Текст книги "Приступить к ликвидации (сборник)"

– Погоди, Гончак, а где капитан наш?

– Лукин? Светлая голова. Погиб геройски под городом Белгородом.

– Жаль.

– Да, геройский командир был. Ты помнишь, Серега, как мы немца держали? – Голос старшины стал звучным.

Да разве Белов мог забыть это? Танки, лезущие на окопы, бронетранспортеры, серые фигурки в прицеле пулемета. Такое не забудешь.

– Помню, Вася…

– Дали мы им тогда. Помнишь, как горел ты весь, пока я тебя в госпиталь вез. Лукин тогда сказал: «Как хочешь, а до Москвы довези, хоть на себе». Я потом вспоминал тебя. Часто вспоминал. Жалел, что адреса не взял. Все думал, увижу ли студента…

– Вот и встретились мы, Вася…

– Марина, – заглянула в дверь палаты сестра, – начальница идет.

– Вам надо уходить, Сережа. – Марина взяла его за рукав.

– Как же так, Марина, – Белов вопросительно поглядел на нее, – ведь это Гончак…

– Ты придешь завтра, – от волнения Сергей и не заметил, что она назвала его на «ты», – после завтрака сразу приходи.

Сергей сжал руку Гончака.

– Я приду, Вася, завтра…

– Буду ждать… Очень тебя ждать буду.

Когда Сергей вышел, Свиридов повернулся на бок и посмотрел на Марину:

– Что ж это вам, Мариночка, кавалеров не хватает? Фронтовиков мало? Ну зачем вам этот мент? Мы, бывало, таких у нас в Николаеве…

– Замолчи, – жестко сказал Гончак, – замолчи, приблатненный. Как ты воевал, я не знаю. А вот как он – своими глазами видел. Этот пацан всю нашу роту спас. Немцы во фланг зашли, а он один, с пулеметом… Потом мы мост держали. Всех побило, всех десятерых. А мы вдвоем. Понял ты? И сдержали гадов. Он с фронта не бежал. Его больного отправили. А что он в милицию пошел, значит, так и надо.

Марина, прижавшись к стене, молча слушала их, и ей почему-то были очень приятны слова Гончака.

Сергей, придя в свой вагон, погасил свет и открыл маскировочную штору. Он глядел в темное окно, и в нем, словно на экране, память прокручивала ленту сорок первого… Перед окопом горела земля. Он был неудобный, этот окоп, отрытый наскоро и неумело.

– Студент, – хрипло сказал капитан Лукин, – твоя задача простая – отсекай пехоту от танков.

Еще с утра этого дня он, словно геометрическую формулу, накрепко заучил эту азбуку боя. Как же жалел тогда Сергей, что в институте с занятий по военной подготовке убегал в кино! Вот и оказался в трудную минуту годным, но необученным.

Перед окопом горела земля. Вернее, солярка, вытекшая из подбитого танка. Три их застыли навечно перед этой низкой ямой, которую в сводках будут именовать оборонительной полосой.

– Идут! – крикнул Гончак.

Из леса, тяжело переваливаясь через обочину, выползли еще два танка с автоматчиками, прижавшимися к броне… Тяжелые машины шли уверенно. Немцы точно знали, что у моста нет орудий. Передний танк, не останавливаясь, открыл огонь, снаряд лег почти рядом, обдав Сергея комьями земли. Камни застучали по каске, но он ничего не чувствовал, ловя в прицел серые фигуры на борту танка.

– Давай, – скомандовал Лукин, – давай, студент!

Первая очередь высекла искры на броне башни. Он чуть довернул хомутик прицела и стеганул вдоль бронированного чуда, сбивая на дорогу фигуры автоматчиков. Трижды ударила бронебойка. Но танки все равно шли как заколдованные.

Опять глухо ухнула ПТР, и одна машина закружилась на месте. Солдаты начали прыгать на дорогу. Но второй танк продолжал неотвратимо надвигаться.

– Пропускай через себя! – крикнул Лукин и упал на дно окопа.

Сергей сдернул пулемет с бруствера, плюхнулся вниз, и сразу же исчезло небо, горячая солярка потекла по лицу, уши заложило от грохота. Все это длилось несколько секунд. Потом опять свет и перекошенное лицо Гончака, бросающего бутылку. И снова сошники в землю и длинной очередью вдоль дороги. Тяжелый смрад горящего танка мешал дышать, едкий дым щипал глаза. Но он не замечал ничего. Только дорога, вдоль которой бежали серые фигурки солдат. В тот день они отбили шесть атак. Потом втроем отходили по горящему мосту…

«ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО

ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ЗА 14 ЯНВАРЯ

В городе Будапеште наши войска, сжимая кольцо окружения немецко-венгерской группировки, овладели Восточным вокзалом, станцией пригородных поездов Чемер, городским газовым заводом и заняли более 200 кварталов. За 13 января в городе Будапеште наши войска взяли в плен 2400 немецких и венгерских солдат и офицеров и захватили следующие трофеи: танков – 5, орудий разных калибров – 21, паровозов – 57, железнодорожных вагонов – 2160, цистерн – 30. На других участках фронта – поиски разведчиков и в ряде пунктов бои местного значения.

За 13 января наши войска на всех фронтах подбили и уничтожили 80 немецких танков».

Газета была двухдневной давности, но Сергей все же прочитал ее с интересом. Эти три дня прошли для него словно во сне. Они почти не расставались с Мариной. Когда она дежурила, Белов ходил навещать Гончака. Даже строгая Александра Яковлевна закрывала глаза на это. Ну а после дежурства, поспав немного, они снова встречались и говорили. О чем? Сергей так и не мог вспомнить. Иногда, когда он стоял с Мариной в тамбуре или у окна в коридоре, Сергею казалось, что никакой войны вовсе нет. Просто едут они на каникулы в Баку, и ждут их там две недели счастья.

Но война напоминала о себе на каждом шагу. Напоминала стонами раненых, круглосуточно горящими лампами операционной, напоминала внезапными остановками, на которых солдаты-санитары выносили из вагонов глухо покрытые простыней носилки. Этот поезд вез сквозь ночи бред и стоны, лихорадку и жажду, жизнь и смерть.

В вагоне Гончака к Сергею привыкли. Он перезнакомился со всеми, даже Свиридов перестал обращать внимание на его погоны.

Завтра на рассвете они должны были приехать в Баку. Сергей сидел и ждал Марину.

– Какая гадость! – Лепилов тяжело плюхнулся на свою полку. – Вы только подумайте! На этой станции старшего лейтенанта Трофимова, раненного, забирает жена. Он на костылях, только начал ходить, – Лепилов полез в чемодан, достал деньги, – а сволочь шофер не хочет везти. Требует бог знает сколько. А у бедной женщины не хватает денег.

– Кто не хочет везти? – встрепенулся Сергей.

– Да шофер. Калымит здесь у станции, гоняет с мешочниками на рынок.

– Где он?

– Вон. – Капитан ткнул пальцем в окно.

На платформе стояла женщина в сером пальто и здоровенный мордастый мужик в расстегнутом ватнике. Они о чем-то оживленно спорили.

Сергей надел шинель, застегнул портупею и молча вышел. Перепрыгивая через рельсы, он услышал просящий голос женщины и односложные ленивые ответы шофера.

Сергей прыгнул на перрон.

– Эй вы, – крикнул он, – подойдите сюда! Да, да, вы.

Шофер медленно, вразвалочку подошел к нему.

– Ну?

– Документы.

– Это пожалуйста. – Он достал права и паспорт.

– Пошли со мной.

– Куда? Куда, начальник? Я ничего плохого не делаю.

Сергей поглядел на его красное, лоснящееся лицо и подумал, что это тоже Егулин, и ему сразу же стал ненавистен здоровый, сытый детина, наживающийся на чужом горе.

– Почему не на фронте?

– Так бронированный я, начальник, от завода. – Голос шофера потерял прежнюю наглость. Он смотрел на Сергея преданно и трусливо.

– Поедешь со мной.

– Зачем же так, начальник? Я ведь всегда к милиции с душой, если кого подвезти…

– Слушай меня внимательно. – Белов твердо посмотрел ему в глаза. – Сейчас отвезешь раненого. Понял?

– Понял, старшой, понял.

– Бесплатно.

– Сделаем как на такси, в лучшем виде доставлю. Да разве я когда… Любого спроси… Мы милицию уважаем…

– На, – Белов протянул ему документы, – я завтра проверю. И если ты взял у этой гражданки деньги – пеняй на себя. – Он повернулся и пошел к вагону.

– Спасибо вам. – Его догнала женщина в темном пальто. – Я просто не знаю, как вас благодарить.

– Пустое. Не стоит. Вы с ним построже. Я этих людей знаю, они хамы, поэтому рекомендую постараться говорить с ними порезче.

– Так, – сказал Лепилов, когда Сергей поднялся в вагон, – магическая сила погон околоточного.

– Вы не правы, – отпарировал Белов, – околоточный набил бы ему морду до крови и еще деньги отобрал. А я должен соблюдать социалистическую законность.

– Так кто больше прав? Вы или чеховский околоточный надзиратель Свинолобов?

– Я. Не надо по одному рвачу судить обо всех. Это Егулин…

– Кто? – удивился Лепилов.

– Накипь это. Пена. А если ее снять, то остальная вода чистая.

– Вы, Сережа, после знакомства с нашей Мариной начали несколько афористично выражаться.

– Да ну вас в самом деле, Владимир Федорович!

– Юпитер, ты краснеешь, значит, я прав, – довольно засмеялся Лепилов.

Этот последний день был полон ожидания и дел. Сергей попрощался со всеми. Гончаку он оставил адрес, взяв с него честное слово, что он зайдет к нему. Теперь оставалось дождаться Марину.

Сергей стоял у окна и курил. Он уже выкурил полпачки, а Марины все не было. В голову начали приходить нелепые мысли. Он даже загадывать стал. Если первой войдет в коридор женщина, значит, все будет хорошо. Но первым показался мужчина, старший лейтенант, врач-стоматолог. Настроение у Белова испортилось начисто. Он собрался пойти к Марине в палату.

Она подошла к нему и крепко взяла за руку.

– Пойдем.

Так, взявшись за руки, они прошли весь вагон. У своего купе она остановилась:

– Пошли.

– А девочки?

– Их не будет.

Они вошли в купе, и Марина положила руки ему на плечи. Ее губы и глаза были совсем рядом, от мягких волос пахло мылом и аптекой. Сергей крепко прижал ее к себе, ища ее губы. Тело Марины стало мягким и податливым… А поезд мчался сквозь ночь, и колеса стучали: «В Баку, в Баку, в Баку…»

Глава 3
МОСКВА. ПОСЛЕДНЯЯ НЕДЕЛЯ ЯНВАРЯ

«УББ НКВД БССР МУР ОББ Данилову

СРОЧНО

ЗАПИСКА ПО ВЧ

Согласно полученным от вас данным, сообщаем, что Кузыма С.К. в настоящем является Бурковским Степаном Казимировичем, год рождения 1919-й, опасным бандитом, разыскиваемым по делу бандгруппы Крука. Высылаем к вам для опознания арестованного оперуполномоченного капитана Токмакова. С ним направляем оперативно-разыскные материалы на Бурковского С.К.

НКВД БССР УББ. Клугман».

Данилов

Утром к нему пришел следователь прокуратуры Чернышов. Он долго снимал в углу кабинета фетровые боты, в миру именуемые «прощай, молодость», разматывал бесконечный шарф, стаскивал тяжелое пальто довоенной «постройки» с меховыми отворотами. Оно, это пальто, и ввело в соблазн двух грабителей «штопорил», встретивших Степана Федоровича в прошлом году в темном Косом переулке. Старичок в богатой шубе, а она в темноте вполне за такую сходила, был добычей удачливой и легкой. Боярская шуба предполагала, кроме всего, наличие золотых часов, денег и хорошего портсигара. Угрожая ножами, они подступили к старичку со стандартным предложением: «Раздевайся». Каково же было их изумление, когда этот гриб мухомор, выдернув из кармана наган, прострелил одному из них руку и через некоторое время доставил обоих в отделение милиции.

Данилов, случайно оказавшийся там на следующий день по своим делам, не мог без смеха читать показания арестованных. Настолько огорошены были они всем происшедшим.

Наконец Степан Федорович освободился от «формы одежды зимней», как он сам называл все это, и сел к столу.

– Ну-с, уважаемый товарищ Данилов, – Чернышов протер чистым платочком стекла очков, – начнем наши игры.

– Вам сдавать, Степан Федорович, – улыбнулся Данилов.

– Тогда ознакомьтесь, я тут для ваших сотрудников набросал план оперативно-следственных мероприятий. – Он положил на стол несколько отпечатанных на машинке страниц.

Данилов быстро пробежал их глазами.

– В основном по этому плану нами все сделано.

– А где акты экспертизы на деньги и золото, изъятые у Судина?

– Запросили. Пока ответа нет.

– Что слышно из Баку?

– Белов звонил утром, знакомится с материалами на Валиеву.

– Тэк-с. – Чернышов хитро поглядел на него. – Что Алтунин – Чистяков?

– Устанавливаем подлинность найденных документов.

– А Кузыма?

– Вот. – Данилов протянул ему вчеграмму.

Чернышов водрузил очки и начал медленно читать.

– Не нравится мне это, – тяжело вздохнул он.

– Что именно?

– Бумажка эта.

– Почему?

– Уводит она нас от сути дела.

– Так, Степан же Федорович, дело простое, как ананас. Вы закрываете материалы по убийству Судина, а мы дальше разрабатываем Бурковского – Кузыму.

– Оно так, милейший Иван Александрович, дадите мне Валиеву – и моя работа окончена. Я о вас думаю.

– Наше дело служивое. Держать и не пущать.

– Ну-с, это все лирика, а я хотел бы допросить Бурковского – Кузьму. Вы с ним общались?

– Пока нет, до сегодняшнего дня врачи не разрешали.

– Так и приступим, благословясь. Зовите его из узилища.

Данилов поднял трубку:

– КПЗ. Данилов. Там за ОББ арестованный Кузьма в седьмой. Ко мне в кабинет на допрос.

Иван Александрович вышел из-за стола, показал рукой на свое место Чернышову: мол, прошу, теперь вы здесь хозяин. Степан Федорович сел на стул Данилова, поправил очки, разложил бланки протокола. Начал заполнять их.

«ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

Я, следователь райпрокуратуры Чернышов С.Ф., в 11 часов 15 минут в помещении Московского уголовного розыска допросил в качестве обвиняемого гр. Бурковского Степана Казимировича».

– Так. – Чернышов положил ручку, прислушался.

В коридоре слышался гулкий стук сапог конвойного милиционера и шаркающие шаги задержанного.

– Вроде ведут. – Данилов сел у стола. Он расположился так, чтобы одинаково хорошо видеть Чернышова и арестованного.

Дверь распахнулась, и старший конвоя доложил:

– Задержанный гражданин Кузыма на допрос доставлен.

– Заводи, – приказал Чернышов.

– Только он буйный, товарищ подполковник, – предупредил конвоир, – наручники снимать?

– Как, Степан Федорович? – вопросительно посмотрел Данилов на следователя.

– Снимай, – махнул рукой Чернышов, – сдюжим как-нибудь.

– Вам видней. – Сержант скрылся за дверью.

Кузьма – Бурковский сидел на стуле, потирая запястья, натертые «браслетами». Выглядел он плохо. Небритое отечное лицо, потухшие, ко всему безразличные глаза, свалявшиеся волосы торчали в разные стороны.

«Странное лицо, – подумал Данилов, – как у злого гнома из сказок Перро. – Он даже вспомнил эту картинку, виденную давным-давно в детстве и потрясшую еще тогда его до глубины души. – Точь-в-точь злой гном».

– Я следователь райпрокуратуры Чернышов, – начал Степан Федорович стандартную фразу, – веду ваше дело. Вы обвиняетесь по статьям 136 и 182 УК РСФСР. Вам разъяснить значение данных параграфов Уголовного кодекса?

Задержанный посмотрел на него так, будто решил прочитать что-то очень интересное, написанное на аккуратном бостоновом пиджаке следователя, потом перевел глаза на Данилова.

– Мент, сука, мусор, – его взгляд ожил, – марафету дай! Слышишь! Дай марафету! Не то ничего не скажу. Понял?

– Тихо, Бурковский, тихо, – Данилов встал, – наркотиков вы не получите…

– Дай… Гад… Марафету… А-а-а!

Задержанный вскочил и бросился на Чернышова. Секундой раньше Данилов перехватил его тонкое запястье и, заворачивая руку, поразился силе этого человека.

В комнату ворвались конвоиры. Снова надели наручники на Бурковского.

– Маленький, а здоровый, – покачал головой, отдуваясь, сержант, – я же вас предупреждал. – Он неодобрительно посмотрел на следователя.

– У наркоманов это бывает, – пояснил Чернышов, – психоз, так сказать, высшая форма физического напряжения. Ну-с, что будем делать, Иван Александрович?

– Я думаю, его надо снова передать врачам. Пусть еще немного подлечат его.

– Не возражаю.

– Уведите задержанного, – приказал Данилов. Он снова сел за стол и поднял трубку телефона: – Лев Самойлович? Данилов приветствует. Да. Да. Пытались мы с товарищем Чернышовым поговорить с вашим подопечным. Да… Да… Буянит… Сколько?.. Еще минимум неделя… Лев Самойлович, я в вашей терминологии аки баран… Да, верю… Верю… Только нужен он нам… Очень нужен… Неужели никак пораньше нельзя?.. Ну, что делать… Вы наука… Вам виднее… Спасибо… Спасибо… Извините, что побеспокоил… Всех благ.

– Я все понял. – Чернышов начал натягивать боты. – Стало быть, через неделю. Вы с этим, ну как его?..

– Чистяковым?

– Именно-с. С ним беседовали? – Он наконец натянул свои «прощай, молодость» и взялся за шарф.

– Пока нет. Хочу сегодня. – Данилов помог ему натянуть боярскую шубу.

– Спасибо. Попробуйте. А я завтра заеду.

Данилов и «полковник»

Он сидел перед ним свободно. Легко так сидел, словно не на допросе, а в гости пришел. И папиросу он держал с каким-то особым изяществом. Ночь в камере совершенно не повлияла на него. Китель без погон был немятый, галифе тоже, сапоги хоть и потускнели, но еще не потеряли блеска.

«Интересный мужик, – отметил Данилов, – такие женщинам нравятся очень. Лицо нервное, тонкое, глаза большие, руки красивые. Чувствуется порода. Интересно, кто его родители были?» Он умышленно затягивал допрос, давая «полковнику» освоиться. По опыту он знал, что таких, как этот задержанный, на испуг не возьмешь. Утром ему позвонил дежурный по КПЗ и растерянно доложил:

– Задержанный из девятой бриться просит.

– Ну и что?

– Что делать?

– Дайте.

– Не положено острое-то. Инструкция.

– Тогда побрейте его.

– Побрить?! – ошарашенно спросил дежурный.

– Именно.

– Слушаюсь.

Да. Если «полковник» попросил побриться, значит, арест не сломал его. Мало кто из их «клиентов» требует бритву по утрам. Обычно люди, попав в камеру, ломаются внутренне и опускаются внешне. Этот, видать, крепкий. Зарядку сделал, по пояс водой холодной обтерся.

– Ну, с чего начнем? – задал первый вопрос Данилов.

– Я не знаю, – спокойно ответил «полковник», – вам виднее.

– Фамилия?

– Алтунин.

– Имя?

– Вадим Гаврилович.

– Год рождения?

– Десятый.

– Это ваши документы? – Данилов достал диплом и летную книжку.

– Мои.

– Судя по ним, вы профессиональный летчик.

– Да, в 1928 году я поступил в Ейскую авиашколу и в тридцатом окончил ее.

– Кто ваши родители?

– Не знаю.

– То есть?

– Помню отца и мать очень смутно. Помню, что жил в Москве, где-то на Арбате. Потом поезд. Тиф. Меня воспитывал совершенно чужой человек.

– Кто?

– Это важно?

– Конечно.

– Он умер, когда я поступил в авиашколу. Фамилия его Забелин. Он был одним из первых русских летчиков.

– Как вы попали к нему?

– Он никогда не рассказывал. Просто я очнулся в Мариуполе, в тихом беленьком доме на берегу моря. Так началась моя вторая жизнь.

– А потом сколько у вас их было?

– Две, подполковник, всего две. Одна – жизнь летчика Алтунина, другая – «полковника» Чистякова. Вы не поверите, а я рад, что попал к вам. Теперь, если удастся, я начну еще одну жизнь, надеюсь, она будет счастливее предыдущих, правда, намного короче.

– Почему вы так считаете? Кстати, ваше последнее воинское звание?

– Это записано в летной книжке.

– Там написано «капитан».

– Так оно и было. Вы прощупываете меня, чтобы легче выстроить схему допроса. Не так ли?

Данилов молчал, с любопытством глядя на Алтунина.

– Зря стараетесь. Зачем вам попусту тратить время, дайте мне в камеру бумагу и чернила. Я сам напишу. Только не тревожьте меня два дня и, пожалуйста, распорядитесь, чтобы мне давали бриться. А то я себя грязным чувствую.

– Хорошо. Еще просьбы будут?

– Попросите Ларису, пусть перешлет мне папирос.

– Хорошо.

– Ну так я пошел.

Алтунин встал, выглянул в коридор.

– Конвой! – крикнул он. – Проводите меня.

В дверях показалось недоуменное лицо милиционера.

– Отвести?

– Отведите, – сказал Данилов.

«Любопытный парень. Ох какой любопытный! Что же он напишет? Нет. Такой врать не станет. Он и так на последней черте. Напишет правду. Надо распорядиться, чтобы ему разрешали бриться. А Ларисе я сейчас позвоню».

– Алло, – пропел в трубке знакомый голос.

– Лариса Евгеньевна?

– Да.

– Это Данилов.

– Кто?

– Данилов из МУРа. Помните?

– Конечно. Как он там?

– Нормально.

– Болезнь протекала нормально, больной перед смертью икал.

– Зачем так мрачно? Он просит папирос.

– А увидеть его можно?

– Пока нет.

– Куда передать папиросы?

– Петровка, тридцать восемь, дежурному. Скажите, что я распорядился.

Теперь опять надо было ждать. Результатов командировки Белова, врачей, работающих с Кузымой – Бурковским, показаний Алтунина, актов экспертиз. Опять ожидание, а дело пока стоит. То есть формально все уладилось как нельзя лучше. Убийца Соколова арестован, убийцу Судина водит наружное наблюдение, сообщник Бурковского арестован, имя его установлено. Запросы разосланы. Личность Судина установлена. Фамилия его настоящая Судинский, год рождения тот же, только здоровье он не подрывал и судился дважды. Один раз за мошенничество, второй – за скупку и хранение краденого. В архиве ГУМа нашлись его старые дела. Только как он уполномоченным Азколхоза стал – загадка. Данные на него Данилов передал Белову, он должен был установить все обстоятельства.

Ну что же. Пока все идет неплохо. Вот только явка, Чистякову данная, и сообщение из Белоруссии о Бурковском. Кстати, это что за бандгруппа, как его… А, вот… Крука. Надо позвонить Сереже Серебровскому в ГУББ наркомата, его отдел как раз Белоруссию курирует.

Данилов набрал номер.

– Серебровский.

– Здравствуй, Сережа. Это Данилов.

– Ваня, дружище, я только что о тебе думал.

– Телепатия.

– Что, что?

– Угадывание мыслей на расстоянии.

– Ты что, у Вольфа Мессинга хлеб отбить хочешь? – засмеялся Серебровский. – Ну выкладывай, чего беспокоишь руководящих работников наркомата?

– Дело к тебе есть. Срочное.

– Тогда жду. – Серебровский повесил трубку.

Данилов и Серебровский

Кабинет у Сергея был здоровый. Солидный кабинет. С портретами и коврами. Мебель кожаная. Стол огромный, как саркофаг. На нем чернильный прибор мраморный, с бронзой. В углу часы старинные с навечно застывшими стрелками. Данилов, усаживаясь в кресло, спросил с усмешкой:

– Часы-то тебе эти зачем?

– Для солидности. У нас здесь они как должностной знак: чем интереснее часы, тем положение у хозяина выше.

– Так они не ходят.

– Это никого не касается. Я же тебе объясняю, что это как лишняя звезда на погоны. Понял?

– Куда уж яснее.

– Ты, Ваня, меня критиковать пришел, подрывать основы бюрократического устройства? – Сергей белозубо улыбнулся. – Нет, брат, тебе этого не понять. В твоем кабинете еле сейф умещается. Так какие у тебя дела?

– Сережа, – Данилов достал из планшета папку с делом Судина – Судинского, – ты, кажется, Западную Белоруссию ведешь?

– Именно веду за ручку через бурный поток жизни.

– Ты серьезно можешь разговаривать?

– Серьезно неинтересно, Ваня. Так зачем тебе понадобилась Западная Белоруссия? Что, Ваня, разве в Москве все урки перевелись?

– На, читай. – Данилов протянул ему дело. – Меня интересует, кто такой Крук.

– Болек, – Серебровский на секунду поднял глаза, – самый что ни на есть вредный бандит.

– Почему Болек? – удивился Данилов.

– Полное его имя Болеслав. Подожди, не перебивай.

Серебровский читал, делал выписки и даже посвистывал от удовольствия. Наконец он закрыл папку и посмотрел на Данилова. В синих глазах его плясали веселые чертики.

– Ванечка, миленький, ты просто не знаешь, как порадовал нас. Цены тебе нет. Да я за эти бумажки готов отдать все, что хочешь, даже часы эти проклятущие.

– Спасибо, мне бы чего попроще.

– Это можно. – Серебровский встал, достал ключи, подошел к сейфу, открыл чугунную дверцу, склонился над ним. – На, от себя отрываю. – Он положил перед Даниловым длинную желтоватую пачку.

– Это что такое?

– «Второй фронт». Сигареты американские. Видишь, верблюд нарисован? «Кэмел» называются. Кури на здоровье. Здесь десять пачек.

– Шикарно живешь. Откуда они?

– От верблюда, – Серебровский захохотал, – от этого самого «Кэмела».

– Ты мне зубы не заговаривай, Сережа, в чем дело, толком.

– На Востоке говорят: «Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать». Сейчас я прикажу принести материалы по банде Крука. – Серебровский нажал кнопку звонка. В дверях появилась секретарша. – Ярошенко ко мне.

Через несколько минут в кабинет вошел невысокий худощавый офицер с погонами майора.

– Немедленно все материалы по бандгруппе Крука.

– Слушаюсь. – Майор вышел.

– Сейчас, Ваня, ты своими глазами увидишь, что это за лудильщик. Сволочь редкая. Убийца, садист, наркоман. Сейчас Ярошенко принесет материалы, там его нынешние деяния. Кстати, этот Бурковский у него вроде адъютанта, тоже пуля по нему давно плачет. Так вот я о чем. Знакомясь с нашими документами, ты обрати внимание на справку о самом Круке. Любопытное жизнеописание.

Без стука в кабинет вошел Ярошенко и положил перед Серебровским две толстые папки.

– Я могу быть свободен?

– Да, иди. – Серебровский переложил материалы на столик к Данилову. – Читай.

Данилов открыл папку. С первой страницы дела на него глядела фотография человека в немецкой военной форме со знаками различия лейтенанта. Высокий лоб, глаза глубоко сидящие, крепкий нос, тяжелый волевой подбородок.

«Крук Болеслав Сигизмундович, мать полька, отец белорус. 1901 года рождения, место рождения город Ковель, окончил Краковскую гимназию, трижды привлекался польским судом за соучастие в вооруженном ограблении банковских контор. После присоединения Западной Белоруссии, по оперативным данным, появился во Львове, где совершил ограбление часового магазина фирмы «Буре».

Скрывался под фамилией Скрыпник. В 1941 году объявился в Пинской области, где служил сначала во вспомогательной полиции, потом в полевой жандармерии. Имеет звание лейтенанта и награжден Бронзовой медалью. Активно боролся с партизанами, в карательных акциях против местного населения участия не принимал. В 1944 году после освобождения Красной армией временно оккупированной территории Белоруссии скрылся. Сформировал банду из бывших немецких пособников и уголовного элемента. По оперативным данным, банда насчитывает около пятидесяти стволов».

Далее на многих страницах шло подробное описание действий банды Крука. В основном нападение на небольшие воинские обозы, ограбление сберкасс, захват автомашин, везущих в Минский банк деньги и золото.

– Странно, – сказал Данилов, – никакой ярко выраженной политической окраски. Одна уголовщина.

– В том-то и дело, – Серебровский наклонился, читая из-за его плеча, – грабежи, убийства во время нападений, и все. У нас создалось впечатление, что он собирает ценности, чтобы с ними или уйти за линию фронта, или пробиться в Польшу. Но в этом году банда Крука начала активизировать действия против партийно-советского аппарата. Она убила двух председателей сельсовета и секретаря районного комитета комсомола. Тем самым группа Крука приобрела и политическую окраску. А это вдвойне опасно. Какими еще располагаем данными о Круке? Вот читай.

«…Пьет мало, употребляет наркотики, начитан, легко вступает в контакт и умеет поддерживать беседу, любит органную музыку, одевается щегольски, чистоплотен, смел и осторожен, жесток. Работая у немцев, сколотил банду из десяти человек и занимался грабежом мирного населения».

– Кстати, в эту банд очку и входил Бурковский, – пояснил Сергей.

– А он кто такой?

– Вон в той папке материалы по членам его банды, которых нам удалось выявить.

«Бурковский Степан Казимирович, год рождения 1920-й, место рождения город Минск, из рабочих, ранее судим по статьям 142 и 193 УК БССР. Бежал с этапа в июле 1941 года, с 1942 года находился на территории Пинской области, во вспомогательной полиции не служил, с оккупационными властями не сотрудничал. В составе банды Крука грабил мирное население. С 1944 года активный член бандгруппы, является адъютантом Крука, вооружен и очень опасен при задержании.

Наркоман, образование начальное, смел, жесток, отлично стреляет, предан Круку, обвиняется в убийстве предположительно десяти человек».

Так вот какой «клиент» попал к нему. Данилов взглянул на фотографию. Фас, профиль. Снимали в минской тюрьме. На фотографии Бурковский был пострижен наголо, и лицо его казалось еще более асимметричным.

– Что делать будем, Сережа? – Данилов закрыл папку.

– Понимаешь, мне кажется, что Судин и Алтунин каким-то боком связаны с Круком. Посуди сам. У Судина этого…

– Судинского, – поправил Данилов.

– Один черт. Так вот, у покойника нашего наркотики нашли. Так. Постой, дальше пойдем. Он в Белоруссию часто ездил. Так. Теперь смотри, вот лист дела сороковой. Куда командировки: Барановичи, Пинск. Так. А это зона действия бандгруппы Крука. Появление в Москве Бурковского. Так. Деньги, золотые пластины. Рупь за сто отвечаю, экспертиза покажет, что деньги взяты в Белоруссии, а золото из той машины, что везла ценности в Минск. Вот она, Ваня, суровая проза нашей жизни. Теперь сам думай.

– А думать здесь, Сергей, нечего. Надо получить сведения.

– Ваня, надо расколоть Бурковского, и поторопи ты Алтунина. Целых два дня. Да ты знаешь, что может этот Болек за один час натворить? Он что, на самом деле роман создает? Нет же, чистосердечные показания. Так пусть поторопится.

– Ты меня, Сергей, знаешь, – твердо сказал Данилов, – я свое слово держу даже перед Алтуниными.

– Ну и держи, мой хороший, кто тебе не дает. Ты в трюм к нему спустись. Погоди: то, мол, да се. Глядишь, он и пораньше сделает.

– Нет, Сергей, я ему два дня дал.

– Ох и черт ты упрямый. – Серебровский хлопнул ладонью по столу. – Ну ладно, делай как знаешь. Только помни, что ты вышел на верную дорожку к банде Крука. Теперь о Валиевой.

– Там Белов.

– Это хорошо. Я позвоню Ибрагимбекову, чтобы они оказали ему полную поддержку.

– Ну ладно, – Данилов встал, – в гостях хорошо…

Алтунин

От стены до окна четыре шага. Раз. Два. Три. Четыре. И снова четыре, и снова. Нет, не испугался он, когда увидел человека с пистолетом. Не испугался. Пожалел, что не успел еще раз обнять Ларису. Тюрьма. Нет, пока камера предварительного заключения. А впрочем, одно и то же. Везде ему дадут не больше четырех шагов от стены до окна. А потом? Интересно, как его расстреляют? Выведут в коридор и бахнут в затылок или поставят перед отделением солдат? Впрочем, какая разница? Главное – умереть достойно надо. А то жил погано последние годы и умрешь погано. А этот подполковник, как его, Данилов, мужик неплохой. Высокий, лицо приятное, руки хорошие, говорит интеллигентно. Надо писать. Детство, юность, зрелость. Нет, это лирика. Он напишет с того самого дня, как познакомился с Судиным и его дружочком нежным, Болеславом. С этого дня он начнет. Напишет и предаст? Нет. Предать можно друзей, а не эту сволочь. Он просто поможет избавиться от них. Хоть перед смертью немного поживет честно и умрет честно. А почему умрет? А потому, бывший капитан Алтунин, что за эти дела: убийство, дезертирство в военное время, за участие в делах Судина – вышка. Так-то вот. В коридоре тяжело топает надзиратель. В закрытом козырьком окне серая полоска зимнего неба. Вот все, что осталось тебе. Последняя пересадка, а там выдадут билет на скорый, название которому – смерть. Он постоял немного, потом решительно сел за стол и взял ручку.