Текст книги "Криминальные кланы"

«Все мы герои фильмов про войну…
или про жизнь одиноких сердец;
у каждого фильма свой конец»

Этот пожилой бледный человек в темных очках, закутанный в плед, словно его знобило, привлекал взгляды всех пассажиров рейса авиалайнера, летящего из Рио-де-Жанейро в Палермо. Время от времени этот человек поднимал руку к горлу, словно его тошнило, а на лбу поблескивали капли холодного пота. Самым же странным было не это, а то, что пассажира сопровождали не менее десяти одетых в штатское полицейских, которых, однако, сразу выдавали пистолеты.

Бледный человек относился к тем, кто с первого взгляда невольно вызывает к себе уважение. В его лице было нечто напоминающее латиноамериканского индейца, но, возможно, таким оно стало после ряда пластических операций. Когда-то он гордился своим лицом, таким мужественным благодаря высоким скулам и немного выдающемуся подбородку, но теперь ему было вообще ни до чего. Он стал тенью самого себя – тот, кого знали на Сицилии как Томмазо Бускетту, а друзья называли Доном Мазино. Когда-то самоуверенность этого «босса двух континентов» не знала границ. Он имел на это право. Он доказал своей жизнью, что имеет репутацию «орудия 90-го калибра»: если он вступал в дело, то уже одно его присутствие обеспечивало как моральную, так и мощную огневую поддержку.

Когда-то он с гордостью сказал одному из слишком назойливых журналистов: «Вы хотите знать, не отношусь ли я к мафиози? Я отвечу. Если вы полагаете, что мафиози – это человек, не зависящий ни от кого и обладающий врожденным чувством собственного достоинства, тогда я – мафиози». И вот теперь он направлялся на родину не по своей воле, пристегнутый к креслу наручниками, обвиняемый в торговле наркотиками и навсегда сломленный обрушившимися на него несчастьями, хотя, казалось, за свою непростую жизнь он успел привыкнуть ко многому.

Томмазо Бускетта покинул Палермо в самый критический момент, когда только начиналась многолетняя война кланов. Из-за океана он узнавал о том, как гибли на этой войне его лучшие, самые преданные друзья, первыми из которых стали Стефано Бонтате и Сальваторе Инцерилло. Но Бускетта твердо решил начать новую жизнь. В Бразилии он вел очень скромный образ жизни. Поговаривали, что его состояние огромно, но если это было так, значит, Томмазо исхитрился его отлично спрятать, и ни один следователь впоследствии не нашел практически ничего.

Решив, что отныне Бразилия навсегда станет его родной страной, Бускетта вел дела со своим шурином Омеро Гимаресом, вложил большие деньги в земельные наделы неподалеку от Сан-Паулу и сам занимался тяжелейшей работой по выкорчевыванию девственного леса, чтобы превратить это место в богатую плантацию. Одновременно он живо интересовался лесопильным производством, поскольку выкорчеванный лес требовалось перерабатывать или же им торговать.

Правда, окончательно разорвать связи с «людьми чести» Томмазо так никогда и не смог, даже в Бразилии. Он довольно часто встречался с ними, однако не потому, что был обязан, а просто считая кого-либо достаточно приятным человеком. Томмазо вообще не был склонен подчиняться мафиозной морали, требовавшей общаться только с тем, с кем положено или выгодно на данный момент и запрещавшей даже близко подходить к тем, кто был изгнан из ее рядов, как, например, неотесанный Гаэтано Бандаламенте, бывший глава Капитула и семьи Чинизи.

Гаэтано Бандаламенте

Однажды в доме Бускетты раздался телефонный звонок. «Это Саламоне, – сказали на том конце провода, – возможно, что в ближайшее время в Бразилии окажется Гаэтано Бандаламенте. Постарайся не пересечься с ним, иначе впоследствии сильно пожалеешь». Этот Саламоне был одним из самых влиятельных людей в Бразилии, «человек чести», по-прежнему сохранявший постоянную связь со своими собратьями на Сицилии. Неприятно пораженный тоном Саламоне, Томмазо ответил как можно холоднее: «Если Бандаламенте захочет приехать в Бразилию, как я смогу ему в этом помешать?».

Не прошло и нескольких дней, как Бандаламенте позвонил Томмазо. «Мне необходимо переговорить с вами», – коротко сказал он. И вновь Томмазо был неприятно поражен. Он задавал себе вопрос, откуда Гаэтано мог узнать номер его телефона, особенно если Бускетта всеми силами старался не афишировать его? Но с другой стороны, если Бандаламенте продолжал торговать героином, то благодаря своим деньгам, возможно исчислявшимся миллионами, он мог узнать вообще что угодно, не то что телефонный номер.

Теряясь в догадках, зачем он так внезапно понадобился Бандаламенте, Томмазо встретил его в аэропорту. Гаэтано немедленно пригласил его в ближайшее кафе и без обиняков приступил к делу. «Я приехал только ради вас, – сказал он тоном заговорщика. – На Сицилии сейчас приходится очень жарко. Эти чертовы корлеонцы нас совсем задавили, и только вы в состоянии исправить это положение. Вы станете знаменем нашей борьбы». – «Ну нет, – усмехнулся Бускетта. – Как вы знаете, я отошел от дел и не собираюсь ни во что вмешиваться. То, что вы только что предложили мне, больше похоже на идею суицида. И кроме того, неужели вы всерьез можете считать, что, появись я в Италии, и ситуация чудесным образом исправится?». – «Вы боитесь?» – спросил Бандаламенте. «Вы сами знаете, что это неправда, – ответил Бускетта. – Я не боюсь никого, хотя много слышал о жестокости корлеонцев. Хватит того, что я лишился своих друзей – Сокола и Инцерилло. По-моему, там проливается слишком много крови, и я не хочу вносить свою лепту в эту войну».

Но Бандаламенте все никак не желал успокаиваться. «Хорошо, – кивнул он. – Вы не хотите участвовать в нашем деле лично, однако в ваших силах помочь хотя бы немного. Я знаю, у вас множество влиятельных знакомых в Милане и Катании, ну, вы понимаете, тех людей, для которых не составит особого труда убрать голову этой дикой гидры. Я имею в виду Лучано Леджо. Он сейчас находится в тюрьме, но и оттуда исхитряется править военными действиями в Палермо. Он опасен, и его нужно убить. Как только не станет главаря, война сама собой прекратится». – «Забудьте, – сказал неприятно удивленный Томмазо. – Я не стану этим заниматься. Я никого не буду просить и считайте, что мы ни о чем с вами не говорили».

И все же Томмазо продолжал встречаться с Бандаламенте из соображений совершенно непонятных. Казалось бы, ему больше не о чем было говорить с этим человеком, с которым, как его недавно предупреждал Саламоне, даже видеться не стоит. Но Бускетта всегда поступал так, как считал нужным, быть может, только из упрямства.

Однажды, сидя в номере Бандаламенте, Томмазо узнал из телевизионных новостей, что в Палермо произошло убийство генерала Далла Кьеза, его жены и охранника. Бандаламенте выразительно взглянул на Бускетту: «Теперь вы понимаете, насколько далеко зашло дело и что последует дальше?». Томмазо знал это лучше, чем кто бы то ни было, но промолчал. «Я догадываюсь, кто это сделал, – с непонятным удовольствием произнес Бандаламенте. – Вы, пожалуй, скажете – корлеонцы: ведь это именно им генерал бросал вызов, когда пришел к власти ровно на сто дней. Тем не менее мне известен один весьма влиятельный политик, прочно связанный делами с мафией, которому Далла Кьеза мешал не меньше, чем тому же Микеле Греко.

Кто же осуществил это убийство, спросите вы. Полагаю, это были члены клана Катания. Во-первых, они всегда были союзниками корлеонцев, во-вторых, их не смогли бы опознать прохожие – ведь катанцы в Палермо посторонние. И наконец, в-третьих, это было по сути возвращением долга со стороны катанцев. Дело в том, что не так давно корлеонцы убили по просьбе капо Катании Нитто Сантапаола его заклятого врага. Эта операция была проведена в точности таким образом, как и убийство Далла Кьезы – тем же оружием и в таком же людном месте». – «Прошу вас, – сказал Бускетта, неожиданно резко поднимаясь со своего места, – старайтесь не афишировать нашу связь и вообще держите свой приезд в секрете». – «Уверяю вас, никто в целом мире не знает, что я сейчас в Бразилии». Томмазо только тяжело вздохнул, вспомнив предостережение Саламоне, да и тон самого Бандаламенте вызывал серьезные сомнения в его искренности.

Очень скоро опасения Бускетты начали подтверждаться самым трагическим образом. Через несколько дней после разговора Томмазо с Бандаламенте бесследно пропал, выйдя ненадолго из дома, его шурин Омеро Гимарес. Томмазо прекрасно знал, что бразильские преступники не имеют привычки прятать трупы погибших, и в этом случае стиль был явно сицилийский. Живой или мертвый, он обязательно появился бы хоть где-нибудь. Это означало одно: сторонники корлеонцев в Бразилии убили Гимареса, вероятно в отместку за общение Бускетты с Бандаламенте.

С тех пор состояние смутного навязчивого беспокойства не оставляло Томмазо ни на минуту. Он понял, что злой гений Бандаламенте только запустил первый акт трагедии, и оказался прав. Бускетта срочно позвонил на Сицилию старшему сыну Антонио. Ему так хотелось услышать его голос, чтобы успокоиться; только бы знать, что он жив и дела у него идут нормально. Однако вместо сына к телефону подошла сноха Бускетты Иоланда. Захлебываясь от рыданий, она произнесла: «Антонио пропал». – «Когда?» – только и смог выдавить Бускетта, плохо осознавая происходящее. «Три дня назад, – ответила женщина. – Но это еще не все, Дон Мазино. Вместе с ним пропал и ваш второй сын, Бенедетто». Это был конец, Томмазо понял, что сразу потерял обоих сыновей от первого брака, однако в глубине души продолжал надеяться на чудо. «Ты не звонила в полицию, Иоланда? – спросил он, и собственный голос показался ему чужим. – Их не могли за что-нибудь арестовать?». – «Я звонила всюду, – почти закричала она. – В больницы, в полицию… Их нигде нет. Поймите, Дон Мазино, они умерли! У нас всегда так происходит». Тихо положив на рычаг трубку, Бускетта почему-то подумал: «Хорошо, если бы они были уже мертвы и хорошо, если корлеонцы убили их достаточно быстро».

На следующий день Гаэтано Бандаламенте пришел к Бускетте выразить свои соболезнования. «Все это ужасно, – сказал он, – но ведь я вас предупреждал, что добром это не кончится. Я предлагал вам возглавить войну против корлеонцев хотя бы ради того, чтобы защитить вашу семью». – «Меня не трогали, пока не появились вы, – ответил Томмазо. – А теперь… Мои сыновья мертвы, и ничем их уже не вернешь». – «Тогда вы просто обязаны отомстить за них», – настаивал Бандаламенте. «Нет, – решительно сказал Томмазо, – я не стану никому мстить, я смертельно устал от ваших разборок и, кроме того, у меня еще остались дети, и я должен уберечь их от корлеонцев; вы же втягиваете меня в войну, из которой никто не выйдет живым».

«У меня есть еще одно предложение, – как ни в чем не бывало продолжал Бандаламенте, – я предлагаю вам убить сына Микеле Греко, Джованни». Томмазо возмутился: «С какой стати я стану убивать мальчика, который никак не связан с мафией и не имеет отношения к моему несчастью? Он снимает комедии и никому не мешает, и к тому же я не желаю действовать методами корлеонцев, и прошу вас: не давите на меня больше». – «Тогда вам остается молиться, чтобы с вами не случилось чего-нибудь более худшего», – усмехнулся Бандаламенте и вышел.

На следующий день злой гений Бускетты покинул Бразилию и улетел на Сицилию, как он сказал на прощанье, отмечать Рождество. Через несколько дней после его прибытия в Палермо несчастья Томмазо Бускетты продолжились. После того как погибли сыновья Томмазо, пиццерия, которой они управляли, осталась без присмотра, и ею занялся зять Томмазо Джованни Дженовезе. Это место всегда считалось самым тихим в Палермо; здесь не происходили столкновения между кланами; все знали, что заведение является собственностью семьи Бускетты, и его не трогали. Лишь однажды человек из клана Резуттана попытался взять дань с Антонио и Бенедетто, однако, как оказалось, с ними лучше было не связываться, и дело так ничем и не завершилось.

Теперь же, в рождественские праздники, в магазине работали, помимо Джованни Дженовезе, двое его родственников, Антонио и Орацио д’Амико. Вечером, на следующий день после Рождества, в пиццерию зашел молодой человек и заявил, что желает взять с собой шесть пицц, однако, сделав заказ, немедленно вышел на улицу. Кассирша не успела даже сообразить, что бы все это значило, а молодой человек уже возвращался назад в компании своего приятеля.

Словно забыв о сделанном заказе, они направились прямо на кухню. «Туда нельзя», – встрепенулась кассирша. «Нам нужен хозяин», – коротко ответил один из молодых людей и при этом смерил женщину таким ледяным взглядом, что она, вся похолодев, опустилась на свой стул. Через секунду в кухне загрохотали выстрелы. Убийцы стреляли по всему, что в принципе могло двигаться. Джованни Дженовезе и Антонио д’Амико были убиты немедленно, а Орацио д’Амико пытался сопротивляться. Он бросился на убийц, пытаясь завладеть хотя бы одним пистолетом, но силы были неравны. В него выпустили всю оставшуюся обойму.

После зятя Бускетты настал черед его отца и брата Винченцо. Тот никогда не был связан с преступной деятельностью, предпочитая, отгородившись от этого страшного мира, в котором жил его младший брат Томмазо, изучать мастерство своего отца, потомственного стекольщика. И надо сказать, Винченцо преуспел в своей профессии за эти долгие годы. Достаточно сказать, что его отец владел всего лишь маленькой лавочкой, в то время как Винченцо поставил производство стекла и зеркал на широкую ногу, выстроил магазин на центральной улице города и занял в своем деле большинство членов семьи Бускетты – и мужчин и женщин, и даже детей.

Репутация Винченцо Бускетты была вне всяких подозрений. Он вел легальный бизнес, являлся уважаемым человеком и, пожалуй, считал, что в этом залог его неуязвимости. Винченцо даже в голову не пришло не то что прятаться, но хотя бы немного обезопасить себя после того, как произошли убийства сыновей Томмазо Бускетты и его зятя. Как обычно, он проводил все дни в рабочем кабинете, в который можно было войти совершенно свободно, что и сделали двое молодых незнакомцев. Попросив показать им образцы зеркал, видимо для порядка, как и в истории с шестью пиццами, они открыли огонь. Старый Бенедетто Бускетта и его сын Винченцо упали замертво, а убийцы выбежали на улицу. Их примет, как обычно, заметить никто из прохожих не успел, хотя на улице было очень светло.

Имя Томмазо Бускетты не сходило с газетных страниц. Мало того, что его обвинили в невольном поощрении убийц собственных родственников, но еще и приписали, с легкой руки журналистов, десятка два нераскрытых убийств: а как иначе мог поступить настоящий «человек чести», желающий отомстить за родных? Говорилось и о том, что возвращение Томмазо Бускетты в Бразилию может произойти со дня на день.

Это возвращение, вне всякого сомнения, было бы более чем грустным, поскольку обезумевшие от горя родственники, да еще привыкшие верить всему, что пишут в газетах, проклинали имя несчастного Томмазо. Что же касается вдовы Винченцо Бускетты, то она сама пришла на встречу с журналистами и заявила: «Я хотела бы, чтобы вы опубликовали мои слова именно так, как я скажу. Если Томмазо Бускетта вернется на Сицилию и если я сумею раздобыть охотничье ружье, я убью его собственными руками. Он отнял у меня мужа и свекра, он всегда был причиной наших неприятностей. Его имя нужно уничтожить, как позорное клеймо. Этот человек – воплощение проклятия, и он должен быть стерт с лица земли».

Тем временем Гаэтано Бандаламенте снова решил посетить Бразилию и первым делом нанес визит Томмазо Бускетте. «Примите мои искренние соболезнования», – сказал он. – «Вы – причина всех моих бед. Вы не сумели сохранить в тайне наши отношения и теперь сами видите – скольких родственников я потерял за короткое время». – «Я здесь ни при чем, – ответил Бандаламенте. – Я предупреждал вас: эти корлеонцы просто безумные маньяки. Они получают удовольствие от убийств. И кроме того, не вы один пострадали в эти дни.

В течение рождественских праздников Пино Греко отправил на тот свет 30 человек, и боюсь, что это число будет еще расти. Башмачок совсем озверел после того, как его кузен Джованни пытался убить его в Чакулли. Он убивал всех подряд. Что вы скажете, например, о рождественском обеде, на котором собралась команда Розарио Риккобоно – Террориста. Все они были отравлены, и в некоторых газетах писали, будто это массовое убийство ваших рук дело». – «Что скажу? – меланхолично откликнулся Бускетта. – Их мог отравить только тот человек, кому они доверяли». – «Вы хотите сказать, Баклажан или Башмачок?» – уточнил Бандаламенте. «Вы сами это сказали», – подвел итог Томмазо Бускетта.

Встревоженная происходящим жена Томмазо настояла, чтобы они вместе с детьми перебрались в Сан-Паулу. «Так будет безопаснее и для тебя, и для меня, и главное – для детей», – сказала она, и с этим аргументом было трудно поспорить. Однако едва Томмазо отправился устраивать в лицей своих детишек, как на улице его захватила бразильская полиция. Видимо, они рассчитывали устроить на него настоящую облаву, судя по их количеству: 40 человек против одного. Да и вид у бравых полицейских был такой усталый, словно им пришлось сидеть в засаде по крайней мере несколько суток. При аресте они пытались вымогать деньги у Томмазо, говоря, что отпустят его, получив миллион. Но Бускетта ответил, что таких денег у него не водится и в помине, а потому был препровожден в тюрьму.

Падкие до сенсаций журналисты пришли к нему через несколько дней, но были разочарованы. Арестованный произнес всего две фразы. Первая: «Я не имею к мафии ни малейшего отношения», и вторая: «Я рассчитывал, что останусь в Бразилии до конца моих дней». Ничего особенного не услышали от Томмазо и следователи Джованни Фальконе и Винченцо Джерачи, которые специально прилетели на эту встречу из Палермо. Однако последнюю фразу заключенного понял только Фальконе. Томмазо Бускетта сказал: «Я надеюсь на скорую встречу с вами». Фальконе понял, что Бускетта готов сотрудничать с ними и, вернувшись в Италию, предпринял все возможные меры, чтобы переправить бывшего мафиози на родину.

И все же прошел год с тех пор, как Фальконе наконец добился от бразильского правительства согласия передачи Бускетты Италии. За это время Томмазо успел многое передумать и по-новому посмотреть на свою жизнь, которую сам он считал уже законченной. Оставалось сделать еще один важный шаг, который продемонстрировал бы, насколько ему ненавистно все, что связано со словами «мафия» и «кланы».

Он решил покончить с собой. Еще ни один «человек чести» за всю историю мафии не пошел на эту крайнюю меру: она была запрещена прежде всего мафиозной этикой. Со времени вступления в семью жизнь мафиози больше ему не принадлежала – только клан имел право распоряжаться ею. Думая о самоубийстве, Томмазо вовсе не испытывал страха перед предстоящей расплатой со стороны правосудия или тех, кто покончил с его родными. Он никогда не был ни психически неуравновешенным, ни слабым. В этом его никто не мог бы упрекнуть. Но Томмазо двигало еще одно чувство – любовь. Любовь к семье и детям, которые всегда были для него смыслом существования. Он полагал, что с его смертью прекратятся и их неприятности.

Ампулу с ядом Томмазо всегда носил при себе. Как ему удалось сохранить ее во время ареста, навсегда останется его секретом. Едва за ним прибыла полицейская машина, на которой заключенного должны были доставить в аэропорт Рио, а оттуда в Рим, Томмазо раскусил ампулу со стрихнином. Пришедшие за ним полицейские обнаружили его на полу камеры без признаков жизни.

Но и тут Томмазо не повезло. Его срочно доставили в больницу, и через несколько часов усилиями врачей яд был полностью выведен из организма. У Бускетты было в распоряжении всего три дня, в течение которых он заново продумал, как ему доказать собственное отрицание мафиозной морали, как уничтожить тех, кто доставил ему столько мучений. За эти три дня произошло нечто, что оказало влияние на всю дальнейшую историю мафии.

Томмазо Бускетта всегда был человеком слова. Ни одного предписания мафии он не нарушил, если не считать его многочисленных связей с женщинами, но те и сами всегда были от него без ума, от его силы и неотразимого обаяния. Как известно, непреложным в мафии всегда считался «закон молчания – омерта». Томмазо знал, что в любом случае, как бы ни было тяжело, следует молчать. И он молчал, когда за 10 лет до этого дня его захватила полиция Бразилии и, пытаясь выбить из него показания, подвергла Томмазо зверским пыткам. Его терзали многочасовым электрошоком, вырывали ногти, привязывали к столбу на самом солнцепеке с капюшоном на голове… Что бы ни проделывали с ним мучители, Томмазо молчал. Силой от него никогда и ничего нельзя было добиться – только любовью…

И вот теперь, когда больше никто не собирался мучить его, Томмазо решил, что нарушит «закон омерта» совершенно добровольно. Когда в самолете ему стало особенно плохо – дало знать о себе больное сердце, он попросил одного из полицейских наклониться к нему поближе. Смертельно бледный, он спросил тихим голосом: «Долго нам еще лететь?». – «Несколько часов», – ответил сотрудник криминальной полиции. – «Я очень плохо себя чувствую, – выговорил Томмазо, – а потому хотел бы сразу переговорить со следователями… Я должен сказать многое… Очень важное… Я расскажу о мафии все, что мне известно».

Арест Томмазо Бускетты

На встрече со следователем Джованни Фальконе Томмазо Бускетта попросил прежде всего, чтобы в протоколе допроса было сразу отмечено, что он хочет сделать признания исключительно по доброй воле. Вот дословная выдержка из этого протокола: «Я был мафиози, я совершал ошибки, но сейчас я предстаю перед правосудием и не претендую на какое-либо снисхождение. Мною не руководят корыстные соображения. Ради людей, ради моих детей, ради молодежи я рассказываю все, что знаю о мафии – этой раковой опухоли на теле государства, чтобы жизнь последующих поколений стала хотя бы немного более человечной».

Только благодаря Томмазо Бускетте стала достоянием гласности деятельность мафии, подробно описаны зоны влияния кланов, названы имена их руководителей и сообщников. Протоколы допросов Бускетты, которые продолжались целый месяц, превратились в своего рода идейное завещание. Томмазо не раз повторял, что не боится смерти и приложит все силы, чтобы уничтожить мафию.

После признаний Бускетты полиция Палермо провела невероятную по масштабам акцию против мафии, хотя, к сожалению, Фальконе и на этот раз немного поторопился и не успел как следует продумать всех деталей операции. И все же это был ошеломляющий успех. 29 сентября 1984 года, в день Архангела Михаила, который, как всегда полагали в Палермо, помогал борцам с несправедливостью, полицейские одновременно во всех районах города ворвались в дома мафиози, указанные им Бускеттой. За пару часов были арестованы и отправлены в разные надежные тюрьмы десятки «людей чести». Все газеты мира облетело сообщение о триумфе итальянской полиции. Конечно, половина видных деятелей мафии, главным образом члены Капитула и капо, все же успели скрыться, однако первое сражение было выиграно, а «Коза Ностра» потеряла лучших своих людей.

Омерта была нарушена впервые в истории мафии, и первым сделал это человек, всегда безукоризненно следовавший ее предписаниям, а это само по себе значило немало.

Среди арестованных во время облавы оказался и Сальваторе Конторно, Кориолан. Все это время, пока его искали враждебные кланы, он жил одной надеждой: уничтожить всех до одного ненавистных корлеонцев. Теперь и его планы решительно менялись. Он уже сообщил часть сведений о врагах генералу Далла Кьеза, но в рапорте о нем сообщалось как о «первом обнаруженном источнике». Узнав, что Томмазо Бускетта, Дон Мазино, перед которым он преклонялся, нарушил омерта, Кориолан заявил: он хочет, чтобы в протоколах его показания фиксировались под его настоящим именем.

Арест главы корлеонцев, Греко

И все же Конторно хотел убедиться в том, что его не обманывают, что все, о чем пишут газеты мира, – правда. Он привык никому не верить после стольких потерь и теперь требовал, чтобы последний человек, которому он доверял полностью, подтвердил ему сам, что он может говорить свободно. Полиция пошла ему навстречу, и погожим осенним днем вереница бронированных автомобилей направилась в окрестности Рима, к дому, больше напоминающему крепость перед осадой. Сальваторе Конторно провели в комнату, где он увидел Томмазо Бускетту, безупречно одетого, но немного более бледного, чем обычно. Здесь же дежурили несколько следователей и полицейских.

«Я не стану говорить при свидетелях», – решительно заявил Кориолан, и в его зеленых глазах блеснула сталь. Не решившись противоречить ему, стражи порядка покинули комнату. И только теперь Томмазо Бускетта сделал незаметный приглашающий знак рукой. Казалось, он с трудом сдерживает необычайное волнение. Опустив голову, Конторно медленно приблизился к Бускетте и опустился перед ним на колени. Он поцеловал его руку и, уткнувшись в нее, разрыдался, как ребенок.

Дон Мазино погладил его тонкие густые черные волосы, в которых проблескивали серебряные нити, и перед его внутренним взором встали, как живые, его погибшие дети. Антонио, Бенедетто… Ему казалось: это один из них просит его благословения на трудное дело; он слишком многих потерял и слишком рано поседел. И он способен на многое, но только, как и сам Бускетта, из-за любви. Томмазо смотрел на его низко склоненную голову и не замечал, как по его щекам текут слезы, которые невозможно удержать. «Посмотри на меня, сынок», – сказал он, и когда Конторно поднял наконец свои прозрачные зеленые глаза и встретился с усталым взглядом Бускетты, Дон Мазино наклонился к нему и поцеловал в лоб как любимого ребенка. «Теперь ты можешь рассказать им все, сынок», – дрожащим голосом произнес он.