Текст книги "Иллюзия любви"

«Что я там могла наговорить по телефону? – устало подумала Нина. – Я так испугалась. Выглянула в окно, а там… Завизжала как сумасшедшая, тут же кинулась к телефону… Сказала первое, что пришло на ум. Хорошо, что машина быстро пришла».

– Тогда кем же вы ему приходитесь? – удивленно спросил врач.

– Боюсь, что… никем, – ответила Нина.

– Вы что – даже не знаете, как его зовут?

– Знаю, – сказала Нина, – мы были знакомы… То есть – мы знакомы. Его зовут Васик… Василий.

– Это хорошо, что вы с ним знакомы, – заметил врач, – вы сообщите родным о случившемся. А то – у него при себе документов не было. Ни документов, ни денег. Хорошо… А то нам пришлось бы с милицией связываться, чтобы они потом сами выясняли. С него-то теперь с самого не спросишь…

– А надолго он… в коме? – тихо выговорила Нина.

Врач пожал плечами.

– Этого я вам сказать не могу, – ответил он, – тут по-разному бывает. Может быть, он через час очнется, а, может быть, через десять лет. Вы же читали в средствах массовой информации статьи о случаях, когда больные впадали в летаргический сон? Сейчас об этом много пишут.

– Читала, – прошептала Нина.

Врач посмотрел на часы и озабоченно погладил свою бородку.

– Вы извините, – сказал он, – мне нужно идти. На осмотр. Всего хорошего. Не забудьте, пожалуйста, сообщить родным пострадавшего о случившемся.

Прежде чем Нина успела что-либо ответить, врач поднялся со стула и стремительно покинул палату.

«Вот так дела… – устало шевелились в голове Нины мысли, – это он, наверное, из-за меня… С приступом-то. Даже и не знала, что есть на свете такая сумасшедшая любовь. А мне теперь – как поступить? Я ведь о нем ничего не знаю. Доктор сказал – сообщите родным, а откуда я этих родных возьму?.. Ладно… Черт возьми, о чем это я? Ведь он… ведь у него был приступ как раз после того, как я поцеловала его, нанеся на губы мазь из коробочки дяди Мони… Нужно идти. Бориса я одного оставила. А он что-то надолго затих в своей комнате. На него не похоже – раньше такого с ним не бывало. Он обычно в такое время…»

Нина поднялась со стула и посмотрела сверху на неподвижное, изжелта-белое лицо Васика.

– Спит, – прошептала она, и что-то очень горячее – до боли горячее – ворохнулось у нее в груди, – спит, – повторила она. – Ну, спи, спи… Я еще приду навестить тебя, Васик…

Через час она поднималась к двери собственной квартиры. При виде столпившихся на лестничной клетки жильцов у Нины неприятно екнуло сердце.

– Что еще случилось? – катнулась шальная мысль в ее голове. – Что случилось? – спросила она у собравшихся.

– Кажись, с Борькой твоим беда, – ответил ей старичок из квартиры напротив, – орет, как резаный. То замолчит, то снова заорет. Вот, вот… Кажись, опять начал… Глотка прямо луженая…

Нина охнула. Рев, рвущийся из-за закрытой двери совсем не был похож на человеческий. Скорее, он походил на стон умирающего зверя.

Стараясь унять бешено забившееся сердце, Нина все рвала и рвала из кармана застрявшие там по неизвестной причине ключи от квартиры.

* * *

Погуляв немного по городу, мы, конечно, зашли в гости к Марианне Генриховне. И я совсем не удивилась, увидев там Дашу.

– Проходите, – приветливо проговорила Марианне Генриховна, – а мы с Дарьей только вас и ждем. Дашенька принесла мне торт такой большой, что вдвоем нам с ним никак не справиться…

– Спасибо, – вежливо откликнулся Иван, – но мы со своим…

И он вытащил из-за спины громадную белую картонную коробку, в которой находился торт, только купленный нами в близлежащем кондитерском магазине.

– Неплохо, – оценила Даша, когда мы открыли свою коробку, – но у меня все равно больше.

– Больше в магазине не было, – проговорила я, просто умирая от желания сказать Марианне Генриховне что-нибудь приятное, – а то бы мы, конечно, купили.

– Это потому что мой торт по заказу делали, – объяснила Даша, – а заказчик не пришел. Так что – когда я спросила самый большой торт – мне предложили вот этот.

– Балует меня Даша, – заметила Марианна Генриховна, ласково посмотрев на мою подругу.

Даша зажмурилась по ее теплым взглядом – как будто Марианна Генриховна погладила ее по голове.

Я немного неловко рассмеялась, чувствуя что-то похожее на ревность.

– Зато, – сказала я, – наш с Иваном торт бисквитный.

– Бисквитный? – ахнула Марианна Генриховна. – Это же мой любимый!

– Я как чувствовала, – сказала я, задорно подмигнув Даше – мол, знай наших…

И едва удержалась от того, чтобы показать Даше язык.

– Давайте, я сейчас порежу торты, а вы пока, Оленька и Ваня, присаживайтесь. Чай я уже налила…

Марианна Генриховна отошла, чтобы порезать торт. Иван сунулся помогать ей.

– Что за чудесная женщина! – шепнула Даша, наклонившись ко мне. – А какие прекрасные истории она рассказывает! Мне так в этом доме нравится…

Я понимающе кивнула. Боже мой, как я ее понимала. Сейчас я прямо-таки задыхалась от любви к Марианне Генриховне – почти так же, как от любви к моему Ивану.

– Мне кажется, – шепнула мне еще Даша, – что мы сейчас как будто… как будто члены одной семьи…

Я снова кивнула. Мне почему-то не хотелось говорить. Словно – скажи я хоть слово – то теплое чувство, приятно греющее мне грудь – стало бы растрачиваться понемногу.

Мы сели пить чай и за разговорами я забыла обо всем. А потом – утром – Иван проводил меня домой, и… мы еще долго сидели, разговаривая, разговаривая…

После его ухода я позвонила на работу и сказала, что, очевидно, проболею еще неделю.

И так потекла для меня сладкая жизнь. Каждый день мы сидели у Марианны Генриховны, либо гуляли с Иваном… С Дашей я почти не общалась, у меня просто не оставалось времени – все мое время, всю меня – заняла любовь к Ивану. Мы почти не расставались с ним, а Даша, у меня создалось такое впечатление, просто поселилась в уютной кухоньке Марианны Генриховны, слушая ее рассказы и записывая в бесчисленные школьные тетради.

А для меня не было ничего, кроме Ивана. У меня и мыслей других в голове не было, кроме как о нем.

Как-то раз я случайно заглянула в свою старую записную книжку и вдруг поймала себя на том, что не узнала ни одной фамилии, из тех, что были там записаны.

То есть – я читала фамилии и имена. Они казались мне знакомыми, но не больше. Я, как ни старалась, не могла представить себе людей, которые должны были бы стоять за этими фамилиями.

Вот, например… Васик…

Кто он такой? Как я с ним познакомилась? Что он вообще за человек и почему я записала его номер телефона в свою записную книжку?

Васик какой-то…

Но тут – я помню – раздался звонок в дверь и я радостно побежала открывать, поскольку прекрасно знала, что это за мной зашел Иван.

Чтобы идти в гости к нашей милой Марианне Генриховне.

Глава 10

После смерти Бориса квартира стала совсем жуткой. Нина каждый раз, когда ей нужно было выйти из своей комнаты, ежилась в темноте от страха, что вот сейчас из-за косо свисающей портьеры возникнет неуклюжая фигура, тяжело волочащая непослушные ноги.

Да еще иногда просыпалась среди ночи от криков, хрипов и ужасных матерных проклятий – долго лежала с открытыми глазами и успокаивала себя, что все позади.

И засыпала, когда высыхал на лице холодный пот.

Человек на черной машине, безответно погудев две ночи подряд под окном Нины, больше не приезжал. У Нины не было больше необходимости каждую ночь продавать свое тело, чтобы хоть немного продлить жизнь своему мужу. У нее оставалось немного денег, отложенных на тот черный день, когда она не сможет выйти на свой еженощный заработок – на эти-то деньги Нина сейчас и жила.

Спускалась в магазин, покупала продукты. Да еще – ходила в больницу навещать Васика, который до сих пор так и не вышел из комы.

Родственников Васика Нина отыскать не смогла. Она припоминала, что когда-то Васик давал ей номер своего телефона – на всякий случай, но воспроизвести этот номер уже не могла. Необходимые Васику лекарства она покупала сама – пока на это денег хватало.

Вот и сейчас она собиралась в больницу. Накинуть плащ и надеть туфли – было делом одной минуты (ходить в своем квартире в домашнем Нина отвыкла давно – с тех пор, когда перестала считать то место, где жила домом – убежищем и приютом).

Нина вышла во двор. На лавочке у ее подъезда, как обычно, сидели две дряхлые старушки, курили «Беломор» и вяло между собой переругивались.

– Ты, Никитишна, старая манда, – говорила одна старушка другой.

– А ты, Сикуха, если опять чифирь закрысятничаешь, по рогам получишь, падла, – парировала вторая.

– А вот за падлу ответить бы надо…

Так как лекарств никаких сегодня покупать не надо было, Нина прошла мимо аптеки, которая располагалась неподалеку от ее дома и направилась прямо к станции метро.

Через пять минут она уже тряслась в подземном вагоне. Стены черного тоннеля мелькали перед ней.

– Вот так и жизнь моя, – мысленно вздохнула Нина, – все куда-то несется, огни… Скорость… А на самом деле – черная пустота, сырые стены и крысы, шмыгающие по гудящим рельсам.

Она закрыла глаза, чтобы ничего вокруг себя не видеть и вдруг ей вспомнились события одного дня… так резко отделившего ее тогдашнюю жизнь от той жизни, какой она жила сегодня.

– Кажись, с Борькой твоим беда, – сказал ей тогда один собравшихся на лестничной клетке соседей – старичок из квартиры напротив, – орет, как резаный. То замолчит, то снова заорет. Вот, вот… Кажись, опять начал… Глотка прямо луженая…

А Нина охнула. Рев, рвущийся из-за закрытой двери совсем не был похож на человеческий. Скорее, он походил на стон умирающего зверя.

Стараясь унять бешено забившееся сердце, Нина все рвала и рвала из кармана застрявшие там по неизвестной причине ключи от квартиры.

Когда ворвалась в квартиру, вопли Бориса уже стихли. Он лежал на пороге ее комнаты, свернувшись клубочком, словно неродившийся младенец. Вокруг его головы медленно растекалась грязно-желтая лужица.

А в квартиру, дверь в которую Нина забыла второпях закрыть уже, со страхом оглядываясь, входили на цыпочках истомившиеся любопытством соседи…

После врачи сказали, что Борис умер от остановки сердца. Но Нина знала, знала, что причиной смерти ее мужа была очередная доза зелья дяди Мони. Доза, оказавшаяся для Бориса последней.

И, конечно, никаких посторонних примесей в крови Бориса обнаружено не было.

Иначе и быть не могло.

* * *

От печальных воспоминаний у Нины заныло сердце и голову заволокло туманом.

«Может быть, – думала он так, как всегда думала, когда вспоминала тот страшный день, – может быть, я могла бы помочь Борису – сбегать к дяде Моне за очередной дозой, но… Если бы не поехала в больницу вместе с внезапно потерявшим сознание Васиком. Конечно, вряд ли успела бы я к дяде Моне – даже если бы с машиной скорой медицинской помощи и не поехала бы – но все-таки… Тем более, рано или поздно Бориса ждал бы точно такой же конец. И… Это я ответственна за то, что случилось с Васиком. Как мне вылечить его? Доктор говорит, что летаргия не поддается лечению и нельзя предсказать, когда придет в себя больной и придет ли он в себя вообще… Снова идти к дяде Моне? Если из-за его зелья Васик впал в летаргию, то дядя Моня – и есть тот человек, которому под силу вылечить Васика?»

– Ну нет, – беззвучно, не шевеля губами, прошептала Нина, – дважды я просила у дяди Мони помощи. И что теперь – Борис мертв, а Васик…

Поезд остановился. Металлический голос проговорил название остановки, и Нина встрепенулась. Она пробралась к выходу и выскочила на перрон как раз тогда, когда двери уже начали закрываться.

Нина поднялась по эскалатору и вышла наружу. Воздух уже начал по-вечернему синеть. В больнице заканчивалось время, назначенное для посещения больных, и Нина ускорила шаг.

Вот перед ней мелькнула знакомая грязно-серая стена корпуса больницы. Теперь всего несколько минут до проходной, потом бегом по коридору…

«Успею», – подумала Нина.

* * *

– А у нас уже большие успехи! – радостно заявил Нине врач – он как раз выходил из той палаты, где лежал Васик. – Наш пациент сегодня пришел в себя.

– Правда? – воскликнула Нина. – И мне можно будет с ним поговорить? Ему можно? Можно к нему?

– К нему можно, – сказал врач, – но вот насчет поговорить. Боюсь, это будет трудновато.

– Почему? – опешила Нина.

– Дело в том, – начал объяснять врач, привычно поглаживая свою седеющую бородку, – что Василий пришел в себя только на минуту. Точнее – на две минуты сорок две секунды. И снова уснул. Я как раз был рядом с ним, когда он очнулся. Я так обрадовался… Дело в том, – тут врач понизил голос, – что историю болезни нашего пациента я положил в основу своего научного исследования. Поэтому, кстати, больница и оплачивает довольно дорогие препараты, необходимые для поддержания жизни Василия в состоянии летаргии, из своего кармана… Ну и частично из моего. Так вот – я только что ввел недавно разработанный препарат – Василий очнулся, открыл глаза, проговорил несколько слов и потом еще какое-то время лежал с открытыми глазами… Потом снова уснул. Вы понимаете?

– Н-нет… – растеряно ответила Нина, – пока что ничего не понимаю… Так он поправится?

– В том-то и дело! – восторженно воскликнул врач. – Что Василий пришел в себя после того, как я ввел ему препарат! Который, кстати говоря, я сам и разработал. Значит, летаргию можно излечить! Между прочим, – добавил врач, потупив взгляд, – такое дело Нобелевской премией пахнет.

Нина некоторое время молчала.

– Что же это получается, доктор, – тихо проговорила она, – вы используете Васика, как подопытного кролика?

Врач поморщился, и радость на секунду покинула его морщинистое лицо. Но только на секунду.

– Что вы такое говорите! – с доброй улыбкой сказал он. – Я же пытаюсь помочь вашему… другу. И кое-каких успехов я уже достиг… А вы – про подопытного кролика… Стыдно, матушка.

Нина пожала плечами.

– Я буду очень рада, доктор, если вы и вправду поможете Васику, – сказала она, – а если что-нибудь пойдет не так? Ведь разработанные вами препараты никем не проверены. Если вы случайно убьете Васика, то перед родственниками вам отвечать не придется – они ничего не знают. И вообще… Насколько я понимаю, на подобные вещи нужно брать разрешение у родственников?

Нина сама не ожидала, что у нее вырвутся такие слова. Беспокойство за жизнь Васика мигом пересилило обычную ее вежливость и тактичность.

– Я права? – твердо спросила Нина, глядя в забегавшие вдруг по сторонам глаза доктора.

Тут уж улыбка исчезла с лица врача.

– Я вас просил что-нибудь узнать о его родне, – пробормотал он, – а вы ничего мне так и не сказали.

– Но, доктор, – возразила на это Нина, – вы же говорили, что обратитесь в милицию, если не получите задокументированных сведений о личности больного.

– Я обратился… – отводя взгляд в сторону, проговорил врач, – вы же знаете нашу российскую систему… Пока они раскачаются, пока то, пока се… Короче говоря, если сами родственники нашего пациента на озаботятся обратиться в милицию, то никто там и не почешется… Как говорится.

– А так как никто насчет Васика в милицию не обратился, то вы решили…

– Да ничего я не решил, матушка! – всплеснул руками врач. – Я же говорю – я пытаюсь помочь вашему другу. А вы вдруг мне начали…

– Ладно, – проговорила Нина, на которую вдруг навалилась страшная усталость, – простите, доктор. Я же переживаю, вот и получаются… всякие недоразумения. Простите, ради бога.

– Конечно, конечно, – забормотал доктор и его лицо снова залучилось радостью, – я вас прекрасно понимаю.

– Мне сейчас можно будет к нему?

– Да-да…

– И еще… Что проговорил Васик, когда очнулся? Вы помните, доктор?

– Конечно!

Врач полез в карман и вытащил сложенную вдвое ученическую тетрадку. Открыл ее и, никак не интонируя, прочитал следующее:

– Где я. Как я здесь оказался. Где Нина. Что с ней.

Дочитав, врач поднял глаза на Нину и укоризненно покачал головой:

– Ну разве можно так, матушка? Не запускайте свои нервы! Не надо плакать… Вот мой платочек…

* * *

За окнами больничной палаты сгущалась ночь – словно сворачивались в плотный комок кольца чудовищной змеи. Васик поднялся с койки, огляделся и в полной тишине вышел из палаты.

Как был – в одном только нижнем белье – он прошел по пустым и тускло освещенным коридорам, достиг проходной и прошел мимо крепко спящего охранника.

И вышел на улицу.

Там он снова огляделся и направился в мерцающий неоновыми огнями ночной город.

Он шел, не думая ни о чем, он не выбирал дорогу – просто привычно сворачивал там, где нужно было сворачивать – он быстро шел той дорогой, которой ходил уже несколько ночей подряд.

Через некоторое время он был уже возле дома, где жила Нина. Тут Васик остановился.

– Не нужно сегодня, – беззвучно прошептали его губы, – я каждую ночь… с тех пор, как меня убили, хожу к этому дому, поднимаюсь в эту квартиру и сижу у кровати Нины. Она спит, но время от времени с криком просыпается и долго лежит в полной темноте, не закрывая невидящие глаза. Время от времени она вздрагивает, словно смертельный холод проходит ледяной иглой сквозь ее тело. О чем она думает? Что мучит ее в эти страшные ночные часы?.. Мне кажется, что когда я с ней, ей немного легче. К рассвету глаза ее снова закрываются и она забывается сном…

– Не нужно сегодня… – повторил Васик и в последний раз посмотрел на темное окно.

Он повернулся и пошел прочь. Когда он покинул двор и вышел на пустынную проезжую часть, невесть откуда взявшийся автомобиль с визгом вывернул из-за ближайшего поворота и на чудовищной скорости понесся прямо на Васика.

Васик не попытался отпрыгнуть в сторону. Он даже не остановился – шел дальше – так, как шел до этого. И только тогда, когда автомобиль пролетел сквозь ее тело, как сквозь бесплотное облако пара, Васик поежился.

– Никак не могу привыкнуть, – слегка улыбаясь, пробормотал он, – никак не могу привыкнуть к тому, что мое тело неосязаемо и легко, словно сгусток утреннего тумана. Да, в общем-то, нет у меня никакого тела теперь. Мое тело – обездвиженное и полумертвое – лежит на больничной койке. А сам я сейчас… Как это называет специалист в таких вещах – Ольга – астральное тело… Или душа… Не знаю, как правильно. Не понимаю… И вообще – я многого не понимаю и еще больше хочу понять. Например – какая сила вышибла мою душу из привычного теплого тела? И как мне вернуться обратно? Ведь я не умер. Я это чувствую. И к тому же – кто оставит лежать труп на койке в больничной палате? Значит, я жив. Жив и… Одновременно мертв.

Васик широко шагал по ночной дороге. Время от времени ревущие автомобили проносились сквозь его тело, но Васик уже не вздрагивал от этого. Он весь – целиком и полностью – был занят своими мыслями.

– Никто не может меня увидеть. Никто не может меня ощутить. Для всех я – бессильное тело на койке. Но как люди не понимают, что я – это я. А не оболочка, опутанная прозрачными трубочками медицинских аппаратов. Да что там… Я и сам раньше не понимал этого. До тех пор, пока… Ладно…

Васик горько усмехнулся и поднял глаза в безмолвное черное небо.

– Только один человек может помочь мне, – прошептал он, останавливаясь, – Ольга. Я знаю, что смогу войти с ней в контакт в своем теперешнем состоянии. Только мне удивительно – почему она не пытается разыскать меня? Что родители меня не ищут – это понятно. Я и сам не объявляюсь им многие месяцы – а что толку? Отец вечно занят, ему не до меня. Матери тоже не до меня – он в России редко появляется, уже несколько лет мотается по Европе, налаживает деловые контакты, помогая отцу в его занятиях бизнесом… Но Ольга… Я не могу ее найти, и она не пытается найти меня. Вот это-то и странно… Может быть, с ней что-то случилось? По ночам я не могу застать ее дома, а днем… Почему-то мое астральное тело получает свободу лишь ночью. Почему? Тоже не знаю…

Несколько автомашин – одна за другой – пролетели сквозь Васика, даже не шелохнув волос на его голове.

Васик оглянулся и пошел дальше.

– Вот что странно, – повторил он, – я же вижу, что ее квартира не заброшена. Там кто-то появляется. Днем. Но ночью? Что Ольга делает по ночам? Куда она пропадает? И почему она не ищет меня? Ну, ничего… Рано или поздно я смогу застать ее дома ночью и тогда-то… Надеюсь, что она мне поможет…

Васик бормотал что-то еще – довольно долго, до самого Ольгиного дома, дорогу до которого он сильно сократил, проходя преграждающие ему путь дома и ограды насквозь – но поднявшийся ветер комкал только что произнесенные слова и относил их – бесплотные, мгновенно иссушенные – куда-то в сторону, где они, умирая, переставали существовать.

* * *

Я посмотрела на часы. Черт возьми, как время может двигаться так медленно? Последний раз, когда я смотрела на циферблат, минут пятнадцать назад, кажется, стрелки показывали половину второго. Сейчас – без двадцати девяти два… Неужели всего минута прошла?

Невероятно.

Я закурила сотую, наверное, сигарету за сегодняшний день и прошла в кухню. Из кухонного окна прекрасно видел весь двор дома, в котором я живу и подъезд, и подступы к подъезду. Короче говоря, если кто-то заходит в мой подъезд, то я смогу это увидеть.

Только вот никто не заходит.

То есть – шныряют туда-сюда подростки в надвинутых на глаза кепках, неторопливо дефилируют дворовые красавицы и, озабоченно оглядываясь, переваливаются с ноги на ногу бабушки и дедушки всех мастей и конфигураций.

Но того, кого я жду, нет.

Я снова посмотрела на часы. Без двадцати девяти два. Это что же – время вообще остановилось? Нет… вот секундная стрелка, подрагивая, идет вперед…

Или назад?

В какую сторону должна двигаться стрелка? Может быть, она на самом деле отсчитывает секунды в обратную сторону?

При мысли о том, что время может пойти вспять, я покрылась холодным потом.

Прошла в ванную, умылась, насухо вытерлась полотенцем и, когда, наконец, немного пришла в себя, рассердилась.

– Да что это такое? – гневно нахмурившись, проговорила я, обращаясь к своему отражению в зеркале. – Я так совсем с ума сойду! Нужно держать себя в руках, иначе шарики легко могут зайти на ролики…

Я вернулась на кухню и опять посмотрела на часы.

Без двадцати восьми два. Слава богу, прошла еще одна минута. Сколько таких бесконечных минут мне предстоит еще вынести? Ну где же он? Где же ты, Иван, Ваня?.. Ты обещал зайти за мной в полдень и до сих пор тебя нет… Может быть, что-то случилось? А я даже и не знаю, где тебя искать… Позвонить в милицию? А что я им скажу? А что они скажут? Мой молодой человек опоздал на свидание… Проверьте, не случилось ли что с ним…

Я подошла к стоящему на полочке в прихожей телефону.

Телефон? У Ивана нет телефона, как он сам мне сказал. Говорит, что не любит, когда внезапный звонок отвлекает его от размышлений. На тему искусства.

Без двадцати семи два.

Черт возьми, черт возьми, черт возьми… Что мне делать?

Я снова покружилась по кухне, посмотрела в окно – мне показалось, что кто-то, чьего лица я не успела рассмотреть, вошел в подъезд. Вне себя от радости я выбежала на лестничную площадку, как была – в домашних тапочках – слетела вниз и… лицом к лицу столкнулась с совершенно незнакомым мне усатым мужчиной определенно кавказской национальности.

Извинилась и поднялась к себе в квартиру, не слыша, что там мне весело кричит кавказец.

Без двадцати шести два.

Просто невыносимо! Опустившись на стул посреди кухни, я расплакалась, не в силах выносить больше этой муки. Что случилось? Почему Иван опаздывает на свидание? И это уже не в первый раз. Когда он… вчера опоздал на полчаса, я здорово расстроилась. А позавчера – когда он пришел, спустя целых два часа, после назначенного времени – я думала, что вообще с ума сойду.

И сейчас вот…

А может быть, он вообще не придет?

Нет, нет, об этом лучше не думать. У меня тогда просто разорвется сердце. Я тогда просто умру.

Выплакавшись, я решила немного отвлечься и позвонить Даше. Поговорю с ней – глядишь, и время пролетит незаметно. А там – и Иван подойдет. Тем более, я и забыла уже, когда в последний раз общалась с Дашей. Нет, мы часто виделись с ней в уютной кухоньке нашей милой Марианны Генриховны, но только там нам было не до разговоров друг с другом. Даша упоенно слушала бесконечные рассказы Марианны Генриховны. А я… А я общалась с Иваном.

Черт возьми, где он?!

Я сняла трубку и набрала Дашин номер. К счастью она оказалась дома, но вот ее голос…

– Алло, – уныло проговорила Даша в трубку.

– Привет, – сказала я, – это я тебе звоню…

Надо думать, голос у меня был не намного веселее Дашиного.

– Как дела? – задала я первый попавшийся вопрос.

– Плохо, – вздохнула моя подруга, – представляешь, я сегодня, как обычно, пошла в гости к Марианне Генриховне, постучалась в дверь, а мне никто не открыл.

– Наверное, ее не было дома? – предположила я.

– Не знаю, – проговорила Даша, – наверное… Только я часа три – с самого утра простояла под дверью в надежде, что Марианна Генриховна вернется, но она так и не вернулась. Пришлось мне идти домой. А куда она подевалась?

– Вышла в магазин.

– Магазин в трех минутах ходьбы от ее дома, – сказала Даша, – поход туда никак не может занять три часа… Тем более, я знаю, что Марианна Генриховна никогда раньше из дома не отлучалась. А сейчас… Нет ее и нет… Я теперь не знаю, что мне и думать…

– Ну, может быть, она пошла в другой магазин, – высказалась я, – или зашла к кому-нибудь в гости. Или еще что… Мало ли. Не понимаю, почему ты так беспокоишься. А вот у меня… – я не смогла удержаться от судорожного вздоха, – Иван назначил мне встречу у меня дома в двенадцать часов дня. И не пришел. До сих пор от него ни слуху, ни духу. Я уже не знаю, что мне и думать…

– Ага, – печально произнесла Даша, и я поняла, что мои проблемы ее интересуют мало.

Мы помолчали немного. Я хотела спросить что-нибудь у Даши, чтобы поддержать разговор, но не находила – что именно спросить. Через минуту напряженного молчания я подумала о том, что совершенно не представляю себе, о чем нам с Дашей разговаривать, кроме как о Марианне Генриховне или об Иване. Но ведь ее явно не интересовали мои проблемы, а мне, честно признаться, были абсолютно неинтересны ее проблемы.

– Ладно, – проговорила наконец Даша, – пока. До встречи. Я скоро снова пойду к Марианее Генриховне. Вы с Иваном тоже зайдете, как обычно?

– Так Ивана же нет! – воскликнула я немного громче, чем следовало бы.

– Ах да, – сказала Даша, – я и забыла…

Мы снова помолчали.

– Как продвигается твой роман? – спросила я, вспомнив о том, что Даша с помощью Марианны Генриховны пишет роман.

– Не очень, – призналась Даша, – когда Марианна Генриховна рядом… Или когда я работаю с теми материалами, которые она мне предоставляет, мне кажется, что все в порядке. И роман хорошо пишется… И вообще. Но сейчас, когда я так выбита из колеи… Ни за что не хочется браться, вообще ничего не хочется.

Снова наступило довольно неловкое молчание. Я думала о том, что бы мне еще спросить, но так ничего и не придумала.

– Пока, – сказала я, – до встречи. Увидимся сегодня, как обычно, у Марианны Генриховны.

– Так ведь нет ее! – воскликнула Даша немного громче, чем следовало бы.

– Ах да, – спохватилась я, – я и забыла, прости…

Разговор замкнулся в кольцо и больше разговаривать было не о чем.

– До встречи, – все-таки сказала я и, услышав голос Даши, проговорившей:

– До встречи… – положила трубку.

* * *

Владимир Михайлович Пронин сидел в своем кабинете. На его столе – прямо перед ним – лежал только что распечатанный документ. Владимир Михайлович хмурился, глядя в расплывающиеся из-за скверного качества принтера строчки.

Что-то очень не нравилось Владимиру Михайловичу. Он закурил, поднялся с кресла и прошелся по кабинету. Взад-вперед, взад вперед. Потом подошел к окну и задумался.

– Что за дьявольщина, – пробормотал он сквозь зубы, – могущественнейшая организация, а технику нормальную приобрести не можем… Как распечатают – читать невозможно. Стыд!

Владимир Михайлович символически сплюнул на паркетный пол и замолчал. Зря он грешил на качество принтера. Буква на распечатанном документе были, конечно, плохо видны, но все же – видны. И читались слова, в которые складывались эти буквы, вполне нормально. И слова образовывали вполне понятные предложения. Только вот общий смысл всего напечатанного на листке бумаги очень не нравился Владимиру Михайловичу.

Именно это, а не негодный принтер, расстраивало и сердило его больше всего.

– Дядя Моня, – пробормотал Владимир Михайлович Пронин, – дядя Моня… Оказывается, он есть в нашей картотеке и, причем – под этой же самой кличкой. Очень опасный человек. Загадочный и опасный. Практически ничего про него не известно, даже настоящего имени и фамилии не известно, не говоря уже о предположительном месте жительства. Уже несколько десятков лет правоохранительные органы пытаются задержать его за преступления, совершенные когда-то давным-давно… но почему-то это ни у кого не получалось. И, судя по всему, дело этого дяди Мони давно отложено в долгий ящик. Пришлось изрядно покопаться в архивах, чтобы отыскать это дело. А ведь, судя по оперативным данным, дядя Моня проживает, скорее всего, в Москве и вовсю занимается своей деятельностью… Только вот какой деятельностью? Из того, что мне рассказала Даша, я многого не понял, но тут и ежу ясно, что все это может быть очень опасным. Да, я прямо задницей чувствую – очень опасным…

Владимир Михайлович Пронин помолчал немного, разминая в пальцах дымящуюся сигарету и продолжал размышлять вслух, глядя сквозь оконное стекло и ничего не видя, кроме своих мыслей.

– А что мне не нравится больше всего, – проговорил он еще, – так это то, что Дашка каким-то образом связалась с этим старым ублюдком. Дашка, которая мне будто дочь родная. Чьего отца я знаю со школьной скамьи… Что же делать? С чего начать? Ни одной ниточки нет в моих руках. Разве что – позвонить Даше? Может быть, у нее появились какие-то новые сведения.

Владимир Михайлович вернулся к своему столу, потушил в пепельнице недокуренную сигарету и набрал Дашин номер телефона.

– Алло! – бодро проговорил он, дождавшись Дашиного «алло», – привет, дорогая. Узнала меня?

– …

– Нет? – удивился Владимир Михайлович. – Странно. Вроде бы и не так много времени прошло с тех пор, как мы с тобой в последний раз виделись…

– …

– Что? – еще больше удивился Владимир Михайлович Пронин. – Тоже не помнишь? Ну ты даешь, родная. Ты же сама мне позвонила… Ну, если у тебя в памяти не отложилась поездка ко мне, то тогда, у тебя, наверное, все в порядке… А ты тогда показалась мне довольно встревоженной…

– …

– Что? Даша, да что с тобой? Еще не проснулась, что ли? Владимир Михайлович я! Пронин! Ну, дядя Володя. Узнала, наконец-то? Слава богу. А то я-то уж думал, что у тебя с головой не в порядке… Как отец?

– …

– Да и я, честно признаться, давно его не видел. Все дела, дела… – Владимир Михайлович вздохнул, – ну, если у тебя все в порядке, тогда я разговор заканчиваю. А то мне кажется, что я тебя все-таки разбудил. По голосу видно, что ты еще от сна не очухалась. А вообще-то почти два часа дня уже…