Текст книги "Понять хищника"

Для меня совершенно естественно цирк стал делом всей жизни, я даже не могу описать, каково это – родиться в опилках, потому что мне не с чем сравнивать. Я просто не мыслю себя вне цирка, он всегда был моим домом. Цирк был всегда – как мама и папа. Поэтому для меня он стал местом постоянной дислокации, практически портом приписки. В цирке было все – игры, дружба, развлечения. Мы играли за кулисами и в цирковых гостиницах, собирались большими компаниями цирковых детей и шли куда-нибудь все вместе.

Помню, как подбил всех пойти купаться в бурной горной речке, когда мы гастролировали по Таджикистану. До сих пор удивляюсь – как мы тогда смогли выплыть, ведь течением сносило очень сильно.

Помню, что мне в детстве больше всего нравилось ездить с папой на товарную станцию. Это ведь так интересно – приехать на станцию, зайти в пустой товарный вагон, устраивать все для перевозки животных! На специальных машинах привозили лошадей или тигров, а мы оборудовали вагоны, что-то прибивали, совершенствовали. Целое приключение! К тому же в такие моменты я чувствовал себя очень полезным – особенно если папа давал мне какое-то важное задание.

Было очень увлекательно этим заниматься, при этом нам запрещали подходить к хищникам, но мы с братом и сами не лезли на рожон, держали дистанцию. Мы больше работали с лошадьми, а в 12–14 лет нам уже доверяли их погрузку и выгрузку. И у меня в детстве была мечта – совершить путешествие в товарном вагоне. Потом она претворилась в жизнь – мы ехали из города Шэньчжэнь на юге Китая в Ставрополь больше тридцати суток, это было очень интересно!

Сквозь тернии к звездам

Эдгард

Наши путешествия в Китай – это, конечно, целая история. Например, дважды мы застали практически анархию на нашем Дальнем Востоке. В 1993 году мы повезли животных в Китай, а вернулись уже в 1996-м. Недалеко от границы есть Забайкальск – небольшой городок, который фактически живет за счет того, что расположен у границы с Китаем, это большой перегрузочный хаб. Товары идут в обе стороны, и, будучи там, я многое увидел.

И понял, что там творится беспредел в самом прямом смысле этого слова, и почувствовал его на себе. Многие вещи меня поразили. Например, что мы китайцам отправляли металлические чурки, дерево, а они нам обратно консервы, спички и всякую фигню. И я понимал, что мы туда отправляем ресурсы, а они нам обратно – готовый товар.

Еще – воровство, которое процветало на самом высочайшем уровне. Я потом спустя где-то десять лет смотрел расследование на федеральном канале, в котором показывали то, что я уже видел вживую. Например, то, как после пересечения границы останавливался состав, и город просто выходил на его «разгрузку». Шли люди, сотни человек, подходили к составу, к вагону и тащили всё: консервы, кожаные куртки, – а мы в это время стояли на соседних путях.

И они шли мимо: «Ребят, циркачи, хотите, угостим вас? Водку берите, пиво, все что угодно!» Конечно, власти на это закрывали глаза, но время от времени какие-то рейды всё же проводили. Я помню, как однажды двое мальчишек тащили коробку с китайскими кожаными куртками, а когда увидели милицию, залезли в эту коробку и начали играть в танк. Сидят и трещат в буквальном смысле: «тра-та-та, тра-та-та», – милиция мимо прошла, и они дальше коробку потащили, а там – украденные кожаные куртки.

Какой-то мужик шел мимо нас и спросил: «Где водка?» Я говорю: «Дальше, через четыре вагона». Я уже знал, где это все.

А потом, когда мы общались с начальником станции, начальником подвижных составов, начальником охраны, узнали, что у них на тот момент было так называемое «кладбище неизвестных»: милиция стреляла по ворам, просто хоронили людей, не выяснив имена, ничего. И таких тел было около пятисот. Так и говорили: «У нас тут кладбище неизвестных, порядка пятисот человек под городом». Меня это сильно удивляло, но, с другой стороны, я понимал, что это какая-то норма для этого времени. Я находился в кабинете начальника станции, а он, не закрывая дверь, говорил: «Так, что там… консервы, вагон номер сорок четыре». Громко говорил, а за дверью сидел товарищ и просто записывал. Вот такая псевдокоррупция, что ли: он делал вид, что он этим не занимается, а по факту именно это и делал. Хотя это не псевдокоррупция, скорее, эдакая псевдоохрана, псевдоответственность. Парень «просто записывал номера вагонов», и, когда состав проходил, он уже знал, где что лежит.

Еще рассказывали нам историю машинисты. Оказывается, особо умелые из них чуть подальше Забайкальска снижали скорость, грузовики подъезжали, и буквально на ходу разгружали вагоны, перекладывали содержимое, а это мотоциклы. И, конечно, когда вагон доходил до реального получателя, то был либо пустой, либо в прямом смысле слова разгромленный. И вот это все мы наблюдали на протяжении почти месяца: то есть не день, не два, мы там долго стояли: и когда мы заезжали, две недели постояли, и когда выезжали, тоже порядка десяти дней пробыли на границе. Это все было настолько неприкрыто и нагло. Я потом спустя десять лет увидел передачу, которая рассказывала как раз о многомиллиардных долгах этой станции, но я не помню, чтобы кого-то посадили или были другие негативные последствия. А сейчас я понимаю, что это просто-напросто разгильдяйство, которое шло от высших эшелонов власти. И я подозреваю, что не только в Забайкальске так было, а по всей нашей границе, во всех городах это творилось, и это был крайний цинизм.

При этом сами мы доехали нормально, граница, которую мы пересекали, была легко проходимая: и количество требований небольшое, и вообще с русскими всегда можно было договориться, а вот китайцы требовали полный пакет документов. А если нужных документов у нас не было, каких-то там специальных разрешений, помню, обращались в консульство, именно поэтому всегда и была волокита при прохождении границы. Но как только мы ее пересекали, ехали без остановки до места назначения.

Обратно мы добирались тридцать восемьсуток. Конечно, это неимоверная нагрузка, когда больше месяца сопровождаешь животных: в одной фуре на платформе ехали наши мама и папа, ухаживали за хищниками, в соседней, следующей, – мы с тетей, а в третьей фуре – брат с бабушкой. В четвертом вагоне стояло восемь лошадей, и с ними ехал всего один парень. При этом представьте, что это зима, минус тридцать. Парень засыпал на ходу, а у него три печки, сено, опилки кругом, и мы с Аскольдом, натопив у себя, бежали туда, чтобы он хотя бы часик-два поспал спокойно, потому что это невозможно было выдержать.

Так мы и ехали, иногда стояли по несколько дней, заканчивался уголь, останавливались, в поля убегали, деревья сухие на ходу забрасывали с братом. Поезд ведь товарный, идет не по четкому расписанию, а «остановился-тронулся», и мы никогда не знали, когда будет остановка и когда поедем дальше. Сколько раз я попадал в цейтнот: остановка, спрыгиваю с платформы, беру мешок угля, чтоб отнести, например, брату, и в этот момент поезд трогается. А на мне мешок угля. И я понимаю, что не могу бросить этот мешок – и я с этим мешком бегу, реальный такой забег, серьезный, брат на ходу подхватывает, и я запрыгиваю на поезд на ходу – все это было.

Однако мы с Аскольдом это всё прошли достаточно легко, ведь были еще совсем юными, всё это воспринимали как эдакое романтическое путешествие, хотя было по-настоящему сложно. Жаловаться кому-либо было бесполезно, ведь никто тебе не поможет, не посочувствует, просто надо принимать это как должное. Был период, когда я не мылся дней двадцать, потому что попросту негде было: холодно, воды по минимуму, животным попить да нам. В любом случае воды не нагреть, она холодная – только лицо и руки протираешь. А потом мы стояли на какой-то станции сутки, местные смотрели на нас: «Ребята, а хотите в баню сходить?» Конечно! Вот это было невероятно. Мы мылись в бане на товарной станции где-то под Иркутском и чувствовали себя самыми счастливыми.

* * *

В целом есть несколько способов перевозки животных. Самый популярный – это автотранспорт, он самый экономичный, самый удобный – спокойно загрузили и перевезли из пункта А в пункт Б. Есть еще железные дороги – раньше этот способ был гораздо дешевле. Мы очень часто им раньше пользовались, сейчас все реже и реже. Третий способ – на корабле. И четвертый – самолет, самый дорогостоящий. Я, кроме львят и тигрят, самолетом никого не перевозил, то есть полную группу, весь наш цирк, хотя мы рассматривали такие варианты.

Что касается автотранспорта, то здесь все очень удобно. Другое дело, что надо создать условия для того, чтобы животным было комфортно. И надо совершить серьезные вложения: оборудовать фургон, чтоб он не разбился во время дороги, потому что всякое может быть, чтобы сохранялся температурный режим, был доступ к животному – чтобы человек мог зайти, покормить, убрать, произвести какие-то медицинские действия, если не дай бог это понадобится. И чтобы сам человек тоже мог там жить. То есть мы обустраивали такое купе с окнами. Однако это дорого, хороший автотранспорт стоит немало. Мы с братом до сих пор используем специальные собственные автофургоны. Грузовиков своих у нас никогда не было, всегда пользовались арендованными машинами.

Второе – это железнодорожный транспорт, когда твою готовую фуру ставят на платформу; она должна быть определенной высоты и со специально скошенными углами, потому что иначе под мостами не пройдет. Не любую автотехнику можно поставить, какую-то просто не пропустят. Хотя до 1992 года мы подготавливали товарные вагоны, обивали их внутри теплоизоляцией, строили внутри стойла под лошадей. Делали все очень основательно, это очень сложный процесс: на такую погрузку уходит обычно от трех дней до недели, потому что вагоны надо оборудовать, утеплить, перевезти животных, выгрузить их из машины на платформу. Такие путешествия мы проделывали много раз, хотя в основном это было в период Советского Союза, последнее такое состоялось в 1996 году.

Дальше мы полностью пересели на автотранспорт, и лишь один раз в 1999 году мы наших животных везли во Владивосток по железной дороге, потому что туда автотранспорт не мог проехать в тот период, только зимой по льду. Мы шли из Красноярска, и вот тогда всех зверей поместили в ракетовозы, такие длинные железные вагоны, утепленные, все было хорошо.

Из Владивостока в Японию, всё в том же 1999 году, туда и обратно, два раза в своей жизни мы перевозили животных на корабле. Это был пассажирский круизный лайнер «Антонина Нежданова», у него в передней части находился трехуровневый трюм, и мы в самый низ положили железо, на второй уровень поместили одних животных, на третий – других. Были тигры, львы, обезьяны, медведи и собаки. Вот пять видов животных мы везли, и порядка двадцати человек их сопровождали. На лайнере было еще около ста обыкновенных путешественников, которые направлялись в Японию. И вот туда мы дошли за полтора дня, а обратно через три месяца шли уже два с половиной дня, потому что попали в дикий шторм. Это было ужасно. Первый и последний раз почувствовал «прелести» шторма, выносить это буквально невозможно, тебя выворачивает, ты постоянно зеленого цвета, держишься за кровать, пока корабль жутко качает, и единственное нормальное положение тела – лежачее. Желательно еще и напиться, чтобы вестибулярный аппарат немного по-другому работал, но так как я не пью, это было крайне ужасно.

Мы стараемся сделать все, чтобы животным было комфортно, и создаем условия, но я сторонник идеи, что, если человек рядом и ему хорошо, значит, и животному не так уж и плохо. Потому что человек – это своеобразный градусник: жарко, холодно ли – все это он испытывает на себе и, естественно, заинтересован в том, чтобы было комфортно. Когда после таких дорог и шторма мы вернулись, конечно, дня три-четыре животных не трогали вообще, дали отдохнуть, потому что быть двое суток в шторме – это ужасно. Тогда действительно все натерпелись, Правда, хищникам до лампочки: лежат на спине, балдеют в своих клетках, нормально себя чувствуют. Бывает еще, что животные в пути буянят. Конечно, тут все очень индивидуально, но у нас всякое случалось: лошади между собой дрались в дороге, ногами выбивали доски в стенах. Помню, мы как-то взяли молодого коня и сразу повезли его с собой в Китай. Я его поставил в вагон, зашел убраться и вдруг вижу: он приседает, чтобы подпрыгнуть и ударить меня. Я успел резко наклониться вниз, а он выпрыгнул: громкий удар в стену, и всё – дырка в товарном вагоне, просто вылетела доска. Когда я встал, то понял, что удар был ровно на уровне моей головы – если бы я не успел пригнуться, меня бы этот удар просто-напросто размазал, потому что это был серьезный тяжеловоз.

В другой раз меня лошадь в дороге схватила, вырвала зубами кусок кожи с руки. Даже странно, что шрама не осталось – тогда подумал, что, раз хватанула в районе запястья, можно будет часами прикрывать потом. Но удивительно – никаких следов. И вот что это было, зачем, непонятно. Однако это единичные случаи, хотя перевозка – очень серьезное мероприятие, животных ведь много людей сопровождает, ветеринары едут с ними, мы делаем остановки, чтобы их напоить, накормить.

А вот про самолет была интересная история у нашего дяди, Мстислава Запашного. Они с труппой были на гастролях, по-моему, в Австралии, и дальше им предложили контракт в Гонконге. На корабле они физически не успевали переехать, и тогда дядя сказал, что единственный вариант – это самолет. Импресарио нанял авиалайнер, но пилоты, когда прилетели и увидели слонов, сказали: «Вы что, с ума сошли? Какие слоны?! Они же у нас на ходу выйдут, мы не полетим!» И дядя осознал всю серьезность ситуации: ведь, действительно, если слон начнет там, наверху, по какой-то причине буянить, то просто будет авиакатастрофа. И предложил их… напоить. Слоны в принципе любители выпить, а в зимнее время им даже по ветеринарным соображениям положен кагор, который мешают с водой. Купили большое количество спиртного, размешали все это в одной бочке и накачали двух слонов, просто вусмерть. Представьте себе эту картину: два слоника подпирают друг друга, эдакой пирамидкой стоят пьяные в грузовом самолете. Их еще всю дорогу подпаивали, так и долетели.

Цирковая семья

Эдгард

Как это ни странно, одна из самых серьезных травм у меня никак не связана с работой. Однако одна желтая газетенка выпустила материал, что мы с братом дрались на мечах, он мне порезал руки, и вообще якобы мы наркоманы, постоянно так делаем – вот такой бред. На самом деле все было совсем не так.

Час ночи, наш большой загородный дом. Моя спальня находится на третьем этаже, мы на тот момент уже около года там жили. И, приехав поздно ночью, я знал, что все спят. Дома были мама, бабушка, тетя и Лена Бараненко. И вот я подумал: «Ну что я сейчас буду будить всех, грохать тут» – и пошел на второй этаж. Первый раз за год проживания в собственном доме я пошел в ванную на втором этаже. Там стояла хорошая дорогая итальянская раковина в столешнице: стекло, этакий подиум из стекла, и в нем раковина. И вот я подошел, чтобы взять зубную щетку, облокотился на это стекло и прямо увидел, как оно трескается под руками.

Меня развернуло и утянуло вниз: столешница с раковиной упали, а я в одних трусах – мыться собирался. Вот сижу в таком виде, и как в «Матрице» из-под меня мелкие-мелкие осколки полетели. Сзади грохот, я поднимаю руку, а на ней буквально «розочка»: торчат сухожилия, я их все вижу. И огромная струя крови, как в фильмах Тарантино просто. Я хватаюсь за место разреза другой рукой, зажимаю, и понимаю, что из второго локтя так же поливает: просто хлещет фонтаном, как в кино, в жизни никогда такого не видел. Сижу и думаю: твою мать, а что же у меня со спиной, если на руках такие порезы глубокие, а я падал практически на эту раковину. Понял, что сейчас у меня будет сильнейшая потеря крови – и всё, хана. И я закричал на весь дом: «Бегом все ко мне!» Не понял, услышал меня кто-то или нет, сейчас уже не помню, может, и несколько раз крикнул, – не обратил внимания, думал, что от потери крови выключиться могу.

И вот домашние прибежали, а я сижу в луже крови. Позвонили в скорую помощь в первую очередь. Но самое странное было, что брат с другого конца Москвы приехал быстрее, чем медики. Это поселок Дудкино, всего двести метров от МКАДа, но скорая не может найти ни дом, ни поселок, ничего в навигаторе у них нет. Час ждали скорую, так что в конце концов брат сам на машине выскочил на МКАД и там ее перехватил.

Приехала наконец скорая, два доктора никак не могли мне подсоединить капельницу, шнур не совпадал с иголкой. А я сидел в шоке от всего этого, выключаться начал потихонечку – все же литр крови потерял, как оказалось. Отвезли меня в клинику, всего перемотанного. Я, брат, мама – все в крови, меня положили в общую очередь в травмпункт, и всё, мол, лежи. Конечно, домашние говорят: ребята, это заслуженный артист, все дела. Но ничего не поменялось, еще минут двадцать-двадцать пять пролежал в этой очереди только для того, чтобы они меня закатили в кабинет, размотали руку и сказали: «О, да тут надо шить, поднимайте его наверх!» И только тогда меня повезли в операционную. Там я уже отключился и проснулся только рано утром. Лежу, как в шоу Бенни Хилла, с двумя культяпками, полностью загипсованный, и думаю: а как в туалет сходить? Зашла санитарка, я попросил утку и как-то справился.

Дозвонился маме, и она сказала: «Эдгард, мы отправляем тебя в Германию, пусть немцы всё проверят». И буквально после обеда она меня уже забрала. В той клинике мне при выписке даже никаких документов не дали: как потом выяснилось, по документам я в ней в принципе не находился. Когда я приехал в Германию, немцы сказали, что всё поправят. Единственная проблема, по их словам, была в том, что в России сухожилия шьют внакладку, внахлест, а в Германии – встык. Именно по этой причине пришлось бы чуть ли не всю дальнейшую жизнь выпрямлять и растягивать сшитые сухожилия обратно, и все равно эластичность была бы потеряна. Но сейчас благодаря немцам все хорошо, рука восстановилась, работает как надо.

Ожидали, что разберутся часа за два, благо технологии позволяли. Я и ожидал операции на пару часов и что все пройдет легко и просто, в рабочем режиме. И вдруг просыпаюсь после операции, а у меня галлюцинации после наркоза, ко мне аппараты подключены. Смотрю на доктора, мне плохо. И тут он говорит: «Ты провел на столе целых шесть часов. Вот я немецкий хирург, высококлассный специалист, но я не знаю, как тебе все объяснить. Я такого в жизни не видел, всякое бывало, но не такое. Тебе пальцы перепутали во время первой операции: сухожилия, которые шли к одному, пришили к другому». То есть я давал команду одному пальцу, а двигался другой. Их просто неправильно сшили в России! Поэтому немецкой команде пришлось все разрезать и обратно сшивать.

Когда я вернулся в Россию, попытался судиться с той клиникой – немцы-то все документы оформили о том, в каком состоянии я был. Но российская клиника все вывернула так, будто меня там и не было, поэтому ничего не получилось.

Аскольд

Это очень странная история. Все было ночью: я был у Элен, на тот момент еще будущей супруги, а Эдгард – в родительском доме. Было чуть позже полуночи, и вдруг мне позвонила тетя. Говорит: «Аскольд, Эдгард перерезал себе вены!» Вот так, буквально. Я в шоке, ничего не понимаю, пытаюсь выяснить побольше. Она объясняет: «Он себе обе руки разрезал». В тот момент я уже одевался. Узнал, что все происходит у нас дома, и побежал к машине. Элен спросила, что случилось, а я честно выпалил: «Не понимаю, что происходит, но нужно бежать». В итоге она побежала со мной, тоже села в машину, мы поехали. В дороге позвонил тете Оле, она сказала, что брат порезался раковиной, та упала. Я вообще ничего не понял, но подумал, что сейчас приеду, разберемся на месте. Самое главное, что Эдгард жив, и скорая уже едет. Вот сейчас врачи приедут и помогут. Когда я добрался, Эдгард был бледный как полотно, обе руки замотаны.

Могу сказать одно: в подобных ситуациях я уже стал профессионалом. Вот раньше меня это дезориентировало бы и, может быть, я испытывал бы стресс. Но чем дольше ты живешь среди опасных для жизни ситуаций, тем больше становишься мобилизованным внутри – как солдат. Учишься быстро и правильно реагировать. Спрашиваешь себя: чем могу помочь? Нет лишних эмоций, думаешь только об одном: все должно закончиться хорошо. Только эта мысль в голове. Дальше ты предпринимаешь все для того, чтобы чем-то быть полезным и сделать что-то, что не могут сделать остальные.

Только потом я уже выяснял, что случилось: оказалось, это была какая-то нелепая ситуация. Звучит очень странно: «порезался раковиной». Мы ведь сразу представляем советскую такую раковину керамическую. Как об нее можно порезаться – вопрос. Но там была не обычная раковина, такой евродизайн, большая стенка в ванной – в которой во всю длину была сделана стеклянная полка, подвесная. Один край был прикреплен к стенке, а другой свободен. И вроде как такие вещи красиво смотрятся – стильный минимализм. На этой полке была ниша, и непосредственно в нее уже вмонтирована раковина. И Эдгард, наверное, когда чистил зубы, на нее надавил, руками оперся. И тогда эта стеклянная полка треснула, а брат, когда падал, изрезал себе руки. То есть он фактически перепахал себе всё – кожу, мышцы, сухожилия. Его повезли в больницу, мы поехали следом на внедорожнике.

Не хочется добавлять грязи и говорить плохо о нашей стране, но, к сожалению, это факт: у нас системные проблемы в медицине. Такие вещи ведь не должны происходить: долго оформляют, когда человек весь в крови и ему надо быстро эти рваные раны обрабатывать и так далее. Кроме всего остального, брата на каталке забирал санитар, который был в верхней одежде поверх халата. И сама каталка была такая узкая, как будто времен Великой Отечественной войны, Эдгард на ней не помещался. А потом, когда его увезли, этот санитар, который его катил, начал курить прямо там – это ведь дикость! И в результате брату во время операции занесли какую-то инфекцию, которую немцам пришлось потом всю вычищать и лечить.

Однако самая большая проблема была в том, что ему сухожилия поменяли местами, то есть сшили их таким образом, что сухожилия от одного пальца сгибали другой палец. И вот это вот мне до сих пор непонятно. Уровень некомпетентности такой, что немцам пришлось во время многочасовой операции все исправлять. Конечно, хочется, чтобы у нас в стране навели порядок в этом смысле, чтобы на всех уровнях, от обучения до выпуска специалистов был тотальный контроль, чтобы дилетантов не допускали к работе, особенно в медицине. У нас еще со времен Советского Союза проблема в сфере обслуживания: ты приходишь в ресторан, в магазин, а тебе могут нагрубить – у немцев, например, такие вещи недопустимы. Врачи, медсестры, весь персонал, служат непосредственно пациентам. И все сделано для того, чтобы как минимум тебе было комфортно, а как максимум – ты был обласкан со всех сторон. Пациенту и так стресса хватает, он и так в принципе на нервах, а тут кто-то еще позволяет тебе нагрубить: сиди в коридоре, жди полчаса, примем, когда сможем. Такие вещи, конечно, угнетают, но это совсем другая история.