Текст книги "Понять хищника"

Особо опасная профессия

Эдгард

Цирк подразумевает травмы. И на «Идоле» их, к сожалению, много – потому что это большой фестиваль и люди, приезжающие со всего мира, стремятся выступать на своем максимуме, а некоторые переоценивают свои возможности, хотят воспользоваться этим шансом, выиграть приз, показаться, заключить выгодные контракты, не ударить в грязь лицом перед коллегами, перед семьей, перед страной, – и рискуют в прямом смысле этого слова. И я как организатор этого фестиваля не вправе им это запрещать, то есть артист сам принимает решение, что он будет сегодня показывать на манеже: он может снять страховку, может надеть ее, вывести животных каких-то дополнительно, показать неопробованные и нестабильные трюки. И порой происходит страшное. К сожалению, на каждом нашем фестивале что-то случалось, артисты получали увечья разной степени тяжести, была даже гибель корейского акробата.

Первая серьезная травма при мне как при директоре случилась в 2013 году. Под акробатом порвалась сетка, и он травмировал позвоночник и голову. Я в момент этого ЧП ехал в Ярославль вместе с Леной Бараненко, мы находились уже в двухстах километрах от Москвы, и я решил позвонить пресс-секретарю цирка Юлии Мельниковой, просто поинтересоваться, как идут дела. И вдруг слышу голос явно бегущего человека: «Эдгард, только что у нас порвалась сетка, и кениец упал на манеж с самого верха, из-под купола, мы бежим его отскребать». И она бросила трубку.

Я тут же развернулся и помчался обратно. Если в сторону Ярославля я ехал уже часа три с половиной, то обратно долетел за полтора. Все это время прикидывал: купол двадцать шесть метров, прямое падение на манеж. Думал, может быть, ассистенты сетку расслабили, кто-то раньше времени лебедки спустил… У меня не было даже мысли, что сетка может лопнуть под артистом, такого в истории цирка на тот момент не случалось. Люди с гораздо большей высоты делали этот трюк – когда артист поднимается под купол и падает в сетку, это называется «капля». Один так в Мексике с семидесяти метров падал, а здесь всего двадцать шесть. Прочность этих сеток никогда ни у кого не вызывала сомнений, проводились испытания по всему миру, но потом выяснилось, что в нашем случае фигурировала другая сетка. Ее произвели на заводе в Германии, и не вручную, как это у нас всегда было принято. И всё, она лопнула, как колготки, просто – раз! – и дырка образовалась. Сетка, конечно, смягчила удар о манеж, это заметно по видео: будь это прямое падение с двадцати шести метров вниз головой, артист бы не выжил, а так она его все равно амортизировала. Поэтому у него был только перелом шейного отдела позвоночника, еще что-то он сломал, то ли руку, то ли ногу. Но выжил, я его видел после этого, артист восстановился.

Аскольд

У цирковых артистов, а тем более у дрессировщиков, много шрамов – такова наша жизнь, травм хватает. Тут тигр полоснул, там обезьяна укусила. При этом с травмами связан один очень важный, но неочевидный момент.

Был случай, когда из-под самого купола упал наш артист Олег Александров. Полез подвешивать свой аппарат и оступился. У него было три открытых перелома, он сломал себе две ноги и руку, голеностоп почти отвалился. Так вот, он лежал в таком состоянии и хотел встать. Я его после произошедшего спросил: «Олег, о чем ты думал в тот момент?» Он ответил: «Если честно, мне хотелось попробовать встать. Не было боли, только какое-то онемение, но мне казалось, что я сейчас встану». Так всегда происходит, насколько бы серьезной ни оказалась травма. У человека срабатывает рефлекс – нужно убедиться в том, что ты жив и с тобой все хорошо. Если тебя уронили, тебе хочется встать, чтобы понять и проверить, все ли с тобой в порядке. И человек сразу пытается подняться, несмотря на то, что все противоречит этому. И в случае с Олегом было то же самое. В этом состоянии шока наступает очень странный ватный момент, когда ты как будто в дымке находишься. И для того, чтобы прийти в состояние полной адекватности, нужно время.

Эдгард

Врачей цирковые не то чтобы не любят, просто мы очень часто связываемся с ними, и, конечно, я убедился за много лет, что наша медицина требует к себе серьезного внимания в плане повышения квалификации медиков. У нас большое число врачей просто невероятные лентяи, я сталкивался с этим и на личном опыте не единожды. У нас в цирке, например, парень с большой высоты упал, ногу сломал в двух местах, его отвезли в больницу. Вернулся в гипсе. И вроде все просто: на одну ногу наступай, на вторую не наступай, одна пятка отбита, вторая сломана. И вот он так ходит и потеет постоянно. Я спросил: «Марсель, что такое?» Он ответил, что сам не знает.

Два-три дня так прошло, и я отвез его в другой травмпункт. Оказалось, что ему гипс не на ту ногу наложили! Как такое вообще может быть? И из-за этого он несколько дней ходил на поломанной ноге. Конечно, мы обращаемся к врачам постоянно, и я благодарен многим из них, ведь они спасали жизни нашим артистам. Но, к сожалению, есть и негативный опыт.

Аскольд

Помню, однажды брат порвал крестообразные связки на ногах. Видимо, они уже были надорваны. Он спрыгивал с лошади, потому что уже нормально сделал основной трюк, и просто приземлился как-то встык немного. Мне кажется, что это уже в принципе было закономерно. Потому что так просто эти связки не рвутся. Он не сделал ничего такого, чтобы можно было сказать, что это была проблема, ошибка или еще что-то. Брат приземлился, я смотрю, а он как-то странно ведет себя. Видимо, обращался к своему организму, почувствовал, что что-то не так, щелчок услышал, повернулся ко мне, побледнел. Я спросил, что случилось. Он в ответ подозвал меня к себе. Я подошел, он как-то вот потоптался странно на месте и сказал: «Держи меня». Оперся мне на плечо, почти обнял меня, а я его взял под пояс. Он сказал, что случилось что-то с ногой, главное с манежа уйти. И я с ним аккуратно за кулисы пошел под аплодисменты.

Эдгард

Есть такой жанр циркового искусства – банджи (а сейчас и форма развлечения такая появилась). Воздушные гимнасты, обычно их четыре человека, с разных точек спрыгивают, и пошли синхронно навстречу друг другу, и потом обратно на трапецию. Трапеция опять вниз, и все это так красиво и эффективно выглядит. И все пользуются хорошими альпинистскими карабинами. И вот, Нижний Новгород, по-моему, 2007 год, мы репетируем ночью (и вообще, уже репетировали этот трюк где-то с месяц), повесили эти банджи, мальчики и девочки за манежем, в центральном проходе, по очереди спрыгивают. Толстая резина, несколько жгутов, карабины, специальные обвязочные трусы, все солидно.

И я говорю: «Ну всё, ребят, давайте, всем пока, я ушел». Иду за кулисы, прохожу в цирковой тоннель и вдруг слышу характерный свист и следом звук удара. Поворачиваюсь и понимаю, что метров с десяти гимнаст упал на манеж. И я бегу, все бегут, а у него прямо видно, что сломано колено. Он в сознании, но человеку плохо, рука сломана, неизвестно, что с позвоночником, ведь упал с большой высоты. Он делал трюк, крутился, а потом как будто что-то лопнуло. Я поднял голову: резинки наверху, он внизу. Начал у других выяснять: он что, не пристегнут был? Мало ли, залез наверх, не пристегнулся, упал вниз. Первая мысль была такой. Мне ответили, что он все трюки делал по правилам. Поручил опустить все тросы, чтобы проверить. Все карабины оказались застегнуты, не были деформированы или сломаны, два обычных новых карабина. Женю сначала в Новгороде четыре дня подержали, а потом мы его перевезли в Германию, у него в трех местах позвоночник был сломан. В Германии его собрали, и уже через год Женя снова работал.

Я у него потом спросил: «Жень, что было-то?» Он объяснил: «Кручу я трюк, и как будто специально посмотрел на страховку, и я прямо в воздухе вижу, как два карабина одновременно отстегиваются». Я даже подумать не мог, что такое в принципе возможно, у самолета ведь тоже два двигателя в большинстве случаев: если один ломается, то другой работает. И я подумал, может быть, один карабин мог лопнуть, заводской брак, черт его знает, ну на втором-то всегда артист висеть остается. Вообще такого никогда не было, чтобы два карабина отцепились. И что это было?

Такое ощущение, как будто его в воздухе кто-то отстегнул, потому что это все параллельно было: он прыгает вниз, в это время тросы натягиваются, он не может раскрыться; потом его выбрасывает наверх, и вот они в расслабленном состоянии. И в этот момент, когда натяжения нет, вдруг – бац! Они открываются, оба, и закрываются обратно. Странно. Вот такая непридуманная история из нашей жизни. Как такое вообще возможно, не понимаю. То есть до этого много лет и я, и мои коллеги, мы все работали с этими банджи на таких же карабинах. Получается просто какая-то мистика, самая настоящая, не знаю, как это еще объяснить. Мистика. Я думал, что всё: падение с десяти метров, это почти всегда насмерть, потому что это большая высота. И корейский акробат у нас разбился, приземлившись на мат метров с шести-семи, наверное, и то это был страховочный мат, – но шею он себе свернул. А еще года два назад, опять же в Нижнем Новгороде, Олег Александров, наш воздушный гимнаст, он же дрессировщик, с двадцати метров вниз упал. Сам виноват – наступил на фальшпотолок, винить некого, только себя. Но в итоге с двадцати метров сложился, с кучей переломов рук и ног, все открытые.

И у Олега не было ни одного перелома позвоночника, ни сотрясения мозга, и он остался в сознании. Как такое вообще может быть? Он же плюхнулся на манеж ногами и боком, и там голову свернуть, удариться об манеж, шею сломать себе даже от встряхивания, как в фильмах, – проще простого. Олег даже перевернуться в полете успел. Как так-то? В итоге живой, сейчас уже вприпрыжку ходит по цирку, вернулся в работу.

Или вот третий случай за последнее время. Ксюша Елкина, наша воздушная гимнастка, тоже метров с восьми, наверное, упала. Потеряла сознание, просто отключилась, отпустила руки от своего партнера и вниз полетела. Я в то время вел «Идол»: подбегаю к ней, она лежит в неестественной позе, как трупы кладут в фильмах иногда, руки-ноги в разные стороны. Я думал, что всё, это мертвый человек, потому что получилось с отскоком от земли. Ее без сознания унесли, доставили в больницу, и вдруг на следующий день врачи говорят: «Да ее, в принципе, выписывать можно!» Я говорю: «Может, вы что-то там не нашли, давайте сделаем МРТ всего тела». Мне ответили, что уже все сделали. У Ксюши легкое сотрясение мозга, даже не средней тяжести, и всё. Врачи сами в шоке, говорят: «Эдгард, ни одной гематомы, мы полностью ее просветили, все перепроверили!» Это просто чудо, на всех камерах нашего цирка видно, как вниз летит девочка. Вот таким вещам я поражаюсь.

И тут же через пару лет кореец с шести метров – насмерть, вот и всё. А эти – с гораздо большей высоты, жесткое приземление, не на мат, – и один жив остался, а вторая вообще без травм обошлась, как такое может быть? Такие вещи, конечно, заставляют задуматься, что мы не знаем всех возможностей нашего тела. Кто-то вот так вот в дрова ломается, а кто-то может вообще ничего не травмировать. Я раньше с любым бы поспорил, что все, что выше десяти метров, – это насмерть, а остальное – с жуткими переломами. А оказывается, что бывает и по-другому.

Аскольд

Случай с Ксюшей – уникальный, редкий, но все же объяснимый. Человек упал с восьмиметровой высоты, и это было идеальное падение. Во-первых, она не помнит, что сорвалась. Ее мозг настолько грамотно вычеркнул произошедшее из памяти, что ее ничего не тревожит, этого куска ее жизни, по ее мнению, не было. Второе – она упала очень жестко, отскочила от манежа. Тем не менее у нее не было сломано ничего, по-моему, даже синяков не было. Как это оценить, я не знаю. Это просто чудо! Когда я с ней встретился после падения, то, помню, сказал: «Ксюш, тебе надо в церковь каждый день ходить теперь, по-другому я даже не знаю, как жить».

Еще был инцидент с артистом нашего цирка, Олегом Александровым, который уехал на гастроли в Нижний Новгород, и там по какой-то оплошности наступил на фальшпотолок на куполе, когда крепил страховку. И представьте себе: человек – вот у него руки и ноги – падает с более чем восемнадцати метров, летит, переворачивается в воздухе, делает оборот, как будто это отрепетированный трюк, и приземляется таким образом, чтобы не сломать шею, позвоночник, ребра, не отбить внутренние органы, не сломать кости таза. Приземляется аккурат на конечности, у него были очень жесткие травмы рук и ног, но если человек «приходит» ровно, то ноги у него просто «уходят» в тело, а если он «приходит» на бок, то удар такой, что все наглухо отбивается. Если он приземляется на голову, еще хуже: это мгновенная смерть. У Олега удар прошел по касательной: одна нога, вторая, рука – сломал все три конечности сильно. И вдруг в Германии за него берутся, ставят на ноги, и он теперь не только ходит и бегает, но еще и полноценный артист воздушных жанров.

Как это назвать, я не знаю, чтоб с тобой такое случилось, и, получается, при таком невезении – так повезло. Я видел за свою жизнь несколько жестких падений, видел, как человек на кафель упал с пятнадцати метров, сломал два колена, пятки раздробил, три позвонка, его тоже полностью восстановили. Конечно, там больше надо благодарить хирургов, которые провели операцию.

Эти два случая – конечно, космос какой-то. Особенно с Ксюшей, даже не знаю. Когда ее несли на носилках, все думали, что она умерла. Сразу, мгновенно. Она очнулась, не помнит момент падения, мы записывали это на видео, как сейчас помню: «Ксюша, Ксюша, ты как?» Когда я приезжал к ней в больницу, то это, конечно, было просто потрясением: она смотрит на меня, говорит, мол, ничего не помню, но могу сейчас встать и завтра отработать.

Эдгард

Большая часть цирковых артистов все-таки воспринимает свои травмы как вызов. Вызов самому себе. При этом, конечно, есть и моменты, когда люди, например, уходят из жанра, из профессии, но не из цирка. В конце 2022 года Ксюша Елкина упала у нас второй раз – теперь с высоты около шести-семи метров. В этот раз, к большому сожалению, попала в больницу с переломами таза.

При этом она рухнула примерно за четыре дня до того, как от меня отмахнулся тигр на репетиции. И меня доставили в то же отделение, где она уже лежала. Конечно, я ее навестил. В этот раз она все сделала неправильно – не так исполнила трюк и грохнулась закономерно. По странному стечению обстоятельств приехала та же скорая помощь и тот же доктор, который ее забирал семь лет назад. Как такое может быть? Загадка.

Однако если в тот раз она рухнула метров с восьми и у нее не было травм, то сейчас она упала с высоты меньше и заработала переломы. И в палате лежала уже со специальным аппаратом – ей сделали такую металлическую раму. Но главное, она мне сказала: «Эдгард, все же я заканчиваю с воздушной гимнастикой». Я ей ответил, что мы как раз хотели об этом поговорить, когда она восстановится. Всё же два падения – это уже статистика. «Только не выгоняйте меня из цирка, пожалуйста! Я буду заниматься чем угодно, только не воздушной гимнастикой!» Мы с ней уже десять лет работаем вместе, я вижу, что девушка трудолюбивая, адекватная, с хорошей хореографической подготовкой – она пришла к нам из балета. Может, и у нас теперь танцевать будет. Когда восстановится, обязательно поговорим еще раз и предложим ей что-нибудь.

О личном

Эдгард

Я очень активный и решительный человек. Честно говоря, мне хочется двигаться даже в ситуации, когда к этому ничто не располагает. Так было, например, когда я впервые посетил Голландию, Амстердам.

После завершения проекта «Король ринга» в 2007 году я полетел на операцию в Германию. Со мной полетела моя девушка, мама моих детей, Ольга Денисова. Тогда у меня были такие проблемы: порванное плечо, разрыв связки подлопаточной мышцы, разрыв капсулы плеча, а еще – сломанный нос. Причем нос меня не беспокоил, но я чувствовал, что с ним что-то не так.

Когда мы с Ольгой полетели в Германию, я понимал, что это надолго, поэтому запланировал две недели отпуска. Меня прооперировали где-то через день-два – это была сложная операция. В итоге я остался восстанавливаться в таком виде: рука привязана, из меня торчат три катетера: один – из плеча, второй – из шеи, чтобы вводить инъекции, и третий – из руки. Так и лежал дней семь-десять, на очень сильных обезболивающих, с подсоединенными аппаратами. И вдруг врачи меня потихонечку начинают отсоединять от всего этого. Я все ждал, когда из меня вынут эти катетеры – безумно раздражали. Тут приходит доктор и говорит: «Ну все, завтра утром можем вообще все от тебя отсоединить». Ну и отлично! Получается, у меня еще около недели оставалось от отпуска.

Утром, около восьми-девяти часов, как всегда, был плановый осмотр, у меня и правда вынимают все катетеры, привязывают руку, делают специальную фиксирующую повязку. И у нас с доктором происходит такой диалог:

– Эдгард, а давай еще нос прооперируем, у тебя ведь время есть?

– Ну да. А сколько дней еще мне здесь надо будет провести?

– Дня четыре нужно будет.

– Хорошо, а когда нос будем делать?

– Давай завтра!

– А сегодня что?

– А сегодня у тебя выходной день!

– Понял. Только скажите, пожалуйста: я почти две недели из больницы не выходил. Можно я куда-нибудь съезжу?

– А куда?

– Не знаю, а что здесь рядом есть? Развеяться хочу, я не могу уже, меня лекарствами этими запичкали.

– Ну поезжай, тут до Парижа шесть часов на скором поезде и четыре часа до Амстердама.

Я смотрю на Ольгу: «Оль, а поехали в Амстердам?» Она соглашается. Но врач тут же предупреждает: чтобы на следующий день в десять утра был снова в больнице, трезвый, кристально чистый. Он же понимает, что это Амстердам, там свои особенности. А я никогда ничего запрещенного не употреблял и не собираюсь, даже алкоголь не пью, поэтому успокоил доктора.

Оказалось, ближайший экспресс до Амстердама отправлялся уже через сорок минут. И начался режим «бегом». Мы с Ольгой побежали в палату, она собиралась, я быстро побрился – все ведь чесалось после всех этих дней восстановления. Она буквально покидала все в рюкзак, я еще крикнул ей, чтобы буклеты не забыла. У меня есть такая привычка: всегда носить с собой в заграничных поездках буклеты, потому что, мало ли, с кем познакомишься, кому-то презентовать себя придется. Даже когда просто рассказываешь о себе, можно взять и показать – так нагляднее.

Сели в машину и помчались из города Мюльхайм-ан-дер-Рур в Дюссельдорф. Двадцать минут, и мы уже на вокзале. Влетаем на перрон, а поезд как раз отходит – я вижу, как он начинает движение. Не успели. Выяснил у русскоговорящего помощника врача, Димы, что следующий поезд будет через три часа. Вспомнил, что мы по дороге сюда проезжали зоопарк – идеальная возможность убить время перед следующим рейсом. Купили билеты и пошли смотреть на животных – зоопарк в Дюссельдорфе небольшой, но очень уютный, нам понравилось.

Вышли: до поезда полчаса, и я по старинной русской привычке встал на тротуаре и попытался быстро поймать такси. Естественно, ни одна машина не останавливается, все пролетают мимо – в Германии не принято вставать на дороге.

Я понимаю, что время-то начинает поджимать, и, как назло, у зоопарка ни одного человека нет. Думаю: сейчас спрошу в кассах. А они уже в полдень закрылись – то ли короткий день, то ли что-то еще. И тоже прямо на моих глазах – как будто кнопку кто-то нажал! Вдруг мимо едет женщина на велосипеде, я просто перегораживаю ей дорогу. Она, конечно, начинает орать – увидела во мне агрессивного русского. Достаю деньги, показываю ей – а у меня тогда тысяча евро с собой была. Доказал, что нормальный человек, а не какой-то грабитель. Дал ей десять евро и попросил нам такси вызвать. И вот – только мы влетели в вагон, как поезд поехал. Еле-еле успели. Ну, думаю, слава богу, можно выдохнуть, всего четыре часа, и будем в Амстердаме.

И вдруг Оля говорит: «У нас проблема». Оказалось, она забыла оба наших паспорта в сейфе, а мы уже едем в поезде. Звоню Диме, он пытается успокоить, мол, у него за десять лет в Германии паспорт спросили всего раз, и то при пересечении границы с Польшей. Говорит, главное не вляпайтесь в какую-нибудь неприятность, не подеритесь там, а так билеты туда и обратно есть, все должно пройти нормально.

Ну ладно, нормально так нормально. Мы сели с Олей на свои места и заснули. Проходит какое-то время, меня толкают в плечо. Поднимаю голову и вижу: рядом стоят два полицейских, явно не немцы. Говорят: «Проверка документов, предъявите ваш паспорт, пожалуйста». А поезд, как назло, останавливается. Я говорю, что у меня нет паспорта, он остался в больнице, сами посмотрите, у меня рука перевязана. Мне отвечают, мол, тогда всё, выходим. Они нас с Олей выводят и ведут в полицейский участок, который размерами, наверное, с половину моего кабинета. Малюсенькая комнатушка, стена, окошко и за ним вокзал. Сидим, ждем. Туда ж привели какую-то негритянскую семью: мама, человек семь детей, – и они рядом с нами тусуются.

Я, конечно, тут же звоню Диме, объясняю ситуацию. Он советует сказать полицейским, чтобы они позвонили в клинику, и им по факсу все прислали бы, чтобы нас сразу отпустили. Открывается окошко, полицейский подзывает меня, спрашивает, кто я такой. Начинаю рассказывать: «Меня зовут Эдгард Запашный, ребят, я очень известный в своей стране человек, у меня есть деньги с собой, есть обратный билет, у меня цепочка золотая, я не какой-то чудак, который пытается остаться заграницей, вот билеты обратно. Я из больницы в Мюльхайме еду с девушкой посмотреть Амстердам, рано утром обратно». Окошко закрывается.

Каждые тридцать минут полицейские открывают его и снова у меня что-то спрашивают – так проходит часа полтора. Негритянку уже давно отпустили, мы сидим с Олей вдвоем. Я понимаю, что так это дело никогда не закончится. Вдруг меня снова подзывают и говорят: «Решили так. Сейчас мы пошлем полицейского в Германию, он возьмет ваши документы и привезет их сюда. По закону мы не можем запрашивать их по телефону или факсу».

И у нас происходит еще один забавный диалог:

– А он не сможет достать паспорт.

– Почему это?

– Потому что он в сейфе, а ключи от сейфа у меня.

– Понятно. Ну что ж, поздравляю: вы весело проведете здесь ночь.

И снова закрыл это злополучное окошко. Ну всё, думаю, приплыли: у меня же с утра операция, все уже назначено, мы билеты обратно купили. Тут я смотрю на рюкзак, вижу буклеты, и у меня созревает в голове идея. Хватаю их, стучусь в окошко, буквально пихаю буклеты полицейскому. Он сразу закрывается.

Проходит две-три минуты, и вдруг открывается дверь, выходит весь полицейский участок, и все начинают в красках рассказывать, вспоминать, что они видели в цирке за всю свою жизнь: кто был в Лас-Вегасе, кто видел представление Cirque du Soleil. Пошло бурное обсуждение, прямо взахлеб рассказывали, делились. И только спустя время вспомнили, что разговор начал я, вернулись к моей персоне: давай рассказывай.

Мне подумалось: ну слава богу, хоть какой-то диалог намечается. И снова все объясняю: «Парни, я в России очень известный человек, приехал в Германию на лечение, уже почти две недели там провел. У меня на завтра назначена операция, а сегодня выходной – вот, захотели проветриться в Амстердаме и к назначенному часу вернуться в Мюльхайм. А тут, видите, супруга отмочила – забыла наши паспорта в сейфе».

Ну ладно, говорят, мы тебя поняли, поверим на слово. Даже документы запрашивать не стали – объяснили, что не могут так сделать, потому что больница в Германии, а мы уже в Голландии. Два разных государства, разные системы – по закону им нельзя удаленно документы получить, даже чтобы проверить личность человека. Но нас в результате отпустили, объяснили, что по тем же билетам мы с Олей можем доехать до Амстердама на любом поезде. А следующий как раз через пять минут, выходите.

Я попросил какой-то документ, справку, например, что меня уже задерживали и проверили, все нормально. Но мне ответили, что это миграционная полиция, а обычная меня даже останавливать не будет, мол, главное не подерись. Меня, конечно, удивило, что я уже второй раз услышал это странное «не подерись».

Ну ладно, допустим. И вдруг подъезжает двухэтажный поезд, не скоростная «стрела», а обычный такой. И вместо остававшихся сорока минут мы с Ольгой еще часа два катили до Амстердама – приехали уже практически ночью. Выехали в полдень, и в три-четыре часа дня уже планировали быть на месте – сходить посмотреть ратушу, музей восковых фигур мадам Тюссо. А тут все, уже десять вечера, естественно, все закрыто. Я в первый раз в Амстердаме, так что снова звоню Диме: «Мы только добрались, что тут в десять часов вечера можно посмотреть?» Понимаю, что зоопарк закрыт, церковь закрыта, ничего уже не работает. Он говорит, мол, квартал красных фонарей, ты же планировал. Я отвечаю, что планировал это на десерт, уже в самом конце. Оказалось, этот самый квартал буквально в паре сотен шагов – всего-то раз повернуть, пройти немного и вот он. Обратный поезд у нас только часов в пять утра. Думаю: ну ладно, что ж поделать, пойдем. И мы пошли.

И где-то часов в десять мы туда зашли, часа два, наверное, с Ольгой прогулялись. Устроили себе своеобразную обзорную экскурсию, посмотрели на все это: девушки легкого поведения за стеклами окон, трансвеститы, женщины 60+ и весом за сотню килограммов – всё-всё, часа два это заняло. В порно-театр мы не стали заходить, потому что я подумал: вот сейчас я зайду, меня кто-то из русских узнает, сфотографирует, на фиг мне это надо. Что я, порнуху никогда не видел? Так что решил, что не пойду туда. Курить, естественно, не собирался, пить – тоже, до поезда пять часов, и вдруг начинается дождь.

Даже не дождь, а настоящий ливень. А если вы были в Амстердаме, то знаете, что там дома с прямыми вертикальными стенами, там нет козырьков, спрятаться никак не получится. Я говорю: «Оля, пошли в отель, снимем номер до пяти утра, поспим-не поспим, но по крайней мере отдохнем». А это площадь центрального вокзала в Амстердаме, там куча отелей. Мы с Олей обошли их, наверное, штук двадцать, и везде полная загрузка. Я уже после десятой гостиницы начал искать отель с кафешкой, чтобы зайти и просто посидеть хотя бы, потому что нас отовсюду сразу гнали с порога: извините, мест нет, до свидания. И я уже заходил и спрашивал: «У вас кофе можно пить до утра?» Отвечали, что нельзя, потому что уже все закрыто. Каждый раз, когда мы выходили на улицу, не могли найти даже, где зонт купить, а мы уже промокшие насквозь. Через какое-то время Оля сняла туфли, потому что они ей натерли ноги, и стала по улицам Амстердама ходить босиком. Проститутки подбегали: ну ты сумасшедшая, столько грязи, а ты босиком ходишь! Вот такая фигня была.

Я говорю: «Черт с ним, пошли опять в квартал красных фонарей, может, зайдем все же в этот эротический театр, хоть время там убьем». И мы с ней зашли в какой-то театр, – не помню, как он назывался, там их три или четыре таких, – и только сели, тут рядом со мной плюхается чувак, говорит: «О, и ты здесь!» И я понимаю, что дело дрянь, как я и предсказывал – узнали даже здесь. Думаю: ну ладно, надо валить. Мы выходим опять под дождь.

Я предложил пойти на вокзал, он же тут, рядом. Мы подходим к вокзалу, в дверях стоит охранник, никого внутрь не пускает. Достаю билет и показываю его: ну вот же, я с билетом! И – ничего. Оказывается, вокзал закрыт. Охранник объясняет, что так положено, с полуночи до пяти утра двери не открывают. Я смотрю: вдоль вокзала человек, наверное, сорок сидят в пингвиньих позах и просто обтекают. Просто на них фигачит дождь, и я понимаю, что не один такой.

Ходим какое-то время, видим очередной отель, маленький, сразу ясно, что частный, с длинной и узкой лестницей наверх, – и Оля сразу туда. Я говорю: «Нет, давай не пойдем, а то снова выгонят, давай просто сядем тут и будем сидеть». И мы сели вдвоем под козырек на ступеньках.

Сижу я и думаю: твою мать, я заслуженный артист России, у меня тысяча евро в кармане, но я сейчас не человек как будто, потому что у меня нет паспорта, я ничего не могу сделать в этом городе. Даже поругаться в отеле нельзя, сказать, мол, что вы творите, почему вы меня не пускаете внутрь, – без паспорта все это кончится очень быстро. Они тут же вызовут полицию, и тогда я точно снова окажусь за решеткой.

Оля вырубилась, спит, я тоже потихоньку выключаюсь, мне что-то тяжело, поставил будильник на пять утра. Вдруг вижу: прохожие мальчики около нас начали тормозить. Понял, что это чуваки, которые обдирают наркоманов. Ходят по трое-четверо и обчищают товарищей в состоянии опьянения. Я понимаю, что, если я сейчас усну, они обязательно подойдут, а дальше начнется драка. А значит, мне просто даже нельзя показывать, что сплю.

И я начинаю сам с собой бороться, показывать, мол, нет, ребята, я в порядке, в здравом уме, по мне же видно, что я в хорошей физической форме. И они как-то так постоят и отходят, посмотрят – и дальше идут. Групп десять, наверное, прошло таких, по два-три пацана. Настоящие грифы – летают над умирающей добычей.

И вот наступает пять утра. Я говорю: «Оля, пошли, всё, слава богу, вокзал открыт». Мы заходим, и я вам клянусь, на вокзале нет ни одной скамейки, кто был в Амстердаме, тот поймет. Ничего! Просто голые полы, и вот все промокшие товарищи, оказавшись внутри, сразу пошли к пункту бесплатной раздачи газет. Мы тоже взяли газеты, я постелил себе и Оле на полу, как все остальные. И вот – на газетке, на полу в Амстердаме – мы еще сорок минут ждем поезда.

Наступает время отправления, слава богу, мы поднимаемся на перрон, садимся в поезд. Напоминаю, мы не спали, и я тут же вырубаюсь, Оля тоже. Проходит какое-то время, меня расталкивают. Поднимаю голову: стоят двое полицейских. Я думаю: ну нет, вы прикалываетесь, что ли, такого не бывает просто! Смотрю – в вагоне все спят, то есть разбудили только меня. Думаю: ну почему? Я ведь нормально выгляжу, то есть, конечно, я мокрый после дождя, но в остальном все чинно-благородно. Видимо, выбрали, подумав, что наркоман, наверное, или кем еще я им там показался.

Но хотя бы уже немцы. Полицейский мне снова говорит: предъявите паспорт. Объясняю, что у меня с собой нет документов. Этот немец заводит нас в VIP-купе и снова начинает: «Где твой паспорт?» Объясняю, что он у меня не с собой, а в больнице. «Хорошо, но мне нужно вас обыскать». Мы же едем из Амстердама – понятно, наркотики искал. И тут ведь мне даже пререкаться нельзя, еще подбросит, и всё, потом не разгребешь все эти проблемы. Стою, а он начинает натурально лапать Олю, вот прямо лапать – она ведь фигуристая. Все это в унижающей такой форме. И я думаю: вот засранец, мне же даже тебе ничего сказать поперек нельзя, потому что вся правда сейчас на твоей стороне. Этот «служитель закона» полностью раскидал наши вещи, просто в лучших традициях обыска. Потом снова заладил, мол, ну и где твой паспорт? Я еще раз объясняю, что еду в клинику на операцию. «Ну ладно, но больше так не делай». Ну слава богу, думаю, не высаживает хотя бы. Уже хорошо.