Текст книги "Дарю тебе небо – Дорога в Вечность"

Глава 11

Влад с детства обожал небо и самолёты. Он, как и Стас, буквально бредил ими. Всю свою жизнь. С того благословенного летнего денёчка, когда, гуляя с матерью по берегу их любимого озера, братья впервые увидели в безмятежном лазурном небе, озарённом ласковым солнышком, едва различимую движущуюся точку, позади которой прочерчивалась тонкая белая полоса.

Полоса постепенно ширилась, образуя дорожку, убегавшую прямо в лазурную даль небес, словно бы приглашавшую усталых путников пройтись по ней и достигнуть обетованного рая.

– Мамка, смотри, что это?! – выкрикнул Стас, вскинув голову к небу и заворожённо вглядываясь в открывшееся его взору маленькое чудо.

– Это самолёт летит, сынок, – пояснила мать.

– Самолёт? – живо переспросил Стас. – А что, он сам вот так прям и летит? И как, интересно, это у него получается?

– Не сам, – Марина Сергеевна оторвала заворожённый взгляд от отдаляющейся с каждым мгновением светящейся точки и серьёзно посмотрела на старшего сына, – им управляет человек, который сидит внутри, в самолёте.

– А что это за человек? – допытывался любознательный Стас.

– Лётчик.

– Я хочу стать лётчиком! – убеждённо заявил Стас.

– И я! – неожиданно в разговор прорвался задумчивый голосок Влада. Высоко задрав голову, он с нескрываемым восхищением следил за непостижимым небесным таинством. Совершенно новым для него. Манящим. Можно сказать – сакральным. – Я тозе хотю стать лёт-ти-ком!

Потом были бесконечные игры братьев в пилотов с поочерёдным запуском бумажных самолётиков, сооружаемых Стасом, накрепко западавшие в открытые ко всему новому и необычному мальчишеские души рассказы родителей о жизни и суровых, но интересных и бесконечно заманчивых буднях лётчиков, о видах гражданских и военных самолётов и их назначении.

Параллельно с этим шло серьёзнейшее обучение обоих братьев графическому рисунку и черчению. Занятия проводила мать Лады и Лиды, которая была подругой Марины Сергеевны ещё с того знаменательного дня, когда одна из них благополучно разрешилась старшим сыном, другая произвела на свет очаровательных сестёр-близняшек, чья внешность различалась лишь местом расположения характерной родинки. У Лиды эта милая природная пикантность украшала левую щёку, у Лады – правую.

Успехи Влада в области графического рисунка стали быстро заметны его первой и главной наставнице – матери сестёр-близняшек, и это сыграло определяющую роль в выборе профессии. Вернее – в выборе профессии для Влада, сделанном его родителями. Сам Влад всегда был иного мнения – особенно после того, как его старший брат успешно начал учиться на военного лётчика.

Влад мечтал пойти по стопам брата и даже сделал не увенчавшуюся успехом попытку по окончании девяти классов средней школы поступить на учебу по специальности, связанной с гражданской авиацией. Как он проклинал потом врачебно-лётную экспертную комиссию, которая безжалостно «срезала» его, прикопавшись к какой-то жалкой полдиоптрии близорукости, которая разбила в прах все его надежды и чаяния!

Владу пришлось доучиваться в школе, чтобы затем пойти по загодя намеченной для него родителями и мудрой наставницей стезе архитектора. Теперь Влад был завален бесконечным потоком чертежей и графических рисунков, на которые уходили всё его время и силы. Благословенные времена, когда они с братом с увлечением по очереди выпускали самолётик, а мать брала на руки то одного, то другого, кружила по комнате, приговаривая: «Ну что, пилот, полетели?» – остались в далёком прошлом.

Но и здесь, что называется, «не прокатило». Безапелляционная, не считающаяся ни с чем судьба в очередной раз посмеялась над Владом. Проклятая автокатастрофа, безжалостно оборвавшая жизнь старшего брата и – пусть и на время – приковавшая к больничной постели младшего, отняв у него безмятежную уверенность и душевный покой уже навсегда, поставила жирную точку в не успевшей начаться архитектурной карьере Влада. Тот несчастный случай словно сметающим всё сущее на своём пути чёрным смерчем прошёлся по Владу, оставив после себя лишь непоправимо повреждённые глаза, пошатнувшееся физическое и психическое здоровье и пронзённое пропитанной желчью и растравливающим ядом стрелой любящее братское сердце.

Теперь остался только эскиз дома на берегу озера, который Стас мечтал построить для их с Владом родителей, чтобы обеспечить им достойную старость в комфортабельных условиях, и который Влад клятвенно пообещал себе спроектировать, полимерная глина и Ладушка-Ласточка. Нет, не так. Ладушка всё-таки на первом месте.

Эта светлая девушка в своё время сделала для него невозможное. Она оживила его сердце, вытащила Влада из беспощадных, леденящих лап суровой реальности и подарила надежду. И теперь он просто обязан ответить ей тем же. А ещё у него появилось одно огромное желание. Подарить милой Ладушке счастье, которого она заслуживает. Он ведь это сумеет! Он чувствует, что это в его силах – теперь, как никогда прежде!

А что до его мечты о небе и самолётах… Что ж. Можно сказать, что отчасти это давнее, берущее свои корни из самого глубокого детства желание уже воплотилось в жизнь. Не так, как ему мечталось. Совсем не так.

Влад в первый и единственный раз оказался в самолёте – в качестве пассажира, а вовсе не в качестве пилота – в один из самых мрачных дней своей жизни. В день, когда им с матерью сообщили о смерти Лиды.

Лида. Не просто юношеское увлечение Влада. Его первая настоящая прочная привязанность, которая вполне могла бы перерасти в нечто большее, если бы не одно но, бывшее для Влада не только существенным, но и определяющим – настоящим табу. Лида и Стас любили друг друга – нежно, пылко, без всяких условий. И сошлись они не просто так, а на почве большой трагедии. Лида неудачно съехала на лыжах с горы и сломала позвоночник. Стас долгие месяцы терпеливо выхаживал её, навещая в больнице, а затем, после выписки Лиды домой, когда с неё сняли гипс, – и в квартире, где она в то время проживала с родителями и сестрёнкой.

Иногда Стас брал с собой Влада. Ему было всего двенадцать. Но, увидев трогательную беспомощность совсем ещё молоденькой девушки – ровесницы его старшего брата, Влад проникся к ней сочувствием. Нет. К чему лгать самому себе? Это было не просто сочувствие. Это было нечто большее. Глубокая нежность. Мощно нахлынувшая на Влада. Всепоглощающая. Как долгая мучительная болезнь, от которой его сумела излечить только Ладушка.

И всё же Лида не отпускала. Несмотря ни на что. Когда она, не посоветовавшись с родными, лишь поставив их в известность о своём решении, ушла в монастырь, Влад даже оставил на время проектирование дома на берегу озера и, не жалея свой единственный видящий, но стремительно теряющий зрение глаз, нарисовал для Лиды трогательную картину. Это было изображение девушки, задумчиво сидящей на берегу их любимого озера. В нижней части рисунка Влад подписал крупными буквами: «Очень скучаю и жду». Влад один-единственный раз в жизни позволил себе подобное обращение, которое могло выглядеть в глазах незнакомых с ним и его семьёй людей более личным, интимным, чем это полагалось в его ситуации. Но он был убеждён, что Лида (как, впрочем, и Лада, которой он доверил отвезти рисунок сестре) правильно расценит его посыл – это был просто его привет девушке, которая любила его брата, на чью территорию в её сердце и в её жизни он никогда бы не посягнул. Сначала он думал написать обращение от всей семьи, но в последний момент решил, что это будет не совсем честно – ведь этот дар для Лиды на самом деле шёл лично от него, от всей его истерзанной и израненной души, заблудившейся в этом большом, но как-то резко опустевшем мире.

Мир полон парадоксов. И вот один из них: Влад так мечтал о небе и о полётах, но это его давнее горячее желание воплотилось в жизнь таким образом, что лучше бы и не исполнялось вовсе. Он летел на пассажирском авиалайнере по маршруту Адлер – Москва на похороны Лиды. Первой девушки, которая тронула его сердце, поселив в нём симпатию и глубокую нежность. Навсегда.

Да, это чувство ещё не являлось тем, что можно было назвать любовью. Любовь проснулась у Влада много позднее – по отношению к Ладушке, которая стала для него единственной, желанной и долгожданной. И всё-таки Лида тоже много значила для Влада. Она была больше чем друг. С её согласия Лада сумела упросить родителей, чтобы они сняли с банковского счёта, открытого на обеих их дочерей и предназначавшегося Лиде и Ладе «на чёрный день», достаточно крупную сумму для поездки Влада в Абхазию, где он получил возможность поправить своё здоровье после автокатастрофы.

Позже, уже живя при суздальском женском монастыре, Лида прислала через Ладу молитвослов ко дню рождения Влада, снабдив свой подарок милым и трогательным сопроводительным письмом. А Влад в качестве ответной благодарности передал для Лиды – опять-таки через безропотную, готовую исполнить малейший его каприз Ладушку – вылепленную им из полимерной глины миниатюру церкви. Причём по странному совпадению или же по какой-то иной, ведомой лишь неким тайным потусторонним силам причине, эта церквушка, примыкавшая к небольшому двухэтажному сооружению, оказалась частью строений, расположенных на территории того самого монастыря, где первое время жила Лида.

Таким оказался первый полёт Влада на самолёте. Весьма и весьма далёким от того, как он себе это представлял. Этот день, по злой иронии судьбы, оказался одним из худших в его жизни. Полёт был угрюмым и молчаливым спутником огромной трагедии. Смерть Лиды – его, Влада, личное горе и страшнейший удар для Ладушки и их с сестрой пожилых родителей.

По значимости потери этот день для Влада можно было сопоставить лишь с одним днём. Днём растреклятой аварии, оборвавшей жизнь его брата и в буквальном смысле уничтожившей его самого.

Потом были похороны Лиды. Владу не довелось быть на прощании у брата. Этого он не простит себе до конца дней, хотя вина его была лишь в том, что в это время он находился в больнице их родного Солнечногорска – большей частью в бессознательном состоянии, с покалеченными глазами и переломанным телом.

Тем не менее факт остаётся фактом. Со Стасом он должным образом не простился. Лишь в день выписки из больницы он наконец побывал на могиле брата и отдал ему то, что получил от Стаса в день аварии, – заветный оберег с изображением Николая Чудотворца. Маленький овальный кулон на серебряной цепочке, который родители приобрели для старшего сына после того, как тот сообщил им и младшему братишке о своём намерении поступить в лётное училище.

Влад не должен был брать этот оберег. Ни при каких обстоятельствах, ни под каким предлогом. Однако Стас настоял на том, чтобы брат его взял. Он защитил Влада дважды. В момент, когда отдал братишке заветный оберег, и полутора часами позже. В ту решающую секунду, когда заслонил брата своим телом, чтобы спасти ему жизнь ценой своей собственной.

Влад вернул Стасу оберег – повесив заветный кулон с изображением Николая Чудотворца на могильный крест, установленный в изножье холмика сырой земли, накрывавшей, словно лоскутом добротно сшитого одеяла, останки брата. И мать сразу же купила Владу точно такой же оберег в Никольской церкви, венчавшей территорию кладбища.

Вот таким неправильным и в какой-то степени даже малодушным – во всяком случае, так считал сам Влад – получилось его прощание со Стасом, который спас ему жизнь. Этого урока Владу хватило с лихвой, и не проститься должным образом с Лидой он просто не мог.

Это был первый и единственный раз, когда нежные, мягко очерченные губы Влада соприкоснулись с кожей Лиды – пронизывающе-холодной, неживой. Влад робко поцеловал торжественно возлежащую в небольшом и узеньком, но довольно прочно сколоченном и красиво убранном живыми цветами гробу строгую, но вместе с тем какую-то особенно щемяще трогательную девушку в мертвенно-мраморный лоб.

Это всё, что Влад мог позволить себе в отношении Лиды. Больше его губы никогда до неё не дотронутся. Влад простился с Лидой, передав этой светлой девушке частичку своей души. Ладушка, несомненно, поняла бы этот жест и не возразила бы против него, но так как её – опять-таки в силу обстоятельств, до невозможности схожих с обстоятельствами Влада в день похорон Стаса – не было на прощании, то ей об этом знать не обязательно. Да она и не спросит. Так что получается, это стало маленькой тайной Влада. Его последним нежным приветом Лиде. Девушке, предназначавшейся его брату и навеки упокоившейся рядом с его останками.

Глава 12

Какое же это всё-таки интересное и увлекательное занятие – не занятие даже, а целое действо – роспись имбирных пряников! Будто бы из глазури, айсинга и пищевых красителей создаётся целый мир – удивительный, насыщенный всеми возможными оттенками и изображениями, неизведанный и необычайно манящий и притягательный!

Вроде бы и схоже с лепкой из полимерной глины, но всё-таки иначе. Наверное, в имбирные пряники вкладывается больше души, они способны донести и передать больше тепла, исходящего от того, кто над ними работал. Да и сам принцип росписи весьма своеобразен. Линии, выведенные поверх слоя глазури пищевым красителем, как бы размываются с помощью стека-зубочистки, образуя новые дивные узоры, как будто бы рождённые из небытия. Эти старательно вычерчиваемые линии затем живут своей жизнью, неизменно радуя взор.

Интересно, почему с зарисовками небес, которые Влад выполнял в технике гризайль, используя сангину, а также светлую и тёмную сепию, нанося поверх тонированной бумаги, служащей основанием для подобных эскизов, такого «оживляющего» эффекта не достигается? Может быть, Влад что-то делает не так? Не чувствует небеса в их вечной и бесконечной сущности, как чувствовал их его погибший брат? А может быть, чтобы оживить нарисованные Владом небеса, недоставало лишь пустяка? Может быть, стоит лишь поменять, к примеру, основу – вместо тонированной бумаги взять, скажем, самый обычный ватман, либо чуть-чуть изменить принцип нанесения штрихов, либо дополнить традиционно используемые Владом сангину в сочетании со светлой и тёмной сепией каким-нибудь иным художественным материалом, – и небеса на эскизах Влада оживут и станут по-настоящему насыщенными, одухотворёнными?

А может, нужен принципиально иной подход? Использовать всё богатство красок, всю палитру от лазурно-светлых до свинцово-наливающихся тонов, совершенно различные основы для рисования – от простых альбомных листов и плотных листов ватмана до тонированной бумаги и грунтованных холстов? Отказаться от техники гризайль и испробовать принципиально иные техники? Подключить акварель, сухую пастель, темперу, гуашь? Можно даже попробовать в качестве эксперимента сделать какую-нибудь зарисовку древесным углём. Впрочем, нет, это уж слишком. Во всём должна быть мера. И оригинальность. Если Влад откажется от техники гризайль, его рисунки станут лишь жалкими попытками повторения эскизов Стаса, их блёклыми копиями. А Владу нужно, чтобы его эскизы сохранили свою собственную, только им присущую изюминку.

Так что он продолжит оттачивать своё мастерство именно в выбранной им самим технике. Просто будет экспериментировать в этой области, не теряя чувства меры. Добавит в свои рисунки нечто такое, что сумеет их оживить. Он ещё подумает, как это сделать. Ведь нельзя забывать и об эскизе дома на берегу озера, который он проектировал по желанию погибшего брата.

С эскизом проекта дома, кстати, дела пошли получше с тех пор, как мать таинственным образом приобрела для единственного видящего теперь глаза Влада уникальную гибридную линзу. Мать не сказала, где она достала такое чудо, которое она передала Владу ещё в пансионате Абхазии, но линза волшебным образом ему подошла. Владу даже стало казаться, что с тех пор как он начал её использовать, его зрение чуточку улучшилось. Хотя близорукость, как показал последний осмотр у офтальмолога, по-прежнему продолжала прогрессировать, Влад заметил, что линза выправляет его основной дефект: предметы перестают двоиться перед глазами, как это было при ношении очков, и обретают ту форму, которая на самом деле им присуща. Кроме того, с гибридной линзой изменяется угол обзора и как будто бы расширяется поле зрения.

Влад не имел понятия, где мать приобрела это оптическое чудо, но результаты и в самом деле были налицо. А уж в работе Влада над эскизом проекта дома на берегу озера, над зарисовками небес, а также при лепке из полимерной глины, да и просто в повседневной жизни эта линза стала поистине незаменимой.

Влад слегка посыпал расписанную глазурь кокосовой стружкой. Получилось красиво, как будто подёрнутое ледяной коркой озеро, припорошенное первым снегом. Ладушке должно понравиться. Если она вообще это заметит, конечно. Если сумеет хоть немного пробиться сквозь удушающий смрад своего глубочайшего горя. Влад, конечно, сделает всё, что только будет в его силах, чтобы помочь ей в этом. Как несколько месяцев назад помогла ему она. Ладушка ведь необычайно чуткая и отзывчивая. Она просто не сможет не заметить участия Влада и не откликнуться на него. Вместе они справятся. Должны справиться. Влад непременно поможет Ладушке пройти через этот кромешный ад. Ведь он понимает её беду, как никто другой. Он испытал это на себе.

И всё-таки – как же удобна эта новая линза! И как только мать додумалась заказать такое чудо! Судя по штемпелю и сопроводительным бумагам, линза доставлена прямо из Японии, где и была изготовлена. И несомненно, производитель учёл параметры глаза Влада, его характерные особенности. Ведь линза словно сроднилась с глазом, идеально повторив его форму и скорректировав близорукость и астигматизм. Надо будет достойно отблагодарить мать за такой бесценный подарок.

Но это подождёт. Весь мир подождёт. Сейчас главное – Ладушка.

Влад бережно переложил мягчайшие пряники с бумажного листа, на котором он колдовал над глазурью и айсингом, в достаточно широкую и прочную картонную коробку, утрамбовал их в несколько рядов, переложив в промежутках слоями кальки, и накрыл сверху крышкой. Затем взял из своих запасов художника яркий оранжевый маркер (под цвет ласкового весеннего солнышка, каким оно бывает во время утренней зари) и крупным размашистым почерком подписал на картонной крышке: «Милой Ладушке от Влада». Этого было достаточно. Больше ничего не требовалось.

А впрочем, нет. Требовалось! Ещё как требовалось! Передать Ладушке как можно больше тепла. Человеческого. Живого. Отогреть каждую клеточку её хрупкого, пронизанного непостижимой ледяной горечью тела.

Влад выпросил у матери одну из двух шалей, изготовленных из тончайшего козьего пуха – тех самых, которые Марина Сергеевна брала с собой в Абхазию. Когда воздушное изделие оказалось у Влада в руках, он не удержался от вздоха восхищения. Как же ему захотелось подарить нечто подобное Ладушке! Но не просто передать ей пушистую, хранящую живое тепло вещицу, а изготовить уникальный презент для Ладушки собственными руками.

Насколько же схожие мысли порой приходят людям в голову! Как оказалось, мать тоже собственноручно связала эти шали. Достала где-то пряжу из мягчайшего пуха коз, взращенных в уникальных климатических условиях Оренбуржья – единственном месте, где козья шерсть и подшёрсток сохраняют свою необычайную тонкость и воздушность и представляют собой лёгкий, словно парашютики июньского одуванчика, шелковистый пух.

Влад с удивлением выяснил, что одна из этих шалей, связанных матерью где-то около года назад, предназначалась для Стаса, другая – для него. Мать, конечно, понимала, что сыновья ни за что не станут носить вещи, отнюдь не мужские в своей сущности (вспомнить хотя бы негодование Влада, с которым он собирался вернуть матери шаль, когда она попыталась накинуть её ему на плечи во время прогулки в морозный день по морскому побережью Абхазии – чего уж говорить о Стасе). Но она всё равно с огромнейшей любовью вязала эти две шали, словно бы на интуитивном уровне хотела защитить сыновей. Сберечь их, передать им своё тепло.

– Мам. А научи меня вязать такие же, – тихо попросил Влад.

Марина Сергеевна округлила глаза:

– Сынок… Ты чего? Тебе это будет не под силу. Изготовление шалей из пуха оренбургских коз – достаточно трудоёмкая работа. А ты почти ничего не видишь. И так постоянно сидишь за своими чертежами и полимерной глиной. Я уж молчу про имбирные пряники. Нет, я не стану тебя учить. И не проси. Я же не хочу, чтобы ты совсем ослеп.

– Мамуль… Пожалуйста! – во взгляде Влада, устремлённом на мать, отразилась мольба. – Очень нужно!

Марина Сергеевна пристально поглядела на сына и, понизив голос, произнесла:

– Это всё для неё. Для Лады. Не так ли?

Влад ничего не возразил, только продолжил глядеть на мать с напряжённой мольбой. Казалось, даже воздух в комнате наэлектризовался до предела.

– Вот как, значит? – Марина Сергеевна глядела на сына, стараясь говорить как можно суровее, но уголки её губ дрогнули и сами собой расползлись в предательской улыбке. – И швец, и жнец, и на дуде игрец. И всё ради того, чтобы завоевать девушку? – она хитровато подмигнула сыну.

– Не завоевать, – ответил Влад вполне серьёзно. – Отогреть. Дать как можно больше человеческого тепла. Разве это воспрещено? – Он выдержал небольшую паузу, продолжая напряжённо глядеть на мать, а затем тихо добавил: – Ладе сейчас меньше всего нужно, чтобы её завоёвывали.

На последнем слове Влад нарочно сделал акцент.

– Верно, – согласилась Марина Сергеевна и, вздохнув, похлопала сына по плечу: – Ну что ж, давай попробуем. Только мы постараемся сделать так, чтобы ты как можно меньше напрягал глаза. Хорошо? – она с тревогой заглянула сыну в лицо.

Влад улыбнулся:

– Мам. Да не переживай. Я вижу нормально. Правда. Та линза, которую ты отдала мне в Абхазии, помнишь? Это нечто невероятное! Она подошла мне просто идеально! И знаешь, мне кажется, что она каким-то странным образом исправляет самый основной дефект моего глаза. Изображение перестало плыть и двоиться. Спасибо, мамуль, – Влад повернулся и порывисто обнял мать.

Та только всплеснула руками и небрежно смахнула подступившие слёзы. Эта благодарность должна была предназначаться вовсе не ей, а Ладе. Но та запретила раскрывать этот трогательный секрет Владу. Жаль. Хотя, как бы то ни было, когда-нибудь сын непременно об этом узнает.

Что ж. Эта девушка заслуживает той любви и заботы, которыми так стремится окружить её Влад. Она ведь старалась для него ничуть не меньше. Можно сказать, Лада вытащила Влада из устрашающей зыбучей трясины отчаяния и печали. Теперь он может ответить ей тем же. Пусть! Пусть лепит. Пусть печёт и расписывает имбирные пряники. Пусть научится вязать шали из восхитительного шелковистого пуха оренбургских коз. Это означает, что сын уже не замыкается в себе, закрывшись от мира в своём большом человеческом горе. Он снова живёт! И в этом немалая заслуга Лады.