Текст книги "Криминальные кланы"

Глава 2.
«Если ты не умеешь молчать, то умрешь». Легенды преступного мира Америки

В конце XIX Мафия в США начала формироваться, когда в страну со всех концов света стали прибывать эмигранты: ирландцы, евреи, итальянцы. Новые соседи с огромным трудом привыкали и друг к другу, и к новой обстановке. Естественно, что в атмосфере всеобщей неустойчивости, слабости государственной власти, зыбкости будущего соотечественники стремились держаться поближе друг к другу. Они обязаны были выжить, и это чувство делало феномен, называемый «мафиозным инстинктом», особенно острым. В результате вскоре в стране появилось такое явление, которого не было больше нигде, только в Америке, как банда гангстеров. К их услугам часто прибегали видные политики, предприниматели, поскольку видели в них опору для укрепления собственной власти, а позже эти банды гангстеров объединились в крупные мафиозные кланы, которые сразу поняли: в этой стране выживет только тот, кто окажется самым безжалостным, самым циничным и наглым в этой всеобщей конкурентной борьбе.

«Никого не жалко, никого:
ни тебя, ни меня, ни его». Аль Капонеtc " «Никого не жалко, никого:

Темные ледяные волны хлестали в непоколебимое, как судьба, гранитное основание возносящегося в небо утеса. Здесь не росла даже трава, и порой казалось, что над этим местом предпочитают не пролетать птицы. «А чего удивляться, если это место носит страшное название Алькатрас? Жуткая тюрьма, из которой невозможно сбежать; ведь чудеса случаются только в романах вроде „Графа Монте-Кристо“, а в жизни все гораздо сложнее – она медленно убивает. Так и живешь изо дня в день в мучительной агонии и даже подозреваешь, кто ее истинный виновник. Ты сам? Это сказать легче всего. А может быть, это государство, которое сделало все, чтобы ты стал таким, каков ты есть на самом деле? Я – ваше порождение, а вы ненавидите меня, этот Чикаго, этот президент, по распоряжению которого и построена тюрьма.

Алькатрас

Да, наверное, в тюрьме мне самое место. Я всегда ощущал себя в тюрьме, даже находясь на воле, и никогда не мог избавиться от мучительной боли, которая преследовала меня как там, так и здесь. Так какая же разница? Самое смешное, что место выбрали, как будто желали в очередной раз посмеяться, – Аль. Оно называется – Аль. Мое имя. Нет, это не они посмеялись, это, наверное, сам Господь Бог посмеялся, который, как известно, большой насмешник, и подобные шутки как раз в его духе. Как бы ты ни рвался, что бы ты ни предпринимал, все равно попадешь в свой ужасный Алькатрас».

Интересно, а что делал бы граф Монте-Кристо, окажись он на месте Аль Капоне? Переплыл бы этот ледяной серый залив, при взгляде на который буквально бросает в дрожь. Издалека видно, что он буквально кишит акулами. Конечно, можно решиться и на безумство, но он так стар и так устал, бесконечно устал от ненависти, от всеобщего безумия, от травли, как будто он дикий зверь. Его не хотят видеть, что ж, это взаимно. Раз в неделю в Алькатрас наведывается катер с большой земли. Он привозит сюда охрану.

Аль видит, как полицейские каждый раз невольно ежатся, словно от пронизывающего ветра. Он знает: это они увидели безобразный черный утес, спутанный со всех сторон щупальцами колючей проволоки. А самые молодые из охранников, еще не успевшие толком растерять своего романтизма, наверное, смотрят на эту тюрьму как на подобие средневекового замка. Конечно, немного похоже. Только массивные караульные башни и толстые стены, за которыми можно обороняться от нападающих врагов. Или спрятать их от мира навсегда.

Камера заключенного в Алькатрасе

Когда же охранники входят внутрь, то кадры этого фильма становятся несколько иными и он даже меняет свой жанр. Господа, осмотрите как следует ад во всех его проявлениях. Для кого-то он средневековый, а для кого-то похож на фантастический фильм, один из тех, что так любят снимать в Голливуде: достаточно представить космический корабль, одинокий в холодной враждебной Вселенной, от которой его отделяют мощные электрические двери, суперсовременные магнитные детекторы, от них не ускользнет даже случайно упавшая на пол иголка. А этот убийственный электрический свет – ровный, бесцветный, безликий, как будто тебя уже заживо похоронили, и возможно, эта мысль оказывается не так уж далека от истины.

Сколько же времени он здесь находится? Да, точно, с 1933 года. Прошло столько лет, что человеческая память, самое непрочное, что есть на свете, слабеет с каждым днем. За столько лет о нем можно уже спокойно забыть. Для врагов он уже стал фантомом, для друзей – кем-то, с кем было приятно проводить время. Возможно, иногда, когда им особенно трудно, о нем вспоминают, но как о мертвом: да, было, но что поделать, ничего не вернешь.

Наверняка его давно забыли те красавицы – блондинки, рыжие, брюнетки. Он так любил их всех; оказалось, что всех перелюбить просто невозможно. Можно отдать 100 долларов за ночь и снова надеяться на чудо. Все оказалось миражом. И те редкие женщины, которые искренне обманывались, полагая, что любят его. Кажется, ему даже приходилось слышать, что его будут любить вечно. Вечно! Смешное слово! Он уверен, те женщины давно уже замужем и являются примерными домохозяйками. Он и не думал никогда осуждать их. Это жизнь, проклятая жизнь, которая медленно стирает в порошок любого, и к чему осуждать несчастных женщин, которые и сами потом будут забыты всеми так же, как и он? Да он уже и сам не помнит порой, кто же он такой на самом деле. Быть может, это самое лучшее – забыть, забыть все, забыть себя, как тебя зовут, всю свою несложившуюся жизнь – как у всех, кто осмеливается взглянуть правде в глаза.

Он не догадывался, что на самом деле медленно превращался в живой миф. Его не забыли и никогда не забудут. Он не мог предположить, что на его могилу люди будут стекаться со всех концов света, как паломники. Желающих постоять рядом с ним хотя бы после его смерти будет так много, что правительство США распорядится перенести место захоронения Аль Капоне. А потом, как это часто случается, все места, где он бывал, станут чем-то вроде музеев, на которых можно заработать неплохие деньги. Американцы заботливо сохранят все бары, в которые «король Чикаго» хоть однажды заглядывал, гостиничные номера, где ему порой приходилось ночевать, и уж конечно его виллы.

Да, он был прав. Из него, человека, сначала сделали зверя, а потом и относились, как к зверю. И он, человек-зверь, постоянно бежал, постоянно скрывался от расставленных на него силков. И вот наконец его изловили и посадили в клетку, а потом охранники смотрели на него, как на опасного хищника. «Зверей не кормить!». На зверей можно только смотреть. Когда же звери умирают, то из наиболее ценных экземпляров делают чучела, вот, как, например, с ним.

А еще о нем станут рассказывать сказки и складывать почти не пугающие легенды для подросших детей, желающих время от времени пощекотать нервы, но не сильно, а слегка. Он станет мифом, имя которому страх и сила, и пока стоит этот мир, будет жить и этот миф, и многие будут грезить наяву, представляя эти белые холеные руки, эти стальные глаза, холодные, как море перед Алькатрасом и не знающие жалости. Он станет мифом и, подобно королю, станет купаться в деньгах и распоряжаться жизнями людей с такой же легкостью, как этими хрустящими бумажками.

Люди станут опьяняться этим мифом и придумывать одну сказку за другой, и он уже никогда не скажет, что он не зверь. Он в точности такой же, как они все, но только страстно хотел вырваться из этой проклятой нищеты, этого болота, которое убивало. Ему пришлось стать зверем, потому что иначе, как оказалось, невозможно было прожить в этом мире. Скольких зверей он видел, оборотней в обличье сенаторов, прокуроров, адвокатов и мэров. Как хотелось ему тогда во сне закричать: «Разве вы не видите, это не люди, это оборотни!». Но потом он просыпался и понимал, что эта жизнь устроена так, что в ней иначе нельзя и что по закону этой жизни, постоянно имея дело со зверями, сам понемногу превращаешься в хищника…

Знаменитые заключенные тюрьмы Алькатрас

Первым зверем в человеческом обличье, которого встретил Аль, был Фрэнки Йейл.

Фрэнки Йейл был человеком, которого Аль считал настоящим другом, единственным. Ведь ему было так одиноко в грязном и нищем нью-йоркском гетто, куда семья Капоне прибыла из Неаполя в поисках лучшей доли, как и большинство эмигрантов конца XIX века. Альфонсу ничего не оставалось, как бесцельно бродить по этим чужим улицам, и он впервые по-настоящему ощутил счастье, когда встретил человека одной с ним крови. Правда, родились они в разных местах, но это было неважно. Фрэнки был южанином, из Калабрии и, соответственно, характер у него был, как и у большинства жителей тех мест – несколько чересчур холодный и вечно недоверчивый. Альфонс же родился в Нью-Йорке, но в нем и за милю была заметна сицилийская кровь. Он всегда, как говорили, был необузданным и мгновенно готовым воспламениться. Он никогда не видел Сицилии, но чувствовал ее всем сердцем.

Пожалуй, родители были правы, и Аль нередко был готов вспылить из-за сущей ерунды. Он знал одно: жить так, как его родители, в нищете и вечном страхе, он не станет. И Фрэнки с готовностью поддержал его. «Правильно, – сказал он. – Зачем бояться других? Надо, чтобы тебя боялись». В тот день Аль стал членом уличной шайки, которой верховодил Фрэнки. Поначалу они обчищали овощные магазины, но в конце концов, как будто по закону жанра, пролилась первая кровь, и Аль сам удивился, как, оказывается, легко это сделать.

Это убийство произошло, конечно же, совершенно случайно и из-за чепухи, а возможно, 18-летний Аль, сам того еще не понимая, уже попал на эту дорожку, обнесенную красными флажками, из которой оставался только один выход – вперед, к смерти, и неважно – к своей или чьей-то еще.

Аль Капоне. Обложка журнала «Тайм»

Свое первое убийство Аль помнил совсем смутно. Кажется, это был какой-то дешевый отель, где они с друзьями Фрэнки частенько коротали ночи за игрой в карты. Денег ему тогда не хватало отчаянно, и надо же, судьба снова отвернулась от него. Он проигрался, остался без гроша. Что оставалось делать? В тот момент на него что-то нашло, наверное отчаяние и бешенство из-за этой несправедливости судьбы. Плохо понимая, что делает, Аль поймал за дверью парня, который отыграл у него все деньги и без долгих разговоров приставил к его груди пистолет. «Верни мне деньги», – сказал он. – «Хорошо, хорошо, успокойся, – испуганно ответил тот, глядя на тускло поблескивающее дуло, как завороженный. Он уже доставал деньги, как пистолет качнулся в руке Аля, и парень, неожиданно всхлипнув, вдруг произнес: „Зачем ты так? Мы же с тобой знакомы!“. Быть может, это была просто жалоба, но Капоне почувствовал совсем другое: угроза! На курок он нажал машинально. „Черт тебя дернул сказать мне это“, – пробормотал он.

Однако с тех пор Капоне стали всерьез уважать. Фрэнки хвалился, что его другу ничего не стоит отправить человека к праотцам. «Это серьезный триггермен, – говорили о Капоне. – Его палец всегда находится на спусковом крючке. Говорят, ему что человека убить, что чихнуть – одинаково просто». Но если Фрэнки шутил, то и он сам, и Аль знали, что на самом деле все совершенно не так. Да, они вынуждены убивать, но они не убийцы. Фрэнки тоже убивает, но только тогда, когда его к этому принуждают обстоятельства; все его действия продиктованы исключительно холодным расчетом. Что же касается Капоне, то с ним это происходит неожиданно, обычно в гневе, и иногда он сам себя боится, только не хочет признаваться в этом.

Фрэнки Йейл

Фрэнки знал, что делает, распуская слухи о чудовищной жестокости Капоне. Свою банду молодых людей он назвал «Черной рукой», по аналогии с шайками, взрывавшими овощные лавки в Новом Орлеане и Чикаго, и теперь ее боялись по-настоящему. Фрэнки же видел в этом страхе залог успешного бизнеса, тем более что в этом ему как нельзя лучше помогали газетные репортажи, например: «…в „зоне спагетти“ взорвалось 55 бомб. Эти взрывы служат настойчивым предупреждением несговорчивым. По мнению одного опытного детектива, уже много лет работающего в итальянском квартале, среди каждых десяти человек, регулярно выплачивающих мафии дань, находится по меньшей мере один упрямый, который сопротивляется до тех пор, пока его не предупредят бомбой. Если это так, то с 1 января „Черная рука“ взимала дань с 550 человек… Хорошо информированные лица оценивают ежегодную дань „Черной руке“ в размере полумиллиона долларов».

А потом произошел случай, благодаря которому Аль Капоне навсегда получил свою кличку Лицо со шрамом. Это случилось в ресторане Фрэнка. Аль работал там вышибалой, а в тот вечер был немного пьян. Увидев симпатичную девочку, рядом с которой находился ее брат, 18-летний Винченцо Джибальди, он не смог сдержаться и сделал ей несколько грубый комплимент. Аль был искренен, но далеко не все итальянцы понимают юмор, к тому же оба были несколько пьяны, а потому Винченцо, недолго думая, полоснул Аля ножом по щеке. Трижды, со всей силы. Неизвестно, понимал ли он, что может при этом погибнуть, но через минуту ему дали это понять. Фрэнки бросился к другу, захлебывающемуся кровью, и закричал: «Что ты делаешь, придурок? Это же мой человек!».

Нет, Капоне никогда не отличался мстительностью. К тому же он был итальянцем и понимал, что такое честь сестры. Кажется, он был даже рад, что парень нанес ему такие серьезные увечья, помешавшие Алю непроизвольно продырявить его. «Я хочу знать все об этом человеке, – сказал он на следующий день другу Фрэнки. – Нет, не думай, я не хочу отомстить. Я понимаю, как был неправ. Прошу тебя, расскажи мне все, что станет о нем известно».

Вскоре поведение молодого Винченцо стало совершенно понятным. Как выяснил Фрэнки, он относительно недавно потерял отца, Антонио Джибальди, мелкого торговца спиртным, причем по нелепой случайности. Мистер Джибальди решил почистить обувь в одном из салонов города, как вдруг неожиданно туда ворвались двое молодых людей с обрезами и практически не глядя открыли огонь из своих обрезов. Как оказалось впоследствии, Антонио Джибальди стал жертвой ошибки. Он понятия не имел ни о какой войне между двумя бандитскими группами – итальянской и ирландской. Один из ирландцев обознался, решив, что Антонио тот самый триггермен, по вине которого неделю назад погиб его лучший друг. Возможно, для ирландцев все итальянцы были на одно лицо, но случившегося было уже не изменить.

Винченцо Джибальди находился просто в шоке, когда ему сообщили, что его отец убит. Чувствуя себя бесконечно одиноким в этом чужом городе и рыдая над гробом отца, он понял: его ничто не утешит. Нужна только месть, такая же беспощадная, на которую способны те самые ирландские подонки.

Винченцо всерьез занялся стрельбой и вскоре добился того, что каждую цель (а в основном это были банки) он сбивал с первого раза из своего духового ружья. Решив, что теперь он достаточно подготовлен, Винченцо по совету отцовских друзей приобрел всего за 30 долларов настоящий пистолет у неизвестного, но очень улыбчивого и любезного моряка. К этому времени Винченцо уже знал, кто станет его первой жертвой. Это был Джимми Каллаган. Это именно он решил, что Антонио Джибальди итальянский боевик.

Каллагана Джибальди выслеживал целую неделю, изучил все маршруты его поездок и, наконец, сев за руль «шевроле», который одолжил у своего брата, направился в пригород Нью-Йорка, где находилась вилла Каллагана. Едва ирландец покинул машину, прибыв поздней ночью к дверям своего дома, Винченцо открыл огонь. Он был уверен, что сумеет одной пулей убрать жертву, ненависть захлестывала его, и Каллаган упал, изрешеченный 24 пулями. «Так у тебя не останется шансов выжить», – холодно произнес молодой стрелок. Он вел себя как истинный профессионал: не оставил на месте преступления никаких следов, а потому для полиции дело об убийстве Каллагана осталось загадкой.

На следующий день все местные газеты поместили статьи, посвященные такому дерзкому убийству, а Винченцо заинтересовался Фрэнк Айелло, «крестный отец» мафии, контролировавшей Бруклин. Он вышел на него быстрее стражей порядка и сразу же предложил ему доходное место в своей группировке. Винченцо ответил, что весьма польщен, но не сможет принять любезное предложение господина Айелло, поскольку дал слово покончить со всеми убийцами своего отца. Кто этот второй, Айелло спрашивать не стал.

Даже он не знал, на кого именно готовит покушение Винченцо Джибальди. А этот второй руководил ирландской бандой. Звали его Билл Ловетт, и он был заклятым врагом Айелло. Вскоре Винченцо подстерег в засаде Билла Ловетта, однако не всегда судьба благоволит к подобного рода начинаниям, и глава ирландцев отделался только ранением. Теперь настал черед испугаться Фрэнку Айелло. Он понимал, что подозрения в покушении на убийство Ловетта падут именно на него: ведь их вражда была всем известна, вот только Айелло не был пока готов начинать серьезные боевые действия. Поэтому поступок мальчишки он оценил как опрометчивый и, мало того, поставивший его самого, Айелло, под удар.

«Знать не хочу этого глупого мальчишку, – в сердцах заявил Айелло. – Если бы он действительно убил Ловетта, все могло бы пойти совершенно по-другому. Он стал бы настоящим героем. Но теперь он проиграл и поставил под удар многих, потому что, если ему удалось развязать вендетту, то многим вскоре не поздоровится».

«Говоришь, он хотел убить Ловетта и рассердил Фрэнка Айелло? – задумчиво произнес Аль, выслушав рассказ друга. – Сделай так, чтобы мы встретились. Я хочу предложить ему работу. Это смелый человек, и он не побоялся вступиться за честь сестры. Только такой сможет стать моим телохранителем».

Известно, что Винченцо с радостью согласился на предложение Капоне. Доведя до конца начатое дело и отомстив за смерть отца, впоследствии Джибальди уехал вслед за новым хозяином из Нью-Йорка в Чикаго. Там он скоро сделался известным под прозвищем Пулеметчик Макговерн. Еще чаще его называли «спусковой крючок Аль Капоне». Винченцо прослужил хозяину верно и преданно всего 13 лет, пока его не выследила конкурирующая криминальная группировка. В канун Дня святого Валентина Винченцо зашел в кегельбан, куда вскоре ворвалась целая орава людей с автоматами. Они буквально изрешетили пулями Винченцо, одного из лучших людей Капоне, дружба с которым началась у Короля Чикаго с трех страшных ножевых ударов, из-за чего Аль и получил прозвище, с легкой руки чикагских газетчиков прилипшее к нему навсегда, – Лицо со шрамом.

Самое любопытное, что вскоре сам Капоне столкнулся с Биллом Ловеттом. Прошло три года с тех пор, как началась война между ирландцами и кланом Йейлом-Капоне. Битвы шли по специфическим законам гангстерского мира, однако погибали в основном молодые парни, только что вступившие в мафию и не способные ни на что, кроме мелких дел. В такое время Капоне мирно сидел в одном из баров, когда туда ввалился ирландец с сальными волосами и бесцветными глазами. Нагло глядя прямо в глаза Капоне, он начал оскорблять его, хотя поводов ему никто не подавал. Однако на Диком Западе зачастую совершенно необязательно подавать повод к ссоре. Был бы человек, а причина для перепалки найдется. «Грязный ирландец, – подумал тогда Капоне. – Даже пули на тебя тратить неохота». Он еще не знал, что этот нахальный ирландец являлся долгие годы правой рукой босса ирландской мафии. И кто бы мог сказать, что Капоне не хватает выдержки? Он просто встал со своего места, подошел к обидчику, и тот даже не успел выхватить оружие. Аль был в бешенстве, а потому справился с ним при помощи одних рук – переломал ему все ребра.

Утром Фрэнк Йейл позвонил Капоне и сказал, что тот попал в крайне затруднительное положение. «Мне только что сообщили, что ирландцы рыщут по всему городу, пытаясь отыскать итальянца с особыми приметами – тремя огромными шрамами на лице. Это ребята серьезные, Аль, и теперь у них нет вообще никаких дел, кроме одного – изловить тебя. Я посоветовал бы тебе сегодня же убраться из Нью-Йорка. Чикаго, как я считаю, ничуть не хуже».

Джон Торрио

Чикаго тогда был вотчиной известного мафиозного босса Джона Торрио. Он был не только хорошим знакомым Фрэнка, но и солидным человеком, недельный доход которого составлял до 100 тысяч долларов. Этот человек, которому принадлежали почти все публичные дома Чикаго, ввел Аля в курс дела. Молодой человек ему сразу понравился, и он объяснил ему специфику такого города, как Чикаго. «Понимаешь, Аль, – говорил он. – Здесь все абсолютно беззаконно, и ты должен усвоить прежде всего наши законы, чтобы выжить. Ты займешься моими борделями, если не возражаешь. Знаешь, часть моих веселых заведений раньше была расположена на улице имени героя гражданской войны капитана Билли Уэллса.

Вернее, я хочу сказать, что мои девочки живут там и сейчас, но местное население чрезвычайно раздражало, что улица позорит имя героя. Они написали прошение городскому мэру, требуя, чтобы это, как они сказали, безобразие прекратилось. В результате теперь эта улица носит название Пятая авеню. Слушайся меня, сынок, я проведу тебя наверх. Конечно, школа Фрэнки хороша, но только для начинающих, тех, кто захочет научиться метко стрелять и разводить местных подонков. Я же покажу тебе путь наверх. Едва я увидел тебя, как сразу понял: ты человек, который мне нужен. Только такой, как ты, сможет и в приличном обществе показаться, и стрелять, когда это станет нужным. Поверь, я немного людей встречал в своей жизни, кто с успехом сочетал бы эти две способности».

Капоне оказался на удивление понятливым учеником Торрио. В качестве охранника публичного дома он довел это дело до исключительного совершенства. С появлением Капоне доход от публичных домов составил для мафии 50% (остальное отдавалось проституткам). Но эти 50% не были конечным итогом получения прибыли. Одна из проституток призналась на допросе, и ее слова были запротоколированы: «Я заколачиваю 556 долларов в неделю. Половину из них загребает хозяйка дома, значит, остается 278 долларов. Хочу я этого или нет, но 25 долларов уходит моему посреднику в этом доме и 36 долларов тому подонку, который меня туда устроил. Ем я на 15 долларов в день, врачу отдаю каждую неделю 5 долларов. Да еще к тому же месяца не проходило, чтобы у нас не вымогали деньги на какой-нибудь очередной праздник или политический фонд. 10 долларов берут копы на свой спортивный праздник, столько же отнимает пикник у шерифа.

Я обязана покупать вечерние платья стоимостью 50 долларов, потому что хозяйка сказала: если мы не станем этого делать, то все наше заведение просто взлетит на воздух. Через каждые два дня мне велят укладывать волосы, и это стоит 15 долларов. Транспорт обходится мне в 4 доллара, комната – в 10. Иногда копам хочется на всякий случай устроить у нас в доме облаву, и тогда мы скидываемся по пятерке с носа. Итого получается, что за неделю я расходую 221 доллар и 30 центов. Оставшиеся у меня 50 долларов и 70 центов я отношу своему сутенеру. Мы встречаемся с ним в конце каждой недели, а потом вместе идем в какой-нибудь бар, где напиваемся в стельку».

Теперь, когда бизнес от проституции процветал столь удачно, Капоне начали принимать в высшем обществе, там, где принято курить исключительно дорогие сигары, обсуждать оперы, или, вернее, смазливых оперных певичек. Никто не умел с таким изяществом носить фрак, никто не мог так непосредственно и очаровательно насвистывать мотивы из классических опер. Неподражаемый, несравненный Аль! Он покорял всех, с кем ему приходилось иметь дело. А то, что карман его одежды всегда выглядел слегка оттопыренным из-за пистолета, с которым тот никогда не расставался, то и эта мелочь прибавляла Капоне больше шарма.

Тем временем наступил 1920 год, когда американским конгрессом была принята 18-я поправка к конституции, по которой на территории страны запрещалась продажа, перевозка, ввоз и вывоз алкоголя. Наступило время сухого закона, когда никто не мог легально хранить ни ячменное пиво, ни виски. «Любопытно, – вспоминал Аль Капоне. – Казалось, только что граждане всей душой проклинали алкоголь, а тут вдруг, когда он стал запретным плодом, даже те, кто раньше не проявлял к спиртному ни малейшего интереса, стали выпивать, и спрос на эту продукцию начал расти, как на дрожжах».

В стране полным ходом развивалась алкогольная индустрия, а вместе с ней появились и новые понятия: «муншайнер», «бутлегер», «спикизи». Муншайнерами назывались самогонщики, занимавшиеся производством горячительных напитков при свете луны; бутлегер нелегально доставлял алкоголь в страну через границу, главным образом канадскую, или же перевозил через океан. Что же касается спикизи, то это понятие употреблялось в нелегальных притонах, когда клиент заказывал, например, чай и при этом многозначительно подмигивал, а все понимающий продавец немедленно подавал ему в чайной чашке порцию виски.

Что же касается Чикаго, то этот город был совершенно особый. Наверное, нигде в Америке так не процветал нелегальный бизнес, как здесь. Как можно было обойтись без спиртного в многочисленных притонах и казино? Да это просто немыслимо! Власти Чикаго, конечно, понимали проблемы своих сограждан, а потому решили ограничиться тем, что убрали вывески с питейных заведений. Но владельцы злачных мест просто обязаны были наладить связь с теми, кто сможет нелегально доставить им спиртное.

С этим нелегким делом была в состоянии справиться только сплоченная преступная организация, как та, которой заправляли Торрио и Аль Капоне. И они сумели связать воедино и скоординировать множество профессий, занятых в производстве горячительных напитков. Конечно, они скупали подпольные винные заводы и пивоварни, знали, кому дать взятку, нанимали моряков для перевоза контрабанды через океан. Это, конечно, должен был быть человек надежный, такой, что, получив несколько десятков тысяч долларов, доставит товар в нужное место, а не сочинит сказку о том, что товар у него неожиданно украли. Нужны были рабочие для производства алкоголя и водители грузовиков, причем такие, которые не вызвали бы подозрений у полиции.

Чикаго стал настоящей столицей алкогольной контрабанды. Все банды просто ошалели, когда поняли, что с виски он получат сверхприбыли. Особенно опытным, хотя порой и непредсказуемым, человеком в алкогольном бизнесе Чикаго был Джим Колориссимо, или Большой Джим, возглавлявший «сицилийский союз». Его уважали больше, чем самого мэра Чикаго. Большой Джим предложил Торрио и Капоне войти в долю. Как вспоминал Капоне, «денег здесь было так много, что хватило бы на всех», но дело было не в деньгах. Иногда и они не самое главное. Весь вопрос в том, кто будет держать под контролем весь бутлегерский бизнес в Чикаго? Торрио и Аль Капоне не хотели бы уступить пальму первенства никому…

Аль Капоне знал, что Джим Колориссимо происходил из эмигрантской семьи, как и он сам. С малых лет он зарабатывал на хлеб тем, что торговал газетами, работал дворником, а потом стал мальчиком на побегушках у бандитов, бегая для них за спиртным и, конечно, воровал. Потом он стал рэкетиром и воевал за сферы влияния между бандами. Наконец, стал содержать публичный дом и женился по любви на Виктории Мореско, сделав ее хозяйкой своего публичного дома. Попутно Большой Джим занимался контрабандой и заработал такое большое состояние, что его уже принимали в высшем обществе и он сам принимал приличных людей в собственном салоне.

В 1920 году Большой Джим сделался образцом истинного светского человека для всего Чикаго. Все хотели походить на него, такого респектабельного и неотразимого. В его внешнем облике было продумано все до мелочей – запонки и галстуки, подтяжки и часы, ремень и бриллиантовая заколка, трость и фетровая шляпа. В квартале проституток Большой Джим открыл ресторан, славившийся изысканной кухней и лучшими итальянскими винами, где выступали такие оперные звезды, как Карузо, Амелитта Галли-Курчи, Фло Зиберт, Джон Маккормак…

Оперу Большой Джим любил необычайно, за что и заплатил жизнью. Этот человек не мог устоять перед прекрасным голосом, он действовал на мафиозного босса подобно наркотику. Начало же его падения было связано с появлением в Чикаго симпатичной певички Дейл Винтер, объездившей полстраны с различными опереттами и успевшей побывать в Австралии. В тот момент, когда она встретилась с Большим Джимом, работы у нее не было. Но это было неважно: Колориссимо потерял голову и от ее голоса, и от ее чудного тела. «Ты теперь будешь петь в моем ресторане, малышка», – произнес он, и мисс Винтер с радостью согласилась. Еще бы: он так трогательно заботился о ней, устроил в музыкальный колледж Чикаго, чтобы поддерживать в отличной форме ее голосовые связки. Какое-то время по настоянию Колориссимо девушка даже пела в хоре методистской церкви, но потом кто-то увидел ее в ресторане на улице «красных фонарей» и на этом ее карьера церковной певицы закончилась.

Не прошло и двух месяцев, как Большой Джим бросил свою преданную Викторию и женился на Дейл Винтер. «Зачем ты так поступил с той, что была с тобой вместе в богатстве и бедности?» – укоризненно произнес тогда Торрио. – «Потому что это то, что мне нужно», – недовольно отозвался Колориссимо. Торрио вздохнул: «Тогда считай, Джим, что ты уже покойник».

Колориссимо не привык прислушиваться к чужому мнению, особенно когда дело касалось любовных увлечений. Положив на счет своей певички 50 тысяч долларов, он провел с ней упоительный, но короткий медовый месяц в Индиане, а потом вернулся в Чикаго, где его ждали дела. Вскоре действительно в его доме раздался телефонный звонок. «Немедленно приходите в ресторан, мистер Колориссимо, – здесь дело чрезвычайной важности». – «Я ненадолго», – пообещал Большой Джим молодой жене и вышел. В ресторане он был убит из обрезов неизвестными молодыми людьми.

Газеты много писали об этом убийстве. Говорили, будто оно связано с женитьбой покойного на Дейл: ведь по законам сицилийской мафии у «человека чести» должна была быть всего одна жена, до самой смерти. И возможно, именно это имел в виду Торрио, когда говорил, что, сойдясь с Винтер, Колориссимо подписывает себе смертный приговор. Под удар попал и Торрио: его подозревали в организации убийства Большого Джима. «А почему бы вам не заподозрить „Черную руку“? – ответил газетчикам Торрио. – Когда-то они требовали от Джима 5 000 долларов, а потом вместо выкупа получили заряд пуль из английских винтовок под Большим мостом». Он умолчал о том, что одна из этих винтовок находилась в руках самого Джима Колориссимо.