Текст книги "Приступить к ликвидации (сборник)"

– Володя, – Данилов встал, – я сейчас к начальству иду, ты мне не дашь этот протокол?

– Зачем он тебе? Я просто прикажу, и выписка через пятнадцать минут будет в приемной у Осетрова. – Муштаков взглянул на часы и постучал кулаком в стенку. – Это моя спецсвязь. Иди спокойно. Все будет вовремя.

Выходя из его кабинета, Данилов столкнулся в дверях с сотрудником Володиного отдела.

Данилов и начальник

Они разложили бумаги на большом столе начальника. В кабинете было по-утреннему зябко, но форточка все равно оставалась чуть приоткрытой, начальник считал, что свежий воздух целебен. Он читал материалы по делу, а Данилов рассеянно рисовал один и тот же мужской профиль на коробке от папирос, ожидая первого вопроса.

– Ну что же, Иван Александрович, – начальник оторвался от бумаг, – читается с неослабевающим интересом, как авантюрный роман.

– «Похождения Рокамболя»? – усмехнулся Данилов.

– Нет, скорее, «Петербургские трущобы». Доложи о предпринятых мерах.

– Сегодня утром Белов выехал в Баку. Наблюдение за Валиевой осуществляют местные товарищи.

– Ясно. Транспорт?

– Литерный санитарный поезд. Идет на двойной тяге. Должен прибыть на место через три-четыре дня.

– Дважды в день связывайся по ВЧ и докладывай мне.

– Есть.

– Что с Кузымой?

– Часа через два допросим.

– Что за срок странный такой?

– Наркоман, пока еще не отошел.

– Меня крепко интересует этот «полковник». Где шофер?

– Никитин выехал за ним.

– С прокуратурой говорил?

– Конечно.

– Кто дело-то ведет?

– Чернышов.

– Степан Федорович. Смотри, жив курилка! Молодец! Ему сколько лет-то?

– Шестьдесят два.

– Мне кажется, что главные фигуры здесь «полковник» и Кузыма. С Судиным все ясно. Кстати, пальцы его и фото, кличку тоже немедленно в ГУМ для идентификации. Говоришь, был на Беломорканале? Выясним! А теперь, Ваня, дальше поедем. Какие у тебя имеются мысли в отношении стратегии, а также тактики?

– Вы меня, видимо, с генералом Скобелевым спутали.

– Нет, я тебя ни с кем не спутал. – Начальник зашагал по ковру. – Нет, не спутал, – добавил он. – В сыске тоже нужны и стратегия и тактика. Понял?

– Куда уж как ясно. Только, на мой взгляд, задача у нас одна – срочно расколоть Кузыму и выйти на «полковника». Повяжем его, тогда мы на коне. Уйдет…

– Тогда я с тебя первого спрошу за всю шоколадку, – хохотнул начальник. – Ну а с меня… – Он не докончил и повернулся к окну.

– Ну что мы заранее о выговорах думаем. – Данилов встал, начал собирать бумаги. – Что-то вы слабину давать начали. Пока мы точно выходим…

– В цвет? – Начальник быстро повернулся. – Конечно, если возьмем, то оно так и будет. А если нет?..

– Найдем.

– Иголку в стоге сена. Оптимист ты, Ваня. А может, лучше обрубить концы? – хитро спросил он.

– Это как же?

– Да так, возьмем Валиеву, а убийца Соколова у нас.

– Вы что, шутите?!

– Конечно, шучу, – вздохнул начальник, – только кое-кто так делает, и ничего – в передовиках ходит.

– Мы с тобой разве в розыск за этим пришли? За карточкой на Доске почета и процентами?

– Иди ты, – махнул рукой начальник, – тебе же русским языком сказано: шучу. Могу я пошутить или нет?

– Невеселые у вас нынче шутки.

– Ваня, – начальник подошел к Данилову, крепко сжал локоть, – ты мне «полковника» этого дай. Где хочешь ищи. Понял?

– Чего уж тут не понять.

– Ну иди, наводи страх на преступный элемент. После допроса Кузьмы сразу доложи.

Данилов вышел из кабинета. Немного постоял в приемной под недоуменным взглядом Осетрова и вышел в коридор. Скоро Никитин привезет шофера. А может, уже привез?

Никитин

Прямо сбесилось начальство с делом этого Судина. Ни поспать тебе, ни пожрать. Только в столовку собрался. Так нет, беги скорей, волоки этого шофера. Да куда он денется? Возит, между прочим, начальника ОРСа, бронирован, жрет, пьет, что хочет, и еще калымит. Из-за этого дерьма он поесть не успеет. Хорошо, что машину дали, а то на трамвае до Каланчевки насквозь вымерзнешь. До войны он в Туле работал опером в отделении. Вот тогда жизнь шла совсем иначе. Он в районе хозяином был, фигурой. Хорошо жилось, легко, весело, и работалось так же. Потом, когда немцы к Туле подошли, он в роту милиции ушел. Повоевал неплохо. Ранили. В Москву увезли лечиться, а из госпиталя сразу в МУР. Никитин вздохнул тяжело.

– Ты чего, – спросил его шофер Быков, – что вздыхаешь-то, я спрашиваю?

– А что делать прикажешь, когда меня Данилов твой погнал ни свет ни заря нежрамшего!

– Закури, полегчает.

– Папирос нет.

– Врешь ты, Колька. – Быков покосился на него. – Чтоб у такого жуковатого, как ты, не было папирос? Ни в жисть не поверю.

– Все знаешь. На, закуривай.

– Ишь, «Беломор», не зря ты, видно, около Нинки из столовой вьешься.

– А ты думал.

– Нет, точно ты, Колька, жук, – заключил Быков. – Я тебя сразу расколол, еще когда мы в Сходню ездили.

– Это когда же?

– Да за грибами. Самогонку помнишь?

– А, – улыбнулся Никитин, – тогда. Да, показал я класс работы вашим фраерам.

– Ты это брось, – обиделся Быков, – ребята у нас правильные.

– А зачем же ты тогда ту самогонку пил, Трифоныч? Вот бы и целовал своих правильных.

Дальше они ехали молча. Быков думал о том, что все-таки, несмотря на ушлость, Колька мужик пустячный, а Никитин продолжал злиться на Данилова.

– Приехали.

Машина остановилась у ворот с вывеской «Автобаза».

– Здесь?

– Читай, адрес на стене написан.

– Ты, Быков, смотри, если что.

– Ученого учить – только портить. Иди уж, жук.

Никитин вышел, зло саданув дверью. В проходной сидел вахтер в метростроевской форме.

– Вы к кому? – Он встал, поправив кобуру нагана.

– МУР, – зловеще, вполголоса произнес Никитин, показывая удостоверение.

– Так к кому же? – Голос у вахтера потерял начальственную твердость.

– Калинин на базе?

– Так точно, вызова ждет.

– Где?

– А вон там, в комнате для шоферов.

– Ладно. Я к нему пройду.

Вахтер отступил, освобождая дорогу, думая, позвонить или нет начальнику караула. Черт его знает, этого парня. Борьба с бандитизмом – это тебе не просто так. Он все же решил доложить и пошел к телефону.

В жарко натопленной комнате шоферы играли на вылет в домино. Круглый стол резного дерева, неизвестно как попавший сюда, трещал от ударов костяшек.

– Дуплюсь!

– А мы вам пятерку!

– Нет, нас так просто не возьмешь!

– Да что же ты ставишь, дура! Ты разве не видишь, с чего я хожу?

На Никитина никто не обратил внимания. Шоферы просто не замечали его, увлеченные игрой.

– Калинин, – громко сказал Никитин.

– Ну, я. – Шофер в меховой летной кожанке повернулся к нему. – Чего еще?

– Встань, – чуть повысил голос Никитин, – и иди за мной.

– А ты кто такой? Перед каждым вставать…

«Ну, ты у меня сейчас попляшешь». Никитин достал удостоверение.

– Прочел?

Шофер непонимающе поглядел на него.

– Ну! – рявкнул Никитин и опустил правую руку в карман.

В комнате повисла тишина. Калинин поднялся, опасливо косясь на руки Никитина.

– Документы.

Он спрятал в карман права и паспорт.

– Пошли.

– Куда? – Голос шофера дрогнул.

– Куда надо. Только иди спокойно, без фокусов. Стреляю без предупреждения.

Они пересекли двор, подошли к проходной. Там их уже ждал начальник караула.

– Смирнов, – представился он Никитину, – вы куда его забираете?

– А по какому праву ты в действия органов вмешиваешься? – лениво процедил Никитин, глядя куда-то поверх его головы.

– Так ведь товарищ Пирожков звонить будет. А что я скажу?

– А по мне хоть Булочкин. Пусть звонит в ОББ Б4-02-04. Ясно?

– Так точно. – Начальник приложил руку к шапке, провожая глазами сотрудника отдела с таким устрашающим названием.

Шофер Калинин

«Господи, господи ты боже мой! За что же это меня? А? Куда это? Зачем?» Он покосился на сидящего рядом с ним оперативника. Спросить? Не скажет. Что узнали-то они? Что? Может, за бензин? Подумаешь, продал сто литров. Всего дел. Нет, не за бензин. За седьмой распределитель. За повидло это и водку ту проклятущую. Ту самую, что он в Перово отвозил. Точно. Дознались. Но он скажет. Все скажет. Кого ему прикрывать! Пашку, гада мордастого? Он, наверное, за это какие деньги хапнул, а ему тысячу дал да три бутылки водки. А тысяча эта ему зачем? Что по нынешним временам с этой тысячей сделаешь? Что купишь? Пачка папирос с рук – сто рублей. А может, не за Пашку? Вдруг соседи накапали? Могли. Особенно этот рыжий, филолог, что ли? Червь книжный, паскуда завистливая. Надо было на него написать куда следует насчет книжек немецких. Так пожалел, детей его пожалел. Вот наука впредь будет. А что он написать-то мог? Про продукты. Пусть докажут. Их ему товарищ Пирожков давал. Его не тронут. Кишка тонка. У него везде руки. Друзья. А вдруг он откажется? Павел-то Егорович? Тогда как? Тогда его утоплю. Все расскажу и про суку его блондинистую, и про продукты. Неужто конец? Как жил-то хорошо, как жил! Ой, чего это я молочу! Держаться надо, молчать. Я кто? Шофер. Рабочий класс. А если сосед оговорил? Интеллигент, сволочь, у него книги немецкие и фамилия тоже немецкая. Гримфельд ему фамилия. Хочет насолить пролетарию. Ежели Петька? Ну, возил, ну, дал он мне водки, а я ему деньги заплатил. Кто видел? Никто. Кто докажет? Петька? Оговаривает. Запутать хочет. А то, что я за эту водку талоны не отдал? Наказывайте. Судите. А вдруг разбронируют? Пусть. Войне-то конец. Пока обучат. Елядишь, и все».

Калинин прошел мимо строго поглядевшего на него милиционера, и ему стало совсем нехорошо. Ноги сделались словно из ваты, плечи набрякли тяжестью, будто он за баранкой просидел два дня не разгибаясь, к горлу подкатил ком, мешавший дышать. Не замечая ничего, как во сне, поднялся он на второй этаж.

– Садись сюда. – Оперативник показал ему на скамью. – Садись и жди вызова.

Калинин тяжело опустился на жесткое деревянное сиденье и затих, бессмысленно глядя вдоль коридора.

Данилов

Никитина он встретил у кабинета.

– Товарищ подполковник, свидетель Калинин доставлен.

– Где он?

– А вон на скамейке. Пар выпускает.

– Опять?

– Что опять?

– За свои штучки взялся?

– Какие еще штучки? – непонимающе спросил Никитин.

– Смотри!

– А чего, взял его немножко на «понял – понял». И все дела.

– Когда я тебя научу, что свидетель – это одно, а… Ну ладно, позже поговорим. Через пять минут доставишь его ко мне.

Данилов вошел в кабинет, сел за стол. Черт его знает, этого Никитина, ну что за человек! Любить людей он его, конечно, не научит, а уважать заставит. Пусть хоть внешне ведет себя пристойно, как подобает работнику милиции.

В дверь постучали.

– Войдите.

На пороге вытянулся Никитин.

– Шофер Калинин по вашему приказанию доставлен. Разрешите ввести, товарищ подполковник?

– Введи.

Данилов рассматривал Калинина и думал: здорово же его скрутило. Шофер не сидел на стуле, а оплыл на нем, как квашня, безвольно и беззащитно.

– Ваша фамилия?

– Моя? – срывающимся голосом спросил свидетель. – Моя, что ли?

– Ваша.

– Калинин Владимир Данилович.

– Номер вашей машины?

– Моей, да? Моей?

– Вашей, естественно, да успокойтесь вы. – Данилов встал и увидел, как голова Калинина дернулась. «Господи, – подумал он, – надо же быть таким трусом!» Иван Александрович налил стакан воды из графина, протянул свидетелю: – Выпейте и успокойтесь.

Калинин пил жадно, расплескивая воду трясущимися руками.

– Ну, успокоились?

Калинин кивнул.

– Читать можете?

– Могу, – еле выдавил он.

– Нате вам Уголовный кодекс. Вот статья 95[7]7
  Здесь и далее статьи УК РСФСР даются в редакции тех лет.


[Закрыть]. Ознакомьтесь. Да нет, так у нас ничего не получится. Ну и развезло вас! Держите себя в руках, вы же мужчина, в конце концов. Слушайте. Статья 95 УК РСФСР гласит:

«Заведомо ложный донос органу судебно-следственной власти или иным, имеющим право возбуждать уголовное преследование должностным лицам, а равно заведомо ложное показание, данное свидетелем, экспертом или переводчиком при производстве дознания, следствия или судебного разбирательства по делу, – лишение свободы или исправительно-трудовые работы на срок до трех месяцев».

Вы уяснили смысл статьи?

Калинин опять кивнул.

– Прекрасно. Прошу вас назвать номер машины.

– МТ 51–50, – выдавил из себя свидетель.

Данилову казалось, что говорил не Калинин. В этого обмякшего, потерявшего контроль над собой человека как будто кто-то вставил приспособление, похожее на сломанный старый фонограф со стертыми валиками. Нажимаешь кнопку, изношенная пружина начинает крутить валик, и в трубу сквозь шипение и треск доносится нечто похожее на человеческий голос.

– Подойдите к столу и посмотрите на эту фотографию, – резко не сказал – скомандовал Данилов. Он по опыту знал, что жесткость заставляет таких людей собраться.

Калинин встал, взглянул на фотографию Судина и кивнул.

– Вы его знаете?

– Да, – опять послышались хрип и шипение.

– Успокойтесь. И расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились.

– Возил его пару раз. – Голос Калинина окреп. – Я, товарищ подполковник, – он махнул рукой, – от жадности это все, от корысти моей. Еду по Арбату, они идут…

– Кто именно?

– Этот, что на фото, и полковник авиации. Руку подняли. Я остановился, довез их.

– Куда?

– Сначала в Зачатьевский, к этому, потом на Патриаршие пруды, там женщину взяли – и в коммерческий ресторан «Гранд-отель».

– Дальше что было?

– Его потом всего один раз видел. И все.

– А полковника? – Данилов напрягся внутренне.

– Его часто.

– Куда возили?

– В «Гранд-отель» и на Патриаршие, к этой, значит, женщине, она поет там.

– Где, на Патриарших?

– Нет, в ресторане. Артистка, значит.

– Кто такой этот полковник?

– Зовут Вадим Гаврилович, он здесь где-то на генерала учится.

– Это он вам сказал?

– И мне и женщине. В машине рассказывал.

– Где он живет?

– Не знаю. За городом. В Салтыковке. Я его туда один раз подвозил.

– Куда именно?

– К станции. Поехали по Горьковскому шоссе, через Балашиху, к переезду. Там как раз эшелон стоял, не проехать. Он мне и говорит: ты, мол, давай домой, я пешком доберусь, мне здесь два шага.

– Как зовут эту женщину?

– Какую?

– Певицу из ресторана.

– Он ее Ларисой называл.

– А она его?

– Вадиком. Он меня предупреждал: «Ты говори, что это машина моя». Мол, с уважением ко мне, как к хозяину. А мне-то что, платил он хорошо.

– Сколько же?

– Две тысячи за поездку.

– Часто вы так ездили?

– Раз десять. Я готов, деньги могу сдать. Я…

– Не в деньгах дело, Калинин. Какая у вас была связь?

– Не понял я, вы о чем?

– Ну, как вы договаривались?

– Он мне на работу звонил. Я хозяина своего всегда к шести к его бабе отвожу.

– К жене?

– Да нет, к бабе, она у нас плановиком работает. И до пяти утра свободный.

– Прекрасно. Сейчас вас проводят в другую комнату, там все это напишете. Подробно, не упуская никаких деталей. Понятно?

– Ясно. Все как есть напишу. Спасибо вам.

Когда Калинина увели, Данилов срочно вызвал Муравьева, Самохина, Ковалева и Никитина.

– Муравьев, немедленно в Салтыковку, там разыщешь дом, где живет этот летчик. Бери людей, машину и – туда. Возьми постановление на арест и обыск у прокурора. Если его не будет дома, оставишь засаду, а сам с материалами сюда. Действуй. Самохин, звони в ресторан «Гранд-отель», уточни адрес певицы. Зовут Лариса, проживает на Патриарших прудах. Ковалев, ты едешь на автобазу, будешь сидеть и ждать звонка «полковника», возьми с собой техника, пусть он тебе отводной наушник приспособит. Никитин, в «Гранд-отель». У меня все. Выполняйте.

Через полчаса Самохин принес листок бумаги и положил его на стол перед Даниловым:

– Алфимова Лариса Евгеньевна. Патриаршие пруды, дом шесть, корпус А, квартира четыре.

Вот теперь начиналось самое главное. Все возможные контакты «полковника» были блокированы. На автобазе у телефона дежурил Ковалев, в «Гранд-отель» выслана группа во главе с Никитиным, в Салтыковке – Муравьев, к певице он поедет сам. Где-то «полковник» должен объявиться. Данилов, сидя в машине, старался не думать о том, что вопреки логике этот человек просто может исчезнуть из Москвы.

Муравьев

Он сидел в жарко натопленной дежурке Салтыковского поселкового отделения и ждал участкового, обслуживающего 5-ю Лучевую улицу. Несколько минут назад дежурный старшина подтвердил, что на даче вдовы профессора Сомова действительно проживает слушатель Академии Генштаба полковник авиации Вадим Гаврилович Чистяков. Что прописка его оформлена по всем правилам. Игорь попросил принести ему из паспортного стола документы и вызвать участкового и теперь ждал. Его люди сразу же пошли к дому 7 по 5-й Лучевой.

– Вот документы. – Старшина положил перед Игорем книгу прописки. – Вот заявление Сомовой.

Муравьев пробежал глазами бумаги.

– Это все?

– А чего еще, прописка-то временная – до мая. Потом мне паспортистка сказала: ей из кадров академии звонили, просили ускорить. Документы мы проверяли. Они в полном порядке. В академию звонили, там подтвердили: такой слушатель есть.

– А кто звонил?

– Начальник паспортного стола лейтенант Ракосуев.

– Ну-ка проводи меня к нему.

Паспортный стол помещался в маленькой комнате, разделенной на два «пенальчика». В одном сидели две девушки-паспортистки, в другом был кабинет начальника, в котором еще помещались маленький стол и массивный сейф. Сам начальник, лейтенант Ракосуев, вполне подходил для своего кабинета. Маленький, чистенький, с бесцветными глазами и большими залысинами. Он прочитал удостоверение Игоря и записал реквизиты на отдельный лист бумаги.

– Бдительность, товарищ майор, и еще раз бдительность. Каждый чекист обязан в себе выработать данную черту. Так что же вас интересует? – Он откинулся на спинку стула, сложив на животе руки.

– Телефон меня интересует, лейтенант, по которому вы в академию звонили по поводу Чистякова.

– Чистяков, – Ракосуев на секунду задумался, – это тот, что по 5-й Лучевой у Сомовой прописан? Минуту. – Лейтенант достал толстую папку, полистал какие-то бумаги. – Так. Сомова, Сомова. Вот телефончик академии – Г1-74-78. У нас строго. Учет и проверка – основа бдительности.

«Где они достали этого идиота? – Игорь почти с ненавистью глядел на лейтенанта. – Бдительность, учет, данная черта… Кто он, самовлюбленный дурак, а может быть, просто положили на этот стол пачку денег?..»

– Этот номер, лейтенант, никогда не был телефоном академии. Он установлен в Зачатьевском переулке на квартире одного спекулянта. Можете позвонить туда. Там до сих пор находятся наши люди…

– Товарищ майор, – заглянул в дверь дежурный, – участковый пришел.

Выходя, Игорь краем глаза увидел, как лейтенант вытер мальчишеской ручкой покрывшийся испариной лоб.

В дежурной комнате его ожидал участковый в черном сторожевом тулупе, перетянутом поверху портупеей.

– Младший лейтенант Красиков.

– Дежурный вам объяснил, в чем дело?

– Так точно.

– Знаете этого человека?

– Никак нет, не успел, товарищ майор, познакомиться.

– Времени не было? – зло спросил Игорь.

– Он недавно у нас, товарищ майор, – вступился за Красикова дежурный.

– А где же старый участковый?

– Повысили. Да вы с ним только что говорили.

– Ракосуев? – удивился Игорь.

– Так точно, полгода назад его на паспортный перевели, участок бесхозным был. А теперь Красикова прислали из Реутова.

– Любопытно. – И повернулся к участковому: – Поехали.

Когда они вышли из отделения, Красиков смущенно сказал, покосившись на сапоги Игоря:

– Туда, товарищ майор, эмка не пройдет, там все снегом занесло. Хоть и обувка ваша городская, а придется пёхом.

Они миновали переезд и углубились в длинные, заваленные снегом просеки. Красиков подхватил поскользнувшегося Игоря.

– Это и есть Лучевые улицы.

По обеим сторонам стояли занесенные снегом дома. Только на одной из крыш дымилась труба. Поселок показался Игорю заброшенным и вымершим. У некоторых дач были разобраны крыши, у других оборваны доски облицовки, вынуты рамы.

– Балуют, – крякнул Красиков, – руки бы им поотрубал. Люди строят, стараются, а эта хива все на дрова тащит. Но ничего, я порядок наведу.

Дача Сомовой стояла в конце просеки у самого леса. Она выглядела самой нарядной на этой улице.

– Хозяйка ее всегда на зиму сдает, – пояснил участковый. – Я так полагаю, правильно это. В жилую-то никто не полезет.

Оперативники ждали на соседнем участке.

– Дача пустая, никто не приходил, – доложил Игорю старший группы.

Муравьев открыл калитку, вошел на участок. От крыльца вели свежие, чуть присыпанные снегом следы. «Сапоги армейские, сорок второй приблизительно», – автоматически отметил Игорь.

– Ключи от дачи есть? – повернулся к Красикову.

– Никак нет.

– Я уже открыл, товарищ майор, там замки простые, английские, – сказал лейтенант Гаврилов.

– Ну пошли. Будем «академика» дожидаться.

Ковалев

Телефон звонил все время. Люди вызывали грузовики, технички, легковые машины. Был обычный рабочий день. Девушка-диспетчер, опасливо косясь на Ковалева, снимала трубку, отвечала, вызывала шоферов.

Калинин сидел здесь же, взмокший, взъерошенный, растерянный. Но страх ушел. Он не был обвиняемым. Свидетель – и все дело.

Телефон звонил, диспетчер брала трубку, на стене большие часы отсчитывали время. Полковник не звонил.

Никитин

– Ну, борода, – спросил он швейцара, – ты этого летуна, что с вашей артисткой крутит, знаешь?

– Всегда. – Швейцар покосился на молчаливых оперативников.

Он с давних пор усвоил непоколебимую истину, что с милицией лучше не связываться. И если дело не касается лично тебя, то уж надо говорить правду. Черт их знает, вдруг в тумбочку залезут? А там у него и аптека и магазин. Каждый ведь жить-то хочет.

– Если он зайдет, ты его нашему товарищу покажи. Только втихаря. Понял? – Никитин положил руку на тумбочку.

«Господи, пронеси, – подумал швейцар, – спаси и помилуй, царица небесная».

– Не сомневайтесь, товарищ начальник. Сполню.

– Смотри, дед, а то я из тебя душу выну. – Никитин повернулся к сотрудникам: – Пошли.

По лестнице, покрытой истертым, когда-то вишневого цвета ковром, они поднялись на второй этаж. Зеркальный зал ресторана поразил Никитина своей показной роскошью. Он разглядывал белые лепные стены, на которых каждый завиток, покрытый сусальным золотом, трижды отражался в огромных зеркалах.

Ресторан только что открыли: народу почти не было, за столом, в глубине зала, сидела компания офицеров в черных флотских кителях.

– Вы кого ищете? – подошел к ним официант. – Если закусить, то прошу ко мне, сам обслужу, в лучшем виде. Командированные?

– Мы из МУРа. – Никитин взял его за лацкан фрака. – Ну-ка нам метра, живенько.

Официант исчез, словно растворился. Через несколько минут к ним подплыл кругленький, толстенький человечек.

– Такие гости. Сахаров, метр.

Никитин неприязненно взглянул на него:

– Ты этого летуна, что с Ларисой крутит, знаешь?

– Как же, как же, такой солидный гость. – Сахаров развел руками.

– Так вот что, посади нас за стол у входа, но чтобы мы в глаза не бросались. Пива прикажи подать. А как тот самый «солидный» гость придет, дай нам знак.

– Сделаем в лучшем виде.

– Да запомни: если ты или официант скажут кому, что мы из милиции, пеняй на себя.

– Понимаю. Не первый год на этом посту. – Сахаров прижал руку к сердцу.

Данилов

Корпус А оказался маленьким трехэтажным домиком, стоящим в глубине двора. К нему вела вытоптанная в снегу дорожка. В подъезде было темно, скупой январский день с трудом пробивался сквозь давно не мытые стекла окон на лестничной клетке. Данилов уверенно поднялся на второй этаж. Рядом с дверью сиротливо висела выдранная кнопка электрического звонка. Данилов попробовал соединить провода. Тихо. Тогда он постучал в филенку. Стук гулко раскатился по подъезду. Иван Александрович прислушался. В квартире по-прежнему было тихо.

– Вы сильнее стучите. – За его спиной открылась дверь третьей квартиры, и из нее высунулась женская голова в папильотках. – Лариса поздно ложится.

Дверь захлопнулась, и Данилов так саданул по филенке, что у него заныл кулак.

За дверью послышались торопливые шаги.

– Кто? – спросил заспанный женский голос.

– Милиция.

Дверь распахнулась, на пороге стояла женщина, рукой она придерживала полы халата.

– Вот это мило, – проговорила она низким, чуть хрипловатым голосом. – Ну что же вы стоите, милиция? Заходите, а то вы мне квартиру всю выстудите.

Она пошарила рукой по стене, щелкнула выключателем. Прихожую залил тусклый свет горящей вполнакала лампы.

– Ну, – спросила хозяйка, – документы покажете или как?

Данилов раскрыл удостоверение.

– О, начальник отдела! Да еще с таким громким названием. – Хозяйка с любопытством взглянула на Данилова. – Ну и что же дальше?

– Может быть, вы нас в комнату пригласите? Неловко как-то, знаете, в коридоре разговаривать, Лариса Евгеньевна.

– И имя мое известно. Значит, разговор пойдет серьезный. Вы проходите сюда, – она открыла дверь, – а я пока себя немного в порядок приведу.

Оставив сотрудников в коридоре, Данилов вошел в небольшую, скромно обставленную комнату и автоматически подумал, что в окно Алфимова ничего выбросить не сможет: во дворе дежурят его люди.

Он сел на старый, потертый кожаный диван и огляделся. В углу стояло такое же кресло, кое-где из него торчали клочья обивки, круглый стол, четыре стула, пестрый абажур, металлическая печка-буржуйка у самого окна, труба выведена в форточку. На стене фотографии. Данилов встал, подошел ближе. Семь снимков хозяйки в различных, явно театральных костюмах. С восьмого на него смотрел большеглазый мужчина с гордо вскинутой головой.

«Артист, – подумал Иван Александрович, – нормальный человек не станет фотографироваться в такой неудобной позе».

– Любуетесь? – В комнату вошла Алфимова. – Это я в ролях. Я же когда-то в драматическом театре служила. Пошла на эстраду ради хлебушка.

Только теперь Данилов разглядел ее как следует. На ней тот же халат, туго перетянутый в талии широким кушаком, короткие рукава обнажали чуть полнеющие, но не потерявшие еще своей формы руки, золотистые волосы падали на лоб. Даже в тусклом свете зимнего дня она была ярка и красива.

– Садитесь, начальник отдела, – Алфимова опустилась в кресло, взяла с тумбочки пачку «Казбека», – курите.

– Спасибо. – Данилов встал, взял папиросу, чиркнул спичкой, давая прикурить хозяйке.

– Вы весьма любезны. – Лариса глубоко затянулась. – Теперь давайте начистоту. Я понимаю, что начальник отдела из милиции пришел ко мне не из-за вчерашней драки в нашем кабаке, свидетелем которой была ваша покорная слуга. Я угадала?

– Угадали.

– Тогда начинайте, меня никогда не допрашивали.

– Это не так любопытно, как вам кажется.

– Смотря для кого. Вам-то наверняка интересно, что я расскажу. – Лариса по-мужски ткнула папиросу в пепельницу. – Давайте же.

– Я хочу спросить об одном вашем, ну как бы это сформулировать…

– Говорите как есть. Или знакомом, или любовнике. Знакомых у меня много, а любовник один…

– Я хотел мягче – поклоннике.

– Эта формулировка обтекаемая. У меня поклонников ежевечерне больше сотни. Напьются, ну и поклоняются вовсю. Ваша служба просто обязана предполагать конкретность.

– Меня интересует полковник…

– Вадим Чистяков, так это мой любовник. Я почему-то так и знала, что вы о нем спросите. – Лариса потянулась за новой папиросой. – Не беспокойтесь, я сама. – Прикурила, сделала несколько глубоких затяжек. – А потому, что он не тот, за кого себя выдает. Подождите, не перебивайте. Сначала я ему верила, как дура, увлеклась. Герой воздуха, ас, ордена, красив, широк. Потом, когда угар проходить начал, я на него посмотрела, как из зала…

– Как посмотрели? – переспросил Данилов.

– Каждая профессия имеет свой специфический язык, – улыбнулась Лариса. – Как там у вас – «по фене ботаешь».

– Это не у нас.

– Бросьте. Мне один умный человек сказал: охотник и дичь – одно и то же. Но мы не об этом. Я о специфике языка. В театре, когда говорят «из зала», подразумевают «со стороны». Ну так вот, поглядела я на него и вдруг поняла: он же играет. Причем плохо. Лжет, завирается, а все равно играет, через силу. Он же только на людях «полковник», – в голосе ее внезапно послышалась непонятная жалость, – а когда один, сам с собой… Я за ним наблюдала. Он если не выпьет, то спать не может, а как выпил, просыпается рано, бежит в комнату, сюда, бутылку вина хватает и стакан за стаканом. А руки трясутся. Сидит и смотрит в одну точку. Мучается, боится чего-то. А чего – я не знаю. Правда, спьяну он болтал кое-что… Ничего конкретного, так, общо очень. Мол, подлец я, негодяй, прощения мне нет. Нет, вы не подумайте, он не трус. Тут на нас в переулке трое с ножами налетели. Их тогда еле откачали, а он убежал, чтобы в милицию не попасть. Вот тогда я начала догадываться. Играет он, придумал себя, издерганный он, нервный. Жалкий. Мне его жалко. Да. Что вы так смотрите? Такой вот парадокс. Высокий, красивый, начитанный, умница необыкновенный, храбрый и трус одновременно. Что он сделал, скажите честно?

– Он вам не безразличен?

– Нет. Все равно Вадим дорог мне.

– Видите ли, Лариса Евгеньевна, для того, чтобы узнать обо всем, я должен увидеть его.

– Если он бандит, тот самый, что в тылу околачивается и людей грабит, – он для меня умер. Но если есть хоть какая-то возможность… Если он не сделал ничего страшного…

Она взяла новую папиросу, прикурила от старой, помолчала.

– Так что же… Кстати, как вас называть-то мне? Ведь не товарищ начальник. И что там делают ваши люди? У меня здесь зал ожидания?

– Нет, у вас засада. Мы ждем Чистякова. Зовите меня Иван Александрович.

– Глупо. Он прибежал вчера ко мне, оставил этот чемодан. – Она ткнула папиросой в сторону дивана, на котором сидел Данилов. Он посмотрел туда: вплотную прижавшись к дивану, стоял черный кожаный чемодан. – Слушайте дальше, он сказал, что уезжает завтра. А сегодня придет в ресторан. Ну а оттуда ко мне за чемоданом, а утром на вокзал.

– Он сказал, куда уезжает?

– На фронт. – Лариса усмехнулась. – Господи, если бы это была правда…

– Вы знаете, что в чемодане?

– Нет. Я не любопытна. Не подглядываю в замочную скважину и не читаю чужих писем. Вам нужно? Глядите.

– Чемодан заперт?

– Представьте себе, не знаю. Но я думаю, вас эта мелочь не остановит. Вы мне разрешите пойти на кухню, я ведь еще ничего не ела.

– Вам поможет наш сотрудник.

– Готовить или есть?

– Нет, он просто постоит рядом.

– Как хотите. – Алфимова пожала плечами и вышла из комнаты.

Данилов выглянул в коридор:

– Самохин, зайди сюда с техником.

Пока связист умело и быстро прилаживал к телефону наушники, Самохин не менее умело открыл отверткой замки чемодана.

Данилов поднял крышку. Штатский костюм, белье, гимнастерка, кожаная куртка, опять белье, бритвенный прибор. На самом дне чемодана плотно лежали пачки денег, под ними диплом об окончании Ейского летного училища на имя Алтунина Вадима Гавриловича и летная книжка. С фотографии на Данилова смотрел совсем молодой лейтенант. Лицо его было торжественно и чуть взволнованно.

– Товарищ начальник, – Самохин протянул Данилову бумажку, – нашел в кармане пиджака.