Текст книги "Иллюзия любви"

– А? – хрипло вскрикнул Васик, очнувшись и открыв глаза, – это ты… А где она?

– Шел бы домой, – повторил бармен, которому видно надоело общаться с явно ненормальным посетителем, – я ведь и охрану могу позвать…

Васик поднялся и молча покинул бар.

– Счастливо отдохнуть, – по привычке сказал бармен и постоял, глядя вслед Васику, примерно полминуты.

* * *

– Позвольте вам представить, – проговорила Марианна Генриховна, возвращаясь на кухню, – Иван. Я вам про него только что говорила. Иван, это Даша. Ольга.

Высокий молодой человек, улыбчивый и светловолосый, казавшийся почему-то прозрачным, несмотря на довольно плотное телосложение, слегка поклонился – по очереди – сначала Даше, потом мне. Как мне показалось, на мне свой взгляд он задержал несколько дольше, чем на Даше.

Я с облегчением выдохнула. Все-таки, это был не дядя Моня. А… тот самый жених пропавшей без вести дочери Марианны Генриховны. Кстати, довольно милый молодой человек.

– А мы как раз чай пьем, – сказала Марианна Генриховна, – садись, Ваня, с нами. Мы с Дашей разговариваем, а вот ее подруга явно скучает. Не займешь ее, пока мы с Дашей закончим нашу беседу?

– С удовольствием, – ответил Иван и сел рядом со мной.

«Какой у него приятный голос, – подумала я вдруг, – кажется, такой голос называют бархатный».

Я вдруг поймала себя на том, что слишком долго разглядываю пришельца. Он тоже не сводил с меня глаз. Посмотрев друг другу в глаза, мы одновременно смутились и потупились. Я машинально взглянула на часы.

«Странно, – мелькнула у меня в голове мысль, – шесть часов утра… выходит, мы с Дашей просидели здесь всю ночь? А такое ощущение, что всего часа два…»

Я посмотрела в окно. Шторы были опущены. Потом снова на часы – они так же показывали шесть часов. Секундная стрелка не двигалась.

«Все правильно! – с облегчением подумала я. – Часы у меня остановились… А я-то думала…»

Я подняла голову. Иван отхлебнул чай из чашки, словно по волшебству появившейся перед ним. И снова посмотрел на меня. И улыбнулся, начиная разговор.

– Вы, Ольга, чем занимаетесь?

Радуясь бархатным переливам его голоса, я ответила.

– Реклама, – мягко выговорил он, – очень интересная область деятельности.

– А вы чем занимаетесь? – в свою очередь спросила я.

– Я искусствовед, – ответил Иван и посмотрел на Марианну Генриховну.

Та все разговаривала с Дашей. Сути этого разговора я не уловила, но заметила, что Даша настолько увлечена, что не замечает, что чай свой давно уже выпила – она время от времени прихлебывала из совершенно пустой чашки.

«Как это похоже на Дашу, – подумала я, – увлекающаяся натура, что и говорить… А она ведь и вправду напишет роман. И роман этот будет, я думаю, весьма неплох – если она использует рассказанные ей Марианной Генриховной истории…»

Голоса Даши и Марианны Генриховны равномерно журчали, сливаясь в прозрачный хрустальный поток, словно резной заборчик отгораживающий нас с Иваном от всего остального мира.

– Искусствовед, – сказала я – и мне было легко и приятно говорить с Иваном, – это, наверное, очень занимательно. Не все, конечно, могут позволить себе такую профессию в наше время, когда только финансовыми операциями можно хорошо зарабатывать…

Иван отпил еще чаю и пожал плечами.

– Я каждый день соприкасаюсь с вечностью, – просто выговорил он слова и, из-за верной взятой интонации они не показались слишком вычурными и надуманными, – и как-то не задумываюсь над всеми этими… финансовыми делами.

Он замолчал на минуту, а потом вдруг рассмеялся.

– Что вы? – удивленно спросила я.

– Вспомнил кое-что, – ответил Иван мгновенно посерьезнел, – у меня в детстве был такой альбом – с репродукциями работ мастеров Возрождения…

– Большой альбом в кожаном переплете? – воскликнула я, перебив Ивана. – С репродукцией «Мадонна» Леонардо Да Винчи на первой странице?

Иван несколько удивленно посмотрел на меня, потом радостно засмеялся.

– Точно, он!

– У меня такой же был в детстве! – призналась я и мне внезапно стало очень тепло из-за того, что у меня с этим хорошим человеком Иваном было одно общее детское воспоминание.

– Отец мой запрещал мне смотреть этот альбом, – смеясь, говорил мне Иван, – лет до пятнадцати… Говорил, что рано на голых баб пялиться. Ну, вы же понимаете – я родился в деревне… Марианна Генриховна вам, наверное, уже рассказывала?

– Да, – ответила я, – она много хорошего о вас говорила.

Иван снова пожал плечами и посмотрел на меня так доверчиво, что мне очень захотелось сказать ему что-то… очень-очень хорошее.

«Какие у него глаза, – подумала я, – голубые-голубые. Прямо синие. Как лед. И вместе с тем – теплые. Замечательные глаза…»

– Какие у вас глаза, – проговорил вдруг Иван, – глубокие и умные…

– Как у собаки? – смешавшись от неожиданности, я, конечно, сказала глупость, однако Иван только рассмеялся и чистым смехом своим сгладил неловкость.

– Помню, как я первый раз взял в руки этот альбом… мастеров Возрождения, – сказал Иван, – там так и было написано – мастеров. Не художников, не живописцев, не скульпторов, а именно – мастеров. Помните, такой фильм был – «Город мастеров»? Детский фильм. Он мне очень нравился. Наверное, из-за того, что я часто представлял на месте этих мастеров из фильма – тех… Да Винчи, Микеланджело… и других титанов Возрождения.

– Помню! – воскликнула я, – это был один из моих любимых фильмов детства.

– Так я о чем говорил… – наморщил лоб Иван, – альбом тот в детстве мне казался живым собеседником. Я так много узнал и – что самое главное – понял в своей, тогда еще совсем короткой жизни, что, наверное, из-за этого альбома поставил себе цель – заниматься искусством. А так как никаких особых дарований у меня не было – я стал не заниматься искусством, а изучать его…

– А я в детстве… – почти перебила я Ивана, – как только пошла в школу…

Мы говорили, уже не замечая ничего вокруг себя. Даша, беседовавшая с Марианной Генриховной, ушла куда-то на второй план, кухонька померкла, будто свет электрических лампочек стал много мягче, а перед собой я видела только голубые-голубые глаза Ивана.

И больше ничего.

* * *

Васик проснулся от того, что кто-то тронул его за плечо. Он рывком поднял голову и огляделся.

«Не может быть, – стукнуло у него в голове, – я спал на лавочке? В том самом сквере, в котором мы договорились встретится с Ниной. Вот так здорово… А сколько сейчас времени?»

Он поднял глаза и вдруг тихо ахнул.

Нина стояла перед ним. Прическа ее была растрепанной, а глаза смотрели устало. Васик крепко зажмурился, молясь, чтобы образ возлюбленной не оказался лишь творениям иссушенного горячкой мозга – как тогда в пустынном баре на неведомой улице.

Он крепко протер глаза. Нина никуда не исчезала.

– Я спал, – хрипло сказал Васик, – веришь, всю ночь шатался по городу, не мог никак дождаться десяти часов… Времени встречи… Пришел сюда и заснул. Сейчас – десять утра?

– Еще нет десяти, – каким-то деревянным голосом сказала Нина, – начало восьмого. Я просто шла мимо… домой. Я всегда хожу здесь – через этот сквер. И увидела, что кто-то спит на лавочке… Потом присмотрелась – а это ты. Сначала не поверила – думала – какой-то бомж…

– Не бомж, – выговорил Васик и поднялся, – это я спал… А можно тебя спросить?

– О чем? – произнесла Нина и глаза ее затуманились.

– Я не первый раз вижу, что ты откуда-то возвращаешься утром, – проговорил Васик, – где ты бываешь ночами?

Нина нисколько не медлила, прежде чем ответить.

– Я – проститутка, – сказала она, – зарабатываю себе на жизнь тем, что сплю с мужчинами за деньги.

Она смотрела ему прямо в глаза. Надежда снова вспыхнула у нее в груди.

«Только бы не понадобилось применять средство дяди Мони, – подумала она, – вот сейчас он рассмеется мне в лицо и уйдет. И больше никогда не придет. И все…»

Скулы Васика порозовели и он коротко рассмеялся. Нина отшатнулась от него и закрыла лицо руками.

«Все правильно, – летели в голове ее мысли, – я добилась, чего хотела. Теперь Васик никогда больше ко мне не придет. Я добилась, чего хотела – не пришлось даже применять зелье дяди Мони… Я добилась… Но отчего мне так больно?..»

Васик смеялся все громче и громче. Слезы покатились у него из глаз, а когда рот его искривился болезненно и, вместо смеха, изо рта полетели странные клокочущие звуки, Нина догадалась, что это – истерика. Несильно размахнувшись, она ударила Васика по щеке.

Он мгновенно успокоился.

– И поэтому… – он все еще всхлипывал, – и поэтому ты не хочешь, чтобы мы были вместе? Только из-за того, что тебе приходится зарабатывать себе на жизнь таким способом?.. Назначая встречу, ты хотела мне это сказать? Я… Я давно подозревал что-то подобное… Я тебя люблю, Нина, – произнес он уже совсем другим голосом – не надтреснутым и больным, а глубоким и влажным, – я тебя больше всего на свете люблю. И ничто не заставит меня навсегда отказаться от тебя…

Чтобы больше ни о чем не думать, Нина сжала виски вмиг оледеневшими пальцами. Она шагнула к Васику, схватила его за плечи и сильно прижалась губами к его губам.

И замерла. На гораздо более долгое время, чем рассчитывала. Адская смесь, проданная ей дядей Моней, словно ожила на ее губах. Нина физически почувствовала, как невидимые розоватые крупинки всасываются в кожу Васика.

Тогда она ахнула от отшатнулась.

Васик, задыхаясь, смотрел на нее.

«Теперь нужно сказать… – закружились в сознании Нины горячечные мысли, – нужно сказать ему, чтобы… Чтобы он исполнил…»

Он шагнула к Васику и вдруг разрыдалась. Дважды он открывала рот, что начать говорить, но рыдания душили ее, словно холодные костлявые руки.

Тогда Нина – не в силах совладать с собой – сорвалась с места и бросилась бежать.

По направлению к своему дому.

Пошатываясь и обалдело встряхивая уже одурманенной адским зельем головой, Васик медленно двинулся за ней.

Он прошел насквозь сквер и остановился.

Мутная пелена, стянувшая его мозг, мешала думать. Ничего уже не понимая, Васик мотал головой, пока не наткнулся глазами на большой девятиэтажный дом, стоящий прямо перед ним – выступающий из череды других таких же домов, словно делавший шаг навстречу Васику.

«Двадцать пять» – гласила табличка на стене.

Васик направился во двор дома.

Глава 9

Настроение у бабушек – Никитишны и Сикухи – было более, чем отвратительное. А какое еще может быть настроение у человека, только что вышедшего из милицейского участка, если учесть еще и то, что ужасно трещит с похмелья голова, что особенно неприятно на девятом десятке жизни.

– Мусора – козлы, – констатировала Никитишна, тяжело опускаясь на поперечину вывороченной из земли лавочки, – поганые…

– И уроды, – подтвердила Сикуха, присаживаясь рядом, – прямо сил никаких нет. Едва дотащились до дома.

– Ага, – кивнула Никитишна, – сейчас немного отдохнем, да и пойдем себе понемногу – домой. Ну, если лифт, как всегда, не работает…

– А кто это, интересно, выворотил лавочку? – осведомилась Сикуха, доставая из толстого шерстяного носка окурок сигареты.

– Как это – кто? – усмехнулась Никитишна. – Ты и выворотила. Когда нас мусора ластали – кто схватился за спинку лавочки? Да так, что даже двое патрульных отодрать не могли? Тебя же едва вместе с лавочкой в воронок не запихали…

– Да? – удивилась Сикуха, – а я и не помню…

– Еще бы, – проворчала Никитишна, – нажралась ты, подруга, как свинья, надо тебе сказать…

– Можно подумать, ты лучше была, – огрызнулась Сикуха, затягиваясь сигаретой, – тоже мне пионерка нашлась…

Никитишна вздохнула и подняла глаза наверх.

– Утро, – неожиданно проговорила она, – птички поют. Щебечут, щебечут… падлы.

– Башка с похмелюги раскалывается – а они разорались, – проворчала Сикуха и выпустила из черных волосатых ноздрей две толстых струи сизого дыма.

– Дай дернуть, – попросила Никитишна, жадно косясь на тлеющий окурок.

Сикуха вчастую несколько раз затянулась и отдала совсем крохотный окурок подруге.

– Свои надо иметь, – заметила она.

– Свои?! – от возмущения Никитишна даже подавилась едким сигаретным дымом. – Ты что – не видела, как меня мусора шмонали? Все курево и вытащили! И бабки еще…

– Бабки и у меня сперли. – вздохнула Сикуха. – Надо бы поправиться немного, а не на что… Хоть бы червончик был. Тогда б можно – самогона по стопочке купить у деда Тараса в соседнем доме…

– Мусора – козлы, – однообразно высказалась Никитишна.

– И уроды, – добавила Сикуха.

Никитишна снова открыла почти беззубый рот, очевидно, для того, чтобы снова пройтись насчет поганых ментов, но вдруг осеклась и схватила свою подругу за рукав.

– Не лапай, не твое… – сердито отодвинулась от нее Сикуха, – чего ты?

– Гляди!

– Чего гляди-то?

– Вон там!

Сикуха посмотрела туда, куда указывала ей Никитишна и испуганно притихла.

– Тот самый фраер идет, – прошептала она, – с которого мы тогда бумажник сняли и мобилу… Может, он нас ищет? Давай-ка валить отсюда…

– Да чего ты забздела! – быстро-быстро заговорила Никитишна. – Видишь, он совсем кирной. Идет, головой мотает. Ничего вокруг себя не видит… Давай-ка у него пошарим по карманам – глядишь и найдем чего… Поправимся. А насчет того случая – не беспокойся. Он такой бухой был, что и не помнит ни хрена…

Сикуха не долго сомневалась.

– Ладно, – махнула она рукой, – смотри, он сюда идет. К нашему подъезду. Небось, опять к своей марухе прется…

Васик шел к подъезду, в котором было квартира Нины, нетвердой походкой. После Нининого поцелуя, мозг его словно застопорился. Васик едва мог видеть – очень мешала мутная пелена, маячившая перед глазами. Почему он шел именно туда, куда убежала от него Нина, он не знал. Должно быть, в его сознании отпечаталось это направление, как наиважнейшее – настолько значимое для самого Васика, что даже дурман зелья дяди Мони не смог стереть этого…

Двух старушек, сидящих на перевернутой лавочке, он не заметил бы вовсе, если бы они его не окликнули.

– Эй, милок! – ласково позвала Сикуха. – Подойди к бабушкам!

Васик остановился и покачнулся так, что едва не упал. Впрочем, приказание, он тут же исполнил, ведь его мозг – посредством адской мази – был запрограммирован на беспрекословное выполнение любой просьбы или приказа.

– Совсем бухой, – сказала Никитишна, обращаясь к своей подруге, – посмотри – не сечет поляны совершенно…

– Ага, – согласилась Сикуха, вглядываясь в ничего не выражающее лицо Васика, – труп. Точно. С таким и церемониться-то не надо.

– Ну так чего ты сидишь? – зашипела на нее Никитишна. – Действуй! Сейчас еще рано – никто не видит. Давай быстрее, а то народ на работу попрет!

– Опять – я? – возмутилась Сикуха. – А ты на стреме? На стреме-то на стреме, а кусок себе требуешь, как на равных. Оборзела ты на старости лет, Никитишна, вот что я тебе хочу сказать…

– Кончай базар! – хрипнула Никитишна. – Пока я по сторонам зыркаю – давай!

Сикуха проворно спрыгнула с лавочки, подбежала к бессмысленно раскачивающемуся из стороны в сторону Васику и молниеносно обшарила его карманы.

– Ни хрена нет, – сообщила Сикуха, – вообще ни копья. Даже сигарет нет.

Никитишна внимательно всмотрелась в лицо Васика.

– Да он же не пьяный, – проговорила она несколько удивленно, – он же вмазанный, причем конкретно. Вот сука!..

– Ага, – подтвердила Сикуха, отходя к лавочке, – гнида какая! Все бабки проширял, падла! Из-за таких, как он, и опохмелиться нельзя нормально…

Васик, не издавая ни звука, стоял на одном месте, слегка покачиваясь, словно тростник.

– А ну пошел отсюда! – заорала во всю свою похмельную мощь Никитишна. – Вали!

Васик развернулся на шестьдесят градусов и, пошатнувшись, побрел прочь.

– Во какой! – возмущенно квакнула Сикуха, – совсем ничего не соображает, падла…

– Урод, – прорычала Никитишна, совершенно выведенная из себя невозможностью как следует подлечить изъеденный похмельем организм, – чтоб ты сдох!

Последняя фраза, словно пуля, впилась в голову Васика. Ноги его подкосились и, шатаясь, он едва добрел до угла дома и надолго замер, упершись обеими руками в холодную кирпичную стену.

Запрограммированный на исполнение любого приказания мозг Васика начал потухать, как экран неисправного телевизора. Васика шатнуло в сторону, он едва устоял на ногах, но очередная судорога швырнула его на землю.

– Во торкнуло, – пробурчала Сикуха, поднимаясь с опрокинутой лавочки, – пойдем, Никитишна. А то этот ханурик ширевой в деревянный макинтош завернется, а на нас палево падет…

– Пойдем от греха, – согласилась Никитишна, и старухи, опираясь друг на друга, заковыляли вверх по подъездной лестнице.

Васик приподнял голову. Что-то осмысленно на мгновение появилось в его глазах. Но только на мгновение – через секунду он захрипел и желтая пена полетела с его губ.

Звякнуло где-то сверху открывающееся окно. Истошный женский визг вонзился в небо, а Васик, изогнувшись в смертельной муке, в последний раз открыл глаза и, прохрипев совсем тихое:

– Умираю… – уронил голову на сырой асфальт.

И умер.

* * *

– А мы еще встретимся? – несмело поднял на меня глаза Иван.

Мы стояли у моего подъезда. Давно уже рассвело. Час назад Иван подвез Дашу к ее дому, сейчас он провожал меня.

– Может быть, – сказала я, хотя в груди у меня немедленно полыхнуло огнем – после слова Ивана.

– А где?

– Я думала, назначать свидание – прерогатива молодых людей, – сказала я.

– Ах, да…

Иван заметно покраснел.

– Тогда… Тогда приходи завтра вечером к Марианне Генриховне, – предложил Иван, – она приглашала на чай с пирогом. Придешь?

– Приду, – конечно, сказала я.

Вообще-то я думала, что Иван пригласит меня куда-нибудь в другое место… В ресторан, например, или в театр. Или – хотя бы – прогуляться по набережной, сходить в парк… Да мало ли. Конечно, не совсем обычно – назначать свидание дома у постороннего человека, но воспоминания о проведенном у Марианны Генриховны времени были такими чудесными, что спорить я не стала.

К тому же… Мне очень понравился Иван. То есть… Сказать, что он мне очень понравился – значило бы – сильно исказить истину…

Мы расстались у подъезда, я поднялась к себе в квартиру, вошла и остановилась у большого зеркала в прихожей. И только там, глядя в свои счастливые глаза, я проговорила – тихо-тихо – сама себе:

– Боюсь, что я влюбилась…

Я прошлась по комнатам. Свет включать уже не имело смысла – солнце поднялось достаточно высоко, чтобы осветить мою квартиру ровным желтым утренним светом.

Снова остановившись у зеркала, я засмеялась и замотала головой.

– Не-ет… – вслух проговорила я, – нужно срочно пообщаться с кем-нибудь. А то так и рассудком недолго тронуться. От счастья.

Я бросилась к телефону и набрала Дашин номер. Очень долго телефон не отвечал – очевидно, Даша спала. Но мне так хотелось с ней поговорить, что я решилась все-таки разбудить ее.

Наконец, на шестой или восьмой звонок, трубку на другом конце провода сняли и нисколько не заспанный Дашин голос проговорил:

– Алло?

– Даша! Извини, что разбудила… – по инерции воскликнула я.

– Да я и не спала, – ответила Даша, – я писала.

– Писала? – удивилась я. – Что ты писала?

– Я начала записывать истории, которые мне Марианна Генриховна рассказывала, – объяснила Даша, – чтобы не забыть потом… Знаешь, у меня получается что-то вроде черновика романа. Так хорошо все складывается… Здорово! Я так рада, что мы познакомились с Марианной Генриховной!

– А я уж как рада, – поделилась я, – этот Иван – он просто душка.

– Какой Иван? – спросила вдруг Даша.

– Как это? – спросила в свою очередь я. – Ты что не помнишь? Это жених пропавшей без вести дочери Марианны Генриховны. Он же тебя подвозил до дома! Ты что – забыла, что ли?

– А-а… – протянула Даша, – да-да, теперь вспомнила – заходил какой-то молодой человек.

– Какой-то! – не удержалась от возмущения я, но Даша не дала мне договорить.

– А история про дочь Марианны Генриховны великолепна, правда? – проговорила Даша со вздохом. – Мне так жалко Анну… Да и Марианна Генриховна так рассказывает! У нее просто дар прирожденного сказителя. Я удивляюсь, почему она сама не хочет написать роман. Я ее слушала, слушала… Мы ведь просидели у нее в гостях до самого утра. А, как приехала домой, первым делом к компьютеру – записывать, чтобы не забыть. Погоди-ка! – вдруг воскликнула Даша. – Хочешь я тебе сейчас прочитаю, что написала, а? По-моему, хорошо получилось, но только это ведь по-моему… А? Давай, я прочитаю, а ты скажешь мне свое мнение.

«Н-да, – подумала я, – вряд ли теперь с Дашей можно говорить о чем-нибудь личном. Она теперь вся в своем романе и ничего слушать о моих томлениях сердца не станет. В другой раз позвоню ей. И сейчас нужно с этим телефонным разговором заканчивать – а то она меня по уши загрузит своим творчеством. А мне сейчас вовсе не до ее творчества…»

Даша тем временем тараторила в трубку какую-то ерунду.

– Дашенька! – позвала я ее, притворно зевнув. – Давай, завтра созвонимся с тобой, а?

Даша обиженно замолчала.

– Почему это? – спросила она.

– Мы ведь всю ночь не спали, – напомнила я, – я сейчас с трудом воспринимаю то, что ты мне читаешь. А вот завтра я уже выскажу свое мнение – будь спокойна!

– Ну ладно, – вздохнула Даша, – завтра, так завтра… А вот мне спать совсем не хочется.

– А я прямо умираю, – сказала я и снова зевнула, – так хочу спать. Ну ладно – до завтра.

– До завтра, – сказала Даша и положила трубку.

Вот и поговорила. Ну, да ладно, не важно, успею еще наговориться со своей подругой. А сейчас мне лучше подумать о том, что я надену вечером на свидание с Иваном… На работу я, конечно, завтра опять не пойду, скажу, что все еще больна – не успела выздороветь за один день. А я и правда больна… Как там у классика – «Мама, ваш сын прекрасно болен… Мама, у него пожар сердца… Скажите сестрам – Люде и Оле – ему уже некуда деться…» И так далее. Вот и у меня, кажется, пожар сердца.

Я еще раз прошлась по комнатам, в надежде хоть немного успокоить бешено заколотившееся сердце и присела, наконец, на диван в гостиной.

Потом незаметно опустила голову на подушку и нечувствительно отошла ко сну.

* * *

Я подняла голову и поняла, что оказалась в какой-то странной комнате – вдоль стен которой были навалено столько самого разнообразного хлама, что даже становилось странно – как все это может уместиться здесь и даже еще свободное место остается.

Я посмотрела прямо перед собой и вздрогнула.

Посреди комнаты стоял человек, одетый в какую-то серую хламиду. Смирно стоял, сложив маленькие коричневые ручки на выпуклом животике, но при одном взгляде на этого человека мои внутренности словно стянуло судорогой, а на лбу выступил холодный пот.

Дело в том, что у этого человека в хламиде не было головы. Вместо этого органа копошился огромный клубок отвратительно шипящих змей. Змеи извивались, и тени их окутывали стены комнаты серой паутиной.

Я хотела немедленно бежать, но мои ноги словно увязли в грязном полу.

Человек шагнул ко мне. Потом еще раз. И еще.

Открыв рот, я попыталась позвать на помощь, но с моих губ сорвалось только жалкое хрипение.

Змеи тянулись ко мне, клацая крохотными зубами, напитанными смертоносным ядом.

Змееголовый вдруг остановился и на мгновение в его страшном облике мелькнули очень знакомые черты. Но только вот чьи – я так и не смогла понять.

Собрав последние силы, я рванулась и…

* * *

…И, конечно, проснулась.

Тяжело дыша, я огляделась – да, так оно и есть – я незаметно прикорнула на диване в гостиной – и села, опершись руками в диванные подушки.

Холодный пот стекал по моим щекам, но у меня не было сил, даже поднять руки, чтобы вытереть его.

– Дядя Моня, – прошептала я, не зная, откуда явилось в моей памяти это имя.

– Дядя Моня…

– Где я слышала это имя? – пробормотала я, поднимаясь на ноги. – Где я могла слышать это имя… Какое странное… дядя Моня. Кто он такой? Неужели так зовут странного змееголового, который явился ко мне в этом ужасном сновидении?

Я подошла к окну.

Занавески вздрогнули и пошевелились, словно волосы на голове убитого. Что-то ударило в стекло. Вскрикнув от испуга, я отпрянула в сторону и вдруг что-то заколотилось у меня в голове.

Господи, как я могла забыть?!

Ведь мы с Дашей шли к дяде Моне, когда попали в квартиру Марианны Генриховны… Постойте, так она же и живет в той самой квартире, где должен жить дядя Моня. Она нам сказала, когда мы пришли туда…

Я замычала от невероятного напряжения. Закрыла глаза, но в моем памяти удивительным образом стерлись все последние события и мысли. Только улыбалось лицо Ивана – такое милое и родное, что я едва заставила себя снова открыть глаза.

Она нам сказала…

Черт возьми, ничего не помню…

Вот тут-то я испугалась по-настоящему. Я бросилась к телефону и набрала номер Даши. Мне пришлось прослушать более десяти длинных гудков, прежде чем Даша подняла трубку.

– Алло… – проговорила она. Голос ее звучал так устало, что я едва узнала его, – что с тобой случилось? – спросила я, прежде чем заговорить о том, что случилось со мной. – Твой голос…

– А что с моим голосом? – сказала Даша.

Я не нашлась, что ответить.

– Устала просто, – сказала Даша, – я ведь еще не ложилась. Все пишу, пишу… Знаешь, я подумала, что мне необходимо зайти еще раз к Марианне Генриховне. Так сказать, почерпнуть вдохновение.

– Я тебе как раз по этому поводу и звоню, – сказала я.

– Да? – обрадовалась Даша. – Тоже хочешь пойти? Тогда пойдем вместе… Я еще хотела купить чего-нибудь к чаю… Торт там или пирожное. Как ты считаешь, что лучше? А, может быть, цветов купить ей – Марианне Генриховне?

– Погоди, погоди, погоди! – остановила я Дашину скороговорку. – Ты хоть помнишь, зачем мы приходили в эту квартиру?

– К Марианее Генриховне, – как-то неуверенно проговорила Даша. – Мы же с ней сколько общались…

– Вспомни! – воскликнула я. – Мы же – когда на ту квартиру шли – и понятия не имели ни о какой Марианне Генриховне! Мы искали… Кого?

– Кого? – повторила Даша. Она явно была очень озадачена этим вопросом.

– Дядю Моню, – сказала я.

Даша минуту молчала.

– Ты знаешь, Ольга, – медленно выговорила она, – я не помню, кто такой этот дядя Моня. То есть – что-то знакомое слышится в имени, но… Ничего определенного. Не могу вспомнить и все тут.

– Понятно, – сказала я. – Тогда программа действий такая…

– Какая? – живо поинтересовалась Даша. – Сначала в кондитерскую зайдем?

– Никакой кондитерской! – завопила я. – Сиди дома и жди, пока я приеду, понятно? У меня такое впечатление – довольно устойчивое – что нам с тобой очень умело запудрили мозги. Гипноз или… что-то в этом роде. Впрочем, на гипноз не похоже – тебя можно было бы им одурманить, но на меня он вряд ли бы подействовал… Я же все-таки… сама понимаешь, кто…

– Кто? – очень тихо проговорила Даша.

Мне вдруг стало страшно.

– Ты хоть что-нибудь понимаешь из того, что я говорю тебе? – спросила я.

– Прости, Ольга… – после длительной паузы ответила Даша каким-то не своим голосом, – я вообще что-то после того, как ты мне позвонила, соображать перестала. В ушах трещит и голова… словно раскалывается. Ты извини, но я, наверное, разговор продолжать не смогу. Выпью таблетку какую-нибудь и лягу.

– И хорошо! – поддержала я свою подругу. – И ложись! Отдохни немного и никуда не ходи. Ни в кондитерскую, ни… Я к тебе скоро приеду, поняла?

– Ага, – уже совсем слабо вякнула Даша и положила трубку.

Я отошла от телефона и вдруг почувствовала, что у меня подкашиваются ноги. В ушах раздавался мерный шум – словно волны накатывали, а голова закружилась вдруг так, что мне пришлось опереться о стену, чтобы не упасть.

«Вот так новости, – подумала я, – что же это со мной происходит? Дядя Моня… Господи, да тут и без него, как выяснилось, история покруче, чем можно было бы предположить. Или нет. Или не так все совсем… А может быть, дело все в том…»

Почувствовав, что я сейчас точно упаду, я кое-как добрела до дивана и тяжело опустилась на мягкие подушки.

Голова болела адски. И кружилась так, что мне стало дурно. Я едва успела наклониться и меня вырвало прямо на пол.

– Что за чертовщина, – пробормотала я, вытирая с губ горькую липкую слюну, – мне нужно… мне нужно…

Что мне было сейчас нужно, я внезапно поняла четко и ясно. Единственный выход из сложившейся ужасной ситуации.

– Мне нужно ввести себя в транс, – прошептала я, не видя уже ничего вокруг, кроме кружащихся зеленых пятен, – нужно успеть ввести себя в транс, пока я не потеряла сознание… Нужно… А потом поехать к Даше и соответствующим образом обработать ее, пока мозги у нее окончательно не свихнулись набекрень…

Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Очень мешала надоедливая проклятая зелень перед глазами. Потребовалось просто титаническое усилие воли, чтобы отогнать круги, я готова была уже войти в транс, но тут прозвенел звонок в дверь.

– К черту! – яростно прохрипела я. – К чертовой матери! Меня ни для кого нет дома.

Наверное, мое сознание совсем взбесилось – второй дверной звонок я услышала настолько отчетливо, как если бы сама сидела в маленькой металлической тарелочке, по которой невыносимо звонко молотил бы металлический молоточек.

Третий звонок стряхнул меня с дивана.

Застонав от мучительной боли в гудевших висках, я открыла глаза.

В дверь звонили настойчиво и упорно. Чтобы прекратить этот ужасный, сводящий меня с ума шум, я с трудом поднялась на ноги и пошла к двери.

Никаких сил, чтобы посмотреть в глазок или спросить – «Кто там?» – у меня уже не оставалось. Мертвеющей рукой я отомкнула замок и открыла дверь.

– Привет, – сказал стоящий на пороге Иван и с улыбкой протянул мне огромный букет цветов, – извини меня, пожалуйста, но я так и не смог дождаться вечера. Можно пройти?

– Конечно, – опуская глаза, прошептала я и пропустила его в прихожую.

С радостью чувствуя, как терзающая меня боль и дурнота бесследно уходят, уступая место всеобъемлющей эйфории и неземному счастью.

* * *

Врач – типичный такой эскулап – полноватый мужчина средних лет с седеющей бородкой и в серебряных очках – деловито установил капельницу.

– Вот так, – ласково проговорил он, – теперь уже можно не опасаться.

– Доктор, – чуть не плача, произнесла Нина, – он… будет жить?

– Пока серьезных опасений нет, – сказал врач, – вы молодец – успели вовремя вызвать скорую. Если бы вы опоздали хоть на минуту – ему пришел бы конец. Приступ у него был – ого-го! Но только вот в чем загвоздка – он, кажется, в коме…

– А что с ним? – спросила Нина.

– Острая сердечная недостаточность, – сказал врач, – у него, наверное, давно проблемы с сердцем были?

– Я не знаю, – ответила Нина.

– Как это? – нахмурился врач. – Ведь это вы вызвали скорую?

– Ну да…

Они вместе посмотрели на раскинувшееся на больничной койке полуголое тело.

– Я думал, это ваш муж, – проговорил врач, – мне санитары говорили, которые привезли его – женщина вызвала скорую, сказала, что мужу плохо стало.