мы достойно продолжали дело династии Запашных. Вряд ли это была ревность, все же у дяди в тот момент были все ресурсы для того, чтобы создать любой бренд и раскрутить его – в манеже выступали его жена и дети. Однако он отчего-то решил прессовать нас с Аскольдом: нам буквально перекрывали кислород, не пускали за границу, устраивали совершенно невыгодные гастроли, демонстрировалось абсолютное пренебрежение и отсутствие внимания. В Главке Росгосцирка за все это время я был всего один раз, пришел буквально через неделю после назначения дяди. Мы сели, поговорили, абсолютно не поняли друг друга, и я честно сказал: «Дядь, я у тебя в кабинете последний раз, я больше не приду».

К сожалению, скандал стал публичным – мы с братом позволяли себе давать довольно резкие комментарии в средствах массовой информации. На этой почве мы даже разругались с нашим двою-родным братом – Мстиславом Запашным-младшим, дядиным старшим сыном. Я понимаю его обиду за своего отца, хотя мы и пытались объяснить, что у нас нет никаких претензий лично к дяде, но есть претензии к нему как к руководителю.

Не выходило наладить нормальные отношения – мы обижались друг на друга, регулярно ругали в прессе. В связи с этим мне было очень приятно в августе 2018 года впервые побывать в гостях у Славы и понять, что отношения выровнялись, всё же мы – братья.

При этом я никогда не допускал даже мысли о том, что когда-нибудь смогу настолько же серьезно разругаться с Аскольдом. Я ему в шутку говорил: «Если мы с тобой разойдемся, я тебе сначала челюсть сломаю, чтобы ты на всю жизнь запомнил эту потерю». Мы видели плохой пример в лице папы и дяди, которые в свое время были очень дружны, зацепили Великую Отечественную, вытянули всю семью, а потом вот так разругались. К тому же родители нас так воспитали, мы очень дорожим друг другом и нашими отношениями, и даже если ссоримся, это ненадолго. Мы вместе руководим Большим Московским цирком, у нас кабинеты друг напротив друга, мы видимся каждый день, а значит, можно быстро остыть и все исправить. Сколько можно играть в молчанку? День, два, максимум – три! А потом все равно помиримся и вернемся в мирное русло. С дядей и двоюродным братом конфликт получился таким во многом потому, что нас всегда разделяло расстояние – мы работали с ними в разных коллективах, в разных городах и не могли выстроить такие же отношения, как у нас с Аскольдом.

Есть железное правило: не приноси рабочие проблемы домой. Вышел с манежа – оставил все плохое там, дома этому не место! Но это относится именно к проблемам, ведь мы, как и все нормальные люди, которые искренне любят свое дело, все равно обсуждаем цирк дома. Кем бы ты ни был – врачом, шахтером или футболистом, – если ты любишь свое дело, то в компании коллег 90 % разговоров будет именно о нем. У нас так же – потому что мы счастливы, занимаясь цирком. Я могу ночью встать и записать неожиданно пришедшую идею, чтобы утром ее попробовать, или за семейным столом продолжить обсуждать с братом рабочие вопросы. Другое дело – когда это начинает выходить из-под контроля и мы с братом все больше распаляемся по этим вопросам дома. Тогда домашние нас останавливают, стараются отвлечь, а то и разводят по углам.

Найти дело своей жизни – большое счастье, это невозможно объяснить тому, кто его по той или иной причине не нашел. Это порой абсолютно бесконтрольные творческие порывы – записать идею, позвонить кому-то, что-то попробовать, и они приходят в любое время дня и ночи, в выходные и в отпуске, но это нисколько не мешает. Я глубоко убежден, что большое несчастье – заниматься тем, что тебе не нравится, не приносит удовольствия. Ремесленничество, как в анекдоте «Могу копать, могу не копать», не приносит счастья человеку. Конечно, многие находятся в состоянии заложников: обстоятельства так сложились, нет другой работы, не освоил другую профессию, поэтому вынужден заниматься «не тем». Но человек по-настоящему раскрывается именно тогда, когда работа и удовольствие для него совпадают. Он начинает стремиться к большему, придумывать что-то новое, превращается в настоящего новатора, становится примером для остальных. И такими были, например, Стаханов или Калашников.